ВОЛЧИЙ ХУТОР.(Военно-мистическая повесть).

Охотничья Луна

Она стояла на песчаном высоком покрытом сумерками раннего утра косогоре. Крутом косогоре, уходящим вниз к самой реке. Она стояла и смотрела в ночь. На свет желтеющей в небе Луны. Она не спускала взгляда с бликующей яркими переливами красок ночной воды. И самой прибрежной кромки берега.
Слышно было, как в тишине встающего еще сумеречного утра плескалась волнами вода. Где вдали в темноте ухал филин, и стрекотали ночные сверчки. Мимо волчицы в ночном небе пронеслись, друг за другом, две летучие мыши. Рассекая ночной холодный воздух, они улетели на ту сторону Березены.
Там внизу у самой кромки воды были люди. Двое отец и сын.
Они приплыли с другого противоположного реки берега, видимо, с ночевки на речных островах. Они суетились у деревянной самодельной лодки и выгружали снасти и ведра. Там была рыба. Улов был удачен. И было много рыбы для всей деревни и для отряда, скрывающегося в лесах возле их деревни партизан.
Этим утром было поразительно тихо. Не было, даже всполохов от разрывов бомб и снарядов. Там впереди на линии фронта.
Медленно розовел горизонт. Но, ночная тень еще лежала на склоне высокого косогора. И ее не было видно здесь, наверху уходящего прямо к быстрой реке высокого откоса. Она пришла из своего леса. Оттуда с топи родных ее болот за деревней. Пришла выбрать себе очередную жертву. После спячки и затишья в этих краях. Она, вновь пришла с болот в облике серого большого волка. И хотела плоти и крови. Этой, именно ночью она рыскала по округе в высоком бурьяне. Но, не было, ни животных, ни людей. И голод не давал волчице покоя.
Она проснулась. Проснулась, чтобы, снова утолить голод, снова в периоды летнего полнолуния. Периоды, когда просыпается ее природа, и оживают болота. Когда люди боятся, даже рядом проходить возле ее леса.
Она выбирала каждый раз себе жертву. И порой подолгу ее отслеживала. Но сегодня ей было все равно, лишь бы утолить свой дикий вечный кровожадный голод.
Волчица пришла из своего мира и ее не касалась война. Которая, шла уже четвертый год в этих краях. Она, вообще ничего не знала об этом мире, а только питалась им, время от времени, пополняя себя, свежей, чьей-либо кровью и плотью. И это, было то, что ей было этой ночью нужно.
Она жила давно уже возле этого селения, и также давно жила здесь ее лесная мать и отец. Ее лесной народ. Просыпаясь по весне от зимней спячки. И охотясь на всех, кого поймает.
Она жила в своем собственном мире. Жила уже много веков. Время от времени, утоляя свой голод. И уходя в долгую новую зимнюю спячку.
Чтобы проснуться лет через десять и снова начать свою охоту.

***
Четвертый год шла война. И было крайне нелегко. Особенно в большой прифронтовой деревне, где остались в основном один, лишь старики да старухи. Вот уже четвертый год в деревне стояла хорошо потрепанная Советской армией танковая дивизия вермахта и немецкий пехотный корпус.
Вот уже четвертый год деревня страдала от засилья немцев и пригретой ими разношерстной мрази.
Было здесь, наверное, как уже под этим небом принято и по природе своей положено, где война, там были всегда и предатели родины, естественно из местных уродов. Недобитков раскулаченных местных кулаков. И просто, беглых дезертиров и преступников. И также, как и положено на войне, был всегда голод. Поля выгорели от пожара войны, и не было зерна. Жили на одну картошку, что собирали со своих огородов. И то не всегда. Часть еды забирали немцы. Голодали все и особенно дети.
Стоял Июнь 1944 года.
Вот Всеволод Артюхов и его одиннадцати летний сын Павел в очередной раз кормили партизан рыбой. Втихаря по ночам, выезжая за реку и рыбача.
Пока все складывалось удачно. И вот они разгружались, в темноте на самом берегу реки, вытащив лодку на песок и пересыпая рыбу в ведра с лодки.
Они не знали, что за ними наблюдают. Наблюдают и не один, а сразу двое. Большая серая волчица, стоящая на самом верху косогора. Прямо над ними в темноте ночи. И один из местных предателей полицаев, спрятавшихся в высокой траве. И сумевший, выследить отца и сына.
Эта мразь по кличке Жаба, давно следила за Всеволодом. И точила на него зуб. Они как-то закусились друг на друга по приходу еще фашистов в их деревню при грабежах местных селян немцами. Просто, Всеволод Жабе набил рожу. И с той поры, став местным полицаем, эта тварь рыла под этого сельского мужика.
И вот, он выследил кто кормил втайне от немцев партизан и всю деревню рыбой, порой дичью пойманную на капканы. И убитую на охоте за рекой в лесу.
Жаба вынюхал, даже когда Всеволод ездил на телеге с лошадью далеко в лес. И, знал по какой именно тропе. Он долго и упорно следил за охотником и рыбаком Всеволодом Артюховым и его сыном Павлом.
Он следил в темноте и видел все. Как и видела его и тех двоих большая серая волчица. Полицай готовился сообщить в местную военную войсковую комендатуру деревни. И тихо начал отходить в сторону, почти ползком в сторону болот Волчьего хутора. Он пошел, именно по той окраинной далекой стороне деревни, где местные жители в этот период, даже белым днем, боялись показываться.
Жаба, хотя был из сельских местных, как впрочем, не все прибившиеся здесь предатели Родины к этой Белорусской деревне, но он никогда не вдавался из-за своего скудоумия мышления и невежества в местные сельские легенды и страхи. Ему был крайне далек старинный фольклор своих односельчан. Он не знал сейчас, по чьей земле ступала его в сапоге полицая нога. И он старался незаметно смыться по пролеску в еще стоявшей утренней темноте краем болота. В обход склона горы, на которой стояла деревня. И прийти с другой стороны села, прямо в комендатуру. Как раз под утро и с рассветом.
Было четыре утра. И светало медленно и довольно долго.
И пользуясь этим, Жаба решил обойти быстро, почти бегом пологую склонами гору. И оказаться сразу прямиком в комендатуре с доносом на Всеволода. Он, пригибаясь, почти ползком, двинул вприпрыжку к лесу, а волчица смотрела, как замелькали в темноте его сапоги. и, оставив отца с сыном, бросилась вдогонку за Жабой. Она, наконец-то определилась, кто ей, сегодня, станет утренней пищей. Она сегодня выбрала себе цель. Жаба зря побежал, как раз это его поспешное в темноте раннего утра бегство и привлекло ее внимание. К тому же, она поняла, в какую сторону эта мразь понеслась. Жаба понесся как раз в сторону Волчьего хутора. Трех очень старых заброшенных бревенчатых домов сложенных из уже почерневших от долгого времени бревен. С невысокой плетеной из прутьев оградой. И стоящих посреди болотной топи, глубоко в лесу из сосен и берез. Туда путь любому, кто близко подходил к краю болота был заказан. Еще никто не возвращался живым с тех болот. Либо тонул, либо его участь была стать пищей серой болотной волчице.
