Рассказ о том, как у меня нервный тик появился

Случилось это не так уж и давно, но и не вчера. Работал я тогда в должности И.О. Царя одного из морских буксирчиков, что принадлежат Министерству Обороны Российской Федерации и находятся под непосредственным командованием командира Беломорской Военно-морской базы. Так вот, отправил нас, т. е. меня, экипаж и буксир, командир вышеназванной базы в Архангельск, чтобы забрать оттуда и притащить обратно домой только что окончивший ремонт ледокол «Руслан»:
— Идите — говорит — и без «Руслана» не возвращайтесь.
И не надо недоумённо пожимать плечами, мол, почему только что отремонтированное судно само не могло прийти домой, зачем буксир посылать. Даже не задавайтесь этим вопросом, если вы нормальный человек, а нормальны в той или иной степени, я считаю, все люди, кроме военных. Военные — это не люди. Военные — это военные. Поэтому, для того, чтобы вам стало ясно почему здоровенный буксир водоизмещением полторы тысячи тонн и с тридцатью восьмью членами экипажа на борту посылают за тридевять земель, чтобы притащить домой только что вышедший с ремонта пароход, вам надо стать военным. Иначе никак. Не поймёте. А вот как только станете и послужите годик-другой, то тут же, глазом не моргнув, отрапортуете: «Дык, докУменты у него не готовы, тащ командир, вот и не пущают своим ходом». Совершенно верно, доложу я вам. Ну, совершенно. Садитесь, пять. Можете взять с полки пирожок. У военных, а в особенности у штабистов, такая сильная любовь к документам и вообще к бумажкам, что я не удивлюсь если узнаю, что в туалет они ходят, предварительно напечатав соответствующий приказ, заверив его в десяти инстанциях и поставив большую синюю печать, желательно гербовую.
Ну, да ладно, Бог с ними с бумажками, жизнь — она не на бумажке проходит и чтобы в этом убедиться, достаточно оторвать мягкое место от дивана. Что мы всем буксиром и сделали, не без волшебного пендаля в виде приказ-задания, однако. Да, пошли. Идём, значится, погодка благоприятствует: весна только что началась, лёд на море растаял, ветра почти нет. Красота. Что называется — тишь, да гладь, да божья благодать.
Я на крыле расхаживаю, делаю вид крайне суровый, а сам тёплые лучики ловлю, да в носу украдкой ковыряюсь. А чего мне: рулевой на месте, штурман грамотный, машина в порядке, погода идеальная. Что беспокоиться? Можно и телу бренному время уделить, пока всё спокойно.
Подошли к Архангельску. Запрашиваем лоцмана — знатока всех мелей, он изучил все гиблые места в округе и, при некоторой доли везения, не покажет вам ни одно. Вообще-то, мели на картах указаны, но, то ли в Архангельске картам не доверяют, то ли капитанам, то ли вообще у них в природе мнительность и беспокойность, но, как бы там ни было, а без лоцмана в Архангельск не пущают и всё тут. Вот, поэтому-то мы и стоим возле приёмного буя (бочка такая железная, покрашенная красной краской, да на якорь поставленная перед входом в порт) и кричим во всё горло этого самого специалиста по гиблым местам. Специалист не спешит, видимо чаи распивают, некогда им. Ладно, подождём:
— Глуши, ребята, главный. Отдыхать будем. Но вахта чтоб ни-ни, чтобы в оба смотрели. Как лоцман на горизонте появится, сразу разбудите.
— Так точно, вашескобродие — бодро рапортуют вахтенные и весь пароход погружается в тревожный рабочий сон.
Ближе к вечеру, видимо, напившись какавы с чаем, подрулил на своём катерке старик-лоцман, бодренько так вскарабкался к нам на борт и поднялся на мостик. Катер отвалил, а лоцман, поздоровавшись, достал из кармана просоленного рокона свою коротенькую, видавшую виды трубочку, закурил, медленно выпуская тонкие струи дыма, подошёл к иллюминатору, привычным взглядом зорко оглядел горизонт, пригладил мозолистой рукой седую растрёпанную бороду и, приняв командование судном на себя, рявкнул хриплым басом:
— Полборта право. Средний вперёд!
