ВТОРАЯ ЖИЗНЬ

В своём повествовании автор попытался вникнуть в суть той второй жизни, что идёт паралельно нашей обычной. И когда человек становится иным по жизненному статусу: инвалидом, бомжом..., то сразу оказывается в той паралельной жизни. Основой повествования-размышления стала жизнь автора, который уверен, что если оказавшийся в его ситуации обратит на написанное внимание, то по-настоящему задумается и осмыслит свою ситуацию, поверит в себя и восстанет из «пепла» немощей.

Василевский Валерий Александрович родился 14 октября 1949 года в г. Сыктывкар Коми АССР. В 1957 году семья переехала на родину отца – в Беларусь. Окончил СШ (1967). Р аботал разнорабочим на стройке. В 1968 году был призван на службу в Советскую Армию. Служил в строительных войсках в Прикарпатье. После демобилизации (1970) вернулся домой и работал каменщиком. Окончил школу мастеров – строителей и продолжил работать в качестве мастера. В 1981 году, после тяжёлой травмы позвоночника, получил инвалидность первой группы пожизненно.
Сотрудничает с районной, областной, республиканскими газетами и журналом «Планета – семья» (Минск). Победитель и призёр многих краеведческих викторин и конкурсов, в том числе литературных конкурсов (номинация «Проза»). Занимается живописью: пишет маслом пейзажи, натюрморты и портреты. Пишет повести и рассказы. Автор книги «Исповедь человека в инвалидной коляске» (2010). Печатался в литературных альманахах, книге “Наша Победа” (Могилёв 2014 г.), посвящённой 70-летию освобождения Беларуси и Могилёвской области от немецко – фашистских захватчиков. Живёт в г. п. Глуск, Могилёвской области, Беларусь.

Посвящается тем, кто оказался по другую сторону жизни
Повелевать самому себе, властвовать над собой учись с малого. Заставляй себя делать то, что не хочется, но надо. Долженствование — главный источник воли.
Поставь над собой сто учителей — они окажутся бессильными, если ты не можешь сам заставить себя и сам требовать от себя.
В. А. Сухомлинский
От автора
В повествовании «Вторая жизнь» я попытался вникнуть в суть не той малоизвестной потусторонней жизни на небесах, с раем для одних его обитателей и адом для других, а той второй, что идет параллельно обычной земной жизни. Она такая же напряженная, полная опасностей, и смерть в ней так же обычна, как рейсовый автобус или утренняя чашка кофе.
И когда человек вдруг по воле случая становиться иным по жизненному статусу: инвалидом, пьяницей, бездомным… он сразу же оказывается в той параллельной жизни. Казалось бы, вокруг все тоже, но на твою голову начинает падать слишком много дерьма, и если ты не станешь его сам разгребать, то очень скоро в нем захлебнешься. Для многих это медленное самоубийство.
Наше общество не любит подобных индивидов. Оно понятно, ведь индивиды разрушают картинку нашего иллюзорного благополучия. И тот, кто, еще вчера братаясь при встрече, похлопывал тебя по спине, сегодня отворачивается и обходит стороной. Это не боязнь посмотреть друг другу в глаза при встрече, а нежелание смотреть на «недостойный» предмет, чтобы случайно не навлечь на себя недобрые размышления о смысле жизни.
Я не пытался кого-либо осудить, ибо это не в моей компетенции. У каждого человека своя единственная жизнь, и он волен ею распоряжаться так, как она того требует, как слаживается, пока не развалится, как карточный домик. Бог всему судья! И Высший суд там у Него!

Я проснулся от жажды. Очень сильно хотелось пить. Во рту пересохло, и, казалось, что язык расперло так, что ему было там мало места. Было темно. И только откуда-то сверху на меня падал слабый, блеклый свет. Попросил пить, но никто ко мне не подошел. Где нахожусь, до меня тоже не доходило. Явно был не дома. Попробовал подняться и ощутил, что тела, рук и ног нет. Не смог повернуть голову. Специфический запах, который обитает в медучреждениях, подсказывал о моем местонахождении. Свет исходящий сверху становился все тускнее и исчез совсем. Я ушел никуда.
Был ли это сон или потеря сознания, но открыв глаза, я увидел дощатый потолок и то небольшое окошко над дверью, которое излучало ночной свет коридора, как оказалось, хирургического отделения райбольницы. Было утро. За дверью слышалась суета проснувшихся обитателей палат. Люди в белых халатах раз за разом стали заходить и ко мне. Они о чем-то говорили, но их слов я не слышал. Мне было это безразлично.
Еще вчера была среда. Начинался обычный день, с какими-то домашними обязанностями: погладить школьную форму старшему сыну- первокласснику, костюмчик младшему-детсадовцу и халат жене-лаборантке. Взошедшее солнце говорило о предстоящей дневной жаре. Да, повезло отпускникам любителям загара. На календаре 10 июня, купаться начали с половины мая. Такое не часто бывает. В голове созрели планы на ближайшие выходные дни. Так с хорошим настроением перешагнул порог квартиры, и ушел на работу. Ничего не предвещало какой-то беды по отношению ко мне.
А сегодня четверг, и тоже утро. Я лежу на больничной койке в непонятном пока для меня состоянии, вокруг суетятся врачи. Всего потребовалось мгновение, и моя жизнь словно переломилась надвое. Я будто бы внезапно провалился сквозь тонкий лед, вернее, сквозь поверхность речки, и оказался в совсем иной жизни, которая, оказывается, существовала совсем рядом, и лишь тонкая, прозрачная, невидимая, пленка отделяла одну от другой.
Если мне случалось ехать поездом, то всегда лез на верхнюю полку. Никому не мешаешь, лежишь, читаешь или думаешь о чем-то своем под стук колес. Никуда не надо торопиться, поезд сам завезет тебя туда, куда надо. Я любил состояние дорожного кайфа. Этот короткий период беззаботного существования, когда от тебя, собственно ничего не зависит, и ты полностью отдан на волю тех, кто должен заботиться о твоем удобстве в пути и своевременном прибытии на место.
Теперь от меня тоже ничего не зависело, и я полностью отдан на волю окружающих меня людей в белых халатах. Их много. Была вызвана спецбригада нейрохирургов. Меня кололи иголкой от пят до плеч и обстукивали молоточком. Рассматривали рентген снимки. Сделали пункцию спинного мозга. Они с этого дня будут заниматься моим лечением, будут заботиться о моем выздоровлении. Только мой поезд остановился и неизвестно когда продолжит свой путь, продолжит ли вообще.
