Зимние игры. Часть 3 Встреча

В это время меня ввели в состав студсовета. Я попала в жилищный отдел. Там за каждым членом закреплялся какой-нибудь «участок работы»: за кем-то закреплялось наше общежитие, за кем-то общежитие на Егоровке, или на Красноармейской. Мне досталось мужское общежитие на Серпуховке. В нашу обязанность входило проверять санитарное состояние комнат: чистоту, порядок, отсутствие грязной посуды, не заправленных кроватей, пыли на шкафу и т.д. Мы, студенты младших курсов к любым поручениям относились очень добросовестно, боясь отчисления. А я вообще была исполнительным ребёнком. Раз в две недели, надо было пройти все комнаты, заставить вынести пустую посуду, проверить пыль во всех углах, особенно на шкафу, куда я и со стула не могла дотянуться. Первый день был самым трудным: натерпелась и колкостей, и насмешек, и грубостей. К сожалению, ребята с нашего факультета жили на ул. Егорова, так что заступиться за меня было некому. Мои оправдания, убеждения, что это я не по своей воле им жить мешаю – ничто не помогало. Даже мои слёзы их не трогали. Но потихоньку я осмелела: завела большой журнал – амбарная книга. Каждой комнате отвела страничку с фамилиями проживающих в ней и отметила старосту, т.е. ответственного. Зачитала выписку из «Правил общежития» и меры, которые могут быть приняты к студентам, их не соблюдающим: от выселения из общежития вплоть до отчисления из института. Попросила старост расписаться и предупредила, что каждый раз буду ставить оценку, какую они будут заверять, а, когда наберётся три «неуда», буду подавать в деканат рапорт. «И учтите, — сказала я – приходить буду в разное время и в разные дни». Конечно, я никого не испугала, многие иронически посмеялись, но к следующему моему визиту встретили меня приветливо, во многих комнатах было значительно опрятнее, и уж выносить пустые бутылки в туалетные мусорные баки, мне не пришлось. Итак, во второй раз дело пошло быстрее, и я смогла добраться до третьего этажа, где жили архитекторы старшекурсники. Здесь было проще. Хотя они уже никого не боялись, но это были «люди с высшим образованием» — интеллигенты. Пройдя несколько комнат, я стучусь в очередную. «Войдите». Вхожу: немая сцена, не уступающая по эмоциональному воздействию немой сцене из знаменитой пьесы Гоголя.
На кроватях лежат, вернее, полулежат со своими инструментами оба Валентина. Дегтярёв резко сел и замер. Занин, как лежал, так и замер со своей балалайкой у груди, открыв рот. Я, тоже окаменев, уставилась на них. Трудно судить, сколько эта игра в «замри» длилась. Первым очнулся Дегтярёв. Прокашлялся.
— Откуда, ты, прекрасное дитя?
Потом голосом, уже вполне своим, продолжил:
-Ну, что же ты, проходи, коль пришла.
Занин соскочил с кровати, поправил покрывало и вопросительно посмотрел на друга.
«Спят они, что ли, со своей балалайкой и гитарой?» — пронеслось у меня в голове.
Я стала сбивчиво объяснять, что буду ходить проверять порядок в комнатах. Пока «оправдывалась», осмелела.
-Вот, например, что это? Пустые бутылки. Придётся вынести их. Вытащила из чемоданчика авоську, быстро всё покидала и вышла. Вернувшись, застала поправленные кровати, сложенную в стопку грязную посуду. Молча положила всё в кастрюлю, попросила мыло, тряпочку и пошла на кухню. Пока я мыла посуду, всё думала: « Какие гады! Как они могут мне это разрешить? Почему Дегтярёв не пошёл со мной? Ну, ничего, я всё выдержу! Не будем считать это унижением. Пусть, пусть смеются. Я сейчас ещё и полы помою. Уйду, и им всё равно потом будет стыдно. А я что? Я выполняю, пусть плохо, раз не могу их заставить, свои обязанности».
Когда пришла с чистой посудой, то обнаружила, что оба Валентина ещё не пришли в себя: какие-то растерянные. Занин взял чайник и вышел.
— Так, что дальше? – спросил Дегтярёв.
— Ничего. Сейчас пойду, найду швабру, тряпку и буду мыть пол. Кстати у вас своя тряпка, или общественной пользуетесь, которой уборщица туалеты моет?
