Прораб Рая. Часть 2 Маскарад. Земля не заплёванная

Глава 1. Заоблачные страсти.
Ваше святейшество! Соблаговолите удостоить взглядом первую нашу резолюцию, я тут кое-что намарал, думаю не худший вариант, если мы хотим сохранить, собственно, монархию. Заметь, Федя, монархию для всех, и анархию для нас, так сказать, высшего синода или, скажем, магистрата. Мы, положим, знаем с тобой историю, плохо ли – хорошо ли, государства Россейского, но её ли нам надо брать в пример? Да ты и сам понимаешь, что застраивал ты этот уголок Земли открытой методами, скажем, телепатически – рабовладельческими, и хоть наши сограждане восхищаются сейчас грандиозностью замков Феодории, и в частности, поющим дворцом, признай, что сами впрячься в упряжку твоих колдовских волн и вкалывать, яко быки, они не захотят…
— Я совсем не собираюсь делать рабовладельческий строй здесь…
— Согласись, кто-то должен поддерживать красоту сих сооружений, да и новые твои помыслы, наверняка поведут за собой и новое строительство. Так я о том, что они… не захотят, – им надо немного помочь… впрячься, и вообще во всём должна чувствоваться сильная рука!
— Я думал о высшем братстве избранных! Здесь будут творить неизвестные, но великие художники, артисты, музыканты, поэты и певцы…
— Послушай, тех коров, свиней и прочую живность, что прихватил ты на земле оставленной, ты будешь доить, кормить, и выращивать сам? Ты, как будто бы говорил, что ты из деревни и бабка у тебя благородных кровей, и может, хочешь, уподобиться Льву Толстому…
— Я не люблю когда меня сравнивают с великими…
— Ты велик, Федя! Ты – гений! Но в другом!..
— Не помню, когда я тебе успел наговорить всего, но так оно и есть, что из деревни, и бабка моя была чистых кровей дворянка…
— Да-да, у тебя голубая кровь, я помню, ты что-то такое говорил в пивнушке, где мы с тобой познакомились…
— Не будем об этом.
— Но Федя, вот именно! Я знаю, чего тебе надо… Ты, как всякое живое существо, хочешь быть окружён заботой, лаской, вниманием, почётом, уважением – и говоришь о каком-то святом братстве! Ты думаешь, что все будут молиться на тебя там за то, что ты из одного небытия перенёс их в другое? Хорошо, предположим, будут молиться… но ты не будешь жив их одними молитвами… как всякий смертный ты жаждал признания себя, но если даже тебе памятник поставят при жизни, он тебя не согреет и не накормит! Ты хочешь быть окружён красивыми созданиями…
— Не говори о красивых созданиях! Я был ими окружён и без вас, но они были химерой, некие эфирные существа – я расщепил их…
— Да-да, я помню, ты что-то такое говорил, но теперь ты будешь окружён теплокровными существами, женщинами, братец ты мой! И любая будет желать воссоединения!..
— Эко ты загнул!..
— В людях необходимо поддерживать веру, хотя бы если брать в пример меня, я всегда занимался тем, что разрушал её! Впрочем, у меня несколько своё понятие о чести, и сейчас разговор не об этом. Если говорить обо мне, то возможно, я просто не встретил пока женщины, которая могла бы меня удержать; или правильнее сказать, которая могла бы меня терпеть! Все женщины уходят от меня сами! И удержать их, в сущности, не могу я! Но я отвлёкся. Федя, нам нужна система организованная и мобильная! Слушай, ты – падишах. Я – султан. Мы можем иметь сколько угодно, жён…
— Ты помешан на этом!
-Ну-ну… посмотрим, как ты будешь со своим братством! Каждый будет заниматься собой, а до тебя, старого дурака, никому не будет никакого дела!
В лучшем случае, ты отыщешь себе на пару старую калошу и будешь рисовать её голозадую и гологрудую с её грыжами и синюшностями. Старый ты, осёл!
— Это ты мне говоришь? А вот так ты не хочешь? – в глазах Грифа засветился злобный огонёк. Он слегка нажал на пружинку, одетой на руку конструкции, и Дон Март, повинуясь командам непонятного пульсара, быстро растянулся на земле, и тут же вскочил и вытянулся в струнку. Гриф же одними губами повторял: «Лечь – встать, лечь – встать!» И Дон Март с невероятной скоростью послушно исполнял тихие команды. Глаза его при этом были с блюдце величиной.
— Ты хочешь довести меня до припадка! – заорал, опамятовшись он…
Команды тут же прекратились.
— Вот и ладненько, хоть так, но по крайней мере, мы выяснили, что в случае нужды, этот приём придётся применить – вот твоё братство, сам понимаешь, что и требовалось доказать!
Федя Гриф упал на колени и тихонько постанывал, закрыв голову руками, покачивался из стороны в сторону.
— Да, ты прав, я старый осёл… — плакал он, – я дурак, я ничего не могу, я никого не могу сделать счастливым, и меня тоже никто… не может…
— Я сделаю тебя счастливым! А и дал бы я тебе сейчас по шее, плакса – вакса… Беда наша, и жить боимся, и помереть боимся, грешить надо весело!.. Имей наглость жить, Федя, коль угораздило тебя родиться! Так, значит, ты меня коронуешь, засултанишь, как бы сказать, — возведёшь в султаны, — и я тебе обещаю, заживём, как в малине! Я сам от твоего имени оглашу это! Верни на базу!- Дон Март отобрал резолюцию назад. – Мари поправит, чтобы поумнее выглядело! Она знает, как всё это правильно обозвать! У неё с историей что-то там не срослось, но, как говорится, роман состоялся!
— Я требую, — сказал Федя плаксивым тоном, — чтобы в магистрат входил Рома из белой церкви.
— Ро-ма? Ро-ма!.. Достал тебя Рома… Хорошо. Можешь даже сделать его своим тайным советником, но как раз Рома один из немногих, кто умеет обращаться и со скотиной, и с землёй! А вот другие в этом вообще ничего не петрят!
— Такие как он, а не ты должны быть окружены женщинами! – в сердцах выкрикнул Федя.
— Да? Ну, конечно, пай-мальчик, пусть пользуется теми же правами, что и мы, скорее всего, они ему не потребуются, полигамия ни в его вкусе, но чем чёрт не шутит!..
— И я хочу, чтобы в магистрат входила… — Гриф тяжело вздохнул, — Лена Кукушкина…
— А это что за птица? Впрочем, как угодно! Я даже шутить не буду! Я знаю, достать до любого тебе не составит труда! Она тоже будет иметь кучу мужей?
— Столько, сколько ей надо…
— Неужели, ей столько надо? Интересная птичка!..