В этом месте не жил никто. Не было ни зверей, ни птиц. Только вороны жили наверху стоящих в черной топи болот. Громко каркая на всю округу.
Этот хутор был давно пустым и заброшенным. Так казалось непосвященному. Он стоял в глубине самого леса. По сторонам его были практически непроходимые болота, уходящие глубоко, даже в сам лес. Там много было буреломов из поваленных сосенок и березняка. И места те считались дикими и страшными для самих недалеко живущих от этого хутора селян. Туда никто совершенно, и давно уже не ходил. Считая эти районы колдовскими. Ими даже пугали сельских детей. Всякими живущими в тех районах лешими и ведьмами. Особенно волками. И видимо, неспроста.
Вот и сейчас по следам Жабы крадучись мчалась большая настоящая серая волчица. Ее освещала яркая в небе утреннем Луна. Желтым своим светом, освещая и сам лес, который становился все гуще и непроходимей.
Жаба уже и не замечал торопясь, что бежал по болотной мутной воде, шлепая своими сапогами. Он несся по окраине болот, мелькая между березняком и сосенками, огибая селение.
Зря полицай Жаба рассчитывал проскочить этот непроходимый лесной район. Он затормозил его продвижение. Жаба стал вязнуть ногами в топи среди деревьев, почти у самого берега болота.
Высокая трава путалась вокруг его солдатских сапог. И по черной полицая шинели с белой повязкой на рукаве «На службе у Вермахта», хлестали густые лесные кусты болотных высоких растений.
Жаба знал, что здесь не водились даже партизаны. Они обосновались, где-то в лесу на противоположной стороне деревни, но не здесь. Это место было гиблым. И даже их не могло быть здесь. Но, его это не волновало. Главное он был в безопасности. И, мог, добежать до самой комендатуры, не боясь, быть пойманным как предатель.
Жаба был из местных. И был законченной сволочью, почти с рождения. С самого детства, он отличался своей распущенностью и жестокостью. Жаба был еще лишен любого вида совести и как таковой чести. Это была, просто, типичная мразь, которой было полно везде. И путь его был, если бы не война, только в тюрьму. Он был еще и вором и спекулянтом. Как его в свое время не замело районное ОГПУ, тоже не ясно. Проглядели.
Когда началась война, он сумел схорониться от призыва. И вот теперь, продал Родину за немецкий аусвайс и немецкие марки. И был готов, ухлопать собственную мать за эти марки или кого угодно еще, если оберполковник Гюнтер Когель прикажет. Гюнтер Когель был командиром стоящего вместе с танковой дивизией СС майора Зигфрида Вальтера, своего моторизированного пехотного полка, как раз в Снежнице. Так величали заполненную танками и пехотой немцев белорусскую оккупированную уже второй военный год деревню. Благо мать Ерофея Лесюка, так звали по жизни и по документам Жабу, не дожила до того момента когда ее родной сынок выкормыш, станет предателем своего народа и Родины. Она умерла еще до начала войны. И была похоронена на деревенском кладбище.
У Жабы были и сотоварищи теперь по оружию. Полицаи Хлыст, Дрыка и Прыщ. Такие же под стать Жабе мрази и недобитки и предатели Родины. У каждого из них была своя судьба.
Один свалил с Советской Армии при окружении. И шлялся по лесам, пока не вырулил к Снежнице. И прижился, здесь познакомившись с Жабой. Звали его Егор Мирошников по документам, а теперь Хлыст.
Хлыст был главным в их отряде деревенских полицаев. И подчинялся местной, теперь военной комендатуре и самому оберполковнику Гюнтеру Когелю. И его личному адъютанту гаупштунбанфюреру Ергину Вальтраубу.
Он имел некоторый боевой уже военный опыт. Вот и был поставлен Когелем за главного над полицаями.
Второй кореш Жабы был по кличке Дрыка. Тоже, беглый окруженец и солдат из штрафников. С темным неизвестным прошлым. Самый мутный тип из всех в их отряде «На службе у Вермахта». О нем никто ничего до конца не знал. Даже сами полицаи, посему не очень ему доверяли. Хоть, он и был в подчинении Хлыста. И Хлыст гонял его по всем дырам и норам, всегда на побегушках. Чем Дрыка был всегда недоволен. Но, часто он был один, сам по себе. И когда была возможность отклониться от службы, он куда-то исчезал из деревни. И тайком, но про это никто не знал на его же, наверное, счастье.
Третьим был полицай по прозвищу Прыщ. Откровенный преступник, с которым Жаба больше всех контачил. И грабил селян при возможности.
Беглый зек из разбомбленного на железке далеко отсюда самолетами немцев поезда. Тюремного эшелона везшего зеков на восток. Он долго шастал, тоже по лесам. И выбрел на деревню. И прятался на чердаках одного покинутого сельского дома. Водил дружбу с некоей Любавой Дрониной, дамой легкого поведения на деревне. Вдовой. И, она помогала ему дожить до начала войны и прихода немцев в деревню. Тут у Прыща расправились крылья. И, он зажил семейной жизнью с этой Любавой в отнятом у местной селянки Варвары Семиной доме. У которой, муж в это время был на фронте. Матери с несколькими малолетними детьми. Выгнав их в наглую, под стволом винтовки на улицу. Благо Семину с ее маленькими детьми приютили соседи ее подруга селянка Пелагея Зимина. У которой тоже были дети. А то бы замерзла в первый же год войны с ними тут же в деревне в лютую зиму.
И вот, лучший кореш Прыща, полицай Жаба бежал по берегу болота. И окраине в темноте леса. Сверкая в густых ранних сумерках мокрыми в грязи и болотной траве подошвами солдатских сапог. Мелькая среди сосенок вперемешку с березняком черной шинелью полицая. И черной немецкой кепке с козырьком. Его нарукавная повязка РОА мелькала среди этих деревьев в темноте белым глазным бельмом. И привлекала, как и его запах поддонка и предателя ту бегущую осторожно за ним большую серую голодную волчицу. Молодую, поджарую от голода волчицу. Вышедшею на одиночную свою, ночную охоту. И не отстающую от него ни на шаг. Она готовилась к нападению.
Она шла по пятам Жабы. И полицай, пока не замечал своего утреннего в летней июньской темноте раннего утра преследователя.
