Ограничитель

1.
Я знал Игоря с первого класса начальной школы. Больше того, он жил в том же доме что и я, и нас разделял всего один подъезд. Однако я редко видел его во дворе, а если видел, то только в сопровождении матушки по дороге в ту же школу или обратно до дома. Игорь не казался рахитом, и вообще не выглядел неполноценным физически. Единственное, что выдавало в нем робкую стеснительную натуру – лицо. Было в нем достаточно какой-то нежности, наива, чего-то девчачьего, переданного в наследство матерью, что само собой могло взбесить и выпросить крепких тумаков. И если вне школьных стен Игоря от них оберегали стены родного дома, то в школе ему пришлось обнажить свои недостатки. Впрочем, мои собственные родители отчаянно прививали мне максимум культуры и дипломатии, что, при этом, не мешало отцу призывать меня к достойному ответу на физическую агрессию. Так что мне не в чем себя упрекнуть, и я действительно ни разу не попытался поднять на Игоря руку за все девять школьных лет нашего с ним общения. Про отношения Игоря с другими одноклассниками могу сказать, что если и случались конфликты, то до рукоприкладства – в моем присутствии – дело не доходило. Хотя я был готов за него вступиться, даже получить звиздюлин. Я знал, что Игорь может съездить по лицу и сам, без сторонней помощи, и его удар обязательно получился бы гораздо больнее. Можно сказать, я видел нечто, что сидело внутри него, что терпеливо молчало и заставляло его так же терпеливо и сдерживать обиды в свой адрес. И я не считал и не называл его маменькиным сынком, несмотря на этот домашний, поближе к материнской юбке, образ жизни, неприемлемый для меня самого. Это был страх. Страх испытать физические страдания, пусть даже если Игорь заставил бы обидчика за них ответить. Страх самому заставить страдать. Страх ответить ударом на удар. Игорь не умел пускать в ход кулаки, и не научился этому за все школьные годы, да и после них. Нечто внутри него не отпускало своей хватки подобно заклинившему механизму. Но надо отметить, что грубый недостаток физической стесненности компенсировала ясная голова Игоря, особенно в успеваемости по гуманитарным наукам, и я не могу припомнить, чтобы кто-либо еще из нашего класса так легко разбирался в русском языке. Будто Игорь родился с орфографическим словарем в одной руке и с каким-нибудь «Тихим Доном» в другой. Литература и чтение были его коньком. Скорее всего, Игорь торчал целыми днями дома за книжками, находя в них больше приключений по сравнению с улицей. О да, воображение у него оказалось достаточно богатым.
Он никуда не поступил после школы, продолжая вести образ жизни домашнего книжного червя. Конечно, Игорь и сам понимал, что это неправильно, что быть иждивенцем на материнской шее постоянно это плохо. Однако в тот период он почувствовал себя свободным, когда можно было посвятить массу времени тому, что приносило ему несравненное удовольствие – книгам. Во времена школы он перечитал, наверное, всю детскую библиотеку, теперь же у Игоря был доступ в общую библиотеку, в которой книг было гораздо больше. Он мог осилить любой художественный жанр, невзирая на объем того или иного произведения. Другое дело, понимал ли он смысл прочитанного. Хотя, скорее всего, его больше интересовали образы, возникавшие у Игоря перед глазами во время процесса чтения, о чем он с упоением рассказывал мне в школе. Он смотрел фильм всякий раз как садился за книгу. Фильм, где он находился в самом его эпицентре. Даже у меня, с моей собственной любовью к чтению, не возникало настолько глубоких ощущений. Думаю, для Игоря чтение было нечто большим, чем просто способ получения информации. Он будто питался увиденными образами, заключенными в строчках, воспринимая художественный мир реальнее мира окружающего. Ведь от окружающего мира его отделяли домашние стены и возможность продолжать эту беззаботную жизнь за счет родителей. Что уж говорить об элементарной способности постоять за себя. А скоро ему предстояло идти в армию, к которой Игорь явно не был готов. И когда он вернулся всего через четыре месяца с «волчьим билетом», я не особо удивился. Но вернувшись, Игорь вновь не пошел никуда учиться. Вместо этого устроился на кондитерский склад грузчиком. Не сразу, конечно. Казарма определенно высосала из него большую часть сил, восполнить которые могла лишь захватывающая литература. Я видел Игоря тогда, в первые дни после «армейки». Заходил к нему пару раз, интересовался нюансами, поскольку самому предстояло через год послужить. Первое, что я увидел – взгляд безумца: яркий и животный блеск в глазах, давящее сияние, давящую силу, излучаемую им изнутри, которую помнил со школьных времен. Она будто грозилась раздавить Игоря, требовала свое, психовала и истерила. Но сам Игорь будто не замечал ее, привыкший оставаться все тем же простодушным и спокойным большим ребенком. Даже после четырех месяцев службы в мотострелковой дивизии под Москвой, по его словам, кишащей дагестанцами и осетинами, сбежав на «гражданку» и испоганив себе военный билет, он все еще не мог принять несовершенство и грубость реального мира. Игорь не мог и не хотел бороться как к тому принуждает армейская служба, не мог и не хотел ни подчиняться ни подчинять. Его вполне устраивало быть невидимкой в обществе, лишенным каких бы то ни было перспектив. Была бы только хорошая книжка рядом. Человек растение – таким Игорь хотел оставаться до конца своих дней. Меня это и забавляло, и пугало, и обескураживало, и бесило одновременно. Но он оставался все тем же пленником этой безмерной силы, не желавшей его естественности, каким я помнил Игоря все те годы, что общался с ним. Была ли она в Игоре с самого рождения или же ее вселил отец, колотивший свою жену по пьянке и пугавший ребенка своим поведением, результатом чего стал их развод перед тем как Игорь пошел в первый класс? Конечно что-то пошло не так в результате стресса от ругани и рукоприкладства. Но почему-то в голову ко мне назойливо лезло убеждение, что Игорь родился вместе с этим нечто, что я мог обозвать только страхом.