— Хватит.
— Ку-ку! Ку-ку! Все они мои!
— Я сказал, хватит… — в голосе Феди было больше мучения и боли, чем приказа.
— Сдаётся мне, что здесь даже пахнет романтикой? Изволь! Я даже доволен, что ты… впрочем, молчу. Можешь сделать её наимудрейшей магистрессой, Богиней, покровительницей искусства и наук! Как это я красиво придумал! И слушай, что я тебе дальше скажу, воины, как таковые, нам не потребуются, но порядок некий создать не мешает, хоть бы и для солидности. Вместо телохранителей,- которые при таком небольшом количестве населения, направленном, я бы сказал, на выживание в странных условиях Рая, построенного великим грешником, — будут душехранители! То есть, свой человек для души! Захотел – разбудил, поговорил, душу отвёл! Или наоборот, надоел — так спать отправил! И нужны нам ещё будут доглядчики за батраками – дураками, и волеисполнители! Не морщись, словно кислятины объелся! Поясняю, значит: батрак, работник и вообще смерд! Усёк? Что молчишь, я сам ни черта не знаю до конца, но чтобы содержать группу сумасшедших, сбежавших на тот свет, не вороти нос, надо, согласись, в первую голову, знать, чем они дышат; понимаешь ли ты это или нет, но завёл хозяйство, так его кто-то же должен вести… не ты же и не я… а кто-то должен приглядывать за общим, так сказать, настроением, ты же не будешь всегда за их спинами стоять!
— А если оставить всё как есть на земле? Навряд ли, мы придумаем что-то лучшее…
— Смотря, кому лучшее! Ты на земле кто? Ничтожество, Федя! Ты, извини меня, говно благородных кровей, и я такое же, только без кровей. А здесь я буду господином! А ты вообще Богом! Ну, осчастливь кого!.. Дай ему хозяйский чин и заведение – что там, церковь, аптеку, клинику, лавку, трактир, театр… и они поддержут тебя и без твоей жуткой машины принуждения! И кучка людей будет содержать хозяйство, плодами которого будут жить все, не всегда же черпать пищу у старой родительницы – земли покинутой! Будут они сыты и одеты, будут иметь свой дом! Чего ещё надо? Возьми Мари, она будет с удовольствием вести хозяйство без всякого принуждения, стоит только найти ей мужа! Я, Федя, сам всё устрою! Ты только молчи и соглашайся! Но за первый бал всё-таки платить будет старая матушка – кормилица!
Итак, для первого бала нам необходим богатый стол, четыре трона в большом зале, — учитывая твои милые желания, — и один стул, а также сундук с костюмами, хорошо бы и из театрального реквизита театров – Большого, балетных, ну и заграничных – там для зрелищ больших денег не жалеют, — короче, тряпьё! Согласись, положение обязывает одеваться нам несколько отличительнее других…
А в малом, соседнем зале, неплохо бы оборудовать богатую гостиную, чтобы сразу стало ясно, кто есть кто… Швейцара подыскать… кстати, чтобы смягчить впечатление, можно исполнить для каждого его желание. Не думаю, что они будут грандиозными, и для, тебя, Федя, труда не станет. У меня всё. Подготовь всё как следует. А дальше дело за мной. Разрешите откланяться.
Дон Март отошёл к окну покурить и тут же вернулся.
— Нет, меня положительно убивают твои горы и этот кошмарный висячий мост! Федя, я боюсь высоты! Ты совершенно не заботишься о моём самочувствии, а без меня ты, прошу «пардонить», ничего не сможешь! Да ещё в ушах этот звон! И как же далеко он разносится в этих горах. Я думаю, если бы не эти дурацкие водопады – его бы было слышно даже внизу! Так – так, что-то он прекратился. Наверное, экскурсия возвращается. Чем будем встречать?
— Как легко ты это всё разбросал: батраки, хозяева, подглядчики, подрядчики… Я себе не так мыслил Великое Братство!
— Красивые слова, Федя, великий архитектор, не будь идеалистом, это утопия, я буду прорабом Рая, и каждый в нём будет на своём месте со своим разным счастьем! Ну, что ты хотел бы всех уровнять? Человек, Федя, от рождения не равен в своих возможностях с другими «гомосапиенс». И вся история земли оставленной подтверждает, что братство и равенство – красивая сказка для детей, рассказанная на ночь, чтобы спокойнее спалось им в колыбели, и чтобы послушнее они были! Ни один строй не устранит разницы между физическим и умственным трудом. А это огромное неравенство!
— А как же гармония? Немного тут, немного там.
— Ах, Федя, ведь ты же и сам знаешь, что хорошо сложенный и во всём красивый человек – редкость! Во всём гармоничный – небывальщина, не зря в твоих работах превалируют толстые карлицы и высушенные экземпляры, хоть под стекло клади! Уже то, что у меня, скажем, эпилепсия, а у тебя, скажем, геморрой, говорит не в пользу равенства. А скажем, почечник будет завидовать тому, кому не нужно сидеть на постной диете, кто может сколько угодно перегонять на мочу рассолы, и обжираться любыми острыми приправами! Так что, даже в этом, одному – каша, а другому – молоко сгущённое! Ах, Федя, Федя, съел медведя! Кушай, пока можешь! Слушай пока я в духах! Если ты, скажем, рылом не вышел, так всю жизнь будешь со своей визитной карточкой в очередях торчать. А другому в Голливуд двери открыты, только за то, что морда словно мёдом помазана, ромашкою светится! Ты вот, Федя,- голубая кровь, а я – хрен кто знает, хотя тоже, скажу, не на помойке найден! А ведь кто и там приживается! Как же ему?.. ах, это я всё по малости, Федя! Одному голова дана, что Дом Советов, а другому – кочерыжка капустная! Как же их уравнять, Федечка, мозги в граммах не взвесишь, разве что свиные! Подарить идею можно! Да дураку на неё ведь и нет нужды!
— Важна душа, наверное. Мне бы здесь поселиться с одной девушкой… вот что – как надо…
— Долго бы вы не протянули в одиночестве…
— Чтобы тут вот было! – Федя потёр грудь.
— О душах ли ты думал, когда расщеплял свои эфирные галлюцинации? Может, они тоже жить хотели!
— Они в упрёк мне были! И ты мне это в упрёк говоришь!
— А те несчастные души, которые ты терзал по ночам непомерной работой?
— Не надо… не надо… ведь это я для святого дела…
— Какого же святого, эгоист несчастный – это для того, чтобы поселиться здесь вдвоём с интересной птичкой и прокуковать всю оставшуюся жизнь?
