Книга «Нюта»
Первое свидание (Глава 1)
Возрастные ограничения 18+
Меня с ней все еще связывают тонкие нити доверительных отношений, и я пытаюсь осмыслить произошедшую размолвку с ее точки зрения, так как видит она, а не как я. Что могло объединять столь далеких и непохожих друг на друга людей? Объединило одиночество, молчание, тишина. А разъединило время, боль, ревность и Дени. Но самое главное, вот уже в который раз задаю вопрос, возможно ли вернуть то, что было? Ведь душа моя стала совсем другой, да и она едва ли сможет забыть свою боль и обиды, причины которых мне непонятны. Как она могла его приревновать ко мне? Ну, как. Это противоестественно. Она приревновала меня к Дени. Уму не постижимо. Она его знает только по моим рассказам, и никогда его не видела. Между ними пропасть сто лет, между мной и ней бездна недомолвок и непонимания. Я ей все секреты рассказала, а она его приревновала. Я бы хотела к ней вернуться, но она не может мне простить близость Дени. — Это не твоя судьба, — сказала она, отвернувшись к окну.
С чего все началось? Да как обычно, со случайного знакомства. Впрочем, вспоминаю все по порядку в деталях.
Никем и ничем и не обремененная, я гуляла в парке нашего района. Встретила друзей, собралась небольшая компания, человек пять. Болтали о том, о сем. Не знаю, как остальным, но мне это довольно быстро надоело: пустые разговоры, глупые шутки и головная боль от оглушающей музыки.
И тут я увидела ее. Не могу понять, что меня в ней поразило, никто из окружающих не обращал на нее внимания. Она сидела на лавочке метрах в тридцати от нас, держа в руках книгу, а рядом лежала кошка. Помню, в голове у меня мелькнуло: «Раньше вас здесь я не видела дорогая моя старушенция со скучающим видом и меланхолией». Но уже в следующее мгновение я мысленно раскаялась, ибо даже на расстоянии в ней ощущалось что-то истинно прекрасное и благородное, а ее взгляд, брошенный в нашу сторону, еще больше подтверждал разницу в возрасте и в воспитании, которую мне не осмыслить и не перешагнуть.
Я молча отошла от своей компании и побрела в ее сторону, растаптывая ногами листья, обильно усеявшие дорожки в аллеях парка. Поравнявшись с ней, наклонилась и хотела погладить кошку, но та предусмотрительно спряталась за спину хозяйки и оттуда смотрела на меня умными глазами.
– Вы кто такая? – окинув меня испытующим взглядом молвила старушка, взяв кошку на руки.
Моих амбиций как не бывало. «Господи, и что мне надо от этой старушки?» – в замешательстве подумала я, но все же собралась с духом и выпалила:
– Я просто очень люблю животных, а ваша кошка такая красивая.
Моя рука снова потянулась к пушистой недотроге.
– Вы любите животных? – с удивлением и даже иронией спросила она.
Теперь я могла поближе рассмотреть ее наряд: легкий осенний плащ, накинутый на худые плечи, выглядел хоть и поношенным, но аккуратным, на голове шифоновая косынка с черной канвой, поверх серой кофточки розовая французская косынка, завязанный узлом франтон. Весь ее вид и едва уловимый запах нафталина напоминали о чем-то старинном и давно забытом.
– А чему вы, собственно, удивляетесь?
– Вероятно, тому, что моя кошка, – она ласково погладила ее по спинке, – еще не попалась в ваши руки.
– Да что вы, у меня рука никогда не поднимется на животных, – заверила я, хотя, если честно, водились за мною грешки.
– Вы неправду говорите.
Продолжать разговор было бессмысленно, ибо ее равнодушная отстраненность сковывала мне язык.
«Икебана сухостой, нужна ты мне со своей кошкой» – обиженно подумала я про себя и вернулась к ожидавшим меня друзьям.
– Ты что, с ней знакома? – поинтересовался Дима.
– Нет.
– А о чем вы говорили?
– Так, ни о чем. Я ведь ее не знаю.
– А я знаю. Она иногда гуляет здесь со своей кошкой. Знаешь, кто она? – и, выдержав театральную паузу, выпалил: – Княжна Мещерская.
– Кто-кто?!
– Княжна. А ты думала, так, бабуся из деревни? – хохотнул он, довольный произведенным эффектом.
После той встречи я ни разу не вспомнила об этой бабушке, но где-то через два дня случай свел нас снова. Мы встретились в очереди на кассе, и я как давней знакомой приветствовала ее. Теперь мы волею случая могли поговорить десять минут, пока очередь двигалась.
Она оказывается «Соседка этажом ниже» из нашего дома, недавно переехала по квартирному обмену. Она любила вспоминать дворы детства. Знала все старые названия улиц, и домов, строений, всегда называла по имени владельца или по имени архитектора. Она – ходячая энциклопедия. Любила рассказывать о своих концертах в юности, в парках и скверах. Грачёвский старый парк, который, хоть и в сильно урезанном виде, до сих пор остаётся единственным оазисом зелени между улицами, где она раньше жила. Когда-то, во времена легендарные, это была городская купеческая усадьба с нарядным особняком селадонового цвета, гротом и прочими затеями эпохи модерна. Ко времени же моего детства усадьба перестроилась в сад при центре геронтологии, что, кстати, и спасло купеческие хоромы и от реконструкций, и от позднейших изысков «выявленных памятников». Но это было позже, позже. А тогда был Парк. Он казался огромным: с катком, зимой занимавшим его центральную часть, заросшими аллейками, деревянными беседками-читальнями и железными двухместными качалками. Музыка уже кончилась, а Надежда не шелохнувшись сидит в кресле и кажется дремлет. Нюта посмотрела на вертящуюся пластинку и подошла к своей покровительнице.
— Опять автостоп не работает, — прошептала Надежда и, перевернув пластинку снова уселась на кресло, низко опустив голову. Нюта знала, что в такие минуты лучше не тревожить никого. Она тихо умостилась в мягкое кресло и погружалась в мир звуков чарующей музыки. Единственно, что ей осталось в этом скучном, однообразном мире – музыка. Удивительное переплетенье журчанья ручейка и шума ветра послышалось в музыке. Неисполненным желанием повеяло от этих замечательных флейт, скрипок, виолончелей. У Надежды пластинок огромное количество. Она научила меня отличать на слух: трио, квартет, квинтет, секстет. А фрагменты больших эпических произведений научила отличать от маленьких пьес и рапсодий. Я ставила в старинный проигрыватель любую пластинку, из огромной фонотеки которую она собирала всю жизнь, а она с закрытыми глазами сходу называла имя композитора и номер произведения с первых аккордов и звуков. Ее фонотека — это коллекция винила с начала двадцатого века. У нее в шкафу-фонотеке стояли закладки по жанрам: духовная, классическая, камерная, академическая, народная, романс, мюзикл. Больше всего меня удивило, что она любит современные мюзиклы. Начальное музыкальное образование она получила от самого Чеснокова Павла, автора «Свете тихий». И потом всю жизнь преподавала в музыкальном училище хор и теорию музыки. Фортепьяно у нее всегда было зачехлено, и я ни разу не видела и не слышала, как она играет. Потом через какое-то время она мне сказала, показав свои руки.
— Посмотри на мой артрит пальчиковый.
Я взяла ее пальцы в свои ладошки пыталась их согреть. Не очень это у меня получалось, но мне так захотелось, чтоб она была опять молода и играла на фортепьяно. Потом гораздо позже, когда мы сблизились однажды она сыграла, расчехлив инструмент. Боже мой, я никогда ничего подобного не слышала.
Она играла по памяти без нот малоизвестное сочинение Кити Мещерской своей родной тети. Но то счастливое время уже не воротишь. А время, как ни крути тянется медленно и томительно, а в добавок еще и эти постоянные мяуканья усатого рыжего соседа раздражают не только меня, но и мою милую Надечку. Ах эта Надечка. Как я ей обязана. Но, что я ей могу дать кроме своей признательности, а она этому рада. Ведь у нее совершенно никого нет. Она любит слушать мои сны и мои бредни. Иногда мне кажется, что она такая же ненормальная, как и я.
Пытаюсь осмысленный монолог написать в свой дневник после посещения этой удивительной старушки и ее Сиротки. Я одновременно пытаюсь быть и кошкой, и старушкой, и Сироткой, и княжной. А я и есть Сиротка. Сама себя назначила и возвела в ранг Сиротки. Потому что папа и мама меня не понимают, сестра Ася не понимает, Дима и Сережа чуть-чуть понимают и не лезут в душу с вопросами. Дима и Сережа двоюродные братики, Сергей старший, уже в одиннадцатом классе, а Дима только в девятом, а я в седьмом. Ася в пятом.
Если бы сегодняшняя ситуация с новым знакомством была со мной 3 года назад, то я бы:
— рассердилась;
— развернулась;
— ушла;
— не поглядела бы;
— не жалела;
— не думала;
— презирала;
— не восхищалась.
А сейчас не рассердилась, и не развернулась. Пригляделась и не пожалела. Долго думала без презрения и восхитилась. Меня никто и никогда на «Вы» не называл. Только Надежда Мещерская. Никто ко мне вызывал такого искреннего интереса, как она к моей душе, к моему внутреннему миру, без посягательства на мою личность. Она проницательно проникает внутрь меня своим взглядом и ничего не спрашивает. Просто угадывает мое состояние и говорит:
— Левый шкаф, вторая полка, рапсодия, номер 6.
В следующий раз посмотрит на меня, наклонит голову вправо-влево изучая меня, и молча сама достает нужную пластинку — квинтет Людвиг Шпор. Стопроцентное попадание в мое состояние. Как у нее это получается я не знаю.
Поразительно как диаметрально меняются взгляды. Наверно я взрослею и во мне появляется что-то новое, неведомое. Говорят, дети страдают за ошибки своих родителей. Но я не хочу страдать. Хочу радоваться, и чтоб ладошки не дрожали. Это мешает мне рисовать. Но сейчас я стала более мудрее и терпеливей. Даже не узнаю себя. Душа и сердце стали более милосердны ко всем. В первую очередь, к любимым. Я научилась любить, ждать, терпеть, прощать. И не делаю при этом над собой никаких усилий. Крайне редко в моей жизни появляются новые люди, новые знакомства. Монотонный порядок – школа, дом, выходные, лето, Волга, каникулы лишь изредка сбивается поездками с родителями в близлежащие провинциальные городишки с колокольнями, рыночными площадями со всякими вкусностями. Две Надежды в моей жизни — это подарок судьбы. Надежда Мещерская и Надежда Александровна
Надежда Александровна мой преподаватель по живописи назначила меня своим пресс-секретарем. Мне нравится больше пресс-атташе. Секретарь это при ее ноге, а атташе — это как бы не к ноге, а представитель на всевозможных выставках, форумах, встречах. Писать то я умею, еще тот спамер-блогер, но для Надежды Александровны писать одно удовольствие. А еще лучше записывать ее мысли как свои. А потом хвастаться в компании. А вы знаете, что, далее закатываешь глаза к небу, что Гала вытворяла с Сальвадором. И что? Лица и глаза у девчонок округлялись как тарелки антенн 5G. Она, она, она насиловала и подавляла его волю. Он был ее рабом, выполнял все ее капризы. И что? А то что иначе он бы не стал Дали, если бы не Галла. Или вот этот перл Надежды Александровны. Теперь он стал моим перлом. Девочки раскрепощайтесь. Дайте волю чувствам как Серебрякова с прозрачной душой. Станьте ремесленником, как Мухина. Накачайте мускулы как Айдан Салахова. Что ни будь в себе накачайте, если хотите, чтобы не вас покупали на панели, а покупали ваши картины в дорогих салонах. Я и тренирую в себе мастерство, оттачиваю стиль, авторство. До изнеможения. Для чего?
Так они же все стоят у меня над душой. Толпами приходят ночью. Куда ни посмотри – рожи, лица, глаза, руки, ноги, как у Босха. Из-за них я уснуть не могу. Из-за них я загремела в эту «Детская Кащенко», так у нас называют между собой больные эту больницу. После месяца лечения, у меня перед сном рожи по вечерам стали исчезать. И появляются очертания лиц и улыбок. Красивые лица. Знакомые и приветливые. Добрые и умные. С рожами хочу расстаться навсегда, которые меня довели до болезни. Уже не толпы просят, а одинокие личности просят. Меня рисуй. За ним второй робко «Меня нарисуй». Этюдник весь забит набросками. Надо посчитать сколько их в неделю, в месяц, в год. Если бы по 100 рублей за каждый, то наверно тысяча этюдов за год есть. Сто тысяч в год. Неплохая рента для начинающего художника с диагнозом «биполярное расстройство». Интересно. А сколько Пикассо в год делал, или Дали. Или Салахова. У них тоже биполярное расстройство? Художник Иванов сошел с ума. Или вот из Википедии. Академию художеств известили из полиции, что «при части содержится сумасшедший, который говорит, что он художник Павел Федотов». Его поместили в частное заведение для страждущих душевными болезнями венского профессора психиатрии Лейдесдорфа, где он бился об стену головой, а лечение заключалось в том, что его били в пять кнутов пять человек, чтобы усмирить. У Федотова были галлюцинации и бред. Не бейте меня кнутами. И не прикасайтесь ко мне. Надо будет нарисовать «Биение кнутами». Я же это нигде не видела, даже на просторах интернета. Наверно там много крови. Крови я не боюсь, но боль терпеть не намерена. Нет не буду рисовать «Биение кнутами», лучше нарисую «Сердце – биение». Как бьют по сердцу больно, и оно сжимается, щемит и останавливается. Иногда я чувствую, когда засыпаю поздно за полночь, что оно вот-вот остановится. Но мама говорит, что это болезнь не сердечная. «Душу надо лечить и мозги» — говорит папа.
Диагноз у меня не окончательный, но ремиссия есть. А еще доктор мне говорит, что я живу в придуманном мире и мне надо вернуться в реальный мир. У меня была классная компания на первом моем этапе лечения в больнице, и я начала больше читать интересных книг. Мне даже стало любопытно с подачи деда прочитать школьную программную литературу за седьмой и восьмой класс. Мне нравится учится. Я не устаю и могу запоминать огромные объемы информации. Например, мне очень просто запомнить большое количество дат, просто пробежавшись по ним глазами. Я всю жизнь так учила стихотворения: прочитывала один раз, выходила к доске, рассказывала и садилась обратно. Это остается надолго и очень помогает. У меня бывают безумные идеи. Сделать прозрачный экран, чтоб ко мне никто не прикасался. На перемене, на физкультуре, в транспорте. Так чтоб их током ударило, если они ко мне прикоснутся. Не прикасайтесь ко мне. Ваша кожа воняет. Врач говорит, что это искаженное представление о своем теле и концентрация на собственном уродстве. До этого момента я жила и все было в порядке. Не могу сказать, что считала себя безумно привлекательным человеком, просто меня это вообще не беспокоило. Потом я вдруг решила, что поправилась, и на этой почве начало происходить что-то странное. Сначала я стала очень много времени проводить перед зеркалом и совершенно маниакально себя рассматривала. Я старалась не есть, но потом мне стало казаться, что дело не только в весе, что у меня очень странное лицо, похожее на пластилин, и что у меня ужасно странная мимика и во время речи появляются какие-то морщины и складки там, где их не должно быть. Мне мерещилось, что у меня нечеловеческое лицо, что моя внешность не просто некрасивая, а какая-то ненормальная, что у меня странно движется рот, странно расположены зубы, что все мое лицо какое-то скособоченное. Все эти вещи очень трудно описывать словами, потому что в обычном состоянии человек не переживает эти эмоции. Не то чтобы мне казалось, что я животное или что я какой-то монстр — просто мне казалось, что все мое лицо и все остальное сдвинуто непропорционально как у Квазимодо. Я начала летом заматываться шарфом, потом мне стало казаться, что, когда я иду по улице, люди говорят, что я очень уродливая и что они не могут на меня смотреть. Мне мерещилось, что все пальцем в меня тычут и подсмеиваются. Например, мне казалось, что бедра у меня большие и я начала перетягивать себя ремнем, потому что мне казалось, что я стала толстая. Нужна большая жажда внимания, желание быть замеченной и быть в центре событий. Это не так, как у нарциссов, которым нужно одобрение, нужно быть лучшими, самыми прекрасными и восхитительными. Мне вообще не важно, восхищаются мной или нет. Я все очень сильно драматизирую. Любую маленькую проблему я довожу до масштабов глобального ужаса и катастрофы, сама же от этого страдаю и ничего не могу с этим сделать. Все мои чувства и ощущения очень сильные — или же у меня вообще нет никаких эмоций. В моей жизни существует только черное и белое: если я люблю, то люблю до потери пульса; если ненавижу, то настолько, что человеку вообще лучше ко мне не подходить. И это очень тяжело. У меня нет полутонов и полунамеков. Где то есть пятьдесят пять оттенков серого, но я это не видела, только слышала. Ни одного оттенка серого во мне нет. Вот это белая сторона души, вот это черная полоса. Я внутри полосато-контрастная зебра, млеко питающееся, живущее в джунглях, свободное животное, которое хотят съесть на обед всякие крокодилы и львы. Но большинство окружающих меня это мирные антилопы, газели, верблюды, слоны. Я люблю сравнивать людей с животными. Или с грибами. Этот «чел» похож на белый гриб. А тот мухомор. Если поделить на съедобные и на не съедобные, то в одной корзине будет до верху съедобных грибов-людей, а в другой корзине мухоморов и ядовитых грибов-людей на дне малая толика. Не подбираю я их – прохожу мимо. Я кожей чувствую токсичность. Двух мальчишек из параллельного класса я чувствую на расстоянии что они токсикоманы, и обхожу их стороной. А хороших и умных забираю в свою корзину памяти, разговариваю с ними, хотя они меня даже не знают. Я люблю строить диалоги в уме с теми, с кем бы мне хотелось подружиться. Надежда Александровна в очередной раз нас «юных манагеров» озадачила. Новыми современными именами. Я запомнила имена и начала искать контенты. Катрин Ненашева — Москва, Анастасия Лисютина — Красноярск. Ольга Сапрыкина – Тверь. Екатерина Быстрицкая, Галина Карунина.
