Её называли странной

Её называли странной. Жизненные истории.
Галина-Анастасия Савина

1часть
Они въехали в многоквартирный дом совсем недавно, всего несколько лет назад. Мать и дочь. Две полные противоположности. Олимпиаде Васильевне было 57, но выглядела она старше. Всегда всклоченные волосы, будто она забывала их расчесать, крючковатый нос, почти закрывавший верхнюю губу, и маленькие глазки, быстро бегающие, будто чего-то ищущие по сторонам. Она была невысокого роста, но, если с ней вдруг случайно сталкивались в подъезде или на улице, она нависала,
как глыба, как туча, не давая прохода, и всё болтала-болтала об всём и не о чём. За глаза её называли назойливой старушенцией, вредной прилипалой и старались обходить стороной. Олимпиаду Васильевну это мало волновало, для неё главным было поболтать и выговориться, ведь дома такой возможности не было. Её дочь вела себя замкнуто, ни с кем не общалась, а дома, бросив матери пару дежурных фраз, уходила в свою комнату, закрыв наглухо дверь. Имя Снежана подходило ей, как никому другому. Она всегда была холодна, как не тающий кусок льда. Ей было 37, она никогда не была замужем, да вроде бы и не очень стремилась. Хотя в противоположность своей родительнице, она была просто красотка. Длинные вьющиеся волосы белым потоком стекали по плечам. Высокая, стройная, но всегда печальная. В её голубых бездонных глазах можно было прочесть тоску о какой-то несбывшейся мечте или того хуже, о каком-то страшном событии, из-за которого все её мечты рухнули. Правды не знал никто.
Олимпиада Васильевна, переживая за дочь, с большим усердием искала ей потенциальных женихов.
— Андрей, Андрей! — Увидев соседа, затараторила она, преграждая ему путь.
— Андрюшечка, дорогой, ну чем тебе моя Снежана не пара?! Я за ней хорошее приданное отдам: два сервиза, два, Андрей. А еще пять комплектов постельного белья, и хороший спальный гарнитур, почти новый, новый… почти-и-и. — Кричала она уже вслед.
Андрей успел увернуться и заскочить в свою почти новенькую иномарку.
— Достала старушенция, — возмущался он, поворачивая ключ зажигания.
— У меня такие молоденькие красотки в офисе, на кой мне эта ледышка.
Олимпиада Васильевна вслед машине еще что-то бормотала, схватившись за голову руками. Возле мусорных баков, как всегда, околачивался Степка, местный пьяница, ставший бомжом по своей воле. Вот кому не надоедало её слушать. Олимпиада Васильевна подошла и снова завела свою заезженную пластинку о приданном:
— Степка, ну три ж сервиза, три, понимаешь?
— А чё, Васильна, понимаю.
— А белья-то, белья… шесть комплектов, понимаешь?
— Отчего ж не понять.
— Слушай, Степка, а если тебя отмыть…
— Не-не-не, я — мужик вольный, нас приданным не заманишь…
— Степан, так семь же комплектов, семь…
— Ну, ты, Васильна, загнула, уже семь. Быстро-то у тебя приданное растет, чай потолок пробивать придется.
— Какой потолок, мы на пятом живем.
— Ну, значит, крышу.
— Какую крышу, это у меня уже «крыша едет» от дочкиной тоски-печали. 37 ей, понимаешь, 37. Внуков хочу.
Оба отвернулись друг от дружки, махнув рукой, и каждый занялся своим делом.
— О, а это кто там вышагивает так бодренько? Подошла поближе:
— Василий, ты ли это, за каким лешим в наших краях?
— Так по старому адресу вас не нашел, а добрые люди новый подсказали.
— Уходи, уходи подобру-поздорову, от греха подальше… Не ровен час, Снежана вернется.
— Так я вот к ней, по УДО, на год раньше… Люблю я её.
— Какое-такое УДО, что ты мне голову морочишь?
— Олимпиада Васильевна, зря вы так.
— И так у моей девочки вся жизнь наперекосяк. Не везёт ей, сердешной с женихами. Уходи, уходи, пока весь дом на ноги не подняла да полицию не вызвала. Принесла ж тебя нелёгкая.
Василий, чтобы не привлекать лишнего внимания, молча развернулся и медленно побрел в обратном направлении. Но, сделав несколько шагов, приостановился и с грустью в голосе сказал:
— Я не прощаюсь.
Но на некоторое время он исчез.
2 часть.
Василия действительно не было некоторое время. Он снял квартиру, с трудом, но все же устроился на работу.