— Но я ведь…
— О братстве?.. тогда его надо кормить! Или ты хочешь вечно жить паразитом? Здесь хламить будем, потом перенесём всю нашу грязь на Землю оставленную, а с неё сюда – пищу для Богов! Экий ты бартер придумал! В общем и целом, Федя, ты сам себя и разоблачил, а фиговый лист братства оставь какой-нибудь девице стыдливой, которой хочется да мама не разрешает! Все мы сёстры – братья, а каждый хочет для себя! В юности ранней ещё сколько-нибудь в дружбу верят, а уж как женятся или замуж прыгнут, тут и конец твоему братству, да после этого вообще никаких отношений поддерживать не дают или с таким скрипом, что сам передумаешь, и от старых друзей открестишься, уж о женском поле я и говорить-то не хочу, потому как, если ты дружишь с женщиной – значит, ты с ней спишь! И попробуй им всем докажи обратное! Хотя можно удовольствие получать просто от «общения, что высшая роскошь человечества», а? Ведь самая дешёвая «роскошь» по нынешним ценам, так нет же – такую цену разговорами вздыбят, что неплатёжеспособным себя чувствуешь! Для тебя-то это, может, как с гуся вода, а дамочку-то, непременно, на половине пути и потеряешь, потому что у них уже такие понятия выработались, раз с тобой приходят поговорить, как с человеком интересным, так непременно и жениться должны, не отходя от кассы. Оно, конечно, не плохо, а наоборот, распрекрасно, если от умных разговоров да к приятным ощущениям на двоих дело продвинется, значит, люди и духовно близки, и физически соответствуют, ну уж и пусть дальше решают, как им быть, также ли им хорош, как было, ведь можно оставить и как есть! Так у нас – пришёл на порог – женись, а разговоры потом, да и вовсе они не надобны! А где же роскошь общения, спрашивается, впрягайся без разговоров, паши, и шоры на глаза, как коню, чтобы только свою полоску земли видел, и не знал — ни что у него слева делается, ни что справа. Ты думаешь, почему у меня жизнь ни с одной женщиной сложится не может, а может быть, и поэтому!
— Почему?
— Вот те ну! Да потому, что шоры не хочу на глаза одевать! С разговорами своими никому не нужными лезу! А им бы лишь воспроизводство себя и продуктов питания не страдало!
— Я вижу, ты страдалец!
— Я думаю, что для твоего фигового братства я, Федя, человек самый подходящий, кого хочешь в свою веру пропишу, потому меня либо слушают, либо вовсе не слушая, в «шизе» обвиняют! Оно так проще – развесил ярлычки – то «шиза», то первый, то идол для поклонения, коего ни сном, ни духом не коснуся… и живут по своим понятиям! Они, Федя, фундамент жизни, я их не сужу, я просто объясняю популярно почему!
— И впрямь, ты какой-то чокнутый, надо же пристегнуть своё распутство к социаловке!
— А я, Федя в этой социаловке живу, можно сказать, нос к носу каждое утро в туалете с ней раскланиваюсь! Другие, как народ загрубевший, либо в «отрубе» да с «похмелюги» пройдут, не поздоровавшись, что с соседом в коммуналке, коего хоть и вовсе чёрт забрал бы, а я человек воспитанный, деликатный, с нежной душой; я не то что поздороваюсь, а ещё и остановлюсь и о здоровьице, о детках расспрошу, да что там говорить, я к ней каждый вечер на программу «Время» снисхожу, и покуда не выслушаю досконально о всех бедах — не покину; да ещё в дверцы изданий популярных ежемесячно наведываюсь, чтобы в письменном виде соболезнования свои выразить! Я к ней со всей душой, а она ко мне, кобыла бескрылая, — задницей и копытом оборачивается!
— Что-то я не понял, ты пишешь что ли?
— Пишу, да только не печатают! Кому читал сам – ржут, да у многих тяжеловато и мозги ворочаются на эту тему! А у других вовсе по таким темам не положено ворочаться!
— Может, не ту кобылу седлаешь?
— Не мы их, они нас выбирают! Ты вот, почему инженер, почему рисовать любишь несанкционированное номенклатурой? Кто позволил изобретать чужеродное пространство, когда тебе уготовано всего лишь место чертёжника и мастера по починке компьютеров? Да ты знаешь, какой ты преступник?! По каким мировым масштабам?! А я всего лишь актёр, нахально играющий по высшему классу, без специального актёрского образования и категории, обладающий талантом кляузника и энергией скандалиста! Разумеется, по их шаблонным меркам, но то, что они такого мнения обо мне – это меня радует, значит, я кое-куда уже продвинулся! Но дальше – стена! Поэтому, я нисколько не жалею, что я здесь, где всё ново и более чем любопытно!
— А я бы не подумал, что для тебя существуют стены!
— К сожалению. Одна из них – женщины. А стены нуждаются в штурме, иногда в длительной осаде. Можно, конечно, сесть рядом и ждать, когда их разрушит время, потоп или землетрясение, но существует опасность – не дождаться! К сожалению, время разрушает и нас! И потому, «моменто морэ!» Помни, что жизнь скоротечна. И поспешай с делами и телами! И проживай её в своё удовольствие! Если ты, Феденька, и всю жизнь свою будешь приносить себя в жертву чему-то чужеродному тебе, за это спасибо никто не скажет! Просто ты не сделаешь то, чего мог бы сделать лучше других! Чего хотел сделать! Да и на что тебе это «спасибо», к лешему? По головке ещё погладить, может, за послушание, что горшок свой знаешь?
— Не хорошо гадить в чужой горшок!
— А разве газетчики всего мира не тем же самым занимаются, и опять же в каких масштабах! И называется это по-другому – делиться своим драгоценным мнением! Беда в другом!
— В чём же?
— В том, что в горшках оказывается не их кровное! Гласного – кокнут, согласным заменят. Сейчас читать можно с промежутком во времени: оп – убрали, смело читай – своё гнал!
— Но пример ты всё-таки выбрал…
— Именно из-за этого и выбрал, что великие умы, как правило, с газетами не связываются, монументальные вещи делают, художественные! А чтобы на политические фекалии не наступать, искусство для искусства возрождают. Сейчас искусство для народа там же, где и народ, в загоне скотном. А мы, люди, разрешаем с собой делать всё, что угодно, и верим всему, что нам только по ящику не покажут.