Пока ко мне никого не пускают. Вердикт врачей как приговор: компрессионный перелом позвоночника в шейном и грудном отделах, с повреждением спинного нерва, полный паралич туловища. С такими тяжелыми травмами пострадавшие выживают редко. Все зависит от состояния спинного нерва: цел или получил разрыв. Поэтому отпускается 6-7 дней в этом мире, исход которых все и определяет. Если нерв порван, то жизнь заканчивается. Это касается только шейников.
Так как транспортировке, то есть перевозке дальше райбольницы я не подлежал, ибо была опасность возможности повредить спинной нерв, который при травме оказавшись зажатым между позвонковыми дисками, мог перетереться, меня тут же взяли на вытяжку. Приспособление для вытяжки шейного отдела позвоночника, которое лежало в складе хирургического отделения, было сделано отцом специально для своего 18-летнего сына, который будучи вожатым в пионерлагере, показывал своим подопечным упражнения на турнике. Студент-практикант сорвался головой вниз. Не выжил. И вот спустя много лет, это нехитрое приспособление, которое крепилось к спинке койки от головы, понадобилось.

Я лежал с вытянутыми вдоль тела руками. Ноги лежали на валике из одеяла на табуретке. Своим ростом я не вмещался на койке. Пришлось убрать спинку и поставить табуретку. Голову, под которой не было подушки, оттягивал груз вытяжки. Я смотрел на высокий дощатый потолок с множеством сучков, которые когда-то давали жизнь своим мохнатым, от большого количества иголок, ветвям, украшенным продолговатыми, похожими на сосульки, шишками. Но однажды лесная красавица ель была спилена на человеческие нужды. Именно ель по своей структуре строения древесины шла на доски для пола и потолка при строительстве деревянных построек. Таким образом, ее жизнь тоже перешла в другую плоскость существования. Она еще выделяла запах смолы. Но в природе все тленно. Придет время, и доски превратятся в труху и пыль.
Я закрыл глаза. Словно кусочки разбитого зеркала, в памяти стали возникать кусочки жизни, маленькие и большие, веселые и грустные, ничем не связанные друг с другом. Я точно листал альбом со старыми фотографиями, всматривался в знакомые лица, потом переворачивал страничку. Видя только самые лучшие фото, серые и выцветшие не привлекали мое внимание, будто на них ничего не осталось. Картинки не мелькали, они плавно появлялись и также плавно растворялись, уступая место новым. На экране памяти появлялась хроника того рокового для меня дня.
… Погрузка бетономешалки и рабочего инструмента на бортовой «газик» и переезд на другой строительный объект. Возле сельмага остановились. Ребята купили вина, ведь вчера была зарплата. По дороге выпили. Получилось по стакану на брата. Проехав на кузове 20 километров, прибыли на место. Разгрузились. Часы показали время обеда. Солнце стоит в зените. Вокруг все изнывало от жары. От нее нет спасения. Вода всегда притягивает к себе своей прохладой, особенно, когда на термометре плюс тридцать в тени. Вот и решили всей бригадой, а это девять человек, в обеденный перерыв пойти на речку, которая совсем рядом. Но автокрановщик предложил мне составить компанию и крутануться к его сестре за пять километров в деревню, и обратно: мол, до обеда справимся. Я согласился и залез в кабину, но вдруг свое решение изменил, сославшись на то, что если не справимся, мало ли что, ведь это машина, и не дай Бог приедет на объект начальство, а нас нет, то можно схлопотать и прогул.
В человеке с детства сидит чувство тревоги — генетический страх. Такое состояние от того, что мы привыкли ждать окрика, оскорбления, запрета где угодно. Нас всю жизнь куда-то не пускали, что-то запрещали нам делать, ругали и унижали. Мы же не могли на это достойно отвечать, ибо против лома нет приема. Такое откладывается в подсознании, это меняет нашу психику. Сказано — сделано. Я вылез из машины и пошел за своими к речке.
Покупавшись, кто-то вылез на берег. Вылез и я. Надел брюки, но вдруг увидел на правом боку грязь. Возможно, вылезая из воды, тернулся о берег. Долго не думая, я тут же сбросил брюки, вытянул руки и оттолкнулся от берега. Берег в том месте был с полметра высотой. Я не делал нырок, и был уверен, что это середина ямы, которую вымыло за зиму. Но в глазах потемнело, почему-то промелькнула мысль: хоть бы не нахлебаться воды и все…
Очнувшись и открыв глаза, я увидел на фоне голубого неба нечеловеческие физиономии, которые окружали меня. Их рты с лошадиными губами раскрывались, видимо, что-то говорили, но до меня не доходило. Один из этой своры бил своей клешней по щекам, второй сгибал и разгибал руки. Мне было очень больно в области плеч. Я просил меня не трогать, но слышали ли они меня, не знаю. Когда я попытался перевернуться на живот, то не получилось. Дальше все проходит отрывками: волоком засаживают в кабину «ЗИЛа» — самосвала, ударяют по щекам, сильные боли, вытаскивают из кабины на носилки… Пришел в себя ночью. Хотел сильно пить.
Таймер жизни продолжает отбивать время моего существования. Ничего нового и интересного, если не считать спускание мочи при помощи катетера. Процедура не приятная и болезненная, но терпеть нельзя, когда распирает мочевик. Придется ограничить потребление воды. Хотя, если не попросишь, тебе её никто не даст. Некому это делать. Я один в палате на четыре койки. Буду просить, чтобы разрешили жене быть со мной. Что не говори, свой человек видит то, чего не видит и не хочет делать чужак. Не зря говорят, что чужими руками хорошо жар в печи загребать. Жена по-людски покормит, и то большое дело. Уже по ней соскучился.
С утра, на обходе врачи долго меня ощупывали, обстукивали и повернули на бок. Из разговора можно было понять, что их настораживали какие-то покраснения в области лопаток, копчика и ягодиц. Меня ни о чем не спрашивали, кроме одного: «Как дела?». О каких делах могла идти речь, если было все на виду, когда приговор был оглашен и обжалованию не подлежал. Оставалось ждать его исполнение.