С Катрин Ненашевой Надежда знакома и обещала ее пригласить к нам в студию. Остальных художников я нашла в интернете. Да. Мне надо еще многому научиться, прежде чем я стану таким художником как одна из них. В корзину мою аккуратно всех сложила, чтоб не помялись. Мне нравится скульптура в последнее время. Пойду к деду в мастерскую, буду ваять и лепить скульптуру. Живопись легче и проще. В скульптуре пальцы и руки болят. А они и так у меня слабые. Пальцы иногда дрожат. Я их разминаю. Мне нравится, когда мама разминает мне окоченевшие пальцы. Интересно, а дала бы я кому ни будь разминать мои пальцы, кроме мамы. Ну, например, мужчине, незнакомцу или мальчику из художественной «одаренной школы». Между собой мы ее называем «Одаренка». Здесь есть одаренные мальчики. Вон тот. Он не стал бы массировать мои ладошки. Какой-то щуплый. Надо писать пресс релиз срочно Надежде. Я незнакомка для самой себя. Я себя не знаю. Знаю, но поверхностно. И это очень утомительно знать себя досконально. Лучше быть в неведении и не копаться в себе. Само копание и самоедство не есть самые лучшие качества души, так говорит Надежда Мещерская. Я опять летала во сне как наяву. Уж не помню в который раз на воздушном шаре. Ах, этот шар, шарик, шарище, шаричек. Улететь бы и не вернуться. Такой лунной ночи в моей жизни еще не бывало. Эта весенняя, майская ночь навевает свои чары и рой мыслей, воспоминаний и ожиданий, и они томительным бременем ложатся на мою душу. Я опять влюбилась. Влюбилась в эту Надежду Мещерскую и в эту кошку. Они еще не знают, кто я. Я люблю летать с шарами. Особенно по ночам. А днем иду к Надежде и рассказываю, как я летала. Ей нравятся мои бредни. Особенно про ангела она любит слушать и про своего ангела хранителя она поведала мне тайну. Как ее трижды ангел хранитель спасал от неминуемой смерти. В Гражданскую войну от расстрела, во второй мировой войне от бомбы и уже в мирное время, когда ее чуть-чуть не убил шлагбаум, когда она переходила железнодорожный переезд. Человек рождается для полетов с ангелами, как искры, устремляющиеся ввысь. Где-то я это прочитала. Расправив крылья, усилием воли сначала отрываешься от земли, и летишь очень низко с единственной целью заглянуть в окошко чужого дома.
Жильцы тебя не видят, потому что ты за окном и не жужжишь. Почти как Карлсон, но он жужжал. А ты тихонько летишь над самыми крышами домов. И привлекают внимание именно красные крыши, потому что там настоящая жизнь кипит. И люди там настоящие. И не любопытные. Не лезут с вопросами. Всеми фибрами души хочу поселиться в одном из домов с красной крышей, но меня гонит вперед любопытство и жажда новых встреч, с новыми незнакомками и незнакомцами. Они не такие как все, они из другого теста, из других тканей сотканы. С одним из незнакомцев я так близко подружилась, что он стал являться мне постоянно и я пыталась записать наши диалоги. Но слова убежали, а образы остались, и некоторые из них нарисованы мной как наброски.
Как-нибудь нарисую в перспективе дома, кучу домов с красными крышами, уходящими в даль и над красными крышами летит этот милый незнакомец. Может быть трубочист, а может быть просто мальчик брюнет из соседнего двора. С незнакомцем я поднялась в полете выше деревьев и даже к облакам. Но там страшно. Побывав высоко в воздухе проболтавшись на высоте низких облаков в корзине воздушного шара, я трогала облака руками. Это состояние мне нравится, и я искусственно пытаюсь его себе воссоздать. Это потом – позже я начала летать выше облаков. Даже летала на космическом корабле, но в более осознанном возрасте «вумен». А в пору переходного подросткового периода моя предельная высота – облака. Но хотелось выше в стратосферу, а физиология не пускает, и слаборазвитые девичьи мозги недостаточно воображают, как там в невесомости и в космосе. И мозг мой как будто для контраста опускает меня под землю. И если в воздухе мне было очень, очень хорошо и хотелось выше-выше-выше, то казалось, что при нахождении под землёй будет неуютно давяще и неожиданно. Там оказалось совсем не страшно и не давяще. Хорошо и уютно даже в полной темноте, именно в полной темноте мне больше всего и понравилось. Конечно, не тогда, когда ты потерялся в этих лабиринтах и не знаешь где же искать выход, а когда выключив фонарик сидишь в тишине и в темноте. И вглядываешься в них, прислушиваешься к возникающим внутри тебя ощущениям удивительное чувство, которое можно испытать только там глубоко под землёй. А висящие кверху ногами спящие летучие мыши на потолках — это просто чудо особенно их мелкие пальцы на лапах мохнатые спины сопящие носы и торчащие уши хотя, наверное, проснувшиеся и летающие они представляют менее приятное зрелище. А ещё передвигаясь по тоннелям я в какой-то момент попыталась почувствовать себя червяком, живущим в земле. И вот куда-то ползущим по своим червячным делам радости мало от таких представлений конечно. Куда приятней ощущать себя летящей в воздухе птицей, но именно в таких подземных условиях червячность представляется очень натурально и познавательно что ли. Теперь из троицы воздух — земля — вода осталась неохваченной только вода. Самое неприятное для меня, потому как не смотря на свой водный знак воду я не люблю. Все лето провожу на Волге. Но для полноты ощущений погрузиться в водные глубины хотелось быть может и там так же, как и под землёй. Вдруг мне неожиданно понравится. Но огонь мне ближе чем вода. Спасибо Наде за этот подаренный праздник жизни. Но эта пирамида из колечек произвела на меня прямо-таки окрыляющее впечатление.
Это не преувеличение и не очередная интрижка. Уж, в этом-то я разбираюсь. Пальцами обхватываю это кольцо, которое величиной как медаль из папиной коллекции. Но медаль расширяется и не помещается между указательным и большим пальцем. Какое-то испытание. Я должна удержать эту тяжеленую биту между двух пальцев, иначе, иначе, иначе она опять увеличиться и не поместится между правой и левой рукой. Очень тяжело поместить весь шар земной между руками. Кружочки, биты, кольца из льда и огня обжигают ладошки, вырываются, скользят, не помешаются, исчезают, жонглируют мной. Как будто я размножилась на эти падающие и скользящие биты. И сверхзадача моя остановить ритм обхвата бит, чтоб зафиксировать хотя бы одну из них и чтоб пальцы перестали дрожать. Полина говорит, что я иногда дрожу, когда мы встречаемся. Я не замечаю. А она из вежливости молчит. Надо посмотреть на себя со стороны, в зеркало, или в гаджет. Мама говорит, что у меня привычка – быть лохматой и пальцами разглаживать распущенные волосы. Надо посмотреть на себя со стороны. Когда я ем. Я что волосы свои ем? Я что грязными пальцами разглаживаю волосы? Мне нравятся мои распущенные волосы, они как панцирь меня защищают от дурных и глупых. От любопытных. Мне же надо иметь свое личное пространство, даже находясь в толпе своих родственников. Нет, они хорошие, добрые. Но зачем стоять над душой, зачем лезть в душу, копаться в моем копании, смотреть на меня как на оглашенную. Я не предмет изучения. Я другая. Они не знают, что я из другого мира, где мне хорошо.
* * *
… Явно перепутали адрес получателя, но вдруг я почувствовала себя героем чужого романа, и так захотелось прикоснуться к чужой жизни, побыть кем-то иным, а не этим существом без пыла и страсти с комками комплексов, с депрессией и бесконечным копанием …
… Вы похожи на Аэлиту, а еще Вы похожи на саму себя, и в тысячу раз лучше и прелестней Аэлиты, Лолиты, Шарлотты Бронтэ и Аси. Все эти литературные, вымышленные герои. Так же, как и моя вымышленная арфистка из моего романа. А вы настоящая, живая, и не придуманная. Если б не Вы, я бы опять Вас себе придумал. Каждая девушка неповторима, в ней целый мир. И за одну настоящую, живую я бы отдал всех героинь вымышленных. Мы придумываем себе героев, страстно стремимся подражать им, и забываем, что душа наша — это пластичная глина. Что мы вылепим из нее, то и получится. Наши пальцы, руки, воображение, сила духа — лепит нашу душу. И получается, либо греческая амфора с благовониями, либо ночной горшок, либо египетский сосуд с манускриптами. Себя слепить — это труд и талант. Чаще всего мы есть то, что из нас вылепила мама, школа, друзья. Ну, может быть учителя. У меня были прекрасные учителя. Частные, не школьные. Они меня лепили. Потом их не было. И я счастлив, что они у меня были. Теперь у меня свои ученики. Передаю им частицу своей души, знания и опыт. Когда ты отдаешь, не превращаешься в смердящее болото, а становишься источником с постоянно свежей, чистой, питьевой водой. Когда меня пьют, я восполняюсь, когда я в застое — ничего не восполняется. Хочу Вам отдать весь пыл души и выспренние чувства, даже самые сокровенные. Это так хорошо отдавать все, чтоб получить Вашу улыбку и одобрение. Я в Вас влюбился с первого взгляда, вы такая воздушная, романтичная, как из моей мечты. Ух. Аж, самому смешно стало от такой длинной тирады и умствований. С утра. Милая, доброе утро, не слушай меня, ворчуна. Читай, улыбайся, наслаждайся, впитывай. Не всем это дано. Ты талантливая девушка. В смысле полноты жизни. И в смысле кайфовать жизнью. Не упускай ни одно мгновение.
Доброе утро сладкая…
Как жаль, что я не знаю ни имени автора никому это письмо написал таинственный незнакомец. Но утром пришло мне такое СМС. По ошибке.
***
Каждый человек — это огромный мир. С бессметными сокровищами, спрятанными в потаенных уголках его души. Нужно только время и условия, чтобы раскрыть их даже для себя самого. Человек изначально содержит в себе всю необходимую информацию, все необходимые навыки и способности. Он умеет все. И знает все-все, что помогает ему жить и двигаться в перед.
Мне кажется, что человек не получает знания извне. Он открывает их в себе. Однажды, работая над какой-то проблемой, он вдруг понимает, что это нужно сделать именно так и не иначе. Я уверена — мы не накапливаем опыт и не становимся мудрее с годами. Мы просто учимся использовать внутренние ресурсы. Открываем заветную дверцу своей души и удивляемся. «Господи, да я ведь это уже знаю». Я почему знаю, что Шарлотта Бронте была сумасшедшей, как и ее герои – Джейн Эйр, Грейс Пул, Рочестер, Берта. Или сумасшедший юный Вертер и Шарлотта. Или Дмитрий Нехлюдов и Катя Маслова. Ну, не может аристократ полюбить простолюдинку. Не может и все. Я знаю. А Толстой не знает. Так же как я знаю, что если человек слепоглухонемой, то это не значит, что он сумасшедший. Недавно прочла в Википедии, что была такая женщина – писатель слепоглухонемая, ученый Ольга Скороходова. Это я понимаю. Это не сумасшествие. Она не псих. Представляю, что я слепоглухонемая, ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Вот я стану Эндерлин Гантенбайн, одену черные очки, и все подумают, что я слепая и не будут меня стесняться. Начнут мне свои секреты рассказывать, я буду разгадывать их хитрости, никто ведь не догадается, что я зрячая. Заведу себе интрижку с Лили, как Гантенбайн и буду манипулировать, писать им роли в сценарии жизни. Ну, например, напишу роль Клары Берендеевой, а сама буду двойником титулярного советника Якова Голядкина из Достоевского. Они все хотят, чтоб я играла какую-то роль – паиньки, индиго, примерной, дисциплинированной, крутой. Все от меня чего-то хотят. Папа хочет от меня. Мама хочет от меня. Асе что-то надо. Учительнице надо. Что они все пристали? Не хочу и не буду тем фантастическим существом, которые они себе вылепили в своем воображении из меня. Лучше напишу. Бумага все выдержит. А уши у них завянут, если я им начну говорить про себя настоящую. Но скорей всего не начну говорить. Им. А Надежде и Сиротке скажу. О своих снах, о своих дневниках. О своих картинах. Я погружаюсь в свои картины как в сладкую вату. Они меня обволакивают. Дома, крыши, деревья и птицы — я к ним прикасаюсь рукой, глажу облако пальцами, дышу морозным воздухом. Потому что я эту картину знаю, она всегда была во мне. Я ее просто достала из памяти. В голове много картин – жизни не хватит все нарисовать. Я опять тихонько отрываюсь от земли и поднимаюсь тихонечко на уровень окон первого этажа дома с красной крышей, но любопытство берет верх – еще поднимаюсь на уровень окон второго этажа, где настоящий герой моего романа ждет меня, а может и не ждет.
Я вожделенно ищу его глазами, вот появляется его силуэт с голым торсом, он такой мускулистый и не видит меня, и это так сладко видеть так, чтоб тебя никто не видел. Задерживаюсь у его окна, но романтические приключения меня ждут и на уровне окон третьего этажа. Тихо, чтоб не вспугнуть заглядываю в окно в поиске своего нового романтичного героя в которого я влюблюсь до потери пульса и до изнеможения. Я вся напряглась от ожидания страсти, задрожала и прильнула к окну, чтоб отдаться своей мечте. Я люблю рисовать крыши домов с окнами, таких картин у меня много. Потому что это мои ночные путешествия с ангелом и в одиночестве инкогнито. Инкогнито мне больше нравится, так как я могу быть грязной и не стесняться своих низменных фантазий. Их не так много, и я их гоню от себя, но они все равно возвращаются и роятся в моем воображении, и мне самой стыдно за себя и за свои фантазии. Порой эти фантазии появляются в самом неожиданном месте и в неподходящий момент. В классе. В папиной машине. На уроке рисования. Если они появляются на уроке рисования, то это положительно влияет на результат моего творчества. Картина получается живая и эмоциональная. Прямо шедевр. Наверно у всех художников так. Шедевры создаются на гормонах счастья серотонин, окситоцин, дофамин и эндорфин. Интересно это такая таблетка серотонин, раз проглотил и на тебе счастье. Больной проснитесь, вам пора принимать таблетку окситоцин, а то у вас счастье кончилось. Нюта, что-то у вас вид несчастной и затюканной барышни, как будто вас никто не любит, выпейте таблетку дофамин. Нет лучше две сразу пейте и будете удовлетворены полнотой женского счастья. А эндофрин таблетку пейте, когда все, конец, бессилие и пустота. Тушите свет. И вносите покойников. Свет немил. Никто не любит и хочется червяков поесть в саду назло папе и маме. Тогда пей Нюта таблетку эндорфин. Но врач мне сказала, что это мои фантазии, и нет таких таблеток. Это гормоны счастья сам организм вырабатывает. В момент наивысшего эмоционального подъема. Когда рисуешь — все гормоны счастья у тебя сами выпрыгивают из карманов и из ушей. А они еще и рожицы строят мне: серотонин, окситоцин, дофамин и эндорфин. Обязательно их нарисую и выставляю в галерее современного искусства. И стану знаменитым художником. Интересно это слово от термина «Худо»? Ну точно про меня. Худоба худо умной и худо кровной Нюты и худорукие художества ее худосочные. Это мой автопортрет. Я как ни будь себя нарисую и назову «ХУДО».