Я пытался научить Игоря драться. В шутку он конечно махал кулаками, и откровенно останавливался если шутка грозила перерасти в реальную драку. Спровоцировать его мне не позволяла совесть. Но всякий раз после наших с ним тренировок я чувствовал как сила внутри Игоря приходила в состояние психоза, будто воя голодным волком. Тогда же мне в голову (и я думаю, Игорю тоже) пришло предположение о том, что то, что я называл его страхом играло в его жизни отнюдь не отрицательную роль. Вовсе наоборот. Ни разу мне не пришлось наблюдать рукоприкладство в сторону Игоря вне дома, пока я был рядом с ним. Что касается армии, скажу лишь, что, по его словам, Игорь провел в части всего три недели, две из которых до психиатрической лечебницы, и одну после. Так что и в армии ему, можно сказать, повезло. Словно в его жизни и не должно было быть никаких физических страданий со стороны. И что самое интересное, мысль именно о том, что именно тогда мое предположение посетило меня явилась результатом этого инцидента.
Я влез в их с Михоном Лысиком конфликт только, чтобы дело не дошло до драки. Я должен был вмешаться хотя бы потому, что это была моя идея потащить на пикник Игоря, что стоило мне больших трудов. К тому же, Катька не возражала. Она относилась к последнему тепло, даже с некоторым уважением, зная о его начитанности, пусть и считала Игоря чудаком. Катька хотела видеть Игоря и на нашей с ней свадьбе. Как-то мы даже разговаривали на тему возможности вывести его из его затворнического образа жизни. В конце концов, не мог же Игорь до седин оставаться наедине лишь с книгами. Пусть он и нашел работу и зарабатывал деньги сам, однако продолжал жить рядом с матерью, начавшую новую супружескую жизнь. Собственно говоря, конфликт Игоря и Михона начался из-за упоминания об этом самом затворничестве. Лысик, который был в курсе излишней привязанности Игоря к домашним стенам, не преминул высказать тому свое негативное отношение по данному вопросу при первом же удобном случае. Нет, до этого момента я всегда считал Михона сдержанным уравновешенным парнем. Пусть не стеснявшимся сказать все, что он думает по тому или иному вопросу, между прочим, острым на язык, но не агрессивным, ищущем конфронтации по поводу и без. Да, Михона раздражало это непонимание домашней зависимости, сам факт того, что кому-то нравится находиться в постоянной замкнутости. Михон не знал Игоря так как я, можно сказать, только слышал о его существовании. Я настаивал на том, чтобы он оставался сдержанным и во время нашей поездки за город. Даже до его Ольки дошло, что Игорь не тот человек, с которым можно общаться легко и непринужденно.