А одинокими вечерами вспоминал счастливые минуты, проведенные со Снежаной. Но чаще в памяти черным пятном всплывал тот случай, который перечеркнул все общие планы на жизнь. В том, что случилось в тот вечер, Василий винил себя. Приди он на 20 минут раньше, ничего бы не случилось. Снежана ждала его под старым клёном, их неизменным местом встречи. Изрядно выпившая троица проходила мимо. Увидели, затронули, пошли в ход грязные словечки, кто-то предложил развлечься. Они окружили Снежану, стали срывать одежду, повалили на землю. Она сопротивлялась, царапалась, кусалась. Василий подоспел вовремя, худшего не произошло. Остальное он помнил смутно: как их раскидывал, работая кулаками, как пролилась первая кровь, как один из них упал замертво. Всё как в тумане. Потом следствие, суд и… разлука на четыре года. Снежана ждала, писала теплые весточки, тайком от матери приезжала на свидания.
Олимпиада Васильевна, не зная причины (дочь не рассказала, щадя её больное сердце), называла Василия уголовником, не достойным её дочери, красавицы и умницы.
Как-то, встретив свою давнюю хорошую подругу, пригласила её к себе.
— У меня такая настоечка есть, Валюша, посидим, повспоминаем.
О школе поговорили; о фабрике, на которой вместе отработали много лет; о мужьях, которые умерли,
взвалив на плечи жен все тяготы жизни. Впервые, за всё время Олимпиада Васильевна разоткровенничалась о дочери:
— Не везет моей Снежке с женихами.
Помолчала, махнула рукой и предложила:
— Давай, подруга, по маленькой.
Разлила, с печалью в глазах, и продолжила:
— У неё такая первая любовь была, такая… все завидовали.
Уже к свадьбе дело шло… Да не дошло… Сбил его пьяный водитель на смерть. Сколько слёз моя девочка пролила, жить не хотела… Да и я тоже — тайком, чтоб она не видела.
А при ней улыбалась, байки какие-то рассказывала, а себе думала:
— Совсем с ума сошла, дочке тяжко, а мне будто всё нипочём.
Помолчала пару-тройку минут, подруга не торопила, и снова продолжила, вздыхая:
— Прошло несколько лет, забыла-не забыла, но встречаться стала со своим сослуживцем. Правда надолго их встречи затянулись по нынешним-то временам, на целых пять лет.
Я уже подумывать стала, как их к свадебке подтолкнуть, но как-то случайно услышала их разговор. Сергей говорил о какой-то своей тяжкой хвори.
— Знаю, о чём ты, мама, думаешь-мечтаешь. — Говорила потом дочка.
— Свадьбы не будет. Серёжа болен… смертельно болен. У него рак.
Мама, что со мной не так? Ну что? Что? — И горько заплакала.
— Вскоре Сергея не стало, а Снежка моя, нет, не плакала, не горевала, а просто ушла в себя. Ходила, как тень. Вроде живая, а вроде и нет.
Снова подруги налили по глоточку, а Олимпиада Васильевна продолжила:
— Думала, всё, не будет у моей Снежки ни женихов, ни свадебки, ни деток. А мне — внуков не видать. А тут, смотрю, Снежану до подъезда бывший одноклассник провожает. Уж очень они в школе дружили. Прямо не разлей-вода были, как говорят. Раз проводил, два — проводил. Зачастил, смотрю, Вася-то. Да и девочка моя повеселела, даже, можно сказать, расцвела. Только я не знала, радоваться мне или, как в былые времена, ждать опять каких-то проблем-печалей. Как в воду глядела, и года не прошло, как Васю посадили, за что, того не знаю, не ведаю. Да только не пара он моей девочке, не пара…
Поставила Олимпиада Васильевна локти на стол, обняла голову руками, чуть было заплакала, но смахнула непрошеную слезу:
— Наливай, подруженька, наливай!
Выпили по глоточку. Да сколько надо, чтобы боль заглушить?
— Валюша, вернулся он, освободили его… до-сроч-но. А мы ведь не просто так сюда переехали. Думала дочку от него избавить. Не избавила. Нашёл… Что делать? Не знаю.
— А я тебе так скажу, Олимпиада, ты, подруга, не обижайся. Ну, не лезь ты к ним, не лезь! Пусть Снежка сама решает, что и как. Это её жизнь, её… Понимаешь, её.
На том и разошлись.
3 часть.
Олимпиада Васильевна стояла у окна.
— Вот и осень, пора свадеб. Вот бы Снежку поскорее замуж отдать. У меня ж для неё такое приданное припасено.
Четыре сервиза, или пять, а постельного белья — десять комплектов, ой, не вру, точно десять.
По дороге к дому шла парочка, взявшись за руки и прижимаясь друг к дружке.
— Снежка со своим Василием возвращаются. Зря я плохо о нем думала. Хороший парень. Он ведь дочку мою спасал, а я… Зайдут, еще раз прощения попрошу. Как-никак, через неделю моим зятем станет. Любимым зятем.