Дедушка и подружка Поля как сговорились – иди в Союз Художников секция юниоров и будут тебе персональные выставки. Сегодня я села перечитывать свой дневник и наткнулась на свой опус своей учительнице рисования Надежде Александровне. Неужели это я писала? Дело в том, что она дала нам задание изложить свои мысли по поводу Союза художников юниоров. Я не знаю, в чём заключается работа «Союза», знаю только, что обычно люди-«члены» (многочлены) сидят на выставкоме, устраивают выставки, включая самые солидные поездки экспозиций областных, всероссийских и международных. Знаю людей, которые там волею судьбы оказались. Скорее всего, вы и сами знаете, откуда у меня столь эмоциональное восприятие всех этих тем разговоров, но на случай если всё не так ясно со стороны, постараюсь быть краткой, но не знаю, получится ли быть последовательной. Моя мама архитектор. Пока я была в возрасте половинного недопонимания, знала, что мама довольно хорошо рисует, это всегда внушало мне чувство гордости и радости за всё наше семейство, но, к счастью, не знала каких трудов ей стоит всё это творчество. В возрасте семи или восьми лет где-то на горизонте нарисовалось более-менее сближение с мамой, а за одно и с её проблемами. Вот тут я и узнала, что существует такая вещь как «Союз». Сколько нервов. Раньше она всё пыталась вступить в «Союз архитекторов». Но с каждым разом как результат этих попыток я слышала лишь расклад характеристик каждого «члена», причём весьма неодобрительный и довольно-таки исчерпывающий. Пока я металась по школам, думала, что обязательно буду человеком творческой профессии. Когда оказалась в «одаренной» школе, мама мне сообщила, что никакой дороги, кроме художественного училища мне в жизни нет. Сначала я очень сопротивлялась, но потом решила – это мое. До момента поступления я рисовала детские рисунки. Мама меня тщетно пыталась заставить подготавливаться. То, что дают детям в художественных школах, у меня не было абсолютно. Наверное, сыграл страх подвести маму и самонадеянное «да неужели я и не смогу». Неизвестным чудом, прямо на экзамене до меня дошло, как необходимо строить предметы конструктивно. А когда я опоздала на собеседование, и мой куратор меня послал к директору забирать документы и уносить ноги подальше от училища «одаренных», дух противоречия решил, что я непременно должна остаться. В первой четверти «одаренных» и отмеченных каждый как мог, старался мне напомнить, что моя мама рисует замечательно, а я ни бельмеса, ни в чём не смыслю, и что меня сюда «запихала» мать. Конечно вы наверняка уже подумали, что действительно, такие подробности совершенно никаким образом не являются связанными с темой «вроде сочинения». Поступила я по доброй воле. Научилась рисовать сама, если можно сказать что научилась. Никогда не привлекала маму к вопросам своего обучения. Где-то на второй год «одаренной школы» я стала активно внедрять себя в художественную среду нашего района. Когда речь заходила о маме, а заходила она туда раза два, лица говорящих «членов» вдруг делались удивлёнными, заслышав о подвальной мастерской в нашем районе. Лучше бы эта подвальная мастерская и не подваливала к нам, так как из-за сырости хранимые акварели сгнили, а рисовать там никто не собирался. В конце концов, ради нас, детей, она устроилась на «нормальную» работу с детьми и теперь сходит с ума от бесконечных проектов спорткомплексов, размножающихся как клопы в диване. Я чувствую себя более чем виновато. Хотя бы попытаться там найти себе менее лицемерных людей. Я помню, как она таскалась с работами туда-сюда, когда ей специально не называли конкретных дат сдачи объекта, и когда она сидела и, обессилив от этого, плакала, придя, домой и говорила, что ее работа доконает. Писать это невозможно без слёз, как и думать об этом. Она устала. Если бы я имела на неё хоть какое-то серьёзное влияние я бы сказала: бросай нас, мы выживем, скорее спасай свои проекты. Я тоже, кажется, уже не могу выдерживать ее проектную нагрузку как архитектора. Серьёзно думается бросить живопись, но пока держусь так как не до конца излечилась. Это скорее безвыходность и желание реализовать те задумки, до которых сама ещё не доросла. Хорошо, что я себя вроде застраховала от полного онемения тем, что худо-бедно пытаюсь сплавлять свои мысли и чувства на бумагу. А самое страшное, что у меня отсутствует как чувство композиции, так и музыки стиха. Так что проклятый «Союз художников» со всеми его «членами» сейчас меня беспокоят сравнимо с самой безразличной вещью на свете. Я ненавижу, когда над моими самыми дорогими картинами жестоко издеваются, разглядывая их и критикуя. И вижу, что некоторые работы действительно слабы. И каждый раз заверяю их не выставлять на выставке ради галочки, ради того, чтобы участвовать, но разве им запретишь, если они грант получатели. Для меня это сравнимо с тем, если бы мне показали чучело родного человека. Вроде и есть он, а жизнь отсутствует. По поводу моего анти-творчества и упрёков меня в том, хочу сказать, что намеренна учиться ходить сама. Мне не нужны ходунки. Время ещё не настало вставать с коленок, прекращать ползать и пытаться делать шаги. В этом плане мои ноги слабы и не вынесут никаких подвижек, кроме движения вниз. У меня иной раз складывается впечатление, что Вы, ползущую меня, пытаетесь подгонять. При огромном уважении и любви к Вам, я всё же не люблю, когда меня пихают в спину. Осталось сказать словечки по поводу моего желания либо не желания жить и творить. Если мне Бог на душу положит любить до остервенения родные Конаковские просторы и весь Тверской люд, то я непременно оставлю свои труды и свои кости на этой земле. И, поверьте, коли я буду жить и творить здесь, мне будет абсолютно наплевать на всякие там «Союзы» и на их «членов». Ни в коем случае не подумайте это всё фамильярным, я, правда, стараюсь, как могу. Просто раньше я всё мысленно жалась к вам, пытаясь после какого-либо приватного разговора приобрести идею или понимание чего-то, что помогло бы мне реализовать себя. А теперь вот поняла, что это ни к чему меня не приведёт. Привыкла я, что ли, к слабеньким, но своим, мыслям, чувствам, представлениям. Я умываю руки и уношу отсюда ноги. От Союза Художников Юниоров. От настоящего счастья глохнешь, шалеешь, бродишь эдакой Алисой в зачарованном лесу с преглупым взглядом и смешным рыцарем на голубом коне, изрисованном горами Геленджика. Как бы это описать парой штрихов. У меня много картин, но Геленджика нет. Хотя он и мой город, в котором я проводила свое счастливое детство с папой, мамой и Асей. Надо по памяти нарисовать горы, рощи, дома и крыши Геленджика. Помню обрывки и клочки, картины и вспышки. Например, собирая в четыре утра чемодан, обнаруживаю свой мокрый новенький купальник в красивом мусорном ведре нашей летней квартиры. В нем запутались какие-то деньги.
Или, клочки воспоминаний, например. Мы выходим из папиной машины почти ночью, идем в бар придорожного отеля. Мама заказывает мне горячий чай, на меня из тумана выплывает дивной красоты фортепиано. Открываю крышку, на ощупь играю самое глупое, что приходит в голову, помню плохо, а играю еще хуже. Импровизирую, звуки фальшивые и совсем не те. Только два класса музыкальные прошла. Кое-как возвращаюсь в исходную тональность, быстро закрываю крышку, смущенно возвращаюсь к нашему столу. Мама одобрительно кивает. Это она меня забрала из музыкальной школы, когда я заболела. Подходят какие-то люди, спрашивают, что это было, и кто композитор. Я на голубом глазу уверяю, что это был полонез Огинского. И больше играть не в состоянии. Кажется, не верят. И правильно, как доходит позже, это была «К Элизе», хоть и в новом звучании. Слух то у меня есть. Нет времени заниматься, Ася за меня и за себя играет. Пока она во втором классе музыкальной школы и играет лучше меня.
***
У нас на Волге в Загорье есть три заветных места. Это наши тайники. Секретные места. Старая ферма – руины, забор кирпичный, старый клен на углу и развесистый каштан. Как бы на виду, но он таинственный, там даже колодец пожарный есть засыпанный. Здесь мы любим страшные истории рассказывать. И здесь взрослые иногда собираются, так как это перекресток, некогда людный, стал заросшей тропинкой для дачников и отдыхающих. Второе заветное место – «малинник у заброшки». Дом заброшенный, забор поваленный, а вокруг дома полно дикой малины. Когда-нибудь этот лакомый кусок земли кто-то купит. А пока эта «малина» наша. Нас тянет сюда как магнитом. Не только потому что малина, а еще потому, что мы рисуем в воображении картины, а кто здесь жил, а где они теперь. Никто даже старые деды не помнят кто здесь раньше жил. И глядя на пустые окна и выбитые двери удивляешься быстротечности времени. Мы любим фантазировать и представлять чужую жизнь в своем воображении. Нам кажется, что чужая жизнь во сто крат интересней и насыщенней, а своя собственная пресная, вялая и сухая как вобла на ветру, на Волге.
Третий тайник чердак нашего старого дома. Туда неудобно залезать. Но там есть пятачок метр на метр, на котором мы как раз все помещаемся и тусуемся. Особенно в летнюю грозу. Лаз наверх маленький, лестница прислонена далеко от лаза, так что надо цепляться руками, ноги повисают, потом одной ногой найти опору и второй ногой себя поднять на чердак. Так друг друга мы и заталкиваем в лаз на чердак старого дома. И пережидаем грозу. Кричим маме – Мам воды. Мам чипсы. Мам плед. Пока маме не надоест, и она перестает удовлетворять наши «хотелки» и фантазии. А фантазий у нас много. Особенно у Аси. Она самая маленькая и жмется между мной и Витей так чтоб не упасть в лаз. Один раз чуть не упала, но Дима среагировал быстро и схватил ее за руку. Там я и сочинила свое первое свидание. Очень уж хотелось всем рассказать и прочитать, но оставила при себе.
Первое Свидание обычное
Я шла на свидание с Дени, как на обычную встречу, чтобы получить книгу, которую он обещал подарить. Никакого волнения от встречи, никаких страхов по поводу того, как я выгляжу или, о чем мы будем говорить. Ничего подобного я не испытывала. Просто деловое свиданием поздним утром около двенадцати, между прочих дел в летний зной на даче. Воображаю картину своего второго и третьего свидания. Встречи, размышления, копание в себе, что же я хочу на самом деле? Как донести до него, сидящего рядом, что не просто я гирлс, вумен, а личность. Я не буду останавливаться на анализе опыта первого свидания. Сейчас это выглядит, как настройка инструмента перед настоящей игрой. Когда перебирают все струны, прислушиваясь к звучанию каждой. Я перебирала в уме десять вариантов своего первого свидания. И все они никчемные, комичные, дешевые, водевильные, базарные, «выпукло-вогнутые». Потом переставала воображать и пошла на первое свидание.
Место действия причал, набережная Волги. Густые деревья и густой камыш отделяют наш причал от любопытных глаз, только с лодки можно нас увидеть. Он начал удивлять меня с первого же мгновения. Уверенно подошел, не раздумывая. Поцелуйчик в щечку, как давно знакомого человека. И, потом, после недолгого, сумбурного общения, он прочел мои мысли. Сканировал меня. Что-то произошло в то мгновение, когда он меня обнял за талию. Я бы согласилась и на более страстные прикосновения, но его что-то удерживало. Я еще не знала, что у него строгое пуританское католическое воспитание с немецким укладом жизни. Свидание было коротким. Минут двадцать. Но потом последовала смс-атака, которая заставила меня по-другому взглянуть на него, на себя и на нас вместе. Я узнавала его по его сообщениям. И продолжала удивляться глубине его души, полету мысли, стремительности развивающихся отношений двух ищущих и жаждущих людей. Меня не покидает мысль о том, что этот Дени, раскрываясь перед девушкой, дает ей право на выбор. Он умеет любить. Он хочет любить. Он готов научить меня любить. Он, как водопад бурлящий, могучий, искрящийся, обрушивается на меня со всей своей силой, потому что не может иначе, не умеет по-другому. Заставляя восхищаться силе, радоваться чистоте. Готова ли я поверить? Хочешь ли впустить в свою душу любовь?
Я сделала свой выбор. Потому, что сама стремилась к этому, готовилась, искала. Заглядывала в чужие окна с красной крышей. И полилась музыка, зазвучал инструмент, имя которого – душа. Душа поет, потому что к ее струнам прикасается маэстро. Каждым своим словом, каждым движением. «Это только начало» – говоришь ты мне. «Но это будет не легкий путь» — предупреждаешь. Я размышляю над тем, как сделать этот путь вместе радостным, чтобы пройти как можно дальше, открывая в себе все новые и новые дверцы, возможности, резервуары. Ведь каждая встреча с любимым человеком, событием, местом для меня ни что иное, как ключик к моей неизведанной кладовой, открывая которую этим ключом, я достаю оттуда новые мысли, эмоции, знания. Что я открыла нового в себе? Что пытаюсь понять? Собой заполнив время и пространство, себя оставил ты во мне. Какое счастье, что ты появился в моей жизни. Теперь обращение «любимый», обрело плоть. Что я знаю о человеке, которому собираюсь довериться полностью без ограничений и табу? Достаточно, чтобы влюбиться и невообразимо мало, чтобы поверить ему. Что он знает обо мне, кроме моих мыслей, которые я ему доверяю? А, может быть и не надо ничего знать. Строить свои отношения по-своему, по-новому. Новое неведомое состояние полета как во сне. Но я живу и летаю. Душа летит над лесом, над Волгой. Порхает как ласточка. Напишу диалог влюбленных в космосе. Она его любит, но он сухарь и как бы она ему нравится, но он практик и логист, а она мечтатель. Симпатия есть, но близости нет. Признание в любви на околоземной орбите. А что? Надо продумать диалог до мелочей. Как такое название? Любовь на орбите. Орбита любви. Орбитальная любовь. Как-то плоско и банально. Но думать надо.
Сегодня мы были вместе. «Милый, любимый, единственный, заполнивший все во мне. Я не чувствую своих границ. Где заканчиваюсь я. И где начинаешься ты». Мне хотелось целовать тебя и целовать, но я боялась тебя. И себя. И еще я поняла, что мы не живем в настоящем, мы находимся либо в будущем, либо в прошлом времени. Мы побывали в Африке. Ты уже вернулся с Мадагаскара. Сегодня мы были вместе. Где же настоящее? Как его мало. Одно мгновение, которое может превратиться в вечность. Если научиться дорожить им и тем, что имеешь в это мгновение. Зачем ты забрал у меня мой дом с красной крышей? Ты уйдешь в ад. А я уже давно в адском пламени.
Первое свидание неминуемое
Мы катались на SUP Board, а Сергей — старший такой затейник, что решил вдоль берега наперегонки гонятся с ветром, и чтоб мы гребли быстрее руками что есть силы. Мы и старались, даже самая младшая Ася гребла руками изо всех сил. Кто бывал на Волге не смог не заметить, как быстро меняются пейзажи в зависимости от времени дня и погоды. Как на картинах Рериха. То облака розовые, то они фиолетовые, рябь на воде может быть и синей, и зеленой. А луга, луга вдруг становятся золотыми, камыши то белые, то, зеленые, то высохшие. Я же художник и все примечаю. Но ни я, никто из нас и не заметили, как внезапно из-за камышей выскочила «золотая яхта», так мы ее прозвали, когда лоб в лоб с ней столкнулись. SUP Board легко выдерживал нас четверых, даже Вовка и Даша к нам часто присоединялись в купании и кувыркании, и мы были уверены в своем Сап борте, как самом надежном спасательном средстве. Но когда мы на полной скорости врезались в «золотую яхту» все оказались за бортом, кроме Сергея, который вовремя схватился за веревки по бокам Сап борта. Я увидела тень, прыгающую в воду с золотой яхты и через секунду чьи-то крепкие руки, усадили меня на мягкое сидение яхты. Дима, Сергей, Ася уже были на яхте.