Красиво? Красиво, чёрт побери. Так ли было? Ну, не совсем. Лоцманом оказался средних лет дядька в норвежском, по последней моде, штурманском свитере с широким луновидным лицом и узенькими щёлочками-глазами, выдававшем в нём потомка гордых оленеводов севера. Он действительно бодренько вскарабкался на мостик, скинул аккуратненький рюкзачок с плеч, достал оттуда ноутбук и антенну GPS, потом долго ходил по мостику и пытался куда-нибудь эту антенну притулить. Нашёл, притулил. Включил ноутбук, картографию и довольно мягко произнёс:
— Полборта право. Средний вперёд. Выходим на курс 140°
Судно послушно повело носом вправо и заметно прибавило ходу…
Под таким практически интеллигентным руководством мы добрались до места, миновав страшный остров Мудьюг, где когда-то, цивилизованные англичане устроили концлагерь, оставив позади заставленную судами Экономию и извилистую Маймаксу.
Вот и «Руслан». Ну, взяли его на буксир и, помолясь каждый своему богу, двинулись в обратный путь, не забыв при этом, конечно же, доложиться начальству. Прошли городской рейд, впереди Маймакса. А подопечный, будучи в три раза больше нашего буксира, никак не хочет идти на привязи и всё время взбрыкивает, да так резво, что наша буксирная лебёдка, на которую намотан весь трос, при таких его телодвижениях, орёт благим матом, после, видимо не дождавшись от людей понимания, переходит на жуткий визг и пускает такое количество дыма, что создаётся ощущение, будто на судне начался пожар. Я, во время таких истеричных выкриков лебёдки, немедленно забываю про козявки в носу и с озабоченным видом начинаю метаться по мостику и отдавать, почём зря, приказы направо и налево. Помогает, беспокойный объект буксировки на время успокаивается и идёт ровно. Через какое-то время всё повторяется. Поэтому, предвкушая вход в извилистую и узкую до такой степени, что можно, кажется, до противоположного берега плевком дотянуться, речку Маймаксу, быстро покрываюсь испариной, проклиная разыгравшуюся фантазию, которая рисует живописные останки нашего буксира на густо заселённом берегу, как раз между повешенными сушиться камуфляжными штанами и малиновым бюстгальтером, и кричу на «Руслан»:
— Дайте ход, будете малым назад работать, чтоб брыкаться поменьше.
— Это можно, это мы завсегда. Даём.
И что тут началось, лебёдка как заорёт, боцман в лебёдочной как заорёт, лоцман как заорёт, я тоже ору, но соблюдая приличия:
— Стоп, товарищи! Так дело не пойдёт. Либо ход малый у вас не очень-то и малый, либо пароход ваш большой слишком, надо бы подуменьшить при случае.
Пошли прежним макаром, с периодическими, но хоть не такими сильными взбрыкиваниями.
Вот и Маймакса, вот она голубушка. Петляя словно зайцы на крутых излучинах, обливаясь потом при очередной предельной нагрузке, проклиная всех и вся, выскакиваем на Экономию. Теперь можно и верхнюю пуговичку расстегнуть, чтоб дышалось чуть легче. Пьём чай, восстанавливая кислотно-щелочной баланс в организме.
Тут, прямо напротив Мудьюга, появляется землерой под названием «Архангельский», он, видите ли, тут дно углубляет.
— Мы, — говорим ему — пройти, как бы, тут хотели, а вы, понимаешь, перегородили всю дорогу. В ответ тишина. Сбавляем ход. Землерой всё ближе и остановиться мы не можем. Повторяем, с надеждой в голосе, опять тишина. Лоцман начинает нервничать и, не сдерживая себя особо в выражениях, кричит:
— На землерое, едрёна вошь! Есть кто живой?