— Может, нам с нашей машинкой чего-нибудь на земле старой выкинуть? Переворот там…
— Ты достаточно там уже наперемещал! Дай людям жить по-ихнему, так как они хотят, или как получается, исходя из общего хотения! Было бы не плохо, если бы они вообще чего-нибудь хотели! О чём-нибудь мечтали! И не изменяли бы своим мечтам, потому что большинство мечтают отоспаться, отожраться и обпиться, а я не эти мечты имею в виду! Боюсь, мы можем слишком сильно напортачить, о чём потом пожалеем! Не силой же надо действовать! Хотелось бы сначала, чтобы до них дошло всё это! Ты лучше вот что… сможешь ли сделать так, чтобы мои доносы и грязные пасквили на возлюбленное мной и любящее меня человечество исподволь прояснились в журналах, на газетной полосе или, чем чёрт не шутит, вышли отдельным книжным изданием?! Почему мне это не пришло в голову раньше? По причине своей простоты, конечно, всё гениальное – просто!
— Попробую, но ни за что не ручаюсь, кроме своей личной поддержки.
— Ну и всё! И живи дальше! Жизнь-то одна!.. Что все теории! Если сейчас ты живой, а потом помрёшь!.. Врёшь! После нас чего-нибудь да останется! Мысли останутся, дух, и книги выпустят, куда денутся! И мы будем в своих потомках! Я и эту миссию выполнил, считай. У меня сынуля есть! А ты что сделал, старый болван?
— Зачем ругаешься опять? Тысячи лет люди не могут понять, для чего они живут или для кого?..
— Для других, да? Чтоб другим не скучалось! Ах-ах, сантименты! — Это театр! Где-то в этих двух истинах: для себя и для других – есть точка соприкосновения. Для всего живут! Причём, не надо примешивать сюда инопланетян и всяческие астральные миры…
— Не забывай, что ты сейчас там, где был другой мир.
— Да. Это странность, возможно, существует и сама по себе, а возможно, чтобы попытаться сделать счастье хотя бы себе и близким тебе «человекам», «люди» слишком общее абстрактное название человечества.
— Или попытаться создать мини-рай.
— Из осколков человечества, с их маленькими мыслишками и недоразумениями, и возможно, не самыми лучшими экземплярами его, но кто сказал, что мы рождаемся, чтобы непременно нравиться всем или стать вундеркиндами технического прогресса, мы не роботы, возможно, наши недостатки, действительно, продолжение достоинств. А вот самодостаточность индивида сродни гордости, что есть грех десяти заповедей, — уж не такие ли как мы с тобой придумывали их? В общем, могли бы; все заповеди сводятся к одной – не делай с другими того, чего не хотел бы, что бы делали с тобой! В раю должны жить ангелы! В данном случае, я не стал бы задаваться такими большими целями, потому что повторяю – это утопия! Но дальше я помолчу, ибо единственное, о чём я не рискну поспорить – о первопричине: сознание ли определяет бытиё, или бытиё сознание? Порой мне кажется, что и то, и другое верно! Поскольку я считаю себя материалистом, я должен признавать также первичность материи, а не духа, а значит и первичность объективных условий. Но вот в чём парадокс! Исходя их моих объективных условий, я должен бы, по всей вероятности, смириться, и уйти из сферы искусства хоть в армию, что сделал мой дорогой и любимый папа – он у меня самоучкой играет на множестве музыкальных инструментов! Я же ни за что не откажусь от того места в жизни, которое сам себе определил своим, так сказать, сознанием, а не существующими объективными условиями! Кстати, Федя, каковы наши объективные условия на данный момент? Может, мы всё-таки в мире, где живут души после смерти? А ты их того… порешил?
— Я думаю, у тебя нет души.
— Я думаю, есть, то есть – это в том случае, если она вообще существует. Когда у меня начинается припадок, моя душа бросает меня на произвол судьбы, а сама носится по другим мирам, где навещает других существ, возможно, она ходит в гости к самому дьяволу. Но я не люблю об этом. Вернёмся к прерванному предмету. Великим сказано: «Жизнь – это театр! И люди в ней актёры!» У Шекспира немного не так, не дословно, суть одна! К тому же, в любом случае, это лишь перевод, да и самого Шекспира, возможно, и не было! Итак, роли розданы, и мы лишь действующие лица относительно предлагаемых обстоятельств на сцене жизни! Что важно актёру – минута, миг, полёт вдохновения, где ложь превращается в правду и успех у зрителя! Аплодисменты, цветы, как признание того, ради чего он творил – жил на сцене! Так вот и в жизни тоже важен миг! Надо уметь его поймать… поймать блаженную минуту вдохновения!..
— Ты всё перевернёшь только для себя!
— Что делать? Во что человек верит, то ему и даётся! Я, по крайней мере, себя понимаю. А вот тебя – нет! То ты говоришь о душе, то о братстве, то уничтожаешь ангелоподобных эфирных дев, которые не сделали тебе никакого зла, то мечтаешь жить здесь вдвоём с птичкой! Меня считаешь чуть не мерзавцем, а сам? Какого хрена с редькой ты из себя строишь? И чего ты стоишь? Что тебе, в конце концов, надо? Женщину? Братство? Мне думается, что какую раскрасавицу тебе не подсунь, ты всё равно выищешь в ней дефекты! Почему ты не рисовал тех дев, которые светились здесь перед тобой? Любой нормальный художник – то есть художник, это человек заранее не нормальный, — так вот, любой из них непременно бы воспользовался столь бесплатным обстоятельством, согласись, — натурщицы дорого стоят, и конечно, писал бы, как мог, живо, без передышки каждое появившееся вновь личико или контур великолепного тела, каждый изгиб, каждую линию! Возможно, он преуспел бы, даже вероятнее, уж очень это необычно! Может, даже девушки эти вошли бы во вкус и принимали всё более откровенные, но полные грации, изящества и достоинства позы! Не кощунствовал ли ты, отринув самое прекрасное и естественное, что шло само к тебе в руки и заволакивало взор? Может, тебя обучали видеть красоту? Почему рука твоя и кисть, как её продолжение, душа твоя, сердце, ум, честь и совесть остались циничными и равнодушными? Холодными и безапелляционными? Ты же не знаешь даже, что ты уничтожил?! Может быть, это нечто неповторимое, безвозвратно потерянное, может быть, это не рождённые души! И благодаря тебе, им уже никогда не родиться? Может, это будущее людей, твоё, моё…
— Прекрати. Это невыносимо!..
— Ты взываешь, как будто к красоте – чувств, мыслей, лиц, — а окружаешь себя уродством! Я не врубаюсь в твою психологию! Логика у тебя вообще отсутствует! Почему ты не родился женщиной? Мы бы с тобой по-другому поговорили…
— Ну, ты договорился! Не хочешь ли ты этим меня оскорбить?!