Я трусливая оказалась, и вся дрожала от испуга. Коренастый сверстник с черными кудрями укрыл меня пледом и усадил под зонтиком. Теперь немного успокоившись, я разглядывала это чудо произведение искусства. У нас много яхт побывало в Загорье, и нас ничем не удивить. Соседи у нас знатные, богатые, крупные бизнесмены. Мы со всеми дружим, они с нами дружат, и мы часто катаемся на их яхтах. Но эта яхта вся в золоте и латуни. Поручни, молдинги, штурвал, навигационные приборы все блестит на солнце. Сергей сразу стал изучать навигационные приборы и знакомиться с хозяевами яхты. Алик хозяин яхты и его сын Дени похожи как два брата, клон и копия, только Дени пониже, а Алик повыше. Но через какое-то время они выровняются, подумала я. Пока Сергей изучал навигационные приборы, а он спец по навигации, мы начали болтать с Дени. О том, о сем.
— Я раньше вас здесь не видела, и яхту не видела.
— Мы первый год здесь отдыхаем.
— Откуда ты?
— Из Африки.
— Откуда, откуда?
— Никто не верит, но мы в этом году окончательно решили перебраться на Волгу. Ты не представляешь, как тяжело на солнце жить и дышать.
— И что там в Африке ты делал?
— Я ничего не делал, а вот мой папа делал. Нефтяные скважины бурил. Геологоразведчик.
— Ты тоже будешь разведчиком?
— Давай ты будешь моим гидом в этих местах. Ты же из местных. А я первый день здесь. Рассказывай и показывай нам.
— Это Сергей у нас спец. Он знает все точки координат на карте. Они склонились над навигационной картой, и Сергей быстро определил точку куда они направлялись.
Оказалось, что это в заливе в трех километрах от нашего причала, но учитывая, что здесь пять заводей, одна переходящая в другую, они заплутали и выскочили на нас из-за поворота камышового.
— Если привезете нас обратно, мы с вами прокатимся.
На том и договорились. Теперь я ближе рассмотрела Дени. Веселый, непринужденный, мой сверстник
— Ты в каком классе?
— У нас в Африке другие классы. Если по русской системе и шкале, то я девятиклассник.
— И чему вас там учили в Африке?
— А, как и везде в пансионе русской миссии. Всему по не многу.
— Вот я художник. У меня есть профессия
— У меня тоже есть профессия. Я спортсмен. И немного коммерсант.
Как мне потом рассказывал Дима. Все было не так. Он говорит, что я была смущенная и у меня руки дрожали. Что я никак не могла согреться, и молчала. И пила горячий чай из термоса, хотя светило солнце. А Дени рассказывал о нашей первой встрече совсем волшебную сказку. Что они с папой утром немного повздорили из-за ерунды и вышли на Волгу молча в недопонимании локации и в недопонимании друг друга. И когда они с нами столкнулись я для Дени явилась как русалка с длинными волосами, а Сергей, Дима и Ася как мои сопровождающие и свита из подводного царства. Ася совсем небылицы дома рассказывала, когда мы возбужденные ватагой пришли в дом.
— А мы катались на золотой яхте. Там принц и король нас встретили и угощали нас. Мы такие счастливые. Мы еще покатаемся. Они нас приглашали.
— Сколько раз вам говорить, не садитесь в чужую лодку -, сказал сердито мой папа.
— С нами Сергей. Он же взрослый. И одиннадцатиклассник.
— А Дени такой смелый, быстрый. Нюту нашу спасал и вытаскивал из воды.
— А где ваш Сап? Не поломали его?
— Цел и невредим.
— В следующий раз предупреждайте, а то мы два раза вас искали на причале.
— Почему-то никто не взял с собой мобильник в этот раз.
— А название яхты то вы запомнили?
И тут все начали вспоминать что за надпись на борту была. Точно на английском языке и точно очень короткая.
Hope. Hore. Noah. Да. Точно. Ной. А почему Ной? Начали «гуглить» и искать.
Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил пред Богом.
От сильных эмоций я завалилась спать раньше времени. И снилось мне. Я заглянула в чужое окно. Чуть-чуть. Только краешком глаза. Женщина, девочка, мужчина, кошка. Другое окно. Я порхала от окна к окну и кого-то выискивала глазами. Занавески, оконные пролеты, стекло, портьеры, шторы, карнизы, тюли, драпировки, кисти. Только мне не это надо. Мне лицо нужно. Его лицо. И вдруг я вижу его лицо. Это Дени. Не знаю почему я так обрадовалась, но он показался мне спасительным ангелом в окошке. Он появился в очередном сто пятьдесят втором окне, две тысячи двадцать пятого года в тайном уголке моего замирающего сердца.
Я боялась шелохнуться, чтоб не испугать его. Мы танцевали в огромном зале с большими окнами и зелеными портьерами. Мы шли по фарватеру на яхте Ной, ветер развевал мои распущенные волосы, я чувствовала, что полет идет выше красных крыш, выше облаков, мы улетаем в стратосферу. Но на чем? Не могу вспомнить на чем летели в космос. Пыталась вспомнить каждое слово Дени, но как-то не очень получалось вспомнить слова, но лицо и улыбка были как наяву.
Сергей пробил в интернете яхту Ной. Нашел исходные данные по вместимости, скороходности, мощности, и имя владельца нашел. Алик Миллер, миллиардер, владелец недвижимости «Загорье» Тверского района, Юрьево-Девичьего муниципалитета, Яхт клуб и СПА-Отель НОЙ.
— Получается это он хозяин строительства коммерческого жилья, СПА-Отеля и Яхт Клуба?
— Получается да.
— И получается так, что это он строит дорогу через наш дом?
— Да бульдозеры уже расчищают рощу от деревьев.
— И наш дом стоит на его дороге?
— Ну, дорогу можно пустить и ближе к лесу, там много места.
— Но у них есть генеральный план.
Больничное
Водопроводные краны производили впечатление елочных игрушек – сверкающие, но ревущие. Один заливался трелью соловья, другой мычал коровой, а откуда-то с кухни завывал как дымоход во время вьюги. В ванной кран почему-то не закрывался – сколько его не крути. Но приходила женщина в белом халате и ловко его закрывала. В столовой самым почитаемым алтарем стояли стопки тарелок, сложенных до самого потолка. Казалось, вот-вот они упадут. Но опять приходила женщина в белом и в ее руках они наполнялись ароматной пшенкой и манкой с маслом. Самая желанная женщина-врач приходила после пшенки. Те женщины в белом со мной не разговаривали, а эта разговаривала, гладила по голове и улыбалась. И аромат от нее был сладким-сладким. Даже лучше, чем мед и цветущая яблоня в нашем саду. Как потом я узнала — это аромат каштана. Тогда этот запах кружил голову. В этот раз она меня не погладила и сказала, что я плохая девочка, потому что делаю глупости.
— Я убегу отсюда.
— Куда ты убежишь, у тебя гланды и температура?
Так я узнала, что у меня гланды.
План побега выстроился быстро. Сначала представила, что меня разыскивает милиция с собаками, потом пожарные, затем все женщины бегут в белом толпой за мной и кричат: «Лови ее, держи». Мне стало страшно. И грустно. Хотелось на Волгу. К Димке Сереже, Асе. Это из-за Волги у меня гланды. Нахлынули воспоминания.
Сначала старшие братья со мной катались с горки на колясках и самокатах. Ну, мне как младшей досталась рухлядь с двумя восьмерками, без спиц и без доски на раме. Едет только прямо и дребезжит как телега или таратайка. В гомоне и визгах, суматохе и возне я вдруг остановилась и увидела небо. Я и раньше его видела. Но оно вдруг опустилось и подмигнуло мне. Оно открылось и позвало меня в теплые объятия. Дыхание остановилось. Смотрю на Волгу, на облака, на небо. Подкатил комок к сердцу горячий, с глаз скатилась слеза от любви к небу. Запахло каштаном. Я рыдала от любви к небу. Подбежали старшие братья.
— Ты чего ревешь? Ударилась? Где болит?
Они не знали, что я увидела открытое небо. Ах, это небо. Оно поманило меня ввысь, за облака, где нет страха, где только счастье и покой. И так мне стало скучно с ними, что я ушла бродить по речке в поисках черепков и фарфоровых чашек. Вода теплая и щекочет лодыжки. Волга разлилась и пролилась во все закоулки, щели, балки, низины, затоки, протоки и бухточки. Остались пригорки и поляны окруженные грязно серой водой. В конце мая разлив реки случается почти каждый год, в этот год солнце прогрело воду в низинных местах так сильно, что от воды исходил пар. Разогретая трава, земля и я разогретая плескалась в этом горячем супе из травы, песка, мальков, щепок. Разогретая вода проникала во все щели и пальцам я ловила мелкую рыбешку, она тоже заплывала в эти горячие низинные ванны Волжских заток.
Иду вверх по песчаной отмели, так чтоб всех видеть. Вдали замечаю, идут по песчаной косе Дима и новенький незнакомец. Все же знают, что после сильных волн или паводка надо идти на речку. Можно по десять раз ходить по одному и тому же месту и всегда что-то найдешь. Притворяюсь, что их не вижу и глазам своим не верю: нашла целехонькую фарфоровую статуэтку-солонку, раскрашенную под матрешку. Тайком кладу за пазуху иду дальше. Осталось 20 шагов до них. Они держат в руках цветные камешки, черепки и им тоже не терпится показать свои находки. Цель одна – похвастаться. Инстинктивно делаю совсем не то, что хотела сделать. Незаметно кладу им под ноги свою солонку-матрешку, пока они мне показывает свои черепки. Новенький хвастается своими стеклянными отполированными осколками, поворачивает глаза ко мне. Я смотрю ему в глаза и под ноги. Глаза и ноги. В светлой воде блестит солонка-матрешка. Наклоняюсь. Его локоны прямо скользят по моей щеке. Он тоже наклоняется. Наши головы соприкасаются. От него аромат цветущего каштана. Сердце мое выпрыгивает из груди. Руки наши одновременно соприкасаются с солонкой.
— Это я нашла.
— Я первый ее увидел.
— Нет. Она моя.
Я его толкнула, и он упал в Волгу на отмель. Солонка зажата в моей ладони.
— Ты. Ты. Хулиган. Все. Я с тобой больше не дружу. — В моих глазах испуг и обида. Я ушла сушить юбочку, и простудилась. Теперь вот гланды. В больничной палате мечтаю о побеге. Пойду на Волгу и найду не только солонку, а целую пиалу. У нас дома такой пиалы нет. Но вот у тети Кристины есть – рельефная, старинная с картинками.
Побег был намечен на прогулке. После осмотра врачей нас вывели в каштановый сад погулять. Цвели каштаны и клонили ко сну. Мы все полосатые, заметные, в тапочках. Жара и зной каштановый притупили бдительность женщин в белых халатах и сторожа, который охранял главные ворота. Было слышно, как водитель молоковоза ему крикнул.
— Дед, ты не закрывай. Я сейчас буду выезжать, только накладные заберу.
Сторож махнул рукой и ушел в свою будку. Женщина в белом задремала на лавочке, полосатые пижамы разбрелись по цветущему каштановому саду. Я тихо вдоль забора подобралась к открытым воротам, заглянула в окошко будки – сторож дремал. Выскочила за ворота и замерла. А дальше куда? Вправо, или влево? Я же здесь в первый раз. Это братья мои здесь были. И бежали. Но они не указали дорогу. Начала вспоминать. Вспомнила. Я же небо полюбила. Оно теперь мое. Посмотрела на солнце и на деревья. Они справа. А тогда были слева. Значит, домой – налево. Пошла налево. Опять развилка. Люди на меня поглядывают, пальцем показывают. Вон милиционер прошел по другой дороге. Никто за мной не гонится, не кричит: «Держи ее, лови ее!». Только как-то удивленно на меня смотрят. И тут только до меня дошло, что я в полосатой пижаме и в тапочках. Мне стало стыдно за свою пижаму. Значит, не все я продумала до мелочей. Но я герой. Сбежала, как и старший брат Сергей сбежал. Я воображала, как старшие братья будут гордиться мной, а мама даст целую пачку халвы за мой поступок. Но дорога опять разделялась, как рогатка. И я пошла не левее, а правее. Дорога была совсем незнакомая. Подняла глаза к небу. На небе кучились облака, и оно мне не помогло. Подул ветер и стало страшно. Небо от меня отвернулось, и я заплакала. Мне шел пятый год. Плакала я не долго. Мимо шел двоюродный брат Андрей — старше меня на пять лет, он меня отвел домой. А дома мама сказала, что никогда не отдаст меня больше в больницу. Запах каштана я сохранила на всю жизнь. Мое детство пахнет каштаном. Ах эти ароматы. Они меня сводят с ума. Бывает, раз — амбре и пошли воспоминания. Дует ветер – новые воспоминания от запахов сирени, каштана, черемухи. У Аси аллергия на цветы, а у меня нет аллергии, у меня полная зависимость от запахов. Я их ищу, их преследую. Изучаю и даже записываю. Мое обоняние (чуть не написала обаяние) может различить самые невероятные оттенки. Запах известки мня возбуждает, и я ищу известку, чтоб закрыть глаза и вдохнуть ее аромат. Амбрэ капель клея на вишне в мае июне меня сводит с ума. Почки каштана в начале мая растираю пальцами и нюхаю до изнеможения носа. Легко с закрытыми глазами по запаху знаю какую мама кашу варит на плите. По запаху. Немытое тело один день мне кажется смердящим как помойка. Хорошо мама не увлекается никакими духами. Что папа ей купит на женский день, тем и пользуется. А пользуется она всегда Живанши, потому что папа любит Живанши. А мне нравится запах чистого тела. Помоешься под душем под обильной струей воды, вытрешься, и от тела исходит пряной аромат чистой кожи. Я люблю разглядывать себя в зеркале во весь рост после ванны. Но не долго, а то холодно. Мне иногда и летом бывает холодно, потому что папа говорит, что я худая и «выпукло-вогнутая». И все у меня торчит: ключицы, плечи, уши, коленки, локти, лопатки. И даже затылок торчит. У других девочек не торчит. А у меня все торчит как оглобли. Интересно посмотреть на эти оглобли. Оглобли в словаре. Оглобля — это палка, дрына, бревно. Обидно, когда тебя так называют. Перестану общаться с теми, кто меня хоть раз так назовет или подумает так.
Первое свидание случайное
То была случайная первая встреча на Сапе и яхте. А я шла не на встречу. Я шла на первое в своей жизни свидание. Как «выпукло-вогнутая» я долго стояла перед зеркалом и прятала свои оглобли. Верх, вниз, назад-вперед. Они все равно торчат. Пытаюсь сделать умную гримасу на лице этакой интеллигентной и образованной – получается рожа и маска. Расчесываю волосы, они наэлектризовываются и лезут на плечи, в уши, рот. Пытаюсь заплести косу с заколкой для волос. Заколки какие-то дешевые стразы с бусами детскими. Мне нужно что-то значимое и эмоциональное. А что я ему скажу? Какие слова подберу. Ничего в голову не лезет. Решила выучить наизусть некоторые прилагательные на тот случай если комок подкатит к горлу, когда он будет меня целовать. И я оцепенею и не смогу ничего сказать, и он подумает, что я дура набитая и ничего не умею говорить. Поэтому учу наизусть.
Актуальный парень и изумительный Дени. Не правда ли, чудесная погода. У тебя шикарная яхта и отменный вкус. Ты блестяще, ярко и изящно прыгнул в воду спасать меня. Меня переполняют невероятные эмоции. Твой папа интеллигентный и импозантный и мама исключительная и изящная. Я и не знала, что ты первоклассный спортсмен. Я слегка обалдела и пьяна от счастья. И я настроена оптимистично. Мы все в восторге от блеска и шика золотого Ноя. Витя сказал, что начнет копить себе на золотую яхту. Это так волнительно снова пережить чудо спасения, когда твои цепкие мускулистые руки вырвали меня из пучины воды. У тебя восхитительные родители, и ты такой галантный. Твой геройский поступок меня вдохновляет. Ты привык к славе и к наградам. Гусарский поступок и тебя ожидает грандиозная слава. От меня тебе награда – первый поцелуй.
Что за бред, Нюта. Это ты будешь говорить? Очнись, спустись на землю. Так говорят сумасшедшие и психи из Кащенко. А ты нормальная. Подбери другие слова, другие интонации. Ну, например. Пригласи его на Рождество и на Новый год. Это как-то более по-человечески, не по-шизофренически. Чарующая сказка, романтично, соблазнительно, страстно. Тьфу. Нюта. Негоже тебе перед зеркалом кривляться и учить дурацкую роль придурочной влюбленной по уши. Веди себя достойно. Будь недотрогой. Парни любят недотрог. Помни. Чем меньше парней мы любим, тем больше нравимся мы им. Вон посмотри на Полину. Ничего не делает, дурацкие роли и слова слащавые, прыщавые не учит, а парни с параллельного класса сохнут по ней. Записки ей пишут. И ты веди себя принцессой. Ну, в крайнем случае поговоришь с ним о живописи, он обалдеет от твоих знаний. Или расспроси его о яхте. Что ни будь придумай попроще. Так чтоб он к тебе потянулся, доверился. А то. Актуальный парень и изумительный Дени. Бред только не неси Нюта.