Все свершилось на самих уже болотах, когда Жаба уже, почти поравнялся с Волчьим хутором, откуда пришла эта волчица. Он сам не заметил, как в темноте залез в прибрежную трясину возле трех березок. Он провалился ногами в яму. И его засосало.
Уронив винтовку в болотную грязь, Жаба начал барахтаться в зыбкой болотной жиже. И его засасывало синее и сильнее. Он уже утонул по пояс, когда спохватился, что застрял со своим поганым доносом. И что, может сдохнуть здесь.
— Помогите! — заорал на весь лес Жаба — Кто-нибудь, помогите!
Он тонул все сильнее и сильнее. Он вцепился в ствол березы, когда уже по самую грудь погрузился в трясину.
И в этот момент рядом с ним появилась волчица. Она встала над ним. И зарычала, оскалив пасть. Освещаемая желтым светом охотничьей Луны, она на полусогнутых лапах и с взъерошенной в безумном бешенстве кровавого пиршества серой шерстью, подползла к перекошенному ужасом лицу перепуганного полицая. Она готовилась к утреннему завтраку.
Жаба заорал еще сильнее — Спасите!
Он орал перепуганный уже не болотом, а тем, кто стоял над ним.
— Люди, добрые! Помогите! — он орал как полоумный на всю окраину болота. Он обделался от жуткого гибельного страха, весь снизу. И, прямо в топкой жижи, утопая помимо грязи еще и в собственном дерьме.
— Дрыка! Хлыст! Прыщ! Помогите! — он орал, верезжа как свинья.
Волчица бросилась на Жабу. И схватила открытой оскаленной пастью.
Здоровенными клыками его прямо за его лицо. И вырвала его, почти все до самых костей. Вместе с носом и даже с глазами. Она проглотила то, что вырвала. И принялась глодать его полицая череп. А он еще орал на весь лес. И его крик разносился по всему болоту до самого Волчьего хутора.
Волчица перешла с его головы на его плечи и руки. И пока то, что от него осталось, тонуло в болоте, она отгрызла этой преступной мрази руки. И потащила их с собой, через Волчий хутор в своей зубастой пасти до стоящего в березняке отдельного на болоте дома, обнесенного плетеной оградой. Заскочив по высоким ступенькам из тесаных и уже старых досок в тот дом, она там затихла. И исчезла в его глубине и темноте за закрывшейся за ней входной дверью.

Секретное задание

— Товарищ, лейтенант! Товарищ, лейтенант! — кричал Васек, сын гвардейского истребительного авиаполка, уходящему в разведывательное полетное задание лейтенанту Дмитрию Арсентьеву. Он вместе со своим командиром и капитаном Сергеем Аникановым должны были обследовать с воздуха район деревни Снежницы и подступы к ней. Высмотреть танки и все, что возможно. И нанести это в полете на полетную карту. Сделать аэрофотосъемку. На Яке-3 капитана Аниканова стояла фотокамера. Дело было рискованное как впрочем, и вся война, но задача должна была быть выполнена. Нужно было еще с рассветом вылететь. И сделать эту работу, до появления над деревней охотников. Мессеров F-4, вражеского авиаполка, стоящего в селении Смиловичи. В нескольких километрах от Снежницы за линией фронта, со стороны Минска, как и та деревня от их авиаполка по другую сторону фронта под освобожденным Могилевом. Нужно было пересечь линию фронта с противником над самой речкой Березиной. И оказаться с рассветом над объектом фотосъемки.
Это было задание, полученное лично от своего командира авиаполка полковника Захарченко. Были получены секретные карты и фотоаппаратура, подвешенная на ведущий самолет капитана Аниканова. И вот, они оба шли к своим боевым самолетам, после получения этого задания от командира летного полка полковника Ивлева.
— Товарищ, лейтенант! Товарищ, лейтенант! — кричал и бежал следом Васек — Вы далеко летите, дядя Дима!
— Военная тайна, Васек — ответил мальчишке Дмитрий.
— Понимаю, дядя Дима! — Васек понимающе ответил Арсентьеву. Он бежал следом за ним до самого самолета. И остановился, недалеко провожая лейтенанта.
Он этот мальчишка, был сиротой войны. И был подобран летной частью из сожженной фашистами подмосковной деревни. Васек уже был как свой в этом полку. И всем был как родной сын, как и Дмитрию Арсентьеву.
Здесь в военной Белоруссии Васек, вот так каждый раз провожал в полет каждого летчика этой части. Иногда, даже помогая, таща за кем-нибудь, парашют в своих еще слабеньких мальчишеских руках.
Арсентьев его жалел больше всех. И не позволял делать этого. И нес свой парашют сам в своих руках, хотя Васек просил ему помочь перед полетом.
Он любил детей, а детей войны, чуть ли не нянчил на своих руках, как сирот. Потому, что сам был сиротой. Став таковым еще задолго до войны.
Вкусив всю радость и горе детского детдомовского одиночества. Иногда над ним посмеивались в части, как над мамкой с ребенком. Они с Васьком были неразлучной парой. То гоняли мяч по аэродрому, то лежали в тени под замаскированным в пролеске здесь же истребителем.
Арсеньтеву сейчас было всего двадцать восемь. Да, и его командир, капитан Аниканов был чуть его старше года на два. Оба совсем молодых летчика своей военной истребительной части, под освобожденным Могилевом, почти у самого Днепра. Воевавшей, теперь с фашистами в Белоруссии с весны 1944 года.
Васек был хорошим мальчишкой, вот только война отняла у пацана родителей. Через деревню прокатились фашисткие танки. И следом пехотная часть немцев. И Васек остался один, из выживших, потому как от деревни ничего не осталось. И всех просто перебили. Деревня его Лепневка и так была небольшой. И стояла как раз на пути фашистов, у дороги, по которой ехали их танки. Вот и не стало его деревни. И родных и его селян. По деревни мальчишки, позже проходила линия фронта. То туда, то сюда, шло наступление. В итоге на том месте, где она стояла, ни осталось, ни одного дома. И даже намека на деревню. Все было изрыто бомбами и снарядами.
Он долго блуждал по лесам и уцелевшим деревням. И так постепенно попал сначала к разведчикам, а потом в пехотное подразделение. Затем он прижился здесь при аэродроме. Его отдали сюда солдаты, с целью целей будет малец. Так он и стал в итоге сыном полка. И вот, провожал лейтенанта и своего лучшего друга Арсентьева Дмитрия. И его ведущего капитана Аниканова Сергея в разведывательный полет над Снежницей.