— Разве быть женщиной – это оскорбление? И ты никогда не задумывался, каково бы тебе было в женском теле? Как это отдаваться мужчине? И что такое родовая боль, которую ты никогда не узнаешь? Между тем, когда рожала моя жена, я был сам не свой, казалось, лучше бы вместо неё я сам рожал! Весь, как на иголках, понимаешь ли, звонил через каждые четверть часа, и только ушёл на работу, звонят в театр – жена родила! Я с репетиции на такси примчался, как дурак, к родильному отделению! Там топтался – топтался! Потом вышла санитарка,- так и так, говорит, такой-то мальчик, столько-то весит, находится в палате для новорождённых, показать пока не можем, жена пока лежит, не встаёт, отдыхает! Я ей цветы, яблоки – передачу оставил, опять на репетицию, неделю поздравления принимал…
— Не знаю… никогда не задумывался. И никогда не хотел быть женщиной.
— Почему я так сказал? Видишь ли, существует между близкими людьми, если это связь достаточно глубинная, не поверхностная, не случайная как бы, прямой путь передачи содержания духа; либо острой информации, необходимой одному из них, либо просто чтение мыслеобразов в моменты наивысшего духовного напряжения – гармонии, катарсиса, оргазма, в конце концов! Подсознательная, то есть неконтролируемая сознанием связь! Естественно, это только теория, но любопытная!
— Мне всегда чего-то в женщинах не достаёт!
— И прекрасно! Всегда чего-то должно не хватать! Когда на меня нападает хандра, и ничего не хочется, я возвращаюсь в родительский дом, запираюсь в кабинете, — так я называю мою комнату, — и перестаю существовать, пока меня не осенит господь, тогда я снова воскресаю!
— Я бы сказал, пока дьявол не вспомнит о тебе!
— Бывает, что и самое прекрасное в мире чувство – любовь, называют самыми грязными порочными словами. Всегда надо, чтобы что-то желалось, иначе жизнь осточертеет! Да нет, она просто остановится!
— Но у одних желания — это переменчивый ветер, а у других – компас, магнит…
— Вот жизнь и слагается из взаимодействия ветров и магнитных бурь, а человек – парус, плывёт туда, чей ветер его передует!
— Мой ветер меня надул! Кажется, я всему причина и господин, но я совсем не чувствую за собой права распоряжаться вверившимися мне людьми.
— Право и не нужно. Сгодится просто желание. Впрочем, это всё хорошо для какого-нибудь философа теоретика. Ты – философ, Федя, вот и рассуди – для чего мы живём? По существующей теории, некая субстанция, именуемая душой, живёт в нашем теле, и движет всеми нашими желаниями и порывами! Если верить теории, душа проживает на земле не одну жизнь, а несколько, переходя из тела в тело – мужские и женские, без разницы. В этом случае, надо говорить о предназначении души, а не нашей биологической жизни, которая является только средством, так сказать, методом проб и ошибок. Парадокс, однако, чтобы не ошибаться – надо получить опыт! А чтобы получить опыт – надо ошибаться! Что мы имеем в настоящем – всего лишь суммарно взятое собственное прошлое, то есть наша судьба – это последствие своих собственных действий, своего выбора! И за свой выбор придётся отвечать! Но в этом случае, на мой взгляд, несущественно, как ты сам проживёшь жизнь. Лишь бы твой опыт кому-то пригодился! Опыт и знание – видишь на какие две ценности мы вышли? Хотя, что с ними делать нам неведомо! Мы-то сами используем их по малому: стараемся передать их таким же биологическим роботам, какими являемся сами. А другому роботу они, может и не нужны – у него с рождения другая задача – поставить в неведомую сферу свои опыт и знания! Добыть их своими шишками! Опыт — два, чтобы подтвердить, или опровергнуть, или выдвинуть нечто новое! Так что, мы все некий эксперимент!
Может, и прямь, существует ад и рай! И неведомый нам босс наказывает адом непослушного биологического робота – раба, не желающего работать на него, заполнять собой уготованную ему нишу, выполнять энное предназначение – кто, когда и кому подменяет задачи, — это второе дело, и пока в расчёт не берётся! И живёт этот неправильный раб себе припеваючи, как ему нравится, как я, например. А других завидки берут! Они тыкают в него пальцем и лаются: «Ах, он мерзавец, такой – сякой!», а сами просто собаки, обожающие тех, кто их бьёт и бросает куски мяса, боящиеся выйти из-под власти своего хозяина! Так что же я теряю, живя так? Расположение господина? На что оно мне? Ведь я сам себе хозяин, бродяга – пёс, который сам о себе заботится или не заботится, в зависимости от желания и везения, и ничьи шеи не оттягивает, смел и проворен, не льёт пустых слёз и не донимает никого нытьём! Если же ничего такого нет – значит, я тем более в выигрыше и живу, тогда, как другие – существуют… в чём придётся, где придётся, где застанет…. А я делаю, что мне вольно выбирается, хоть бы и против ветра! Скажешь, что опять не прав?
— Я чувствую, что ты не прав, – ответствовал Гриф, — даже если всё так, как ты говоришь, то людей можно сравнить лишь с детьми божьими, коих он воспитывает через трудности, а дети, идущие по жизни, сами выбирают, чем отблагодарить родителя.
— Это-то и неправильно, дорогой, что родители относятся к детям, как к собственности, в которую вложили капитал, а потом желают получить с него как можно больше процентов!
— Ну, если этим капиталом являются опыт и знание, что же в этом дурного?
— То, что каждый должен жить свою жизнь, как ему надо, а не как этого хотят родители или кто-то другой! И не напоминает ли тебе это, своего рода, приручение человека?
Вот ситуация: человек приручает собаку, чтобы она стерегла его дом; или лошадь, чтобы пахать на ней; корову, чтобы пить молоко… вот кто-то и приручает человека, чтобы использовать для своих целей! Была охота быть дойной коровой! Ты здесь разбивай башку, рви на себе рубаху вместе с жилами, ковыряйся в грязи, а кто-то скажем, так, защитит на тебе диссертацию, поставит галочку в отчёте об эксперименте! Нет уж! Пусть каждый набивает свои шишки!
— Ну-ну! Умный — на чужих шишках учится, дурак – на своих!
— Если бы все учились только на чужих ошибках, не кому было бы их совершать! Вообще бы не было ничего нового; хорошо, что оно иногда появляется!
— Я думаю, выслушать можно всех, а дальше поступай, как знаешь!
— Вот мы и пришли к тому, о чём говорю я! Родители же хотят, чтобы мы непременно не только слушали их, но и делали, как им того хочется! А это опять же утопия! Спасибо, что вы нас произвели на свет, и «адью – чао!» и «ориведерче!» — «гудбай, май фазэ энд мазэ!» Ваш «бэббик» вырос «ин бой», и чтобы земля вращалась — идёт искать свою «лав»! Нас ждут победы и слава! Я – двигатель прогресса! Да здравствует новое человечество!