С чего все началось? Да как обычно, со случайного знакомства. Впрочем, вспоминаю все по порядку в деталях.
Никем и ничем и не обремененная, я гуляла в парке нашего района. Встретила друзей, собралась небольшая компания, человек пять. Болтали о том, о сем. Не знаю, как остальным, но мне это довольно быстро надоело: пустые разговоры, глупые шутки и головная боль от оглушающей музыки.
И тут я увидела ее. Не могу понять, что меня в ней поразило, никто из окружающих не обращал на нее внимания. Она сидела на лавочке метрах в тридцати от нас, держа в руках книгу, а рядом лежала кошка. Помню, в голове у меня мелькнуло: «Раньше вас здесь я не видела дорогая моя старушенция со скучающим видом и меланхолией». Но уже в следующее мгновение я мысленно раскаялась, ибо даже на расстоянии в ней ощущалось что-то истинно прекрасное и благородное, а ее взгляд, брошенный в нашу сторону, еще больше подтверждал разницу в возрасте и в воспитании, которую мне не осмыслить и не перешагнуть.
Я молча отошла от своей компании и побрела в ее сторону, растаптывая ногами листья, обильно усеявшие дорожки в аллеях парка. Поравнявшись с ней, наклонилась и хотела погладить кошку, но та предусмотрительно спряталась за спину хозяйки и оттуда смотрела на меня умными глазами.
– Вы кто такая? – окинув меня испытующим взглядом молвила старушка, взяв кошку на руки.
Моих амбиций как не бывало. «Господи, и что мне надо от этой старушки?» – в замешательстве подумала я, но все же собралась с духом и выпалила:
– Я просто очень люблю животных, а ваша кошка такая красивая.
Моя рука снова потянулась к пушистой недотроге.
– Вы любите животных? – с удивлением и даже иронией спросила она.
Теперь я могла поближе рассмотреть ее наряд: легкий осенний плащ, накинутый на худые плечи, выглядел хоть и поношенным, но аккуратным, на голове шифоновая косынка с черной канвой, поверх серой кофточки розовая французская косынка, завязанный узлом франтон. Весь ее вид и едва уловимый запах нафталина напоминали о чем-то старинном и давно забытом.
– А чему вы, собственно, удивляетесь?
– Вероятно, тому, что моя кошка, – она ласково погладила ее по спинке, – еще не попалась в ваши руки.
– Да что вы, у меня рука никогда не поднимется на животных, – заверила я, хотя, если честно, водились за мною грешки.
– Вы неправду говорите.
Продолжать разговор было бессмысленно, ибо ее равнодушная отстраненность сковывала мне язык.
«Икебана сухостой, нужна ты мне со своей кошкой» – обиженно подумала я про себя и вернулась к ожидавшим меня друзьям.
– Ты что, с ней знакома? – поинтересовался Дима.
– Нет.
– А о чем вы говорили?
– Так, ни о чем. Я ведь ее не знаю.
– А я знаю. Она иногда гуляет здесь со своей кошкой. Знаешь, кто она? – и, выдержав театральную паузу, выпалил: – Княжна Мещерская.
– Кто-кто?!
– Княжна. А ты думала, так, бабуся из деревни? – хохотнул он, довольный произведенным эффектом.
После той встречи я ни разу не вспомнила об этой бабушке, но где-то через два дня случай свел нас снова. Мы встретились в очереди на кассе, и я как давней знакомой приветствовала ее. Теперь мы волею случая могли поговорить десять минут, пока очередь двигалась.
Она оказывается «Соседка этажом ниже» из нашего дома, недавно переехала по квартирному обмену. Она любила вспоминать дворы детства. Знала все старые названия улиц, и домов, строений, всегда называла по имени владельца или по имени архитектора. Она – ходячая энциклопедия. Любила рассказывать о своих концертах в юности, в парках и скверах. Грачёвский старый парк, который, хоть и в сильно урезанном виде, до сих пор остаётся единственным оазисом зелени между улицами, где она раньше жила. Когда-то, во времена легендарные, это была городская купеческая усадьба с нарядным особняком селадонового цвета, гротом и прочими затеями эпохи модерна. Ко времени же моего детства усадьба перестроилась в сад при центре геронтологии, что, кстати, и спасло купеческие хоромы и от реконструкций, и от позднейших изысков «выявленных памятников». Но это было позже, позже. А тогда был Парк. Он казался огромным: с катком, зимой занимавшим его центральную часть, заросшими аллейками, деревянными беседками-читальнями и железными двухместными качалками. Музыка уже кончилась, а Надежда не шелохнувшись сидит в кресле и кажется дремлет. Нюта посмотрела на вертящуюся пластинку и подошла к своей покровительнице.
— Опять автостоп не работает, — прошептала Надежда и, перевернув пластинку снова уселась на кресло, низко опустив голову. Нюта знала, что в такие минуты лучше не тревожить никого. Она тихо умостилась в мягкое кресло и погружалась в мир звуков чарующей музыки. Единственно, что ей осталось в этом скучном, однообразном мире – музыка. Удивительное переплетенье журчанья ручейка и шума ветра послышалось в музыке. Неисполненным желанием повеяло от этих замечательных флейт, скрипок, виолончелей. У Надежды пластинок огромное количество. Она научила меня отличать на слух: трио, квартет, квинтет, секстет. А фрагменты больших эпических произведений научила отличать от маленьких пьес и рапсодий. Я ставила в старинный проигрыватель любую пластинку, из огромной фонотеки которую она собирала всю жизнь, а она с закрытыми глазами сходу называла имя композитора и номер произведения с первых аккордов и звуков. Ее фонотека — это коллекция винила с начала двадцатого века. У нее в шкафу-фонотеке стояли закладки по жанрам: духовная, классическая, камерная, академическая, народная, романс, мюзикл. Больше всего меня удивило, что она любит современные мюзиклы. Начальное музыкальное образование она получила от самого Чеснокова Павла, автора «Свете тихий». И потом всю жизнь преподавала в музыкальном училище хор и теорию музыки. Фортепьяно у нее всегда было зачехлено, и я ни разу не видела и не слышала, как она играет. Потом через какое-то время она мне сказала, показав свои руки.
— Посмотри на мой артрит пальчиковый.
Я взяла ее пальцы в свои ладошки пыталась их согреть. Не очень это у меня получалось, но мне так захотелось, чтоб она была опять молода и играла на фортепьяно. Потом гораздо позже, когда мы сблизились однажды она сыграла, расчехлив инструмент. Боже мой, я никогда ничего подобного не слышала.
Она играла по памяти без нот малоизвестное сочинение Кити Мещерской своей родной тети. Но то счастливое время уже не воротишь. А время, как ни крути тянется медленно и томительно, а в добавок еще и эти постоянные мяуканья усатого рыжего соседа раздражают не только меня, но и мою милую Надечку. Ах эта Надечка. Как я ей обязана. Но, что я ей могу дать кроме своей признательности, а она этому рада. Ведь у нее совершенно никого нет. Она любит слушать мои сны и мои бредни. Иногда мне кажется, что она такая же ненормальная, как и я.
Пытаюсь осмысленный монолог написать в свой дневник после посещения этой удивительной старушки и ее Сиротки. Я одновременно пытаюсь быть и кошкой, и старушкой, и Сироткой, и княжной. А я и есть Сиротка. Сама себя назначила и возвела в ранг Сиротки. Потому что папа и мама меня не понимают, сестра Ася не понимает, Дима и Сережа чуть-чуть понимают и не лезут в душу с вопросами. Дима и Сережа двоюродные братики, Сергей старший, уже в одиннадцатом классе, а Дима только в девятом, а я в седьмом. Ася в пятом.
Если бы сегодняшняя ситуация с новым знакомством была со мной 3 года назад, то я бы:
— рассердилась;
— развернулась;
— ушла;
— не поглядела бы;
— не жалела;
— не думала;
— презирала;
— не восхищалась.
А сейчас не рассердилась, и не развернулась. Пригляделась и не пожалела. Долго думала без презрения и восхитилась. Меня никто и никогда на «Вы» не называл. Только Надежда Мещерская. Никто ко мне вызывал такого искреннего интереса, как она к моей душе, к моему внутреннему миру, без посягательства на мою личность. Она проницательно проникает внутрь меня своим взглядом и ничего не спрашивает. Просто угадывает мое состояние и говорит:
— Левый шкаф, вторая полка, рапсодия, номер 6.
В следующий раз посмотрит на меня, наклонит голову вправо-влево изучая меня, и молча сама достает нужную пластинку — квинтет Людвиг Шпор. Стопроцентное попадание в мое состояние. Как у нее это получается я не знаю.
Поразительно как диаметрально меняются взгляды. Наверно я взрослею и во мне появляется что-то новое, неведомое. Говорят, дети страдают за ошибки своих родителей. Но я не хочу страдать. Хочу радоваться, и чтоб ладошки не дрожали. Это мешает мне рисовать. Но сейчас я стала более мудрее и терпеливей. Даже не узнаю себя. Душа и сердце стали более милосердны ко всем. В первую очередь, к любимым. Я научилась любить, ждать, терпеть, прощать. И не делаю при этом над собой никаких усилий. Крайне редко в моей жизни появляются новые люди, новые знакомства. Монотонный порядок – школа, дом, выходные, лето, Волга, каникулы лишь изредка сбивается поездками с родителями в близлежащие провинциальные городишки с колокольнями, рыночными площадями со всякими вкусностями. Две Надежды в моей жизни — это подарок судьбы. Надежда Мещерская и Надежда Александровна
Надежда Александровна мой преподаватель по живописи назначила меня своим пресс-секретарем. Мне нравится больше пресс-атташе. Секретарь это при ее ноге, а атташе — это как бы не к ноге, а представитель на всевозможных выставках, форумах, встречах. Писать то я умею, еще тот спамер-блогер, но для Надежды Александровны писать одно удовольствие. А еще лучше записывать ее мысли как свои. А потом хвастаться в компании. А вы знаете, что, далее закатываешь глаза к небу, что Гала вытворяла с Сальвадором. И что? Лица и глаза у девчонок округлялись как тарелки антенн 5G. Она, она, она насиловала и подавляла его волю. Он был ее рабом, выполнял все ее капризы. И что? А то что иначе он бы не стал Дали, если бы не Галла. Или вот этот перл Надежды Александровны. Теперь он стал моим перлом. Девочки раскрепощайтесь. Дайте волю чувствам как Серебрякова с прозрачной душой. Станьте ремесленником, как Мухина. Накачайте мускулы как Айдан Салахова. Что ни будь в себе накачайте, если хотите, чтобы не вас покупали на панели, а покупали ваши картины в дорогих салонах. Я и тренирую в себе мастерство, оттачиваю стиль, авторство. До изнеможения. Для чего?
Так они же все стоят у меня над душой. Толпами приходят ночью. Куда ни посмотри – рожи, лица, глаза, руки, ноги, как у Босха. Из-за них я уснуть не могу. Из-за них я загремела в эту «Детская Кащенко», так у нас называют между собой больные эту больницу. После месяца лечения, у меня перед сном рожи по вечерам стали исчезать. И появляются очертания лиц и улыбок. Красивые лица. Знакомые и приветливые. Добрые и умные. С рожами хочу расстаться навсегда, которые меня довели до болезни. Уже не толпы просят, а одинокие личности просят. Меня рисуй. За ним второй робко «Меня нарисуй». Этюдник весь забит набросками. Надо посчитать сколько их в неделю, в месяц, в год. Если бы по 100 рублей за каждый, то наверно тысяча этюдов за год есть. Сто тысяч в год. Неплохая рента для начинающего художника с диагнозом «биполярное расстройство». Интересно. А сколько Пикассо в год делал, или Дали. Или Салахова. У них тоже биполярное расстройство? Художник Иванов сошел с ума. Или вот из Википедии. Академию художеств известили из полиции, что «при части содержится сумасшедший, который говорит, что он художник Павел Федотов». Его поместили в частное заведение для страждущих душевными болезнями венского профессора психиатрии Лейдесдорфа, где он бился об стену головой, а лечение заключалось в том, что его били в пять кнутов пять человек, чтобы усмирить. У Федотова были галлюцинации и бред. Не бейте меня кнутами. И не прикасайтесь ко мне. Надо будет нарисовать «Биение кнутами». Я же это нигде не видела, даже на просторах интернета. Наверно там много крови. Крови я не боюсь, но боль терпеть не намерена. Нет не буду рисовать «Биение кнутами», лучше нарисую «Сердце – биение». Как бьют по сердцу больно, и оно сжимается, щемит и останавливается. Иногда я чувствую, когда засыпаю поздно за полночь, что оно вот-вот остановится. Но мама говорит, что это болезнь не сердечная. «Душу надо лечить и мозги» — говорит папа.
Диагноз у меня не окончательный, но ремиссия есть. А еще доктор мне говорит, что я живу в придуманном мире и мне надо вернуться в реальный мир. У меня была классная компания на первом моем этапе лечения в больнице, и я начала больше читать интересных книг. Мне даже стало любопытно с подачи деда прочитать школьную программную литературу за седьмой и восьмой класс. Мне нравится учится. Я не устаю и могу запоминать огромные объемы информации. Например, мне очень просто запомнить большое количество дат, просто пробежавшись по ним глазами. Я всю жизнь так учила стихотворения: прочитывала один раз, выходила к доске, рассказывала и садилась обратно. Это остается надолго и очень помогает. У меня бывают безумные идеи. Сделать прозрачный экран, чтоб ко мне никто не прикасался. На перемене, на физкультуре, в транспорте. Так чтоб их током ударило, если они ко мне прикоснутся. Не прикасайтесь ко мне. Ваша кожа воняет. Врач говорит, что это искаженное представление о своем теле и концентрация на собственном уродстве. До этого момента я жила и все было в порядке. Не могу сказать, что считала себя безумно привлекательным человеком, просто меня это вообще не беспокоило. Потом я вдруг решила, что поправилась, и на этой почве начало происходить что-то странное. Сначала я стала очень много времени проводить перед зеркалом и совершенно маниакально себя рассматривала. Я старалась не есть, но потом мне стало казаться, что дело не только в весе, что у меня очень странное лицо, похожее на пластилин, и что у меня ужасно странная мимика и во время речи появляются какие-то морщины и складки там, где их не должно быть. Мне мерещилось, что у меня нечеловеческое лицо, что моя внешность не просто некрасивая, а какая-то ненормальная, что у меня странно движется рот, странно расположены зубы, что все мое лицо какое-то скособоченное. Все эти вещи очень трудно описывать словами, потому что в обычном состоянии человек не переживает эти эмоции. Не то чтобы мне казалось, что я животное или что я какой-то монстр — просто мне казалось, что все мое лицо и все остальное сдвинуто непропорционально как у Квазимодо. Я начала летом заматываться шарфом, потом мне стало казаться, что, когда я иду по улице, люди говорят, что я очень уродливая и что они не могут на меня смотреть. Мне мерещилось, что все пальцем в меня тычут и подсмеиваются. Например, мне казалось, что бедра у меня большие и я начала перетягивать себя ремнем, потому что мне казалось, что я стала толстая. Нужна большая жажда внимания, желание быть замеченной и быть в центре событий. Это не так, как у нарциссов, которым нужно одобрение, нужно быть лучшими, самыми прекрасными и восхитительными. Мне вообще не важно, восхищаются мной или нет. Я все очень сильно драматизирую. Любую маленькую проблему я довожу до масштабов глобального ужаса и катастрофы, сама же от этого страдаю и ничего не могу с этим сделать. Все мои чувства и ощущения очень сильные — или же у меня вообще нет никаких эмоций. В моей жизни существует только черное и белое: если я люблю, то люблю до потери пульса; если ненавижу, то настолько, что человеку вообще лучше ко мне не подходить. И это очень тяжело. У меня нет полутонов и полунамеков. Где то есть пятьдесят пять оттенков серого, но я это не видела, только слышала. Ни одного оттенка серого во мне нет. Вот это белая сторона души, вот это черная полоса. Я внутри полосато-контрастная зебра, млеко питающееся, живущее в джунглях, свободное животное, которое хотят съесть на обед всякие крокодилы и львы. Но большинство окружающих меня это мирные антилопы, газели, верблюды, слоны. Я люблю сравнивать людей с животными. Или с грибами. Этот «чел» похож на белый гриб. А тот мухомор. Если поделить на съедобные и на не съедобные, то в одной корзине будет до верху съедобных грибов-людей, а в другой корзине мухоморов и ядовитых грибов-людей на дне малая толика. Не подбираю я их – прохожу мимо. Я кожей чувствую токсичность. Двух мальчишек из параллельного класса я чувствую на расстоянии что они токсикоманы, и обхожу их стороной. А хороших и умных забираю в свою корзину памяти, разговариваю с ними, хотя они меня даже не знают. Я люблю строить диалоги в уме с теми, с кем бы мне хотелось подружиться. Надежда Александровна в очередной раз нас «юных манагеров» озадачила. Новыми современными именами. Я запомнила имена и начала искать контенты. Катрин Ненашева — Москва, Анастасия Лисютина — Красноярск. Ольга Сапрыкина – Тверь. Екатерина Быстрицкая, Галина Карунина.