Селением, довольно большим в районе обширных лесных болот и глухих лесов. Там по сведениям пехотной разведки стояли немцы. И были танки, причем новой серии. Говорят, три Тигра. И, если так, то нужно было пролететь над Снежницей. И попытаться узнать, точное расположение фрицев. И их боевой техники для наступления. И возможности захвата или уничтожения этой техники, уже наступающими пехотными войсками.
Готовилось наступление по всему фронту. И Снежницы входили в этот план наступления. Совместно с засевшими рядом с селением в Белорусских лесах партизанами, как было в планах командования, это наступление должно было выбить врага далеко за линию фронта на Запад одним ударом. И освободить оккупированные фрицами все районы. И деревни в прифронтовом районе.
Вообще как слышал сам Арсентьев Дмитрий, командование планировало захватить новые немецкие машины, напав на селение. И выбив оттуда немцев. Но, сначала нужна была воздушная разведка и корректировка местности с теми болотами и лесами. Вот и послали их как лучших пилотов части в разведку над этой большой деревней. И они готовились к вылету.
Два Яка-3, заправили топливом и зарядили солидным боезапасом.
— Дядя Дима, а когда прилетите, мы поиграем в футбол? — Васек прокричал и побежал к надевающему парашют лейтенанту Арсентьеву. И прижался к нему как к родному отцу.
Дмитрий прижал мальца руками к себе и сказал — Поиграем, Васек. Поиграем. Вот только слетаем в гости к фрицам и поиграем. Мы скоро Сережка. Он повернулся к своему командиру капитану Аниканову и механикам их Яков. Капитан, тоже подошел к мальчишке. И поднял его на руках.
— Василий — он ему серьезно сказал — Следи за порядком здесь без нас. И ни давай расслабляться этим вот двоим оболтусам. Он показал кивком головы на их механиков. Те заулыбались, понимая шутку комеска.
— А то, они тут без нас что хотят, то и делают. Гонять некому. Ходят без дела по аэродрому и баклуши бьют. Ты им работу тут найди.
Васек кивнул головой и произнес — Хорошо, дядя Сережа.
— Вот и прекрасно — произнес, сдерживая возникшее перед полетом недоброе настроение и волнение Арсентьев Дмитрий.
Он отпустил мальца на землю.
— Пора лететь Дима — произнес капитан Аниканов Сергей- Пока еще висит туман. И солнце не встало. Фрицы, пока еще спят. К обеду вернемся. Сверим часы. И они оба, подняв перед собой руки, посмотрели на наручные часы.
— Половина восьмого — сказал поправляя кобуру на ремне с ТТ комеск Аниканов, застегивая на подбородке свой с пилотными очками шлемофон летчика.
— И у меня также — ответил ему Арсентьев, делая, тоже самое.
— По самолетам — скомандовал капитан.
И они с одетыми парашютами направились к заправленным с полными баками и проверенным в плане комплектации боезапаса и механики их механиками боевым якам. Провожаемые сыном полка Васьком и своими механиками.

***
Из сельской комендатуры, что была расположена в захваченной немцами сельской школы, выскочил Хлыст.
— Дрыка, Жабу нашего не видел! — обратился он к другому полицаю.
— Нет, Хлыст — ответил Дрыка — С раннего утра его где-то нет. Понятия не имею, куда умыкнул урод.
— Искать это козла надо — пояснил ему Хлыст как самый над ними старший — Искать. Пока Когель не узнал. Он и так, тогда в том году двоих своих потерял из пехоты. Сгинули бесследно. Говорят в районе Волчьего хутора. Нашли тот гусеничный мотоцикл, а их как хером сдуло.
Мимо сельской комендатуры в которой расположился штаб немецкой пехоты и танкового корпуса, прямо по середине исполосованной колесами машин с бортовыми номерами и крестами в пятнистом камуфляже. Их гусеницами танков улицы. Пробежался, хрюкая и фыркая с отвисшим до земли брюхом свиной боров. Боров Борька, старосты деревни Серафима Кожубы. Он, брел с края деревни, от сгоревших ферм. Мимо такого же сожженного полицаями и немцами сельского сельсовета. Этот боров, единственный остался на всю деревню, пока еще живой, как и корова, Зорька у местной жительницы Анны Семагиной и ее дочери Симки, которых не съели еще немцы за время двухлетнего своего пребывания в Снежнице.
Снежница была деревня без полей и колхоза. И среди леса. Единственная такая вот, деревня вблизи реки Березены.
В Снежнице разводили до войны кур да свиней. И все трудились до прихода немцев по выращиванию животины. И занимались поставкой мяса в центр. Через соседние деревни вместе с пшеницей и прочими зерновыми.
Деревня была не шибко большая и небольшими хуторами вдоль одной единственной улицы между домами. По которой, и брел старый, и никому уже ненужный боров старосты Кожубы.
Полицаи, молча, проводили этого уже порядком старого борова под издевательства и смешки стоящих немецких, здесь же мотоциклистов, и продолжили разговор.
— Ну и, что — ответил Дрыка — Повесили двух за них селян и все.
— А за этого урода, нас повесят, понял идиот? — выругался на Дрыку Хлыст —
Может его партизаны выкрали. И допрашивают у себя в лесной берлоге.
Хлыст докурил папиросу и сплюнув под ноги себе произнес — Нужен староста, этот гребаный Кожуба. Может, он у него или старик, может его, где-нибудь видел последний раз.
Он взял за воротник Дрыку.
— Короче. Дуй к нем — он, приблизив лицом Дрыку к своему лицу, тихо произнес — И узнай, хоть, что-нибудь. Пусть с селянами побазарит. И порыщет по округе. Вплоть до Волчьего хутора.
— Туда, он и эти сельские ни за что не пойдут — ответил Дрыка.
— Пойдут, если Когель искать начнет — ответил полушепотом Дрыке Хлыст. Эти чертовы партизаны. И нас повесят вместо этих селян, за этого Жабу. Он к нам сам, знаешь как относится. Как к помоям. Мы для них, такая, же мразь, как и эти все селяне! Даже, хуже! И доверие надо зарабатывать, Дрыка.
Он дернул за воротник полицая. И толкнул от себя, громко произнес — Понял?
— Понял Хлыст — произнес Дрыка, виновато, недовольно и подчиненно, глядя на главного полицая в деревне.
— Ну, раз понял, так чеши к старосте. А, я тут послежу и похожу, пока ты бегаешь — ответил Дрыке Хлыст — У меня тут дело на десять марок с одним фельтфебелем. Дрыка повернулся. И было пошел, но Хлыст остановил его.
— Да, еще — он произнес Дрыке — С Прыщем потолкуй. С его бабой это Любавой Андронниковой. Может, нажрался немецкого шнапса сволочь, и дрыхнет в его хате. Я и того урода Прыща, тоже не вижу с раннего утра. Может, оба нажрались! Удавлю обоих! Ну, давай, дуй отсюда.