— Но если верная рука в потёмках ведёт тебя к свету, надо ли вырывать свою руку и бежать в заведомо тупик, не признавая опыта и знания поводыря? Не может родитель желать своему детищу зла!
— Мне почему-то видится другой образ, напоминающий сценку из пьесы Метерлинка, где слепой ведёт за собой вереницу других слепых! Или какого-нибудь вождя народов, которого ловится каждый вздох и истолковывается избранными, путём рулетки фортуны, мудрецами; в глазах же простых смертных их идол и в туалет-то не ходит, а уж подумать о том, что и он может ошибаться – для них вовсе не допустимая вещь! Жизнь – это всегда движение и удел неспокойных элементов, хотя в масштабах галактик, она может рассматриваться как постоянство ряби на воде!
— Я больше не в состоянии с тобой спорить, тем более, что изначальный предмет спора потерян давно мною! Философ. Демагог.
— Я практик, Федя. Остальное лишь хобби! А говорили мы о жизни, Федя! Всё о жизни! И только о ней! Ибо когда есть жизнь – нет смерти! А когда есть смерть – нет нас! Впрочем, это опять же к спору – «стакан наполовину пустой или полный»: для оптимиста — полный, для пессимиста – пустой! Я оптимист! А ты – нет! Ты открыл рай для меня! Я его открою для тебя! Изначальный предмет спора – братство, которое отменяется! Я вообще протестую против того, что это человеческое понятие, привнесённое, чуждое, даже вражеское, может, умышленно, как добавленные дрожжи для брожения умов… рай, так рай, как не называй, по мне хоть и сарай. Люди-то – те же люди! Но я полон планов и надежд! Ты чужд оптимизму! Ты – сама апатия! Федя! Я говорю о тебе! Чего Ты хочешь?
— Я и сам не знаю! Мне ничего не надо…
— Ну, не бери в голову, чего я тут плёл…это так – порномыслие… ничего нет – есть только желание собственное – его и слушай… оно-то и есть вечный двигатель… выпить хочешь?
— Хочу!
— Вот и ладушки! Упейся и проспись, а потом поговорим!
— Уволь! Я к тебе на пушечный выстрел теперь не приближусь!
-Вот что, гости, кажется, вернулись! Скажи им, чтобы они до завтра не рыпались, и доставь сюда тех, кого ты пожелал видеть в магистрате! Мне необходимо с ними переговорить. И ещё – ты знаешь, кого ты сюда запустил? Может, перенесёшь подходящего швейцара?
— Какого подходящего?
— Посолиднее. Раньше, чем солиднее швейцар, тем важнее хозяин считался… Проходите! Дорогие мои соотечественники! — тут же переключился Дон Март на вошедших в белокаменные Феодорские палаты артистов последнего захвата – как вам экскурсия по открытому раю?
— Тысяча чертей, если здесь есть публика, будь она хоть из ангелов, я готова здесь жить и работать! – вскричала импульсивная вечно молодая актриса и певица Чечёткина.
— Я готов работать и для чертей, если в обществе с вами… — пробасил потрёпанный жизнью идеал Дона Марта Джигитов, почтительно склонившись к ручке импульсивной особы.
— Мне тоже приятно было очутиться в компании с вами, — проговорила протеже Грифа Вещаева, – я готова пробыть здесь неделю или даже месяц, как за границей, но остаться здесь навсегда и забыть нашу беспокойную родину…
— А я собственно говорю о себе, ты как хочешь, — перебила «тихого ангела» Чечёткина. – Вы, Джигитов, способны возглавить труппу, подберём подходящих людей…
— Федя, Федя, ты домой-то нас вернёшь? – испуганно дёргала Федю за рукав Нюрка, самогонщица.
— Господи! Ну, я-то здесь, как оказалась? Я не артистка какая-нибудь, хотя костюмы им приходилось кроить… в общем, даже интересно посмотреть было, но меня дома ждут сын и муж, как я попаду домой и когда? Как всё объяснять буду? Где была? Как в дыру пространственную провалилась! Портал, что ли? Как назад–то? До сих пор не пойму, неужели это не юг?.. Есть же там какая-то Феодосия…- портниха Аделина…
Общество самодеятельных актёров под управлением студентки из театрального в полголоса скромно тарахтело о своих впечатлениях в сторонке. Ещё обсуждали свои проблемы две подружки – Кошки – рыжая Ирен и Лахундра Инка. Их третья подруга, Мари, вместе с медбратом Гришкой предпочла держаться вообще отдельно ото всех; они остались сторожить события снаружи. Они первыми и заметили восхождение по ступеням между водопадами новой группы туристов, состоящей из трёх человек. Нам они знакомы. Это Маргарита Николаевна со своими двумя «мужьями»: Эдиком и мистером «Позвольте». Оставив обстановку квартиры семейства питерских «сленгистов» под роскошным балдахином сплетённых ветвей дерев, недалеко от подножия водопадов, повинуясь инстинкту первооткрывателя, взбодрённый парой бутылок отличного пива, мистер «Позвольте» предпринял попытку взойти по ступеням, и с радостью был встречен на первой площадке в гнезде Грифа Маргаритой, и с ревностью Эдиком. Далее они путешествовали с перерывами на отдых между «гнездом» в горах и «шалашом» у их подножия, от одного к другому, и распили, опробовали, побили и разлили ни одну бутылку разномарочного пива, а может, дюжину. И наконец, трое дегустаторов, прихватив собой ещё по паре бутылок в руки, решили подняться и выше по ступеням, и теперь заметив наблюдателей, весело размахивали бутылками, приветствуя их, слегка пошатываясь, сильно рискуя свалиться вниз. Успокоив вас напоследок тем, что весёлая компания благополучно «вознеслась» на гору; для чего Мари пришлось впопыхах бежать к Грифу, и рассказывать сначала об исчезновении только что стоявшем с ней Гришки, а потом о сумасшедших, которые напились и скоро, как пить дать, сваляться в пропасть; а потом обнаружить пропавшего Гришку тут же в новёхоньком швейцарском мундире, а секундой позже лицезреть тех самых пьяных лицедеев со ступенек, которые новым переносом встретились с группой собравшихся вместе «горцев» — оставим их на время, и вспомним о невольных жителях таинственного острова с лесом и замком – шпилем, упирающимся в небеса.

Глава 2. Ужасы островитян.