С Катрин Ненашевой Надежда знакома и обещала ее пригласить к нам в студию. Остальных художников я нашла в интернете. Да. Мне надо еще многому научиться, прежде чем я стану таким художником как одна из них. В корзину мою аккуратно всех сложила, чтоб не помялись. Мне нравится скульптура в последнее время. Пойду к деду в мастерскую, буду ваять и лепить скульптуру. Живопись легче и проще. В скульптуре пальцы и руки болят. А они и так у меня слабые. Пальцы иногда дрожат. Я их разминаю. Мне нравится, когда мама разминает мне окоченевшие пальцы. Интересно, а дала бы я кому ни будь разминать мои пальцы, кроме мамы. Ну, например, мужчине, незнакомцу или мальчику из художественной «одаренной школы». Между собой мы ее называем «Одаренка». Здесь есть одаренные мальчики. Вон тот. Он не стал бы массировать мои ладошки. Какой-то щуплый. Надо писать пресс релиз срочно Надежде. Я незнакомка для самой себя. Я себя не знаю. Знаю, но поверхностно. И это очень утомительно знать себя досконально. Лучше быть в неведении и не копаться в себе. Само копание и самоедство не есть самые лучшие качества души, так говорит Надежда Мещерская. Я опять летала во сне как наяву. Уж не помню в который раз на воздушном шаре. Ах, этот шар, шарик, шарище, шаричек. Улететь бы и не вернуться. Такой лунной ночи в моей жизни еще не бывало. Эта весенняя, майская ночь навевает свои чары и рой мыслей, воспоминаний и ожиданий, и они томительным бременем ложатся на мою душу. Я опять влюбилась. Влюбилась в эту Надежду Мещерскую и в эту кошку. Они еще не знают, кто я. Я люблю летать с шарами. Особенно по ночам. А днем иду к Надежде и рассказываю, как я летала. Ей нравятся мои бредни. Особенно про ангела она любит слушать и про своего ангела хранителя она поведала мне тайну. Как ее трижды ангел хранитель спасал от неминуемой смерти. В Гражданскую войну от расстрела, во второй мировой войне от бомбы и уже в мирное время, когда ее чуть-чуть не убил шлагбаум, когда она переходила железнодорожный переезд. Человек рождается для полетов с ангелами, как искры, устремляющиеся ввысь. Где-то я это прочитала. Расправив крылья, усилием воли сначала отрываешься от земли, и летишь очень низко с единственной целью заглянуть в окошко чужого дома.
Жильцы тебя не видят, потому что ты за окном и не жужжишь. Почти как Карлсон, но он жужжал. А ты тихонько летишь над самыми крышами домов. И привлекают внимание именно красные крыши, потому что там настоящая жизнь кипит. И люди там настоящие. И не любопытные. Не лезут с вопросами. Всеми фибрами души хочу поселиться в одном из домов с красной крышей, но меня гонит вперед любопытство и жажда новых встреч, с новыми незнакомками и незнакомцами. Они не такие как все, они из другого теста, из других тканей сотканы. С одним из незнакомцев я так близко подружилась, что он стал являться мне постоянно и я пыталась записать наши диалоги. Но слова убежали, а образы остались, и некоторые из них нарисованы мной как наброски.
Как-нибудь нарисую в перспективе дома, кучу домов с красными крышами, уходящими в даль и над красными крышами летит этот милый незнакомец. Может быть трубочист, а может быть просто мальчик брюнет из соседнего двора. С незнакомцем я поднялась в полете выше деревьев и даже к облакам. Но там страшно. Побывав высоко в воздухе проболтавшись на высоте низких облаков в корзине воздушного шара, я трогала облака руками. Это состояние мне нравится, и я искусственно пытаюсь его себе воссоздать. Это потом – позже я начала летать выше облаков. Даже летала на космическом корабле, но в более осознанном возрасте «вумен». А в пору переходного подросткового периода моя предельная высота – облака. Но хотелось выше в стратосферу, а физиология не пускает, и слаборазвитые девичьи мозги недостаточно воображают, как там в невесомости и в космосе. И мозг мой как будто для контраста опускает меня под землю. И если в воздухе мне было очень, очень хорошо и хотелось выше-выше-выше, то казалось, что при нахождении под землёй будет неуютно давяще и неожиданно. Там оказалось совсем не страшно и не давяще. Хорошо и уютно даже в полной темноте, именно в полной темноте мне больше всего и понравилось. Конечно, не тогда, когда ты потерялся в этих лабиринтах и не знаешь где же искать выход, а когда выключив фонарик сидишь в тишине и в темноте. И вглядываешься в них, прислушиваешься к возникающим внутри тебя ощущениям удивительное чувство, которое можно испытать только там глубоко под землёй. А висящие кверху ногами спящие летучие мыши на потолках — это просто чудо особенно их мелкие пальцы на лапах мохнатые спины сопящие носы и торчащие уши хотя, наверное, проснувшиеся и летающие они представляют менее приятное зрелище. А ещё передвигаясь по тоннелям я в какой-то момент попыталась почувствовать себя червяком, живущим в земле. И вот куда-то ползущим по своим червячным делам радости мало от таких представлений конечно. Куда приятней ощущать себя летящей в воздухе птицей, но именно в таких подземных условиях червячность представляется очень натурально и познавательно что ли. Теперь из троицы воздух — земля — вода осталась неохваченной только вода. Самое неприятное для меня, потому как не смотря на свой водный знак воду я не люблю. Все лето провожу на Волге. Но для полноты ощущений погрузиться в водные глубины хотелось быть может и там так же, как и под землёй. Вдруг мне неожиданно понравится. Но огонь мне ближе чем вода. Спасибо Наде за этот подаренный праздник жизни. Но эта пирамида из колечек произвела на меня прямо-таки окрыляющее впечатление.
Это не преувеличение и не очередная интрижка. Уж, в этом-то я разбираюсь. Пальцами обхватываю это кольцо, которое величиной как медаль из папиной коллекции. Но медаль расширяется и не помещается между указательным и большим пальцем. Какое-то испытание. Я должна удержать эту тяжеленую биту между двух пальцев, иначе, иначе, иначе она опять увеличиться и не поместится между правой и левой рукой. Очень тяжело поместить весь шар земной между руками. Кружочки, биты, кольца из льда и огня обжигают ладошки, вырываются, скользят, не помешаются, исчезают, жонглируют мной. Как будто я размножилась на эти падающие и скользящие биты. И сверхзадача моя остановить ритм обхвата бит, чтоб зафиксировать хотя бы одну из них и чтоб пальцы перестали дрожать. Полина говорит, что я иногда дрожу, когда мы встречаемся. Я не замечаю. А она из вежливости молчит. Надо посмотреть на себя со стороны, в зеркало, или в гаджет. Мама говорит, что у меня привычка – быть лохматой и пальцами разглаживать распущенные волосы. Надо посмотреть на себя со стороны. Когда я ем. Я что волосы свои ем? Я что грязными пальцами разглаживаю волосы? Мне нравятся мои распущенные волосы, они как панцирь меня защищают от дурных и глупых. От любопытных. Мне же надо иметь свое личное пространство, даже находясь в толпе своих родственников. Нет, они хорошие, добрые. Но зачем стоять над душой, зачем лезть в душу, копаться в моем копании, смотреть на меня как на оглашенную. Я не предмет изучения. Я другая. Они не знают, что я из другого мира, где мне хорошо.
* * *
… Явно перепутали адрес получателя, но вдруг я почувствовала себя героем чужого романа, и так захотелось прикоснуться к чужой жизни, побыть кем-то иным, а не этим существом без пыла и страсти с комками комплексов, с депрессией и бесконечным копанием …
… Вы похожи на Аэлиту, а еще Вы похожи на саму себя, и в тысячу раз лучше и прелестней Аэлиты, Лолиты, Шарлотты Бронтэ и Аси. Все эти литературные, вымышленные герои. Так же, как и моя вымышленная арфистка из моего романа. А вы настоящая, живая, и не придуманная. Если б не Вы, я бы опять Вас себе придумал. Каждая девушка неповторима, в ней целый мир. И за одну настоящую, живую я бы отдал всех героинь вымышленных. Мы придумываем себе героев, страстно стремимся подражать им, и забываем, что душа наша — это пластичная глина. Что мы вылепим из нее, то и получится. Наши пальцы, руки, воображение, сила духа — лепит нашу душу. И получается, либо греческая амфора с благовониями, либо ночной горшок, либо египетский сосуд с манускриптами. Себя слепить — это труд и талант. Чаще всего мы есть то, что из нас вылепила мама, школа, друзья. Ну, может быть учителя. У меня были прекрасные учителя. Частные, не школьные. Они меня лепили. Потом их не было. И я счастлив, что они у меня были. Теперь у меня свои ученики. Передаю им частицу своей души, знания и опыт. Когда ты отдаешь, не превращаешься в смердящее болото, а становишься источником с постоянно свежей, чистой, питьевой водой. Когда меня пьют, я восполняюсь, когда я в застое — ничего не восполняется. Хочу Вам отдать весь пыл души и выспренние чувства, даже самые сокровенные. Это так хорошо отдавать все, чтоб получить Вашу улыбку и одобрение. Я в Вас влюбился с первого взгляда, вы такая воздушная, романтичная, как из моей мечты. Ух. Аж, самому смешно стало от такой длинной тирады и умствований. С утра. Милая, доброе утро, не слушай меня, ворчуна. Читай, улыбайся, наслаждайся, впитывай. Не всем это дано. Ты талантливая девушка. В смысле полноты жизни. И в смысле кайфовать жизнью. Не упускай ни одно мгновение.
Доброе утро сладкая…
Как жаль, что я не знаю ни имени автора никому это письмо написал таинственный незнакомец. Но утром пришло мне такое СМС. По ошибке.
***
Каждый человек — это огромный мир. С бессметными сокровищами, спрятанными в потаенных уголках его души. Нужно только время и условия, чтобы раскрыть их даже для себя самого. Человек изначально содержит в себе всю необходимую информацию, все необходимые навыки и способности. Он умеет все. И знает все-все, что помогает ему жить и двигаться в перед.
Мне кажется, что человек не получает знания извне. Он открывает их в себе. Однажды, работая над какой-то проблемой, он вдруг понимает, что это нужно сделать именно так и не иначе. Я уверена — мы не накапливаем опыт и не становимся мудрее с годами. Мы просто учимся использовать внутренние ресурсы. Открываем заветную дверцу своей души и удивляемся. «Господи, да я ведь это уже знаю». Я почему знаю, что Шарлотта Бронте была сумасшедшей, как и ее герои – Джейн Эйр, Грейс Пул, Рочестер, Берта. Или сумасшедший юный Вертер и Шарлотта. Или Дмитрий Нехлюдов и Катя Маслова. Ну, не может аристократ полюбить простолюдинку. Не может и все. Я знаю. А Толстой не знает. Так же как я знаю, что если человек слепоглухонемой, то это не значит, что он сумасшедший. Недавно прочла в Википедии, что была такая женщина – писатель слепоглухонемая, ученый Ольга Скороходова. Это я понимаю. Это не сумасшествие. Она не псих. Представляю, что я слепоглухонемая, ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Вот я стану Эндерлин Гантенбайн, одену черные очки, и все подумают, что я слепая и не будут меня стесняться. Начнут мне свои секреты рассказывать, я буду разгадывать их хитрости, никто ведь не догадается, что я зрячая. Заведу себе интрижку с Лили, как Гантенбайн и буду манипулировать, писать им роли в сценарии жизни. Ну, например, напишу роль Клары Берендеевой, а сама буду двойником титулярного советника Якова Голядкина из Достоевского. Они все хотят, чтоб я играла какую-то роль – паиньки, индиго, примерной, дисциплинированной, крутой. Все от меня чего-то хотят. Папа хочет от меня. Мама хочет от меня. Асе что-то надо. Учительнице надо. Что они все пристали? Не хочу и не буду тем фантастическим существом, которые они себе вылепили в своем воображении из меня. Лучше напишу. Бумага все выдержит. А уши у них завянут, если я им начну говорить про себя настоящую. Но скорей всего не начну говорить. Им. А Надежде и Сиротке скажу. О своих снах, о своих дневниках. О своих картинах. Я погружаюсь в свои картины как в сладкую вату. Они меня обволакивают. Дома, крыши, деревья и птицы — я к ним прикасаюсь рукой, глажу облако пальцами, дышу морозным воздухом. Потому что я эту картину знаю, она всегда была во мне. Я ее просто достала из памяти. В голове много картин – жизни не хватит все нарисовать. Я опять тихонько отрываюсь от земли и поднимаюсь тихонечко на уровень окон первого этажа дома с красной крышей, но любопытство берет верх – еще поднимаюсь на уровень окон второго этажа, где настоящий герой моего романа ждет меня, а может и не ждет.
Я вожделенно ищу его глазами, вот появляется его силуэт с голым торсом, он такой мускулистый и не видит меня, и это так сладко видеть так, чтоб тебя никто не видел. Задерживаюсь у его окна, но романтические приключения меня ждут и на уровне окон третьего этажа. Тихо, чтоб не вспугнуть заглядываю в окно в поиске своего нового романтичного героя в которого я влюблюсь до потери пульса и до изнеможения. Я вся напряглась от ожидания страсти, задрожала и прильнула к окну, чтоб отдаться своей мечте. Я люблю рисовать крыши домов с окнами, таких картин у меня много. Потому что это мои ночные путешествия с ангелом и в одиночестве инкогнито. Инкогнито мне больше нравится, так как я могу быть грязной и не стесняться своих низменных фантазий. Их не так много, и я их гоню от себя, но они все равно возвращаются и роятся в моем воображении, и мне самой стыдно за себя и за свои фантазии. Порой эти фантазии появляются в самом неожиданном месте и в неподходящий момент. В классе. В папиной машине. На уроке рисования. Если они появляются на уроке рисования, то это положительно влияет на результат моего творчества. Картина получается живая и эмоциональная. Прямо шедевр. Наверно у всех художников так. Шедевры создаются на гормонах счастья серотонин, окситоцин, дофамин и эндорфин. Интересно это такая таблетка серотонин, раз проглотил и на тебе счастье. Больной проснитесь, вам пора принимать таблетку окситоцин, а то у вас счастье кончилось. Нюта, что-то у вас вид несчастной и затюканной барышни, как будто вас никто не любит, выпейте таблетку дофамин. Нет лучше две сразу пейте и будете удовлетворены полнотой женского счастья. А эндофрин таблетку пейте, когда все, конец, бессилие и пустота. Тушите свет. И вносите покойников. Свет немил. Никто не любит и хочется червяков поесть в саду назло папе и маме. Тогда пей Нюта таблетку эндорфин. Но врач мне сказала, что это мои фантазии, и нет таких таблеток. Это гормоны счастья сам организм вырабатывает. В момент наивысшего эмоционального подъема. Когда рисуешь — все гормоны счастья у тебя сами выпрыгивают из карманов и из ушей. А они еще и рожицы строят мне: серотонин, окситоцин, дофамин и эндорфин. Обязательно их нарисую и выставляю в галерее современного искусства. И стану знаменитым художником. Интересно это слово от термина «Худо»? Ну точно про меня. Худоба худо умной и худо кровной Нюты и худорукие художества ее худосочные. Это мой автопортрет. Я как ни будь себя нарисую и назову «ХУДО».