Дрыка развернулся и пешком пошел в сторону дома старосты.
— У него видите-ли дело — ворчал Дрыка себе под нос — А, я должен один Жабу искать! — он возмущался вслух про себя — Сам бы и бежал! Придурок!

***
В доме старосты были сам староста деревни Снежница Серафима Кожуба, его младший брат Тимофей Кожуба. Заместитель командира партизанского отряда. Его жена Мария. Односельчанка Варвара Семина. И двое рыбак и охотник Всеволод Артюхов. И его одиннадцатилетний сын Павел.
Они тихо общались между собой, чтобы ненароком никто не слышал, там за окном. Ушей на деревне хватает. И без полицаев были доносчики, симпатизирующие новой фашисткой власти.
— Как, там, в лесу у партизан? — спросил Кожуба старший у младшего Тимофея — Все готово для наступления. Все согласовано со штабом армии.
— Да — ответил брату Тимофей Кожуба — Нужно, только еще немного на подготовку. И, можно, будет атаковать немцев, прямо в деревне. В штабе сказали эта задача преимущественно наша. Армия пойдет по краям через леса по болотам на Минск.
— Я, вот чего боюсь, брат — сказал старший Кожуба, обращаясь к Тимофею — Я боюсь за селян. Я как бы за них, теперь в ответе, за каждого. Нужно сделать так, чтобы никто не пострадал. Мне достаточно смертей и так. Когда фрицы пришли в село, то этот фриц обер Когель приказал сходу повесить шестерых селян. Так для порядка, как он сказал. Потом еще троих за пропавших патрульных в районе Волчьего хутора своих мотоциклистов. Я пытался немцам объяснить, что, то место проклятое. И туда, никто из села не ходит. Там много пропало людей из округи кто туда ходил. Особенно приезжие. Но, этим немцам объяснишь, что ли. Этот Когель списал все на партизан. Мне этого больше не надо. Я поддерживаю вас, но не хочу больше смертей, понимаешь меня, брат?
— Да, эти фашисты штаб свой расположили в нашей школе — добавил Всеволод Артюхов. И флаг свой повесили. Хорошо было бы врезать, по этому, их штабу.
— Врежим — сказал Тимофей. Всему свое время. У меня вопрос к тебе Всеволод.
— Слушаю — сказал Всеволод.
— Тут поступило распоряжение от нашего старшего, лично к тебе Всеволод.
— Да? Какое? — Всеволод спросил со всем вниманием.
— Нужно разведать, сколько в деревне танков у немцев. Только точно. Понятно задание? — спросил Тимофей рыбака.
Тот понимающе покачал головой. И Тимофей продолжил — Так как это приоритетное для нас сейчас задание. И чем быстрее, тем лучше. Вы везде по деревне ходите. И тут вы как свои. Нужно, в общем, посчитать для нашего командира в отряде.
— Вот, только полицаи — произнес Всеволод.
— Что, полицаи? — спросил его Тимофей.
— Эти прихлебаи фашисткие. У меня и моего сына с хвоста не слазят — сказал Тимофею Всеволод — Особенно Жаба. Все вынюхивают, что-то. Приходится, даже на рыбалку ездить ночью втихаря от всех. А село и отряд надо кормить.
— Да, тебе надо поберечь себя — сказал ему Тимофей — Как только, посчитаете танки, сразу же в отряд. Понял меня Всеволод?
— Да, понятней некуда — ответил Всеволод рыбак — Я за сына боюсь. Я ладно, пожил. Но, вот пацана если, что жалко. Может, заберете сейчас.
— Нельзя — ответил Тимофей — Сейчас нельзя, раз пасут вас обоих. Нужно только быть осторожными. Избегать стараться прямых встреч. Хотя, это вряд ли возможно. Но, сведения нам нужны больше жизни сейчас и фронту.

Мессеры над Снежницей

В тумане два Яка оторвались от площадки аэродрома. Разогрев быстро двигатели. Они, вспугнув прыгающих по полю аэродрома юрких маленьких серых воробьев, взмыли вверх, как две большие хищные птицы в воздух. И начали плавный набор высоты.
В то время за линией фронта от речи Березины с немецкой стороны, в соседнем селе Смиловичи за несколько километров от Снежницы со стороны Минска, два Мессершмитта BF-109 серии F-4, тоже взмыли в воздух.
Они совершали свободную охоту. Охоту за любыми самолетами, появившимися над линией фронта. Или над оккупированной немцами территорией.
Вели их два асса еще с западного фронта тридцать девятого года, оберестлейтенант Рудольф Шенкер. И его ведомый майор Гюнтер Меркель.
Они, тоже решили поутру пролететь на самой заре над полем боя. И так, проверить воздушное пространство на наличие самолетов противника, еще не зная, что этот бой неожиданно для них самих будет скоротечным. И, весьма, плачевным для таких опытных как они ассов Геринга. У каждого из них был не один уже сбитый самолет как на западе, так уже и здесь на востоке. И вот, они снова, решили устроить охоту преимущественно за Илами. Так как за каждый сбитый Ил-2 давали Железный Крест. А им еще один бы крест не помешал, так они оба считали. Больно Илы досаждали своими штурмовками прилежащие дороги к фронтовой линии. Они приводили в ужас всех внизу немцев, везде, где не появлялись. Вот папаша Геринг и раздавал награды направо и налево всем летчикам Великого Рейха.
И два Мессершмитта полностью заряженные и заправленные горючим. Ведомые этими двумя ассами. Шли, набрав высоту в два километра на полном ходу к линии фронта. Сначала пролететь над полем боя и окопами своих и чужих. Они шли над Березиной, как раз в то место, где была деревня Снежницы.
На горизонте полыхали вспышки взрывов и бушевали пожары. И дым застилал землю у самой линии фронта. И не видно было ни черта с воздуха.
Пролетев над фронтом, Мессеры повернули со стороны солнца от самой реки. И стали выходить на Снежницы. Делая обширный поисковый круг в надежде найти, кого-нибудь в воздухе из противников. В то время, как два русских Яка-3, проскочив линию огня, уж е были над Снежницей. Они сделать успели уже аэрофотосъемку данного района. И сумели сфотографировать всю Снежницу на глазах всех селян и немцев, которые бегали по деревне и в панике кричали как ненормальные в отличие от селян, смотрящих в небо. Они тщетно пытались замаскировать свою всю стоящую там, почти открыто под небом технику. Боясь атаки Советских истребителей.
А, истребители делали круги над самой деревней. И наводили на них панический ужас.
— Ну, как, Серега! — прокричал по рации Дмитрий старшему — Снял?! Там, вон, танки! Я их четко вижу! Может, пуганем, гадов!