Всю ночь прокричал не своим голосом новый Карлсон, устроитель увеселительных мероприятий Лазарь Карлович Пахай – Перекапаев, и наконец, под утро охрип и уснул беспокойным кошмарным сном. Проделав на своём балконе неописуемый пируэт, он прочно застрял на высоте ниже птичьего полёта между двух сросшихся кряжистых дерев, крепостью напоминающих русские дубы. Машина, перенеся его с балконом сюда, крепко всадила конструкцию в могучие их длани, создав, таким образом, тайный, скрытый от глаз несведущих, и великолепный наблюдательный пост. Но ночь была темна, хоть глаз коли! Сколько ни просовывал Лазарь сквозь решётку ногу, она неизменно зависала в пустоте. Зато спину, бока, грудь и лицо царапала когтистыми лапами нечистая сила, на самом деле представляющая собой ветки деревьев, стоило ему, лишь, сделать лишний шаг вправо и влево. Поэтому-то он, как блажной, то вдруг вскрикивал, то опят замолкал, то жалобно скулил по щенячьи, то начинал издавать такие вопли, что у всех, кто его слышал, волосы шевелились на макушке! А он уверился уже в том, что подвешен над бездной в окружении несметных сонмищ кружащихся крылатых тварей тьмы! Самому несчастному казалось, что в ответ он слышит такие же рождающие ужас звуки. И в этом он был прав, ибо ему откликался другой «счастливец», не могущий на этот раз удержать, казалось, чужой дурной голос, рвущий горло, эхом отдающийся в ночи; счастливец, которому уже была уготована участь стать визирем и тайным советником у Властителя Нового Мира Земли Открытой шаха Грифонии отца Феодора, мать его! Счастливцем был Рома! Пугающийся собственного голоса и неправдоподобного эха, — искажённого страхом и лесом голоса Лазаря, — пробегав в круговую, в кровь расцарапал лицо и руки, промочил ноги, порвал, напрочь, одежду, вывалялся в земле и траве, страстно желал он очутиться вновь с автоматом наперевес на границе с Китаем, где прослужил три года в армии. Там все видимы ужасы отличались реальностью и возможностью происходящего, а видео-ужасы не воспринимались серьёзно, лишь щекотали слегка нервы. Но сейчас они воплощались наяву с ним, и он сам себе не отдавал отчёта куда, зачем, от кого он бежит? Под ногами трещали ломаемые бегом сучья. Над головой не умолкал птичий гвалт, вспугнутой кладбищенской стаи, прихваченной машиной в Новый мир! Наконец, он замедлил свой бег, и теперь просто выбившись из сил, прорывался через кустарник, падал, спотыкаясь, вставал, брёл наугад и только тяжело дышал, напился из какой-то лужи. С рассветом он набрёл на затухающий костёр, оставленный семейством маляров, раздул его, и пригревшись, задремал. Ночь ужасов пережили и они! И если и не присоединились к блажным орущим, то только по причине собственного страха! Они просидели тихо, как мыши, и только Канючи подвывали противными тонкими голосами, да Волк шёпотом чихвостил Ленушку на чём свет стоит! Их преимуществом, несомненно, было то, что их было восемь, включая качка Алика, Ленушку Кукушкину, и двух приятелей – дружков, мазил с образованием, пользующихся своим случаем, и лишь по неожиданности вляпавшимся в наше повествование. Утром, оставив потухать костёр, разожжённый Аликом ко всеобщему счастью, — у него оказались в кармане спички, — они отправились искать дорогу и вышли к замку. Идти в него, правда, не решились, а понаблюдав из-за кустов за резвящимися голыми аборигенами, — Валечкой и Караваевым, — и оставив на этом посту свою странную маму, все во главе с Динозавром Аликом отправились добывать «жеванку». Кто на что горазд, соорудили орудия труда. Женская половина искала съедобные травы и плоды. Мужчины запаслись камнями для прицельной стрельбы по летучим целям. Вспоминали памяти незабвенного Пушкина сказку, когда там бочонок с юным царевичем и матушкой прибило к берегу, из чего тот удумался сделать лук и тетиву?.. Вместо охоты и рыбалки, до которой додумались молодые мазилы, набрели на избушку «на курьих ножках» сторожку, — там и остановились!
К этому времени, обитатели сторожевого домика, поэт Селёдкин с женой, дочкой Лялькой и подругой, дружно покинули это пристанище, дабы не разделяться, если избушка ещё куда-нибудь сиганёт, и выяснить положение вещей! Они прокрались к замку и проникли в него! Далее Селёдкин решил во избежание встречи с хозяевами, отправить всех ждать его в «подполье» подвала, удостоверившись, что это возможно, к тому же найдя в нём значительные запасы изысканного продовольствия, так и поступил! Юлюшка и Ангелина принялись рассматривать, а после и подсчитывать, невиданные миру продукты – колбасы, банки со сгущённым молоком, кофе и сливками, коробки со всевозможными сладостями…
Между тем, Селёдкин крался дальше. Каково же было его удивление, когда он наткнулся на комнату – залу, где хозяйничала знакомая ему директриса Лиса Патрикеевна! Она тоже его помнила по выдающемуся выступлению поэтов в клубе! Разговорившись, они, было уже, решили, что это их души встретились в раю, и были близки к истине, но реальные события вернули их на землю, хотя и Грифонии!
Далее ничего ужасного не произошло. Разве что аборигены, вернувшиеся в замок, ужасно смущались и приносили на чисто русском языке свои извинения по поводу их непростительно раздетого вида! Всё более-менее прояснялось, хотя и не было понятно, что же всё-таки такое произошло, что вырвало их всех из привычного родного мира! С верхней беседки замка опустились, и были обнаружены и опознаны Марьюшкой и Директрисой, а позже их мужьями, местные ребята – Гном, Антошка Пятачок и Винни! Последний приходился к тому же дальним родственником семьи Директрисы, точнее её мужа. Из подвала, вместе с частью диковинных продуктов, были извлечены Юлюшка с Лялькой и Ангелина. С охоты вернулись недостающие мужья, в качестве добычи, приведшие с собой одичалого истерзанного и замурзанного Романа, найденного ими у костра спящим, и в придачу к нему принесли пару летучих мышей, подбитых — таки острым глазом и меткой рукой Детинушки, мужем — атлетом Директрисы. Вскоре все собравшиеся восседали за богатым столом и наперебой делились своими впечатлениями от произошедших событий! Медленно отходил Роман. Если бы его волосы не имели врождённого белого цвета, появившаяся проседь в них была бы более заметна!
Полностью поседела голова и частично борода у Карлсона – Лазаря! Он всё ещё оставался в гордом одиночестве на своём балконе; и от волнения, незаметно для себя поедал из бачка, находящегося там же, неизвестно как устоявшего во время воздушных пируэтов, квашеную капусту; тогда как вяленая вобла, зазывно висевшая на бельевых верёвках, улетела другим маршрутом! Впрочем, седина Лазарю не повредила, придав экстравагантности и оригинальности, а вот капуста…
В сторожке же запасами Селёдкиных распоряжалась семья маляров. А странная мама невнятно рассказывала о замке, полном обитателей, с которыми им ещё предстояло встретиться!