— Есть — говорят.
— Дык, освобождайте дорогу, туды вас в дышло.
— Уходим за бровку. Проходите.
Аккурат напротив «Архангельского», видимо от радости встречи, «Руслан», сам по себе, поворачивает свой длиннющий нос прямо на землероя, не обращая внимания на то, что привязан 52 миллиметровым стальным тросом к буксирующему его судну. Очередной цирк на мостике: лоцман орёт, служба движения орёт, доклады сыплются, с «Руслана» орут, я ору. Только на «Архангельском» соблюдают, данный кому-то, обет молчания. А резвый наш «Руслан» всё набирает ход и, судя по всему, приняв серенького землеройчика за прекрасную Людмилу, метит ему прямо в широченную корму. Я ничем не могу объяснить такое безответственное и, прямо скажем, вызывающее поведение ледокола, когда у всех на глазах, это солидное во всех отношениях судно, как последний портовской мусоросборщик, кидается на первого встречного. Ничем. Разве что особенностями местного ремонтопроизводства. Видимо, что-то сильно не так в руках или, чего доброго, в головах у местных судоремонтников, раз пароходы после их ремонта, позволяют себе вести себя подобным образом. Да—с, всё смешалось в доме Облонских… кавардак и сутолока неимоверная, беготня, крики, считаные минуты до неожиданности. И тут я, предвкушая последствия этого внезапного судового междусобойчика, перебирая в уме все свои пригрешения, за которые провидение наслало на меня кару сию, подскакиваю к ручке управления ходом и продвигаю её до полного вперёд. Все три тысячи лошадей главного двигателя, разом всхрапнув, срываются с места.
Картина маслом: Наш буксирчик, раскоряченный неблагонадёжным поступком поперёк канала, летит в одну сторону, мощная туша «Руслана» в полукабельтове от землероя, наметив себе целью аппетитную корму его, летит в другую, а в центре всего этого буйства красок тоненькая ниточка буксирного троса, крепость которого решает быть или не быть столкновению. На дворе (я уже упоминал этот факт, но отчего ж не повторить иногда ведь так хочется отвлечься и поговорить о вечном) ранняя весна, отдельные льдинки нет-нет, да и проплывут мимо ржавого борта и речная по-весеннему тёмная вода ещё совсем-совсем не располагает к купанию.
Лебёдка уже не визжит, а бьётся в предсмертной агонии, норовя сорваться с креплений и улететь в более тёплые и гостеприимные края, заставляя тем самым дёргаться и подпрыгивать всё судно, мудрый боцман, внезапно замолкая, делает вид, что вспомнил что-то неотложное и пулей выскакивает из лебёдочной, у лоцмана, почему-то, выпадает нижняя челюсть и он становится похож на одного из героев чудесной картины Репина «Не ждали».
— Лишь бы выдержал — бормочу я побелевшими (наверняка ведь побелели) губами, мысленно прибавляя мужества и стойкости каждой из проволочек буксирного троса.
Трос выдержал. «Руслан» повиновался. Лоцман вернул челюсть на место. Замолчали и в службе движения, перестав, наконец, сообщать нам весьма важную информацию о точном времени предстоящей коллизии. Даже боцман, переделав все неотложные дела, вернулся на своё место и бодро доложил, что с лебёдкой, по видимому, всё в порядке. Дальше шли без приключений. Пройдя приёмный буй, отправили восвояси ещё слегка недоумевающего лоцмана, отцепили «Руслан», сославшись на форсмажорные обстоятельства и пошли себе крейсерским ходом и кратчайшим курсом в базу, успокаиваясь и приводя растрёпанные за годы неспокойной работы нервы в порядок. Всё закончилось благополучно. Ошвартовались без замечаний. Правда, мой левый глаз с тех пор возьмёт, да и задёргается ни с того ни с сего. Но я на него внимания не очень-то обращаю — пройдёт, дело-то молодое.