— Нет, Дима! — ответил командир капитан Аниканов — Там жители! Видишь?! Впереди стоят, как вкопанные, и не уходят!
— Наверно, ждут, не дождутся, когда мы придем их освобождать!
— Придем, Димка! Придем! — прокричал Арсентьеву Аниканов — Пора домой! Держись в хвосте! Уходим из района! Отметки сделал в планшетке?!
— Сделал, капитан! — прокричал Аниканову Дмитрий — Уходим, так уходим!

***
Из каждого дома повыскакивали подселенные фрицы. Они вперемешку с местными жителями деревни смотрели, как два Советских истребителя выделывали круги над селением на малой высоте. Кое-кто из немцев пытался стрелять из пулеметов и винтовок, но бессмысленно и все мимо.

Из школы, где был штаб пехотной части и танкистов. Выскочили командующие пехотным полком оберполковник Гюнтер Когель. И командир танковой дивизии майор СС Зигфрид Вальтер. Они, что-то на своем языке кричали всем солдатам. И носились со всеми по деревне. Одни только жители стояли недвижимые и смотрели в небо. Кто с испугом, кто с радостью. Мальчишки, даже замахали кепками и закричали ура. Немцы не переставали стрелять в воздух, и орать во все горло, бегая по деревне. Здесь же бегали и полицаи Хлыст, Дрыка и Прыщ. Дрыка так и не найдя Жабу, все же отыскал Прыща. И не дошел до дома старосты села, что старосту и всех кто был в доме, спасло от облавы. И под шумок авианалета его младший брат Тимофей с двумя подручными партизанами, тихо огородами ушли за пределы Снежницы в леса в направлении, где был их партизанский отряд. Пользуясь еще стелющимся по земле и болотам туманом, они скрылись уже при ярком свете наступающего дня. В лесном пролеске, углубляясь в гущу березняка и сосен белорусских лесов.
Утренний туман совсем рассеялся над селением, и все было отлично видно. Все немецкие машины мотоциклы и танки. Да, именно танки.
Дмитрий увидел с воздуха несколько Т- III, Т-IV и три Т- VI «Тигр». Именно то, что искали. Капитан Аниканов их запечатлел на фотопленку. И надо было уходить, снова за линию фронта к своим. Надо было быстро уносить ноги, пока немцы не вызвали авиацию. И не подняли всех своих с аэродромов охотников.
Они повернули синхронно свои Яки, и пошли на восток навстречу встающему над горизонтом красному летнему солнцу. Было уже десять часов утра. Они пока еще не видели со стороны солнца, летящие немецкие истребители. Но, немцы увидели их.
Оберестлейтенант Рудольф Шенкер первым увидел уходящие Яки русских, и сообщил по рации своему ведомому Гюнтеру Меркелю. Они развернули по дуге машины и сделали заход в хвост Якам.
В этот момент и русские увидели противника.
— Серега! — крикнул командиру Аниканову Дмитрий — Мессеры заходят в хвост!
— Делай переворот и в сторону! — крикнул Дмитрию Аниканов — Разворот в лобовую! Так, просто не уйти! Примем бой! По-другому не получиться! Готовься, Димка!
Яки, упав на крыло, перевернулись. И вышли, прямо в лобовую Мессерам.
Высота позволяла выровнять нос в нос машины, прямо над лесом со стороны болот. И как раз Волчьего хутора. Эта смертельная заведомо атака или точнее дуэль произошла на глазах всех еще смотрящих в небо жителей деревни и немцев.
Четыре истребителя зашли лоб в лоб друг другу. И стремительно сближались на высоких скоростях, не сбрасывая скорость.
Где-то на дистанции в шестьсот метров прозвучали очереди со встречных машин друг в друга.
На доли секунды, буквально, Аниканов раньше Шенкера нажал на гашетку своей пушки и пулемета. И эти секунды решили исход боя.
Длинная пулеметно пушечная очередь Яка прошила от носа до хвоста Мессершмитт обереста Шенкера. Он, тоже выстрелил, но попал вскользь по фюзеляжу Яка, зацепив пропеллер и плоскости крыльев. И, обе машины разошлись в разные стороны, чуть не столкнувшись.
Як Аниканова закачался в воздухе, но капитан его удержал. И выровнял машину. Управление было цело. И двигатель тоже. Чего не скажешь о Мессершмитте Шенкера.
Тот с крыла пошел, по полукругу вниз в сторону деревни. Быстро теряя высоту, хотя и слушался управления. Но, терпел бедствие. Его пробитый двигатель потерял сразу тягу. И его заклинило.
Наступила, теперь следом очередь Дмитрия Арсентьева и Гюнтера Меркеля.
Тут же следом за ведущими, они высадили, тоже друг в друга каждый очередь. Очередь из пушек и пулеметов.
У Мессершмитта BF-109 F-4 огневая мощь была выше, чем у Яковлева-3. И это сыграло роль во втором случае. Но, Як, тоже высадил в Мессер все что мог. И Мессер вспыхнул на дистанции двухсот метров. И, тут, же взорвался и разлетелся в щепки. Прямо в направлении на, него летящего Яка. Як, тоже весь прошило очередью и осыпало обломками немца, нанося повреждения пропеллеру и плоскостям истребителя. И так продырявленным насквозь крупнокалиберными пулями пулеметов Мессершмитта. Снаряд с мотор пушки Мессершмитта вонзился в двигатель, и он заглох, почти мгновенно.
Дмитрий увидел, как о плоскость крыла ударился, полыхая в воздухе, летя прямо на его самолет, горящий пилот Мессершмитта. Он ударился, возможно, еще живой, о ребро плоскости крыла. И был разрезан на горящие куски и ошметки от удара, отлетев в область вращения пропеллера его самолета.
Як Дмитрия швырнуло в сторону, и он завалился на левое крыло. И по кругу закружился на высоте километра над лесом и болотами на глазах всех кто видел этот бой в той деревне.
Только сейчас Дмитрий увидел, что ранен. Не просто ранен, он не чувствовал свою левую ногу. Он понял, что она перебита крупнокалиберной пулей пулемета Мессершмитта. Пуля попала в голенище сапога. И прошла ногу насквозь, раздробив кость под коленом. По плафону потекли ручейки крови. Она брызгала из перебитой артерии голени из сапога по всей пилотской кабине Яка.
— Димка! — закричал капитан Аниканов — Димка! Слышишь меня! Димка держись!
Аниканов понял, что дело серьезное. Он видел, что Арсентьев выбыл из строя. И закружил над лесом кругами, пытаясь удерживать машину, пока была скорость.
— Димка!- кричал он по рации — Ранен?!