Конечно же, моей смерти никто не ждет, все надеются на благополучный исход, но и его летальность не исключают. Плохие мысли в человеческом сознании всегда занимают больше места, чем хорошие. Так, через распахнутое окно, мой музыкальный слух уловил разговор моей мамы и моей жены о том, где меня похоронить в случае смерти: на кладбище, где живем, или сельском, где покоятся мои отец, брат и родня. Тема разговора не может радовать, но такова страшная правда случившегося, в центре которой оказался я.
Мудрец из мудрецов Экклезиаст ещё в древности сказал: «Всему свое время. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и ничего нового под солнцем… Род уходит, и род приходит, а земля остается навек. Восходит солнце и заходит солнце, и на место свое поспешает, чтобы там опять взойти...»
Утро для всех одно, но настает оно для каждого по — разному. Все зависит от того, в каком настроении человек лег спать, мучили ли его перед этим кошмары или засыпал перед этим с чувством исполненного долга. Мой подъем утром зависит от долготы дня. Не могу спать, когда за окном уже день, хотя ещё утро. Наверное, сказывается мой биологический ритм жаворонка. Это утро ничем не отличалось от предыдущих. Ночи проходили неспокойно, часто просыпался, потом долго не мог уснуть. Оно и понятно, надо днем работать и устать, чтобы ночью спать, как пшеницу продавши, без задних ног. За окном слышен всё тот же крик голубя — одиночки, которого ещё называют дикарём. Чирикают беспокойные воробьи, живущие за оконными обналичками и под крышей деревянного здания хирургического отделения. Птичка умная и хитрая. Не зря в народе кличут «кудлай» или «жидок». Конечно же, радуются восходящему солнцу и новому дню, как радовался я неделю назад. Человеческая жизнь длится всего лишь мгновение в непрерывном космическом потоке. Творец каждому из нас определил её длину, которая в его руках, и никто не может сказать, сколько он проживёт. Не знает, что будет завтра, даже сегодня, в сей момент, только предположения. Хорошо, что Творец не наделил человека способностью предугадывать собственную судьбу.
У каждого живущего на Земле свой отсчет времени. Свои часы, стрелки которых движутся неутомимо и незримо, но неуклонно. Все живое, едва народившись на свет, включает этот таинственный таймер. Мы все идём в никуда. Существует мнение о некой книге Судеб, в которую записываются все живущие на Земле и в которой указано, что кого ждет со дня его зачатия. Если с кем-то из нас что-то случилось, то так произошло согласно книге Судеб.
Есть расхожее изречение: «Все возвращается на круги своя...» Раньше я как-то не придавал этому особого значения, как, впрочем, остальным подобного рода оборотам, подчёркнутым из глубокой народной мудрости. Некогда было обращать внимание на такие мелочи: были, знаете ли, дела поважнее, нежели вдумчивый разбор словесных хитросплетений, передающихся из поколения в поколение. А зря не придавал. Надо было поосторожнее относиться к этим своеобразным магическим формулам, которые сплошь и рядом доказывают с беспощадной жестокостью: ничего в этом мире просто так не происходит. Всё в жизни взаимосвязано и взаимонаказуемо-дай срок и цикл завершится, вернувшись в исходную точку, из которой ты стартовал на скользкой дороге, наивно пологая, что сам управляешь судьбой… Старик Конфуций был прав: ты пушинка в этом мире бурь. Воля твоя, каким бы ты страшным и великим не был, вторична, а есть, воля первична, от тебя не зависящая, и имя ей Предположение…
Организм человека с любой болезнью борется самостоятельно, вырабатывая для этого свои лекарства, но ему нужна обязательная поддержка. В процессе выздоровления, с верой в лучшее должен участвовать мозг. Вот скоро зайдёт медсестра и порцией уколов поддержит мой организм, боли от которых я не чувствую. Единственное, что меня устраивает.
Я не силен в разгадывании каких-либо снов, тем более кошмарных, но их сюжеты, которые иногда посещали; с нападением волков в лесу, от, которых отбивался и уходил; с чёртом, поднимавшим меня куда-то ввысь. Я перекрестился и он отпустил, когда падал, думал, чтобы не разбиться. Какие–то голоса звали из темноты к себе, где вырисовывалась пещера с сияющим в её глубине светом. Но люди с восковыми лицами не пускали туда и устраивали разные препятствия, которые я не мог преодолеть, не иначе, как говорили о той тайной, не ведомой мне, борьбе организма с недугом, не без участия сознания.
По-моему, в жизни каждого человека присутствует ещё и везение. Кому-то везёт больше, кому-то меньше. Тех, кому везёт по-крупному, и называют везунчиками: мол, они на особом счету у Господа. Я же никогда не выигрывал в лотерею, но мне везло в экстремальных непредвиденных моментах, которые сам себе устраивал. Спасали люди, оказавшиеся во время рядом, иногда из сложившейся ситуации выбирался сам. Так и в этот раз меня спасли, вытащили на берег. Этим нырком и закончился цикл ныряний, которые начались еще в раннем детстве и вошли в привычку. А разве невезенье остаться живым после такого приговора, результат которого ждали с волнением целую неделю. Повезло, что спинной нерв остался цел. Вот уж действительно, человек предполагает, а Бог располагает. Может, это ещё одно мне испытание.
Особого восторга от того, что остался жив, я не испытывал. Как в том анекдоте: «У мужика спрашивают:
— Куда ты идешь?
— На кладбище — отвечает тот.
— Но ты ведь живой!
— А толку то».
Так и я: живой, а что толку. Мало того, что не чувствую своего тела, так покраснения, которые так настораживали врачей, оказались пролежнями. Одним словом, ужас. Впереди непроглядная тьма с где-то бетонной стеной, о которую попробуй не разбить лоб.
Многим удивил человечество технический прогресс, а вот до нашей райбольницы не дошел. Использовались старые неприспособленные койки, такие же разбитые ватные тюфяки. А ведь можно было пролежней избежать. Но так как процесс омертвения тканей пошел, то требовалось срочное хирургическое вмешательство, так называемая обрубка, то есть удаление непригодных для жизни тканей. Мертвое не чувствуется. Больно, когда скальпель задевает за живое. Вырезалась вся гниль до костей. Чтобы пролежни не касались тюфяка, и был доступ воздуха, под меня положили два надувных резиновых круга. Их жена купила в аптеке, как и упаковки камфорного спирта для протирания тела, чтобы избежать появления новых очагов пролежней.