Дедушка и подружка Поля как сговорились – иди в Союз Художников секция юниоров и будут тебе персональные выставки. Сегодня я села перечитывать свой дневник и наткнулась на свой опус своей учительнице рисования Надежде Александровне. Неужели это я писала? Дело в том, что она дала нам задание изложить свои мысли по поводу Союза художников юниоров. Я не знаю, в чём заключается работа «Союза», знаю только, что обычно люди-«члены» (многочлены) сидят на выставкоме, устраивают выставки, включая самые солидные поездки экспозиций областных, всероссийских и международных. Знаю людей, которые там волею судьбы оказались. Скорее всего, вы и сами знаете, откуда у меня столь эмоциональное восприятие всех этих тем разговоров, но на случай если всё не так ясно со стороны, постараюсь быть краткой, но не знаю, получится ли быть последовательной. Моя мама архитектор. Пока я была в возрасте половинного недопонимания, знала, что мама довольно хорошо рисует, это всегда внушало мне чувство гордости и радости за всё наше семейство, но, к счастью, не знала каких трудов ей стоит всё это творчество. В возрасте семи или восьми лет где-то на горизонте нарисовалось более-менее сближение с мамой, а за одно и с её проблемами. Вот тут я и узнала, что существует такая вещь как «Союз». Сколько нервов. Раньше она всё пыталась вступить в «Союз архитекторов». Но с каждым разом как результат этих попыток я слышала лишь расклад характеристик каждого «члена», причём весьма неодобрительный и довольно-таки исчерпывающий. Пока я металась по школам, думала, что обязательно буду человеком творческой профессии. Когда оказалась в «одаренной» школе, мама мне сообщила, что никакой дороги, кроме художественного училища мне в жизни нет. Сначала я очень сопротивлялась, но потом решила – это мое. До момента поступления я рисовала детские рисунки. Мама меня тщетно пыталась заставить подготавливаться. То, что дают детям в художественных школах, у меня не было абсолютно. Наверное, сыграл страх подвести маму и самонадеянное «да неужели я и не смогу». Неизвестным чудом, прямо на экзамене до меня дошло, как необходимо строить предметы конструктивно. А когда я опоздала на собеседование, и мой куратор меня послал к директору забирать документы и уносить ноги подальше от училища «одаренных», дух противоречия решил, что я непременно должна остаться. В первой четверти «одаренных» и отмеченных каждый как мог, старался мне напомнить, что моя мама рисует замечательно, а я ни бельмеса, ни в чём не смыслю, и что меня сюда «запихала» мать. Конечно вы наверняка уже подумали, что действительно, такие подробности совершенно никаким образом не являются связанными с темой «вроде сочинения». Поступила я по доброй воле. Научилась рисовать сама, если можно сказать что научилась. Никогда не привлекала маму к вопросам своего обучения. Где-то на второй год «одаренной школы» я стала активно внедрять себя в художественную среду нашего района. Когда речь заходила о маме, а заходила она туда раза два, лица говорящих «членов» вдруг делались удивлёнными, заслышав о подвальной мастерской в нашем районе. Лучше бы эта подвальная мастерская и не подваливала к нам, так как из-за сырости хранимые акварели сгнили, а рисовать там никто не собирался. В конце концов, ради нас, детей, она устроилась на «нормальную» работу с детьми и теперь сходит с ума от бесконечных проектов спорткомплексов, размножающихся как клопы в диване. Я чувствую себя более чем виновато. Хотя бы попытаться там найти себе менее лицемерных людей. Я помню, как она таскалась с работами туда-сюда, когда ей специально не называли конкретных дат сдачи объекта, и когда она сидела и, обессилив от этого, плакала, придя, домой и говорила, что ее работа доконает. Писать это невозможно без слёз, как и думать об этом. Она устала. Если бы я имела на неё хоть какое-то серьёзное влияние я бы сказала: бросай нас, мы выживем, скорее спасай свои проекты. Я тоже, кажется, уже не могу выдерживать ее проектную нагрузку как архитектора. Серьёзно думается бросить живопись, но пока держусь так как не до конца излечилась. Это скорее безвыходность и желание реализовать те задумки, до которых сама ещё не доросла. Хорошо, что я себя вроде застраховала от полного онемения тем, что худо-бедно пытаюсь сплавлять свои мысли и чувства на бумагу. А самое страшное, что у меня отсутствует как чувство композиции, так и музыки стиха. Так что проклятый «Союз художников» со всеми его «членами» сейчас меня беспокоят сравнимо с самой безразличной вещью на свете. Я ненавижу, когда над моими самыми дорогими картинами жестоко издеваются, разглядывая их и критикуя. И вижу, что некоторые работы действительно слабы. И каждый раз заверяю их не выставлять на выставке ради галочки, ради того, чтобы участвовать, но разве им запретишь, если они грант получатели. Для меня это сравнимо с тем, если бы мне показали чучело родного человека. Вроде и есть он, а жизнь отсутствует. По поводу моего анти-творчества и упрёков меня в том, хочу сказать, что намеренна учиться ходить сама. Мне не нужны ходунки. Время ещё не настало вставать с коленок, прекращать ползать и пытаться делать шаги. В этом плане мои ноги слабы и не вынесут никаких подвижек, кроме движения вниз. У меня иной раз складывается впечатление, что Вы, ползущую меня, пытаетесь подгонять. При огромном уважении и любви к Вам, я всё же не люблю, когда меня пихают в спину. Осталось сказать словечки по поводу моего желания либо не желания жить и творить. Если мне Бог на душу положит любить до остервенения родные Конаковские просторы и весь Тверской люд, то я непременно оставлю свои труды и свои кости на этой земле. И, поверьте, коли я буду жить и творить здесь, мне будет абсолютно наплевать на всякие там «Союзы» и на их «членов». Ни в коем случае не подумайте это всё фамильярным, я, правда, стараюсь, как могу. Просто раньше я всё мысленно жалась к вам, пытаясь после какого-либо приватного разговора приобрести идею или понимание чего-то, что помогло бы мне реализовать себя. А теперь вот поняла, что это ни к чему меня не приведёт. Привыкла я, что ли, к слабеньким, но своим, мыслям, чувствам, представлениям. Я умываю руки и уношу отсюда ноги. От Союза Художников Юниоров. От настоящего счастья глохнешь, шалеешь, бродишь эдакой Алисой в зачарованном лесу с преглупым взглядом и смешным рыцарем на голубом коне, изрисованном горами Геленджика. Как бы это описать парой штрихов. У меня много картин, но Геленджика нет. Хотя он и мой город, в котором я проводила свое счастливое детство с папой, мамой и Асей. Надо по памяти нарисовать горы, рощи, дома и крыши Геленджика. Помню обрывки и клочки, картины и вспышки. Например, собирая в четыре утра чемодан, обнаруживаю свой мокрый новенький купальник в красивом мусорном ведре нашей летней квартиры. В нем запутались какие-то деньги.
Или, клочки воспоминаний, например. Мы выходим из папиной машины почти ночью, идем в бар придорожного отеля. Мама заказывает мне горячий чай, на меня из тумана выплывает дивной красоты фортепиано. Открываю крышку, на ощупь играю самое глупое, что приходит в голову, помню плохо, а играю еще хуже. Импровизирую, звуки фальшивые и совсем не те. Только два класса музыкальные прошла. Кое-как возвращаюсь в исходную тональность, быстро закрываю крышку, смущенно возвращаюсь к нашему столу. Мама одобрительно кивает. Это она меня забрала из музыкальной школы, когда я заболела. Подходят какие-то люди, спрашивают, что это было, и кто композитор. Я на голубом глазу уверяю, что это был полонез Огинского. И больше играть не в состоянии. Кажется, не верят. И правильно, как доходит позже, это была «К Элизе», хоть и в новом звучании. Слух то у меня есть. Нет времени заниматься, Ася за меня и за себя играет. Пока она во втором классе музыкальной школы и играет лучше меня.
***
У нас на Волге в Загорье есть три заветных места. Это наши тайники. Секретные места. Старая ферма – руины, забор кирпичный, старый клен на углу и развесистый каштан. Как бы на виду, но он таинственный, там даже колодец пожарный есть засыпанный. Здесь мы любим страшные истории рассказывать. И здесь взрослые иногда собираются, так как это перекресток, некогда людный, стал заросшей тропинкой для дачников и отдыхающих. Второе заветное место – «малинник у заброшки». Дом заброшенный, забор поваленный, а вокруг дома полно дикой малины. Когда-нибудь этот лакомый кусок земли кто-то купит. А пока эта «малина» наша. Нас тянет сюда как магнитом. Не только потому что малина, а еще потому, что мы рисуем в воображении картины, а кто здесь жил, а где они теперь. Никто даже старые деды не помнят кто здесь раньше жил. И глядя на пустые окна и выбитые двери удивляешься быстротечности времени. Мы любим фантазировать и представлять чужую жизнь в своем воображении. Нам кажется, что чужая жизнь во сто крат интересней и насыщенней, а своя собственная пресная, вялая и сухая как вобла на ветру, на Волге.
Третий тайник чердак нашего старого дома. Туда неудобно залезать. Но там есть пятачок метр на метр, на котором мы как раз все помещаемся и тусуемся. Особенно в летнюю грозу. Лаз наверх маленький, лестница прислонена далеко от лаза, так что надо цепляться руками, ноги повисают, потом одной ногой найти опору и второй ногой себя поднять на чердак. Так друг друга мы и заталкиваем в лаз на чердак старого дома. И пережидаем грозу. Кричим маме – Мам воды. Мам чипсы. Мам плед. Пока маме не надоест, и она перестает удовлетворять наши «хотелки» и фантазии. А фантазий у нас много. Особенно у Аси. Она самая маленькая и жмется между мной и Витей так чтоб не упасть в лаз. Один раз чуть не упала, но Дима среагировал быстро и схватил ее за руку. Там я и сочинила свое первое свидание. Очень уж хотелось всем рассказать и прочитать, но оставила при себе.
Первое Свидание обычное
Я шла на свидание с Дени, как на обычную встречу, чтобы получить книгу, которую он обещал подарить. Никакого волнения от встречи, никаких страхов по поводу того, как я выгляжу или, о чем мы будем говорить. Ничего подобного я не испытывала. Просто деловое свиданием поздним утром около двенадцати, между прочих дел в летний зной на даче. Воображаю картину своего второго и третьего свидания. Встречи, размышления, копание в себе, что же я хочу на самом деле? Как донести до него, сидящего рядом, что не просто я гирлс, вумен, а личность. Я не буду останавливаться на анализе опыта первого свидания. Сейчас это выглядит, как настройка инструмента перед настоящей игрой. Когда перебирают все струны, прислушиваясь к звучанию каждой. Я перебирала в уме десять вариантов своего первого свидания. И все они никчемные, комичные, дешевые, водевильные, базарные, «выпукло-вогнутые». Потом переставала воображать и пошла на первое свидание.
Место действия причал, набережная Волги. Густые деревья и густой камыш отделяют наш причал от любопытных глаз, только с лодки можно нас увидеть. Он начал удивлять меня с первого же мгновения. Уверенно подошел, не раздумывая. Поцелуйчик в щечку, как давно знакомого человека. И, потом, после недолгого, сумбурного общения, он прочел мои мысли. Сканировал меня. Что-то произошло в то мгновение, когда он меня обнял за талию. Я бы согласилась и на более страстные прикосновения, но его что-то удерживало. Я еще не знала, что у него строгое пуританское католическое воспитание с немецким укладом жизни. Свидание было коротким. Минут двадцать. Но потом последовала смс-атака, которая заставила меня по-другому взглянуть на него, на себя и на нас вместе. Я узнавала его по его сообщениям. И продолжала удивляться глубине его души, полету мысли, стремительности развивающихся отношений двух ищущих и жаждущих людей. Меня не покидает мысль о том, что этот Дени, раскрываясь перед девушкой, дает ей право на выбор. Он умеет любить. Он хочет любить. Он готов научить меня любить. Он, как водопад бурлящий, могучий, искрящийся, обрушивается на меня со всей своей силой, потому что не может иначе, не умеет по-другому. Заставляя восхищаться силе, радоваться чистоте. Готова ли я поверить? Хочешь ли впустить в свою душу любовь?
Я сделала свой выбор. Потому, что сама стремилась к этому, готовилась, искала. Заглядывала в чужие окна с красной крышей. И полилась музыка, зазвучал инструмент, имя которого – душа. Душа поет, потому что к ее струнам прикасается маэстро. Каждым своим словом, каждым движением. «Это только начало» – говоришь ты мне. «Но это будет не легкий путь» — предупреждаешь. Я размышляю над тем, как сделать этот путь вместе радостным, чтобы пройти как можно дальше, открывая в себе все новые и новые дверцы, возможности, резервуары. Ведь каждая встреча с любимым человеком, событием, местом для меня ни что иное, как ключик к моей неизведанной кладовой, открывая которую этим ключом, я достаю оттуда новые мысли, эмоции, знания. Что я открыла нового в себе? Что пытаюсь понять? Собой заполнив время и пространство, себя оставил ты во мне. Какое счастье, что ты появился в моей жизни. Теперь обращение «любимый», обрело плоть. Что я знаю о человеке, которому собираюсь довериться полностью без ограничений и табу? Достаточно, чтобы влюбиться и невообразимо мало, чтобы поверить ему. Что он знает обо мне, кроме моих мыслей, которые я ему доверяю? А, может быть и не надо ничего знать. Строить свои отношения по-своему, по-новому. Новое неведомое состояние полета как во сне. Но я живу и летаю. Душа летит над лесом, над Волгой. Порхает как ласточка. Напишу диалог влюбленных в космосе. Она его любит, но он сухарь и как бы она ему нравится, но он практик и логист, а она мечтатель. Симпатия есть, но близости нет. Признание в любви на околоземной орбите. А что? Надо продумать диалог до мелочей. Как такое название? Любовь на орбите. Орбита любви. Орбитальная любовь. Как-то плоско и банально. Но думать надо.
Сегодня мы были вместе. «Милый, любимый, единственный, заполнивший все во мне. Я не чувствую своих границ. Где заканчиваюсь я. И где начинаешься ты». Мне хотелось целовать тебя и целовать, но я боялась тебя. И себя. И еще я поняла, что мы не живем в настоящем, мы находимся либо в будущем, либо в прошлом времени. Мы побывали в Африке. Ты уже вернулся с Мадагаскара. Сегодня мы были вместе. Где же настоящее? Как его мало. Одно мгновение, которое может превратиться в вечность. Если научиться дорожить им и тем, что имеешь в это мгновение. Зачем ты забрал у меня мой дом с красной крышей? Ты уйдешь в ад. А я уже давно в адском пламени.
Первое свидание неминуемое
Мы катались на SUP Board, а Сергей — старший такой затейник, что решил вдоль берега наперегонки гонятся с ветром, и чтоб мы гребли быстрее руками что есть силы. Мы и старались, даже самая младшая Ася гребла руками изо всех сил. Кто бывал на Волге не смог не заметить, как быстро меняются пейзажи в зависимости от времени дня и погоды. Как на картинах Рериха. То облака розовые, то они фиолетовые, рябь на воде может быть и синей, и зеленой. А луга, луга вдруг становятся золотыми, камыши то белые, то, зеленые, то высохшие. Я же художник и все примечаю. Но ни я, никто из нас и не заметили, как внезапно из-за камышей выскочила «золотая яхта», так мы ее прозвали, когда лоб в лоб с ней столкнулись. SUP Board легко выдерживал нас четверых, даже Вовка и Даша к нам часто присоединялись в купании и кувыркании, и мы были уверены в своем Сап борте, как самом надежном спасательном средстве. Но когда мы на полной скорости врезались в «золотую яхту» все оказались за бортом, кроме Сергея, который вовремя схватился за веревки по бокам Сап борта. Я увидела тень, прыгающую в воду с золотой яхты и через секунду чьи-то крепкие руки, усадили меня на мягкое сидение яхты. Дима, Сергей, Ася уже были на яхте.
Я трусливая оказалась, и вся дрожала от испуга. Коренастый сверстник с черными кудрями укрыл меня пледом и усадил под зонтиком. Теперь немного успокоившись, я разглядывала это чудо произведение искусства. У нас много яхт побывало в Загорье, и нас ничем не удивить. Соседи у нас знатные, богатые, крупные бизнесмены. Мы со всеми дружим, они с нами дружат, и мы часто катаемся на их яхтах. Но эта яхта вся в золоте и латуни. Поручни, молдинги, штурвал, навигационные приборы все блестит на солнце. Сергей сразу стал изучать навигационные приборы и знакомиться с хозяевами яхты. Алик хозяин яхты и его сын Дени похожи как два брата, клон и копия, только Дени пониже, а Алик повыше. Но через какое-то время они выровняются, подумала я. Пока Сергей изучал навигационные приборы, а он спец по навигации, мы начали болтать с Дени. О том, о сем.