— Ранен, командир! — теряя кровь и силы, прокричал Дмитрий — Я буду прыгать! Посадить не удастся! Лес кругом! Разобьюсь!
Он в шоке, пока еще не чувствовал боль. Чему «приятно», даже сам удивился.
— Не дури, Димка! — крикнул ему Аниканов — Дотянем за линию фронта. Там прыгнешь!
— Не дотяну, командир! Не дотяну! Заглох двигатель и я умираю! — прокричал он, и отстрелил колпак кабины Яка.
— Я прыгаю! — крикнул Дмитрий напоследок — Лети к нашим, Серега! То, что там в твоем самолете важнее теперь моей жизни!
Дмитрий отрубил рацию. И на целой ноге выпихнул себя на край левого борта кабины самолета. Он перевалился через край. И довольно легко, так как истребитель летел по очередному кругу на боку. И упал, прокатившись по всему крылу самолета, соскользнув с его заостренного края, и дернул за кольцо парашюта. В этот момент его пронзила жуткая боль. Раненая перебитая нога при рывке раскрывшегося парашюта мотанулась из стороны в сторону на весу в воздухе и спровоцировала боль. Непереносимую жуткую боль. И лейтенант Дмитрий Арсентьев тот час потерял сознание.
В этот момент раненый, как и он, его Як вспыхнул огнем. Весь. И стал разваливаться на части, распугивая кричащих кружащих над болотным лесом черных ворон. Он рухнул сверху, прямо вниз и на них, в самую середину мертвого непроходимого Волчьего болота.

***
Оберполковник Гюнтер Когель видел падение русского самолета в лес. Как тот вспыхнул над самыми соснами и березами. И рассыпался на части при взрыве. Когель видел и раскрывшийся там над лесом белый круглый парашют Советского летчика. Он видел, также и падение обоих немецких самолетов. Он послал своих мотоциклистов с пулеметами в поле за огородами, где совершил аварийную экстренную посадку поврежденный Мессершмитт обереста Шенкера. Тот рухнул, прямо в некошеный бурьян на брюхо. И зарылся носом в землю, где совершил на скорости капотирование. И перевернулся кверху днищем. Шенкер отстрелил колпак кабины. И, отстегнув ремни, выпал из кресла пилота.
В это время к нему подбежали два автоматчика мотоциклиста. И сам подъехал на своей полевой военной легковой автомашине Гюнтер Когель.
Он лично поприветствовал своего летчика. И предложил ему помощь. Затем дал распоряжение своим солдатам на поиски сбитого Советского летчика. И те сорвались, как угорелые, прыгнув в мотоцикл с коляской, понеслись в деревню, сообщить от имени Когеля другим приказ о поисковой работе в районе болот. И леса со стороны Волчьего хутора.
Там уже командовал Зигфрид Вальтер. Он отдал приказ одному танку и пулеметчикам на мотоциклах, срочно выдвигаться в сторону Волчьего хутора. И, вдоль леса у самого болота сделать оцепление. Затем, расстрелять сам лес из всего стрелкового оружия, не входя туда. Наугад, боясь партизан.
В это время Когель и Шенкер на машине приехали в деревню. Они зашли в штаб военной пехотной и танковой части. Тут же, крутились и местные полицаи Хлыст со своими товарищами Дрыкой и Прыщем. Они глянули вскользь на них. И вошли внутрь.
— Слушай, Дрыка — сказал Хлыст.
— Ну — ответил Дрыка.
— Не ну, слушай — продолжил ему Хлыст — Надо будет ночью засесть у болота, там, у Волчьего хутора. Надо покараулить, глядишь, и поймаем русского летуна. Куда ему идти по болотам. Там идти некуда. Одна топь и лес. Думаю, выползет к нам на этот хутор. Мы его возьмем и доверие заработаем. Может за пропажу Жабы все обойдется если, что.
— Понятное дело, только, но — боязливо сказал Хлысту Дрыка.
— Что, но? — спросил нервно Хлыст.
— Там место проклятое, у тех болот — продолжил Дрыка. И посмотрел на Прыща, заручаясь его поддержкой — Место плохое и все это знают. Местные туда ни ногой. Говорят, там уже за все время много народу по пропадало.
— И что?! — уже зло начал нападки на этих двоих полицаев Хлыст — Что испугались суеверий, всяких россказней про всякую там нечисть?!
— Да, говорят, там оборотни водятся! — уже панически и трусливо ответил Хлысту Прыщ.
— Чего?! Вот уроды! — выругался на них Хрыст — Придурки! Сказочники! Оборотни водятся! Там кроме пиявок и зайцев с куропатками ничего нет! — он рассмеялся, глядя на двух своих подчиненных испуганных идиотов.
— Вот именно — произнес Прыщ — Говорят, что и зайцев с куропатками нет. Нет там никого кроме тех оборотней.
Мимо них проходила как раз Варвара Семина, ту которую выгнал из дома Прыщ. Она зло посмотрела на трех местных предателей уродов, и услышала о, их засаде на Волчьем хуторе. Они громко говорили между собой. И, она поспешила в дом старосты Серафима Кожубы.
Она вспомнила, как эти уроды, плясали перед фашистами нажравшись шнапса, за немецкие марки. После того как повесили шестерых сельчан их руками.
Здесь же тогда, висели ими же повешенные, прямо напротив школы, превращенной в комендатуру местный учитель, председатель Снежницы и еще несколько коммунистов деревни.
Эти выродки, что-то орали во славу Фюрера. И голосили на всю округу, счастливые и довольные новой поселившейся здесь надолго властью, под дружное хлопанье и радостные раскормленные рожи немцев.
Там был и Прыщ. Тот, который выгнал ее с детьми на улицу той холодной зимой в феврале. Как она, чуть не замерзла по его вине. Она плюнула на землю, брезгливо посмотрев на этих прихлебаев Гюнтера Когеля возле комендатуры. И пошла дальше.
К ней подскочила Симка Пелагина, местная пятнадцатилетняя девчонка. И они ушли с этого пьяного и позорного зрелища у бывшей захваченной фашистами сельской школы.
***
Дмитрий открыл глаза. Он не понимал где лежит. Он пошевелил руками и повернул голову, осмотревшись по сторонам. Кругом был один лес. Сосны да березы. Много сосен и берез. И он лежащий среди этого леса на земле. И на кочках, заросших болотной травой.
Он пошевелил пальцами и провел одной рукой по поверхности земли, на которой лежал. В руку попали какие-то цветы. Он сорвал их и поднес к лицу. То были две ромашки.
— Как раз две — произнес вслух про себя тихо он — Какая ирония.
Дмитрий попробовал опереться локтями о землю, приподняться и осмотреться, полулежа, где он сейчас был. Но не смог. Не смог, не было сил. Он ослаб. И довольно сильно, так что не мог, даже приподнять свое тело.