Из области приехала группа врачей, занимающаяся пролежнями и тому подобными проявлениями. Ими был выписан рецепт на приобретение в аптеке раствора жидкого серебра, масла шиповника и облепихи. Жидкого серебра в аптеке не дали: мол, только для ветеранов и инвалидов войны. Не положено и все – закон. Масла не оказалось. Вот так мы жили, есть, но смотря кому. Подыхай, но не дадим.
На базаре масло покупать не решались. Было много подделок. Можно было купить маленькую бутылочку любого масла, только не шиповника и облепихи. Для лечения моих ран от пролежней применяли только фуроцелин и синтомициновую мазь. Жена тайком от врачей прилаживала марлевые тампоны, смоченные детской мочой.
Облепиху прислал друг с Алтая, но масло не понадобилось. Оно содействовало быстрому заживлению раны, что могло вызвать образование свищей. А вот масло шиповника помогло сильно. Оно выгоняло гниль из ран и постепенно их заживляло.

Любое ЧП в горпоселке, где многие жители один другого знали до мелочей, порождало сплетни и слухи. Не был исключением и случай со мной, но слух не имел под собой никакого основания: дескать, напившиеся мужики сбросили меня с моста в речку, как не захотевшего с него нырять. Этот бред я воспринял спокойно. Что ж, людям рты не закроешь. Может это кому-то приносит удовольствие.
Во-первых, я не из тех, кто допустил бы и позволил над собой подобную экзекуцию. Ребята, с которыми проработал не один год, могли себе позволить выпить, но мозги были на месте. В то дообеденное время, в котором я еще присутствовал, никаких пьянок не было, кроме того стакана вина на человека по дороге, к тому же, ехали то на кузове «газика» и обдувались ветром. Так что, то выпитое вино было для здорового мужчины, как слону дробина.
Они же заметили мое странное поведение в речке, когда уже течение относило от берега, и вытащили. Видя, что я бездыханный, стали делать искусственное дыхание сгибанием и разгибанием рук, чтобы привести в чувство. И это получилось. Пойди-пойми, что могло случиться внезапно с вполне здоровым человеком. Тем не менее, почувствовав что-то неладное, они положили меня на туристическую палатку, которую взяли у отдыхающих недалеко школьников и отнесли в местную больницу. Только те, кого государство выучило и поставило заботиться о здоровье человека, не оказали ни малейшей помощи. Они не соизволили, находящегося без сознания человека, на «скорой» отвезти в райбольницу, зафиксировав тело, особенно голову, по всем правилам подобных травмирований. А кому, если не им должно быть это ведомо. Легче всего было отправить к дороге-гравейке и ловить попутку, что было и сделано. Меня волоком затащили в кабину проезжавшего самосвала и в сидячем положении, с висящей на груди головой, повезли на скорости в райбольницу. «Зилок» подбрасывало на каждой неровности, взлетала, как мяч, и моя голова. Я тут же терял сознание, а чтобы, как думали шофер и сопровождающий меня, не спал, сон отбивали ударами по щекам.
Было уже пять часов вечера, когда меня, вытянув из кабины, положили на больничные носилки, чтобы обследовать на рентгене. После этого надо было дуть в трубку наркологу. Я не помню дул ли я, но тот голос в память врезался. Опять меня без всякой фиксации тела таскали с одного кабинета в другой, что приносило сильные боли. И только пройдя необходимые процедуры, что было обязательно и подтверждало мое нездоровое состояние, я был определен в палату хирургического отделения.
Об этом мне поведали единственные очевидцы, те, кто от начала и до конца были со мной рядом – ребята из бригады. Они приходили ко мне чуть ли не каждый вечер после работы. Из всей истории меня больше всего возмутило хамское отношение тех горе-врачей, нарушивших врачебную этику и совершившие великий грех. Хотелось посмотреть им в глаза и сказать то, что они заслужили.
Если с последствием нырка все понятно, то с самим нырком только предположения. Одно ясно, что удар был головой в дно речки. Яма, которую за зиму вымыло у самого берега, и которая была в центре нашего купания. Я, возможно, перелетел и врезался в ее противоположный берегу скос, или по центру ямы не попал, и один из боковых скосов стал моим.
Порой кажется, что среди множества причин, приведших нас к неизбежному трагическому результату, есть и одна, прямо скажем мистическая. А что же, в самом деле, произошло со мной? Была ли это случайность или мистика?
Если рассматривать с высоты моего мышления, то это одно и другое. Начну с желания поехать с крановщиком к его сестре, а потом отказ от поездки. Не думаю, что я так боялся опоздания, на полчаса от силы, на место работы, тем более что у крановщика на объекте были монтажные работы, и он опоздания б не допустил. Не припомню за прожитые 30 лет, чтобы, выйдя из воды после купания, на теле оставалась видимая грязь. Почему бы не подойти к воде и смыть грязь рукой? Нет же, надо снять брюки и сделать легкий, но нырок. Скорее всего, это был необдуманный, может даже самоуверенный нырок, отработанный в течение моей жизни.
И все-таки, повторюсь. Случайностей в этом мире не бывает. Каждый поступок, каждая песчинка, самая маленькая звезда на ночном небе, не появляется и не исчезают случайно. Все предначертано, все предрешено некими Высшими силами. Наша жизнь поворачивается другой стороной, и мы видим ее изнанку. Как в вышивке, нельзя сделать одинаково красивой лицевую сторону и изнаночную. Изнанка всегда неприглядная–узелки, перепутанные нити, пятна. Я стоял на краю пропасти и смотрел в лицо безысходности…

Видимо не прошли даром ежедневные уколы, постоянное растирание женой тела от пальцев ног и до плеч. К концу второй недели появились боли во всем теле, что говорило о его оживлении. Стала появляться чувствительность. Уже не надо было тыкать иголкой, достаточно было легкого прикосновения. Вместе с этим мне было дано в дар ощущение новой жизни. Я почувствовал аромат благоухающей веры и тепло лучей надежды.