Реакция же Игоря на колкости в свой адрес оказалась для меня неожиданной. Это в школе он обычно отмалчивался, избегая развития какого-либо конфликта с одноклассниками. Казалось бы, с его начитанностью у Игоря просто была бы быть в кармане пара-тройка удачных выражений. Не обидных, но содержащих в себе достаточно смысла, чтобы усмирить обидчика. На самом же деле, и Игорь понимал это, его страсть к чтению кормила и развивала не столько его мышление сколько воображение, благодаря которому он будто выпадал из реального мира в мир художественный. И где-то на подсознательном или интуитивном уровне я уже мог себе представить, что мое вмешательство в их с Михоном трения на нашем с Катькой пикнике в честь предстоящей свадьбы оказывалось необоснованно и не так уж необходимо. Однако в тот момент я об этом даже не думал. Игорь же не стал отмалчиваться. Наверное полтора года работы на складе научили его хотя бы пресекать словесные выпады. А возможно он не хотел оказаться совсем уж ничтожным перед Катькой с Олькой. Естественно, что Михону не понравился этот тон, показавшийся ему (и мне тоже) каким-то резким, уж точно не менее колким. Лысик и Игорь были примерно одной комплекции и не так уж заметно отличались ростом, и вклинившись своим щуплым телом между двумя здоровяками (вот уж точно, что у страха глаза велики) я рассчитывал больше на здравый смысл чем на собственные кулаки. По крайней мере, со стороны Михона, представлявшего более значимую угрозу. Прежде мне необходимо было отодвинуть их друг от друга, их близкая дистанция как нельзя лучше подходила к рукопашной. Первым я постарался оттащить Михона, который не стал противиться, да и вообще, с моим появлением остудил свое горевшее самолюбие. В ответ на мой трезвый голос только головой кивнул в знак осознания собственного перегиба с колкостями в адрес Игоря. Когда же другая моя рука уперлась в грудь последнего, и я попытался заставить его сделать хотя бы пару шагов назад, я не почувствовал своего физического усилия. Больше того, на какую-то долю секунды я не почувствовал даже своей руки. Ладонь как уперлась в тело Игоря так и застыла недвижима в одной позиции. Со стороны могло показаться, что я просто коснулся его, не прилагая никаких усилий сдвинуть его с места. Моя сила ушла куда-то внутрь него, в пустоту, которая начиналась за физической оболочкой. Не знаю, почему у меня возникла именно такая ассоциация. Скорее всего, я ожидал, что рано или поздно сила внутри Игоря должна была проявиться. Она росла и формировалась вместе с физическим телом, и в какой-то момент просто не могла не вырваться на свободу. В тот момент Игоря не оказалось внутри тела, воображение на миг заняло место сознания, укрыло, надежно спрятало где-то в событиях из-под чужого пера, отняв силу физического прикосновения в реальном мире. Тело Игоря просто не почувствовало моего тычка, а я не ощутил своего движения в его сторону. Я оказался в замешательстве, Игорь однозначно все понял по выражению моего лица, и мне показалось, что он даже чуть улыбнулся, удовлетворенный моими ощущениями…

2.
Узнав о том, что Игоря арестовали за превышение допустимой самообороны, я испытал двоякое чувство. Я бы ни за что не поверил в то, что Игорь способен отправить кого-то в коматозное состояние не будь того случая на шашлыках. На месте преступления нашли нож, которым подрезали того парня – Диму Беспалого (хорошо известного сотрудникам милиции), на рукоятке остались как и его отпечатки так и отпечатки Игоря. По версии следствия последнего пытались ограбить, однако Игорь оказал сопротивление и перехватил нож, который не замедлил пустить в ход. Однако, я почему-то был уверен в том, что он никакого сопротивления не оказывал, воспользовавшись возможностями своего тела, погасившего силу нападавшего. Это было слишком необычно для преступника, когда лезвие ножа коснулось тела Игоря и остановилось, ничуть его не поранив. Игорь нанес Беспалому всего один удар отобранным у растерявшегося обидчика ножом, наверняка надеясь не задеть жизненно важных органов. Не думаю, что в тот момент он хотел его смерти, прекрасно осознавая, что его ждет. Впрочем, было бы еще лучше если бы он вовремя остановился и просто набил Беспалому морду. Именно пущенное Игорем в ход оружие не давало мне покоя. Даже это ранение означало статью и срок, пусть, в конечном итоге, благодаря хорошему адвокату, ради которого мать Игоря влезла в долги, условный. Игорь полностью контролировал свои действия после того как нож оказался в его руках, и все, что от него требовалось – наподдать хороших люлей обидчику. Тем более, что Дима проигрывал ему в комплекции, рассчитывая на внезапность и нож. Мне было не по себе от этого его выбора. Игорь обладал, можно сказать, неуязвимостью, защищавшей его тело, но что помешало бы ему обратить свой дар в оружие? Сколько человек знало о его силе? На суде Беспалый не отрицал своих намерений поживиться, а нож использовал для устрашения, как делал всегда, но так и не смог внятно объяснить как упустил оружие из собственных пальцев. Сказал, что Игорь оказался проворным мудаком, ни капли не заикнувшись о своих неожиданных ощущениях, подобных моим. Так что в какой-то момент я усомнился в своей версии случившегося – может быть действительно в момент опасности Игорь инстинктивно мобилизовал свою расторопность? И в состоянии жуткого стресса не придумал ничего лучше как использовать оружие врага против него самого? Он однозначно изменился за последние годы. Хоть тяга Игоря к чтению не угасла, и его можно было застать на складе с книжкой в руках когда выпадала свободная минута, он частенько выходил из дома в выходные дни. Прогуляться, подышать свежим воздухом, собраться с мыслями. В его телефоне хватало активных номеров приятелей и знакомых, и кроме того, Игорь часто общался с какой-то девушкой. Тоже по телефону, скорее всего, не местной. Он не называл мне ее имени, сказал, что познакомился по Сети. Сказал, что пока не планирует никаких романов. Но глаза загорались во время их бесед, которые могли длиться по часу. Тут я слышал литературный лексикон, наполненный аллегориями, метафорами и афоризмами, в корне отличный от бытового уровня с приветствуемой Игорем матерщиной. И это была еще одна деталь моего непонимания совершенного Игорем деяния, который ничуть не раскаивался за то, что подводит себя под статью с реальным сроком. Будто был готов порвать нить своего невероятно медового общения, что я слышал, рассчитывая наконец-то воочию увидеть ту силу, питавшуюся его воображением, толкавшую Игоря к началу романтической главы в его жизни. На суде он вел себя спокойно: взвешенно и рассудительно. Понимал же, что в неволе ему нечего было бояться кроме ненужных свидетелей его силы. Таких как Дима Беспалый.