— Я раньше вас здесь не видела, и яхту не видела.
— Мы первый год здесь отдыхаем.
— Откуда ты?
— Из Африки.
— Откуда, откуда?
— Никто не верит, но мы в этом году окончательно решили перебраться на Волгу. Ты не представляешь, как тяжело на солнце жить и дышать.
— И что там в Африке ты делал?
— Я ничего не делал, а вот мой папа делал. Нефтяные скважины бурил. Геологоразведчик.
— Ты тоже будешь разведчиком?
— Давай ты будешь моим гидом в этих местах. Ты же из местных. А я первый день здесь. Рассказывай и показывай нам.
— Это Сергей у нас спец. Он знает все точки координат на карте. Они склонились над навигационной картой, и Сергей быстро определил точку куда они направлялись.
Оказалось, что это в заливе в трех километрах от нашего причала, но учитывая, что здесь пять заводей, одна переходящая в другую, они заплутали и выскочили на нас из-за поворота камышового.
— Если привезете нас обратно, мы с вами прокатимся.
На том и договорились. Теперь я ближе рассмотрела Дени. Веселый, непринужденный, мой сверстник
— Ты в каком классе?
— У нас в Африке другие классы. Если по русской системе и шкале, то я девятиклассник.
— И чему вас там учили в Африке?
— А, как и везде в пансионе русской миссии. Всему по не многу.
— Вот я художник. У меня есть профессия
— У меня тоже есть профессия. Я спортсмен. И немного коммерсант.
Как мне потом рассказывал Дима. Все было не так. Он говорит, что я была смущенная и у меня руки дрожали. Что я никак не могла согреться, и молчала. И пила горячий чай из термоса, хотя светило солнце. А Дени рассказывал о нашей первой встрече совсем волшебную сказку. Что они с папой утром немного повздорили из-за ерунды и вышли на Волгу молча в недопонимании локации и в недопонимании друг друга. И когда они с нами столкнулись я для Дени явилась как русалка с длинными волосами, а Сергей, Дима и Ася как мои сопровождающие и свита из подводного царства. Ася совсем небылицы дома рассказывала, когда мы возбужденные ватагой пришли в дом.
— А мы катались на золотой яхте. Там принц и король нас встретили и угощали нас. Мы такие счастливые. Мы еще покатаемся. Они нас приглашали.
— Сколько раз вам говорить, не садитесь в чужую лодку -, сказал сердито мой папа.
— С нами Сергей. Он же взрослый. И одиннадцатиклассник.
— А Дени такой смелый, быстрый. Нюту нашу спасал и вытаскивал из воды.
— А где ваш Сап? Не поломали его?
— Цел и невредим.
— В следующий раз предупреждайте, а то мы два раза вас искали на причале.
— Почему-то никто не взял с собой мобильник в этот раз.
— А название яхты то вы запомнили?
И тут все начали вспоминать что за надпись на борту была. Точно на английском языке и точно очень короткая.
Hope. Hore. Noah. Да. Точно. Ной. А почему Ной? Начали «гуглить» и искать.
Ной был человек праведный и непорочный в роде своем; Ной ходил пред Богом.
От сильных эмоций я завалилась спать раньше времени. И снилось мне. Я заглянула в чужое окно. Чуть-чуть. Только краешком глаза. Женщина, девочка, мужчина, кошка. Другое окно. Я порхала от окна к окну и кого-то выискивала глазами. Занавески, оконные пролеты, стекло, портьеры, шторы, карнизы, тюли, драпировки, кисти. Только мне не это надо. Мне лицо нужно. Его лицо. И вдруг я вижу его лицо. Это Дени. Не знаю почему я так обрадовалась, но он показался мне спасительным ангелом в окошке. Он появился в очередном сто пятьдесят втором окне, две тысячи двадцать пятого года в тайном уголке моего замирающего сердца.
Я боялась шелохнуться, чтоб не испугать его. Мы танцевали в огромном зале с большими окнами и зелеными портьерами. Мы шли по фарватеру на яхте Ной, ветер развевал мои распущенные волосы, я чувствовала, что полет идет выше красных крыш, выше облаков, мы улетаем в стратосферу. Но на чем? Не могу вспомнить на чем летели в космос. Пыталась вспомнить каждое слово Дени, но как-то не очень получалось вспомнить слова, но лицо и улыбка были как наяву.
Сергей пробил в интернете яхту Ной. Нашел исходные данные по вместимости, скороходности, мощности, и имя владельца нашел. Алик Миллер, миллиардер, владелец недвижимости «Загорье» Тверского района, Юрьево-Девичьего муниципалитета, Яхт клуб и СПА-Отель НОЙ.
— Получается это он хозяин строительства коммерческого жилья, СПА-Отеля и Яхт Клуба?
— Получается да.
— И получается так, что это он строит дорогу через наш дом?
— Да бульдозеры уже расчищают рощу от деревьев.
— И наш дом стоит на его дороге?
— Ну, дорогу можно пустить и ближе к лесу, там много места.
— Но у них есть генеральный план.
Больничное
Водопроводные краны производили впечатление елочных игрушек – сверкающие, но ревущие. Один заливался трелью соловья, другой мычал коровой, а откуда-то с кухни завывал как дымоход во время вьюги. В ванной кран почему-то не закрывался – сколько его не крути. Но приходила женщина в белом халате и ловко его закрывала. В столовой самым почитаемым алтарем стояли стопки тарелок, сложенных до самого потолка. Казалось, вот-вот они упадут. Но опять приходила женщина в белом и в ее руках они наполнялись ароматной пшенкой и манкой с маслом. Самая желанная женщина-врач приходила после пшенки. Те женщины в белом со мной не разговаривали, а эта разговаривала, гладила по голове и улыбалась. И аромат от нее был сладким-сладким. Даже лучше, чем мед и цветущая яблоня в нашем саду. Как потом я узнала — это аромат каштана. Тогда этот запах кружил голову. В этот раз она меня не погладила и сказала, что я плохая девочка, потому что делаю глупости.
— Я убегу отсюда.
— Куда ты убежишь, у тебя гланды и температура?
Так я узнала, что у меня гланды.
План побега выстроился быстро. Сначала представила, что меня разыскивает милиция с собаками, потом пожарные, затем все женщины бегут в белом толпой за мной и кричат: «Лови ее, держи». Мне стало страшно. И грустно. Хотелось на Волгу. К Димке Сереже, Асе. Это из-за Волги у меня гланды. Нахлынули воспоминания.
Сначала старшие братья со мной катались с горки на колясках и самокатах. Ну, мне как младшей досталась рухлядь с двумя восьмерками, без спиц и без доски на раме. Едет только прямо и дребезжит как телега или таратайка. В гомоне и визгах, суматохе и возне я вдруг остановилась и увидела небо. Я и раньше его видела. Но оно вдруг опустилось и подмигнуло мне. Оно открылось и позвало меня в теплые объятия. Дыхание остановилось. Смотрю на Волгу, на облака, на небо. Подкатил комок к сердцу горячий, с глаз скатилась слеза от любви к небу. Запахло каштаном. Я рыдала от любви к небу. Подбежали старшие братья.
— Ты чего ревешь? Ударилась? Где болит?
Они не знали, что я увидела открытое небо. Ах, это небо. Оно поманило меня ввысь, за облака, где нет страха, где только счастье и покой. И так мне стало скучно с ними, что я ушла бродить по речке в поисках черепков и фарфоровых чашек. Вода теплая и щекочет лодыжки. Волга разлилась и пролилась во все закоулки, щели, балки, низины, затоки, протоки и бухточки. Остались пригорки и поляны окруженные грязно серой водой. В конце мая разлив реки случается почти каждый год, в этот год солнце прогрело воду в низинных местах так сильно, что от воды исходил пар. Разогретая трава, земля и я разогретая плескалась в этом горячем супе из травы, песка, мальков, щепок. Разогретая вода проникала во все щели и пальцам я ловила мелкую рыбешку, она тоже заплывала в эти горячие низинные ванны Волжских заток.
Иду вверх по песчаной отмели, так чтоб всех видеть. Вдали замечаю, идут по песчаной косе Дима и новенький незнакомец. Все же знают, что после сильных волн или паводка надо идти на речку. Можно по десять раз ходить по одному и тому же месту и всегда что-то найдешь. Притворяюсь, что их не вижу и глазам своим не верю: нашла целехонькую фарфоровую статуэтку-солонку, раскрашенную под матрешку. Тайком кладу за пазуху иду дальше. Осталось 20 шагов до них. Они держат в руках цветные камешки, черепки и им тоже не терпится показать свои находки. Цель одна – похвастаться. Инстинктивно делаю совсем не то, что хотела сделать. Незаметно кладу им под ноги свою солонку-матрешку, пока они мне показывает свои черепки. Новенький хвастается своими стеклянными отполированными осколками, поворачивает глаза ко мне. Я смотрю ему в глаза и под ноги. Глаза и ноги. В светлой воде блестит солонка-матрешка. Наклоняюсь. Его локоны прямо скользят по моей щеке. Он тоже наклоняется. Наши головы соприкасаются. От него аромат цветущего каштана. Сердце мое выпрыгивает из груди. Руки наши одновременно соприкасаются с солонкой.
— Это я нашла.
— Я первый ее увидел.
— Нет. Она моя.
Я его толкнула, и он упал в Волгу на отмель. Солонка зажата в моей ладони.
— Ты. Ты. Хулиган. Все. Я с тобой больше не дружу. — В моих глазах испуг и обида. Я ушла сушить юбочку, и простудилась. Теперь вот гланды. В больничной палате мечтаю о побеге. Пойду на Волгу и найду не только солонку, а целую пиалу. У нас дома такой пиалы нет. Но вот у тети Кристины есть – рельефная, старинная с картинками.
Побег был намечен на прогулке. После осмотра врачей нас вывели в каштановый сад погулять. Цвели каштаны и клонили ко сну. Мы все полосатые, заметные, в тапочках. Жара и зной каштановый притупили бдительность женщин в белых халатах и сторожа, который охранял главные ворота. Было слышно, как водитель молоковоза ему крикнул.
— Дед, ты не закрывай. Я сейчас буду выезжать, только накладные заберу.
Сторож махнул рукой и ушел в свою будку. Женщина в белом задремала на лавочке, полосатые пижамы разбрелись по цветущему каштановому саду. Я тихо вдоль забора подобралась к открытым воротам, заглянула в окошко будки – сторож дремал. Выскочила за ворота и замерла. А дальше куда? Вправо, или влево? Я же здесь в первый раз. Это братья мои здесь были. И бежали. Но они не указали дорогу. Начала вспоминать. Вспомнила. Я же небо полюбила. Оно теперь мое. Посмотрела на солнце и на деревья. Они справа. А тогда были слева. Значит, домой – налево. Пошла налево. Опять развилка. Люди на меня поглядывают, пальцем показывают. Вон милиционер прошел по другой дороге. Никто за мной не гонится, не кричит: «Держи ее, лови ее!». Только как-то удивленно на меня смотрят. И тут только до меня дошло, что я в полосатой пижаме и в тапочках. Мне стало стыдно за свою пижаму. Значит, не все я продумала до мелочей. Но я герой. Сбежала, как и старший брат Сергей сбежал. Я воображала, как старшие братья будут гордиться мной, а мама даст целую пачку халвы за мой поступок. Но дорога опять разделялась, как рогатка. И я пошла не левее, а правее. Дорога была совсем незнакомая. Подняла глаза к небу. На небе кучились облака, и оно мне не помогло. Подул ветер и стало страшно. Небо от меня отвернулось, и я заплакала. Мне шел пятый год. Плакала я не долго. Мимо шел двоюродный брат Андрей — старше меня на пять лет, он меня отвел домой. А дома мама сказала, что никогда не отдаст меня больше в больницу. Запах каштана я сохранила на всю жизнь. Мое детство пахнет каштаном. Ах эти ароматы. Они меня сводят с ума. Бывает, раз — амбре и пошли воспоминания. Дует ветер – новые воспоминания от запахов сирени, каштана, черемухи. У Аси аллергия на цветы, а у меня нет аллергии, у меня полная зависимость от запахов. Я их ищу, их преследую. Изучаю и даже записываю. Мое обоняние (чуть не написала обаяние) может различить самые невероятные оттенки. Запах известки мня возбуждает, и я ищу известку, чтоб закрыть глаза и вдохнуть ее аромат. Амбрэ капель клея на вишне в мае июне меня сводит с ума. Почки каштана в начале мая растираю пальцами и нюхаю до изнеможения носа. Легко с закрытыми глазами по запаху знаю какую мама кашу варит на плите. По запаху. Немытое тело один день мне кажется смердящим как помойка. Хорошо мама не увлекается никакими духами. Что папа ей купит на женский день, тем и пользуется. А пользуется она всегда Живанши, потому что папа любит Живанши. А мне нравится запах чистого тела. Помоешься под душем под обильной струей воды, вытрешься, и от тела исходит пряной аромат чистой кожи. Я люблю разглядывать себя в зеркале во весь рост после ванны. Но не долго, а то холодно. Мне иногда и летом бывает холодно, потому что папа говорит, что я худая и «выпукло-вогнутая». И все у меня торчит: ключицы, плечи, уши, коленки, локти, лопатки. И даже затылок торчит. У других девочек не торчит. А у меня все торчит как оглобли. Интересно посмотреть на эти оглобли. Оглобли в словаре. Оглобля — это палка, дрына, бревно. Обидно, когда тебя так называют. Перестану общаться с теми, кто меня хоть раз так назовет или подумает так.
Первое свидание случайное
То была случайная первая встреча на Сапе и яхте. А я шла не на встречу. Я шла на первое в своей жизни свидание. Как «выпукло-вогнутая» я долго стояла перед зеркалом и прятала свои оглобли. Верх, вниз, назад-вперед. Они все равно торчат. Пытаюсь сделать умную гримасу на лице этакой интеллигентной и образованной – получается рожа и маска. Расчесываю волосы, они наэлектризовываются и лезут на плечи, в уши, рот. Пытаюсь заплести косу с заколкой для волос. Заколки какие-то дешевые стразы с бусами детскими. Мне нужно что-то значимое и эмоциональное. А что я ему скажу? Какие слова подберу. Ничего в голову не лезет. Решила выучить наизусть некоторые прилагательные на тот случай если комок подкатит к горлу, когда он будет меня целовать. И я оцепенею и не смогу ничего сказать, и он подумает, что я дура набитая и ничего не умею говорить. Поэтому учу наизусть.
Актуальный парень и изумительный Дени. Не правда ли, чудесная погода. У тебя шикарная яхта и отменный вкус. Ты блестяще, ярко и изящно прыгнул в воду спасать меня. Меня переполняют невероятные эмоции. Твой папа интеллигентный и импозантный и мама исключительная и изящная. Я и не знала, что ты первоклассный спортсмен. Я слегка обалдела и пьяна от счастья. И я настроена оптимистично. Мы все в восторге от блеска и шика золотого Ноя. Витя сказал, что начнет копить себе на золотую яхту. Это так волнительно снова пережить чудо спасения, когда твои цепкие мускулистые руки вырвали меня из пучины воды. У тебя восхитительные родители, и ты такой галантный. Твой геройский поступок меня вдохновляет. Ты привык к славе и к наградам. Гусарский поступок и тебя ожидает грандиозная слава. От меня тебе награда – первый поцелуй.
Что за бред, Нюта. Это ты будешь говорить? Очнись, спустись на землю. Так говорят сумасшедшие и психи из Кащенко. А ты нормальная. Подбери другие слова, другие интонации. Ну, например. Пригласи его на Рождество и на Новый год. Это как-то более по-человечески, не по-шизофренически. Чарующая сказка, романтично, соблазнительно, страстно. Тьфу. Нюта. Негоже тебе перед зеркалом кривляться и учить дурацкую роль придурочной влюбленной по уши. Веди себя достойно. Будь недотрогой. Парни любят недотрог. Помни. Чем меньше парней мы любим, тем больше нравимся мы им. Вон посмотри на Полину. Ничего не делает, дурацкие роли и слова слащавые, прыщавые не учит, а парни с параллельного класса сохнут по ней. Записки ей пишут. И ты веди себя принцессой. Ну, в крайнем случае поговоришь с ним о живописи, он обалдеет от твоих знаний. Или расспроси его о яхте. Что ни будь придумай попроще. Так чтоб он к тебе потянулся, доверился. А то. Актуальный парень и изумительный Дени. Бред только не неси Нюта.
Рецензии и комментарии 1