Чтобы не происходило во мне и со мной в тот момент, неразрешенных проблем было уйма. Бытует мнение, что время лечит, к которому можно относиться по-разному. Но если стоять на месте, то никуда не придешь, тем более лежать, сложив руки на груди, как на смертном одре. Господь, по-своему милосердию, подарив мне жизнь в очередной раз, дал и шанс выкарабкаться и пожить на этой Земле, но начинать ее надо сначала, с того чему учится ребенок, с простых и необходимых для существования манипуляций. А коль так, то бессмысленно терять отпущенное мне время пребывания в этом мире, пусть и в другой непростой жизни, ибо в ту прежнюю, видимо, возврата нет. Жене врачами было озвучено новое предсказание: меня ждет участь лежака, в лучшем случае инвалидная коляска, ибо в этом случае медицина беспомощна.
Своей смертью на кресте Господь спас нас от греха, проклятия и смерти. Поэтому крест возлагается и на каждого крещённого, как на последователя Христова. «Если кто хочет идти за Мной, тот отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мной» (Мф. 16,24). Что же это за крест, о котором говорит Господь? Он слагается из тех печалей, скорбей и болезней, которые посылаются человеку за его грехи. А так же из огорчений и неудач, встречающихся в нашей жизни почти на каждом шагу; озлоблений и оскорблений, которые так часто нам приходится терпеть в этом мире; потерь и лишений, несчастий и бедствий, попускаемых нам для испытания или в наказание за грехи. Каждому человеку дан свой крест, и наш долг перед Богом нести его до смерти без ропота и с благодарностью Господу за все. Нам не посылается такого креста, который мы не смогли бы понести, а дается каждому по силам. И если возьмем его с верой и понесем кротко через всю свою жизнь, то получаем от Бога награду.
Крест это не только знак христианства, но и оружие, отражающее злую силу. Святой крест есть величайшая святыня. Это фундамент нашего спасения. «Крест, — говорит св. Кирилл Иерусалимский, — есть великое предохранение от всех нечистей, это благодать Божия, знамение для верных и страх для злых духов». Он страшен для людей нечестивых.
Мне выпал такой крест. И хочу я того или нет, но должен донести до своей Голгофы. «Господь посылает человеку испытания не за вину, а по силам его» — гласит библейское изречение. Я попросил у Господа сил, которых бы хватило на все, что выпадает на мою долю и в уме перекрестился, хотя был нехристем.
Не было в северной республике Коми, точнее, Автономной Советской Социалистической республике, в ее столице – городе Сыктывкаре, где я родился в 1949 году, ни одной церквушке, чтобы можно было принять обряд крещения кому бы то ни было. Еще в 30-х годах они были разрушены и разграблены, а настоятели изгнаны. Территория Коми была перепоясана вдоль и поперек колючей проволокой с лагерями и зонами, заполненными убийцами и блатными, политическими.… А сколько было ссыльных? Легче сказать какой национальности не было. Отбывали сроки, влюблялись, женились, рожали и воспитывали детей, ходили, друг к другу в гости, отмечали праздники, в том числе свои религиозные, но втихаря и кругу семьи. О церкви старались вслух не говорить, чтобы избежать неприятностей. Уверен, что многие из тех, если не все, кто в то время родился там, остались некрещеными, если это таинство не произошло спустя много лет.
Не лучше дело обстояло и в Белоруссии, но уже в 60-х годах, когда в процессе антирелигиозной компании, церкви были повсеместно закрыты и превращены их помещения в клубы, склады, магазины.… Всё же кое-где они остались и там служили службы. Вот туда-то, вопреки всему, и как бы, тайно от глаз мирских, на государственных «волгах» возили своих чад те, кто считал себя атеистами, и поносили церковь недобрым словом, а это чиновники разного ранга. Зато простолюдину, совершившему подобный вояж, можно было поплатиться многим, если эта весть доходила до вышеуказанных: работа, учеба, карьера… беседы и выговоры с занесением в личное дело для коммунистов и комсомольцев. А если надо, то мог лишиться комсомольского или партийного билета. Власти надо подчиняться! Только нашего брата голыми руками не возьмешь, тем более, если с него нечего взять. Так я окрестил обоих своих сыновей, но сам оставался нехристем, но Бог всегда был со мной, в душе.
А пока крещенный ты или нет, веришь в Бога или атеист, надо шевелиться, ибо выбора нет. В народе говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай!». Значит, ждать, что тебе Бог что-то даст еще раз, что-то преподнесет – абсурд.

Первыми отошли руки. Я мог согнуть их в локтях, но не мог поднять вверх. Не было на это силы. Не работали кисти рук. Пальцы были согнуты, как крючки. Из-за всего этого, я не мог держать в руках газету, чтобы почитать, не говоря о книге. Не мог даже развернуть обёртку с конфеты.
Сколько себя помню, спорт всегда присутствовал в моей жизни. А стройка? За день через руки проходила не одна тонна всякого разного груза. Механизация механизацией, но в основном все приходилось на руки. Дни, месяцы, годы, а это 14 лет работы, не считая шабашек или так называемых халтур по выходным дням у частников. А для этого надо было здоровье и оно имелось. И как оказалось, за две недели все это сошло, произошла атрофия мышц, которые надо восстанавливать.
С конфетной обертки я все и начал. Днями конфету разворачивал и сворачивал. Щипал резиновые круги, на которых лежал. Под меня подложили бинт-резину и резиновый эспандер. Я их таскал с утра и до темноты, пока не засыпал. Вскоре стал ощущать радость полузабытых движений.
Нельзя быть или не быть. Неопределенность жизненной установки (того, что определяет направление, а, следовательно, и характер жизни), укореняющиеся глубокие сомнения, раздвоенность, не могут не привести к расстройству организма, размыванию его устройства.
Надо жить – это уже однозначная позиция для организма, все функции его действуют в соответствии с данной установкой. Жить–организм уже проявляет жизненную стойкость. Это состояние однозначного отношения к жизни наделяет организм высокой степенью сопротивляемости. Английская поговорка: старайся, не смотря ни на что – имеет глубокий внутренний смысл как для достижения цели, которую поставил себе человек, так и для устойчивости его организма. Здесь, вообще отсутствует какая-то неоднозначность. Жизненная позиция до предела заострена: старайся, когда никто не верит; когда так называемым смыслом ты обречен; когда больно жить, когда никто не верит в твою мечту; когда тебя предают; когда ты один; когда.… Одним словом, все равно старайся! И не признавай усталости. Отлеживайся, приводи себя в порядок – и снова вперед. Жизнь зовет, а главное – не ждет, не жалеет и… не щадит. Надо быть сильным, чтобы не только побеждать и просто достойно жить.