-Это слишком похоже на реальную смерть, — сказал Игорь, желавший поделиться со мной своими мыслями в тот период, — Как будто я умираю когда тело принимает на себя удар. Не знаю как это на самом деле, но я почему-то уверен, что так оно и происходит во время смертельного ранения: одно мгновенье, и ты оказываешься в другом месте. Проскакиваешь через портал. Образы захватывают тебя целиком, чтобы не дать вырваться, да ты и сам этого не желаешь. В этот момент нет ни границ ни времени, ни пространства. Ты вне досягаемости.
Он ощущал себя неотъемлемой частью образов в прочитанных им книгах, как будто проживал события в них лично. Как будто помнил те детали, о которых не могли знать даже их авторы. Он наслаждался тем, что видел. Там было больше жизни, больше ощущений, больше эмоций и чувств, больше красок и их оттенков, на которых не хватало возможностей физического тела. Оно лишь выполняло функцию непробиваемого щита. Кажется, мне действительно довелось увидеть подлинного Игоря – нежное и хрупкое существо под стать его воображению. Думаю, мне довелось увидеть его душу, обретшую надежного и верного союзника из мяса и костей. Любое физическое усилие по отношению к нему воспринималась ею в несколько раз острее, поэтому тело позволяло ей отстраняться от реального мира.
-В тот момент я хотел только остановить его, — пожал плечами Игорь в отношении Димы Беспалого, — Может быть теперь поумнеет…

…Игорь умер недели три назад. Умер во сне от внезапной остановки сердца. То, что находилось внутри него, то, что мне довелось увидеть так и не смогло освободиться от чувства вины за этот удар ножом за прошедшие с того дня пять лет. Я знаю об этом потому, Игорь говорил со мной на эту тему незадолго до своей смерти. Тогда это был не он, тогда со мой говорило то, что было внутри него, говорящее откровенно, открыто, со стремлением быть услышанным. Тот случай с Димой Беспалым вновь изменил Игоря. Вернул к прежней замкнутости. Он будто выпал на целых два года из реального мира, даже я не мог выйти с ним на связь. Игорь уже давно снимал собственное жилье, с матерью общался нечасто – и по телефону (и только с ней одной) и вживую, отказываясь возвращаться в родные стены под предлогом слабых отношений с отчимом. Я знал адрес, но ни разу не застал Игоря на месте. Он не хотел общения. В конце концов я бросил попытки достучаться до него, полный обиды и раздражения, занявшись собственной жизнью. И был крайне удивлен и про себя доволен тем, что Игорь пришел ко мне сам. И что-то не давало мне покоя после его визита, после его откровений, уж слишком похожих на исповедь. Он говорил как всегда легко, в лоб, а я слышал другой голос, которой не мог не заставить к нему прислушаться.
И все же узнав о его смерти, я испытал некоторое облегчение. Неприятное чувство ответственности за то, что я был в курсе возможностей тела Игоря, и никак не пытался внушить ему ту же ответственность, наконец стихло. Кажется, я втайне волновался не столько за него сколько за здоровье окружающих. Случай с Димой Беспалым перевернул мою веру в то, что Игорь навсегда останется тем робким стеснительным большим мальчиком, хотя задумался я об этом после его перепалки с Михоном Лысиком. Во всяком случае, пытался задуматься, загруженный собственными проблемами. Я не хотел его смерти, я даже не думал о том, что у Игоря могут быть какие-то проблемы со здоровьем, будучи убежденный в неуязвимости его тела извне. Это был, своего рода, противовес его силе. Ограничитель, о котором знал только сам Игорь. Возможно, узнал в ходе недельного обследования в поликлинике, в которую лег по собственному желанию. И просто готовился к тому, что должно было случиться.
Что ж, извини, Игорь…

конец