Так, разделённые «человеки» вновь собирались в людскую стаю, ибо человек не создан, чтобы жить разделённым с подобными себе.

Глава 3. Репетиция «Наимудрейшая Бану Алёна».
— Федя, можно! – подал сигнал Март.
Оба они были одеты в ослепительно белые одежды. Только на Феде был накинут сверху красный атласный, расшитый блёстками халат, и красовалась на голове такая же красная чалма с блестящим на ней фальшивым бриллиантом, а Дон Март облачился в такой же балахон жёлтого цвета, и накрутил на голову жёлтый шёлк, тоже венчавшийся неким алмазным украшением с жемчужными бусами. Они восседали на белом мягком, искусственного ворса, ковре германского производства под столь же эффектным белым атласным балдахином, сооружённом над ними наподобие шатра. На скатерти с причудливым орнаментом, расстеленной перед ними, блестяще чаровали глаз дивной работы вазы, полные всевозможных фруктов, сластей и цветов, кувшины с вином и напитками, кубки и хрустальные бокалы. По бокам шатра в вольготных и живописных позах расположились две чародейки – красавицы в восточных штанах и блузах – признать в них двух «Кошек» — Лахундру Инку и рыжую Ирен «на семьдесят ре» не представлялось возможным. Подведённые и подкрашенные, в лёгких шелках и воздушном капроне, они выглядели, как две Шехерезады из «Тысяча и одной ночей», и сказать, наверняка, кто краше, было невозможно. Ещё две Шехеразы сидели на пушистом ковре, по-турецки скрестив ноги, около небольшого отверстия, ведущего в соседнюю залу тщательно задрапированного бордовым бархатным занавесом и огромной цветочной вазой с благоухающими в ней розами. Это были привыкшие к театральному действу и посвящённые в происходящее, режиссер «Оркестра» мадам Артанс и Железная Куколка Балерина. Они колдовали над большим серебряным чаном. В больших дверях арочной архитектуры стоял на страже с пикой в руке, облачённый в нечто напоминающее доспехи, толстый медбрат Гриша, приоткрыв рот и рассеянно хлопая ресницами. Стены зала были украшены похищенными из музеев картинами и драгоценностями из оружейной палаты. В метрах семи от чудесного шатра находился плюшевый красными цветами ковёр с маленькой думочкой на нём. Между шатром и плюшевым ковром на длинной расписной скатерти был накрыт роскошный стол, описанием которого мы не будем заниматься. Скажем так – здесь было всё, что душе угодно! Пусть читатель представит, чего сам хочет! Он непременно найдёт это на столе!
— Давай сюда свою птицу по началу! Общиплем ей пёрышки! – И Дон Март принял величественную позу.
Федя Гриф тяжело вздохнул, и нажал на пружинную конструкцию на руке. На плюшевом коврике появилась Лена Кукушкина, испуганно заморгала глазками, оглянулась и вдруг опустилась на колени, сложила руки пред грудью и произнесла: «О, господь. Неужели ты меня уже призвал в своё царство?» Теперь она вгляделась в лица Богов, поднялась и ещё произнесла, уже без молитвенного экстаза: «Бред собачий».
— Я тебя призываю, ты знаешь с какого времени? – возопил Федя, забывая величие момента.
— Ай-я-яй, — пожурил Март, — какие нехорошие слова изволит произносить наш симпатичный магистр наук. Разве она не знает, что собака – друг человека?
— Это вы мне? – уточнила Леночка. – Сюда бы моего Трезорчика, он бы вам показал друга! С тех пор как я связалась с Волком, со мной творятся сверхъестественные вещи, и мне от него ещё выслушивать разные пакости приходится, и воспринимать всё, как само собой разумеющееся. Может, я сама с собой заговариваться стала, и это лишь глаза меня подводят?! Они перестали видеть действительность, блуждают где-то сами по себе, подменяют её постоянно, то одной картиной, то другой! Вот и свяжись с художником! По-моему, поэтом быть менее рискованно. Рифмуй себе предложения, да ритм отбивай, да за знаками препинания следи. Художники все душевнобольные! Интересно, если их скрестить, что за гибриды будут их дети? Наверное, очень талантливые!
— Дети все талантливые! Сдаётся мне, что вы большой экспериментатор в этой области, и за науку и прогресс Великого Братства можно быть спокойным! А чудеса с Вами, уважаемая, творятся с лёгкой руки Отца нашего Феодора Грифа! Прошу любить и жаловать! Можно вместе с ним заодно и меня!
— Чудес не бывает! Это однозначно. Да, вроде бы я такая же, как и была, но может быть, я уже померла, а душа моя продолжает жить где-то в другом месте, возможно, антинаучном! Всё не может знать ни одна наука! Но это ещё не означает, что с точки зрения науки, это нельзя объяснить. Просто объяснения иногда запаздывают за событиями.
-О! Вы так близки к истине! И вы так рассудительны! Мы, кажется, не зря наградили вас саном магистры наук или, если вам угодно, магистрессы, о прекрасная леди! У меня к вам всего один вопрос, вы разрешаете его задать? – расточал словесный мёд Дон Март.
-Вы умеете говорить комплименты, хотя до прекрасной и леди мне в данный момент далеко, но приятно: да уж задавайте, ведь всё равно зададите этот ваш вопрос! Вас-то я, точно, раньше никогда не видела! А вот он мне явно кого-то напоминает…
-Сударыня, я хотел бы вас лишь спросить, не вредит ли подобная рассудительность вам оставаться женщиной?
— Я протестую! – заявил Федя.
— Вредит или нет, да от этого никуда не денешься!
— С этим можно не согласиться! За границей уже есть клиники, в которых исправляют ошибки природы, исходя из внутреннего чувствования человеком своего пола.
— Франкенштейн убил своего создателя; где гарантия, что после произведённой операции, рождённые в новом обличье, не захотят вернуть свой прежний пол и облик? – выдвинула аргумент Ленушка.
— Гарантии нет. На это идут ради гармонии внешнего и внутреннего! – парировал Март.
— Гармонии нет. Есть синтез, что означает соединение разных элементов в целое; ест мимикрия, что значит приспособление к окружающей среде; есть симбиоз, что значит взаимовыгодное соседство двух организмов. Понятие гармонии я могу принимать либо как абстракцию, либо как наиболее приспособленное состояние из возможные вариантов сосущес ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)