Установка установкой. Еще говорят, чтобы собрать плоды веры, надо не убить плоды веры. Не надо терять веру! Самое главное верить. Но как это трудно, как тяжело, один Бог знает.
Понимая, в какую передрягу, я попал, в голову лезли разные мысли, плохие тоже. Хотелось все бросить и заорать во все горло, по-волчьи завыть и даже выплакаться. Но был бы я где-нибудь в поле или в лесу, чтобы никто не видел, не слышал, то дело другое. Может все эмоции выплеснулись бы, и стало бы легче. А в больничной палате устраивать сумасшествие не тактично, неприлично, некрасиво. Остается терпеть, как когда-то Господь терпел и нам велел. Успокаивало то, что не я первый, не я последний.
Многие герои литературных произведений занимали свою нишу в жизни послевоенных поколений. О них народ читал книги, некоторые книги входили в школьную программу. Они были примером служения Родине, их мужество и отвага вдохновляли людей на трудовые подвиги. Поэтому, чтобы отогнать от меня дурные мысли и вселить надежду на лучшее будущее, в пример ставили Павку Корчагина из книги Островского «Как закалялась сталь», получивший во время гражданской войны ранение в позвоночник. И того же Алексея Маресьева из книги Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке», летчике, потерявшем обе ноги, но оставшемся в боевом строю и удостоившегося звания Героя Советского Союза. Так и хочется сказать словами М. Лермонтова из его стихотворения «Бородино»: «…Да, были люди в наше время…» И все-таки, ставить в пример книжного героя, пусть и существующего в реальной жизни, одно, а находиться на его месте – другое.
Мой мозг, моя воля и мои силы души не только противились недугу, но и творили, мостили путь к возрождению. Так узник замка Иф выскребал пальцами подкоп, так строил утлый челн Робинзон. Я в мыслях искал ту соломинку, за которую во что бы то ни стало, надо было уцепиться. Уцепиться как угодно: пальцами, зубами, мозгами, всем своим существом, только бы выбраться из этой западни.

Прошел месяц пребывания в больничной палате. Жена сидит возле меня в отпуске за свой счет, то есть неоплачиваемый. Встал вопрос: «Как быть дальше?». Существовали две справки с результатами моего анализа на алкоголь – положительным и отрицательным показанием. Начали с положительного, но председателя родной стройорганизации сильно это возмутило: мол, как так, если вся бригада приехала с объекта такая пьяная, что некоторые не смогли самостоятельно слезть с машины, которая их привезла. Но ведь их привезли после шести часов вечера, а со мной беда случилась от часа до двух дня, спустя более двух часов после выпитого стакана вина, плюс купание на речке. И если следовать логике, за это время от этого вина не осталось и следа. А вот как происходило взятие анализа на алкоголь и насколько оно справедливо, не совсем понятно. Поэтому поводу можно было повоевать, если бы было заинтересованное в этом лицо, чтобы сыграть в мою пользу. Таких людей не оказалось, а один в поле не воин. Я был согласен на все, лишь бы моя семья не страдала. Было предложено: или бытовая травма и общее заболевание, или больничный лист с той красной полосой, что означает травма, получена в нетрезвом состоянии и первый месяц не оплачиваемый, не будет оплачена и страховка от несчастного случая. Подумали с женой и согласились на первое. Так мне обошелся стакан выпитого вина, а производственная травма превратилась в бытовую травму и общее заболевание. Кто-то из врачей не пошел мне навстречу, ведь своя рубашка ближе к телу. Произошло и то, чего больше всего боялся мой начальник: в случае, если я останусь тяжелым инвалидом, то не придется организации выплачивать 75 процентов моего среднемесячного заработка до окончания дней моих. Было обидно? Да! Очень! Но и выхода не было. Думаю, Бог не фраер, его не купить и он все видит, кто и что о себе б не мнил. Рано или поздно каждому воздастся по его заслугам.

Отлежав сорок пять суток на вытяжке, наконец-то освободили от груза, вытащили скобы, крепившиеся за верхнюю челюсть, на которой он висел. Осмотрев и ощупав мою шею, лечащий врач сказал: «Если, не дай Бог, твоя шея еще раз сломится, то только не в этом месте!» Это была гарантия врача о проделанной работе, остальное зависело от меня.
К этому времени я уже таскал эспандер, держал газету и книгу. Ужасно хотелось взять в руку ложку и самому поесть. Поднадоело, когда кто-то кормил, то еда, особенно супы, как широко я не открывал рот, текла по щекам и ниже. Из под меня убрали резиновые круги. Жена регулярно обтирала тело. Если все время она выбривала меня электробритвой, то теперь это делал сам.
И вот, с большой опаской попробовал повернуться на левый бок, боясь не свалиться с койки, чтобы поесть принесенный к обеду суп, который в миске стоял на тумбочке, рядом с койкой. Зачерпнув его ложкой, стал подносить ко рту, но ложка между пальцев перевернулась, и все оказалось на клеенке. Так повторилось несколько раз. Тогда я ложку положил на ладонь и сжал пальцами, именно таким способом пользуются ложкой дети, и дело пошло. Своему достижению был безумно рад.
После завтрака, меня каждый день, стали переворачивать на живот. После обработки пролежней, я до обеда лежал спиной к лампе, излучающей электрофиолетовые лучи, и не мог предположить, как для меня будет тяжело лежать в таком положении. Лежать только на животе я не мог, становился на локти, но руки быстро начинали млеть, и голова падала на подушку. Нос в подушке и рот тоже. Начинал задыхаться. Поднять голову не было силы, повернуться на бок боялся. От зла на свою беспомощность начинал зубами рвать подушку, что давало некие силы, помогавшие самому изменить ситуацию, не прося помощи со стороны.
Климат в палате заметно изменился, как только, так называемые койко-места, стали заниматься клиентами разного возраста и со своими болячками. Присутствие одних, особенно ночью, было не слышно и не заметно, но бывали и такие больные, что своими стонами могли поднять мертвого. Приходилось на мужском языке объяснять и ставить на место. Помогало. Зато весь день разговоры не смолкали. Обитатели палаты быстро оклиматизировавшись в новых условиях, начинали друг к другу относиться с доверительностью, как к давним знакомым. Оказывается, мужики, не хуже женщин умеют трепаться. Так что я не только был слушателем разных историй-баек, но и участником трёпа. Все это придавало оптимизм, желание жить.