Где-то над его головой высоко на деревьях каркали, рассевшись по кругу, прямо над лежащим на островке русским летчиком черные вороны.
— Что пожрать слетелись? — произнес Дмитрий — Но, я еще живой. Пока живой.
Он вспомнил свой бой в воздухе над этим лесом. И что был сбит. И помнил как выпал из кабины самолета. Помнил парашют и все. Дмитрий запрокинул вверх, в шлемофоне голову. И посмотрел на зацепившийся за мелкие кустарники и деревца свой парашют. Он, было, попытался перевернуться на бок, но все тщетно. Он понял про потерю своей крови, и эта слабость была причиной всему. Его перебитая самолетной пулеметной пулей левая нога. Он не чувствовал ее. От нее он потерял тогда сознание, когда раскрылся парашют. От жуткой боли. И от нее, он потерял много крови. И сейчас, может уже скоро умрет.
— Всего две ромашки — усмехнулся про себя, опять произнеся негромко Дмитрий — И все. В двадцать девять, почти лет. Прямо здесь в лесу, на этих кочках. И никто не узнает. И не найдет его среди этого леса. И ему не выползти из этого леса. Ни за что.
Он вспомнил свой детский дом, где он провел все до войны свое детство. И своих воспитателей. Почему-то, вспомнил о матери и отце, которых, вообще никогда в жизни своей молодой не видел. Но по здравому разумению они у Дмитрия должны были быть. Но, он о них так ничего и не знал, кто они и где. Он помнил только свой интернат и воспитателей. Он подумал, что хорошо, что не знал матери и отца. И именно из-за этого сейчас, он думал, будет гораздо легче умереть. Даже здесь на этом болоте. И в этом летнем лесу. Он смотрел на березы и сосны в свету лучей восходящего утреннего над болотами солнца. Было красиво. Он видел, как колышутся на легком летнем ветерке листья у болотных тонких склоненных над ним березок. Он не слышал выстрелов, где-то там, впереди на окраине болота. Как по нему бил немецкий танк и мотоциклисты из раскаленных от непрерывного кинжального огня пулеметов. Не видел летящих над его головой по воздуху, вдоль всего болота пулеметных пуль.
Как бились они, о деревья, калеча стволы. И сбивая листву и хвою с веток. Как осыпалась лоскутами и ошметками кора. И падали ветки, прямо рядом с ним. Он уже плохо все видел и слышал.
Дмитрий готовился к смерти. Он достал, открыв планшетку, полетную карту и порвал ее в мелкие клочки. Чтобы если, что, то немцы после его смерти не смогли ничем воспользоваться.
Дмитрий чувствовал приближение смерти. Ему стало холодно. И, он тяжело дышал. И даже слышал перебои своего в груди сердца. Он, почти не чувствовал свои уже руки. Пальцы онемели. И ему было дурно. Кружилась голова, и рябило в глазах. Все стало двоиться вокруг. Он достал кое-как из кобуры правой рукой свой пистолет ТТ, и положил себе на грудь. Потом в планшетке под онемевшую от потери крови руку попала чистая письменная бумага. Вот ее он решил использовать в качестве посмертной своей записки. Он достал там же уже с трудом короткий химический карандаш. И, было принялся коряво, что-то писать. Но, что-то промелькнуло перед его глазами. Он дернулся от испуга и взялся за ТТ.
Дмитрий не шевелился. И настороженно осматривался, хотя плохо все видел из-за помутненных от слабости и головокружения глаз. Он чувствовал, что теряет и эти уже последние силы. И скоро, даже не поднимет пистолет, чтобы защитить себя, хотя бы в последний раз.

***
— Они хотят идти за летчиком! — сказала Серафиму Кожубе громко Варвара Семина. Она вместе с Симкой Пелагиной, пятнадцатилетней девчонкой находились в доме родственницы Симкиной матери Анны Пелагиной, тети Пелагеи Зиминой. Староста деревни Кожуба зашел, как бы проведать в гости к Пелагиным. Он любил такое делать время от времени. И вот оказался как раз здесь. Тетя Стюра и Анна смотрели в окно дома на улицу. И на суетящихся по поселковой между домами дороге немцев.
— Они думают, он жив. И хотят подкараулить его на краю болота! Они думают, что он выйдет к ним из леса, и они его схватят!
— Кто они, Варя?! — Спросил ее Кожуба.
— Эта тварь Хлыст с Прыщем и Дрыкой! — она продолжила — Они собираются идти в сторону Волчьего хутора. И там летчика нашего караулить!
— Вот, значит как! — ответил Серафим — А, ты точно это слышала?
— Так же как тебя слышу! Четко и точно! — ответила Варвара — Это говорил Хлыст Прыщу и Дрыке. Они хотят сделать там, в районе Волчьего хутора засаду на него! Сейчас вся деревня на ушах!
— Надо сообщить нашим в лесу о нем. Может, успеют раньше, чем эти уроды его перехватят! — сказал ей Серафим — А, ты должна с детьми уйти из деревни.
Он уже спокойно и тихо ей добавил — Сбереги детей, Варвара. Уходи в лес.
Дорогу к нашим ты, тоже знаешь. Я тебя уже, какой раз прошу это сделать. Скоро, возможно будет наступление на село. И через него дальше к линии фронта. Так, что лучше тебе быть там, в лесу с нашими раньше еще до возможного наступления.
— А, ты, Серафим? — она его спросила.
— А, я, побуду, пока здесь — ответил он ей — Мне никак, пока нельзя из деревни. Я доверенное лицо немцев. Как бы на службе. Слежу за селянами и отвечаю за них. Я прослежу за этими тварями сам лично. Не беспокойся Варя. Иди с Богом. И Варвара Семина вышла за порог дома старосты Кожубы. А Кожуба выйдя из своего дома, прямиком направился в штаб немцев с докладом на своего родного партизана брата и планах наступления красной армии на Снежницы. И еще он захотел, лично взять под командование местных полицаев и поимку лично русского летчика там, на болотах у Волчьего хутора. Он просил выделить ему еще несколько автоматчиков на мотоциклах в тот как раз момент, когда раздались выстрелы со стороны болот от речки к лесу на территории Волчьего хутора. Это немцы подогнали танк Т-III. И несколько мотоциклистов с БМП «Рысь». И пулеметами к краю самого болота. И открыли стрельбу по лесу вглубь болота. Там, где стоял Волчий хутор. Он как раз был на островке в самом лесу среди топей. И шла пальба в его как раз сторону.
Дмитрий услышал стрельбу. Он вздрогнул, увидев большого волка перед собой. Всего в нескольких шагах. И из последних сил он поднял ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)