Наконец-то мне надели больничные штаны в «матрасик» и тайно от врачей, обитатели, вернее, товарищи по палате, стали поднимать и сажать меня на койку. Сильно кружилась голова. Я сидел, вцепившись за спинку, и просил, чтобы от меня не отходили ни на шаг, ибо страх падения присутствовал постоянно. А спустя неделю, когда головокружения прошли, крепкие на руки мужики, стали пробовать ставить меня на ноги. Первое падение, когда подстраховщики сразу и не сообразили, что случилось, только поддало мне азарта. Желание встать на ноги не покидало, ни на минуту. Просто вдруг ноги мгновенно подогнулись в коленях, и я оказался на полу.
Теперь при малейшей возможности, по несколько раз в день, меня ставили на ноги, которые от слабости сильно тряслись, а тело покрывалось потом. Затем стал делать первые шаги, и наконец, от койки до окна — расстояние двух коек, но невероятно длинное. Меня вели под руки, а в висках ударом отсчитывался каждый сделанный шаг. Все внимание было сосредоточено на ногах. Если я шел, то никого и ничего не видел, не слышал. Только свои ноги.
Однажды вечером, когда коридор отделения опустел от хождения больных и медперсонал разошелся по домам, мы с ребятами решили пройти по нему, ибо хождение по палате не устраивало. За этой работой нас и застал дежурный врач, зашедший в отделение. Он был поражен увиденным, стоял, словно вкопанный и ничего не говорил. А что можно было говорить, если меня он видел только в койке со дня появления, как тяжелобольного. И вдруг, хотя поддерживаемый под локти, иду сам, переставляя ноги. Так была раскрыта моя тайна, и уже ничего не могло подействовать на дальнейший ход происшедшего.
За четыре месяца пребывания в хирургическом отделении и благодаря врачам, жене, больным по палате, многое стал делать сам, ко многому пришел сам. Это было не просто: сел, взял в руку ложку и ем суп, встал и стою… была постоянная, незаметная для здоровых людей работа: от движения к движению. Радость была потом, а от радости до радости долгий ад. О чем думал, к чему стремился, стало сбываться.

Стали поговаривать, что меня готовят к выписке домой и где ждала неизвестность. Я вновь почувствовал сладость ходьбы, но в больнице меня под руки водят мужики, а кто будет водить дома, да и надолго ли это? Надо встать на ноги и пойти самостоятельно, чтобы это произошло, надо будет работать и работать.
Осталось позади жаркое лето и уже кончается октябрь. 23 сентября стал обладателем статуса инвалида I группы общего заболевания, которую назначила врачебная комиссия (ВТЭК) и справки, где в графе «трудовая рекомендация» указано: нуждается в постоянном постороннем уходе. В палате мне исполнилось тридцать лет со дня рождения и как подарок, I группа инвалидности, с которой я обречен, прожить остаток жизни.
Настроение чемоданное, ибо собираемся домой. Навсегда в памяти останется больничная палата, в которой отлежал более четырех месяцев. Ещё её обитатели, которые менялись по ходу выздоровления, и даже было две смерти; запах эфира и камфорного спирта, уколы, которых в последнее время боялся до дрожи в теле; где не надеялись на мое воскрешение.
Транспортировка домой по указанию лечащего врача должна произойти строго по правилам, то есть в лежачем положении, что и было сделано: положили на носилки, занесли в «скорую» и уже через десять минут несли на второй этаж-домой.
В нос ударил знакомый, родной запах моего жилища. Меня с носилок переложили на диван. Не смотря на то, что по указанию врача я должен лежать еще около четырех месяцев, всё же встаю и сажусь. Начинает ныть под копчиком пролежень, но стараюсь этого не замечать. Не могу надышаться домашним воздухом. На душе радостно, она поет. Как котята жмутся по бокам сыновья. Видно, что соскучились. Они тоже переживали о случившемся. Разговаривал с женой, детьми, а в голове мысли: «А что дальше? С чего начать? За что ухватиться?» Вопросы, вопросы, вопросы…
Моя главная задача — не заглядывать в туманную даль будущего, а действовать сейчас, в направлении, которое видно. Будущее в настоящем… Нет завтра. День спасения – сегодня. Надо выработать в себе привычку жить в отрезке времени, отделенном от прошлого и будущего некими переборками. Возможно, жить так трудно, но добиться можно многого.
И новый день начался с зарядки, потом эспандеры, самомассаж рук и ног. Хочется, как можно быстрее, научиться писать. Странно, получается: знаешь навыки письма, а писать не умеешь — одни каракули. Но ведь был почти писарский почерк. Да, многое осталось в речке. Теперь что-то надо восстанавливать, а кое-чему учиться заново.

Разжился на гантели, пружинные эспандеры, бинт-резину, нехитрые, но нужные самодельные устройства. В голове зарождались задумки и физические упражнения, как можно вернуть утерянную силу и движения. Осознавая, что восстановиться полностью не удастся, но веру, что самостоятельно встану на ноги, не терял.
Однажды в свежем номере газеты «Советская Россия», я обратил внимание на всю полосу материал. Оказалось, начали печатать главы повести Юрия Власова «Формула воли: верить». И прочитав их, ужаснулся и не мог поверить, что известный штангист, сильнейший человек планеты, кумир многих людей, приносивший победы на тяжелоатлетическом помосте, стал почти инвалидом, что наступила пора телесных немощей и болезней.
Долгие годы он вел тяжелейшую борьбу за свое здоровье, даже за свою жизнь. Это было время расплаты за спортивные победы и фантастические рекорды. И он подготовил себя к испытаниям еще в спортивной молодости, когда сложил для себя девиз: «Я отвергаю и не принимаю все правила. Я подчиняю мироздание и все его процессы своей воле. Мой организм подчиняется только моим законам! Я изменяю неизменяемое! Высший судья — только моя воля!»
Установка на громадные возможности воли человека спасла его, когда в бесконечные бессонные ночи, ему, некогда самому сильному в мире, измученному, истерзанному болезнями, стали приходить мысли о добровольном уходе из такой жизни. А что было делать, если врачи были бессильны помочь, даже диагноз не могли поставить! За свое спасение он взялся сам и победил. Встал на ноги, жил и работал, наслаждался полнотой бытия. Он выстрадал свое жизненное кредо, которое явилось органичным продолжением его девиза: «Надо воспитывать себя, а точнее перевоспитывать, дабы несчастья, горе, усталости и беды не обращались в подавленность, беспомощность, растерянность и страх, а наоборот, разбивались об энергию сопротивления. Нет безвыходных положений. Есть дряблость духа и неспособность, верно, организовать свою жизнь и поведение».
Думаю, что своей повестью Ю. П. Власов многим людям помог поверить в себя и восстать из «пепла немощей», в том числе и мне. Это был первый толчок в моем сознании, который заставил по-настоящему задуматься и осмыслить свою ситуацию. Его пример говорит всем нам о том, что человек может достичь всего, если он этого хочет; что человек умеющий хотеть, в состоянии победить даже смертельный недуг; что человек умеющий хотеть большего, чем он имеет (не вещей), не плывет по течению жизни, а двигается в том направлении, которое выбирает сам; что каждый человек сможет завтра больше того, что может сегодня, если у него есть цель и он к ней стремится; что не следует поддаваться слепой судьбе и злому року; борись до конца! Беды и напасти преодолимы. Не ложись добровольно в яму собственного несчастья; что в любых условиях, обстоятельствах жизни будь честен перед людьми и самим собой, и имей чувство собственного достоинства.
Он нам нужен сегодня. Факт его существования, вся его жизнь — это пример и надежда. С таким, умеющим выстоять против искуса славой и почестями, против несчастий собственной судьбы, против забвения и оскорбления, черствости и безразличия, непорядочности и нечистоплотности, против тысячи всяких вещей, еще мельчайших и оскорбляющих нашу судьбу, мы бы преодолели все невзгоды. Он показал, что такое сила духа, воля человека, способность творить чудеса. Он создал себя сам в трех лицах: спортсмен, писатель, общественный деятель, а главное — гражданин, личность, порядочный человек.
И все же, я не Власов, и у меня другая ситуация. Хотя врачи мне тоже не в состоянии помочь: может то, а может это и не больше. Помощи ждать неоткуда, только уповать на свой характер, черты которого завязались в утробе матери, которые передались по наследству, сформировались за тридцать лет жизни. Как только мои расходились по своим работам: жена на плодоовощной завод, старший сын в школу, а мы с меньшим сыном оставались дома, и каждый брался за свою работу. Сашка брался за букварь, что делал с охотой, я сползал с дивана на пол, покрытый паласом, чтобы опять и опять разминать руки, ноги, тело. Каких-либо специальных упражнений не было. Все происходило спонтанно, что-то придумывалось и сразу же делалось, будь то сидя, лежа на животе или спине. В чем-то помогал сынуля. Много ходил на четвереньках, от чего кожа на локтях и коленках, несмотря, что локти как бы были защищены рукавами рубашки, а коленки — колошиными штанов, стирались о палас, как по наждаку, до крови.
О ходьбе на четвереньках, когда-то рассказал мне родственник, видевший подобную процедуру в Казахстане. Когда в большом сарае, в котором полы были из хорошо утрамбованной глины, ибо там вручную молотили пшеницу, вдоль стены на четвереньках ходили молодые люди, но с наколенниками из кожи и крагах на локтях. Это был один из способов восстановления опорно — двигательного аппарата у местных лекарей. Вспомнив об этом, ползал и я.
Одним из коронных упражнений, которое в течении дня делал много раз, был подъем на диван. Кроме всего, по моей инициативе и в мои обязанности входило по пятницам влажной тряпкой протирать полы, а это четыре комнаты. Приходилось не только ползать, но и принимать разные позы, а меняя позы, надо было прилаживать усилия, напрягая ту или иную группу мышц, постепенно их укрепляя.
Мне никогда не лезли мысли о моем положении. Я не вспоминал о прошлом, не строил планы на будущее. По крайней мере, сильно далеко не забегал. Жил одним днем, что-то мог прикинуть на недельку, но не больше. Делая свое дело, которое было мне необходимо. Каждое утро, просыпаясь, я все внимание отдавал ногам с мыслью, как они, что сделают сегодня. И так ежедневно. Делая массаж, я их, поглаживал и разговаривал с ними вслух. На выходные дни позволял себе передохнуть от ползания по полу, чтобы дать немного зажить локтям и коленям.
Чтобы улучшить свое состояние, посоветовали провести курс лечебного массажа, который разбудит мышцы, усилит кровообращение, а значит, улучшит питание тканей и снабжение их кислородом, повысится эластичность мышц, их сократительную способность и тонус.
Из десяти положенных сеансов массажа от шеи до пяток, то есть спины, поясничного отдела и ног, было сделано только семь. На третьем я почувствовал тело. Любое переусердие массажиста вызывало боль. Я терпел, помня слова, если болит — ты живой. Он выделывал со мной то, что считал нужным: начинал с поглаживания и растирания, заканчивал рублением и похлопыванием. От работы был к концу сеанса, как мочалка. Меня же укутывал в ватное одеяло до остывания. Казалось, что побывал в деревенской баньке, где отходили березовым веничком.
На «носу» Новый 1982 год. Своей рукой подписал стопку поздравительных открыток. Рад, что все же сумел это сделать, что почерк не изменился. Затянуло основательно пролежни. Для сынка совместное времяпровождение тоже не прошло даром: не бегло, но читает и читает все, что попадает на глаза и под руку.
Суббота. Сыновья еще спят. Жена что — то делает на кухне. Сидя на диване, я вдруг подумал: «Надо попробовать встать на ноги. А вдруг…». Быстро взял в левую руку трость, правой рукой оперся о спинку дивана и стал подниматься. Встав на ноги, я легонько оттолкнулся от дивана. И произошло то, чего так долго хотел. О Боже, я стоял один на ногах. Взяв трость в правую руку, повернулся на одном месте лицом к двери, и без всякой на то мысли, пошел к ней. Было самостоятельно сделано пятнадцать шагов. Перешагнув через порог, пошел к кухне. «Здрасте!» — сказал я. Жена от неожиданности опешила: стоит, смотрит на меня и ничего не говорит. Придя в себя, чуть слышно выдавила: «Кто тебя привел?». «Сам!» — говорю. Не веря в происшедшее, она проверила, а не стоит ли кто позади меня. Удостоверившись, что это не подвох, она сразу изменилась в лице с появлением на щеках рум ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)