— Какой пол? Так, Лаврик, мой маленький, я всё понял. Всё сделаем сами. Расскажи лучше как живёшь? Как курсовые?
Пришёл Занин с кипящим чайником. Выложили на стол какие-то сушки, сахар, пригласили пить чай. Валентины уже освоились. Я тоже. Вдруг Дегтярёв берёт меня за талию и сажает, вернее, бросает на кровать. Я начала сопротивляться.
— Ты чего? Садись к столу. У нас только две табуретки. Я думал, тебе на мягком будет удобнее.
Хм! А я приготовилась к худшему: групповому….Попили чай. Всё нормально.
— Хочешь послушать? Устраивайся поудобнее. Валька, дай Лаврику свою подушку. Ну, слушай.
И они заиграли. Что-то классическое, но в собственном переложении на свои струнные. И ещё что-то сыграли. Вроде бы и знакомое, а вроде и нет. «Моцарт»,- сказал Дегтярёв. И вдруг! Ах, какое знакомое и любимое! Я, видно, как-то отреагировала, на что Валя Д. обратил внимание.
— Знаешь, что это?
— Лунная соната Бетховена.
— Боже! Откуда ты это знаешь? Валька, смотри какая образованная!
— Просто после войны было много трофейных фильмов: «Лунная соната» о жизни Бетховена, «Грёзы» — о Моцарте, «Чио-Чио Сан», «Богема» Верди. Ой! И оперетты шли, и о художниках были фильмы. Мне очень понравился фильм «Жизнь Рембрандта»
Уж не знаю почему, но я тарахтела и тарахтела, боясь остановиться. Дегтярёв зааплодировал. Занин поддержал.
— А потом ведь и по радио всё время передают классику и о классике,- продолжала я уже тихо и смущённо.
— Ну, всё, уже поздно. Идём, я тебя провожу. Когда следующий обход? Давай, управляйся быстрее и к нам.
Он проводил меня до остановки, поцеловал в щёчки, похлопал по загривку, сказал: «Жду» и ушёл. Даже рукой не помахал. Я еле дождалась следующего четверга. Быстро обежала проблемные комнаты, и вот я под дверью их комнаты. Стою, стою, не могу решиться войти. «Хоть бы кто из них сейчас выходил, и мы как бы случайно столкнулись», — мечтала я. Но, никто не выходил, в комнате было очень тихо: ни разговоров не слышно, ни музыки. Видно, никого нет дома. Эта мысль придала мне смелости, и я постучала.
— Войдите!
Ой! Дома! Вхожу. Картинка та же, что и в прошлый раз, только на подушки сразу полетели книги. Занин поздоровался, взял чайник и вышел. Дегтярёв стал снимать с меня плащ, осыпая лицо, шею поцелуями. «Странно, почему он в губы не целует?» — думала я, втайне от себя самой, желая этого.
— Что так долго? Мы заждались. Читаю, а лекции не воспринимаются. Давай, лезь на кровать.
Поцеловав ещё раз, опять подхватил за талию и посадил на кровать. Смотрит мне в лицо пронизывающим взглядом. Гладит как ребёнка по голове.
— Какая же ты маленькая! Откуда ты такая взялась в своём сером платьице? — Спел строчку из песни. Взял мои руки в свои, поцеловал ладошки.
Я была на грани потери сознания, но тут вошёл Занин. Как ни в чём не бывало, Дегтярёв потёр руки.
— Ну, вот и чаёк готов! У нас для тебя сюрприз – пирожное! А мы сладкое не любим, зато горчичные сушки обожаем. Что тебе сегодня сыграть?

И опять я слушала концерт. В этот раз больше было русских песен из репертуара Лемешева и Козловского. Оказывается, он неплохо поёт. Больше всего мне понравилась в его исполнении песня: «Вдоль по улице метелица метёт…». Так продолжалось довольно долго. Я узнала Вертинского. Его любимая песня из репертуара Вертинского, это песня старого клоуна. Как он её исполнял! Я всегда смахивала слезу. «С неба спрыгнет жёлтый ангел. Скажет он: «Маэстро бедный, Вы устали, Вы пьяны…». От него я узнала и о Есенине. Как он читал! «Дай Джим на счастье лапу мне», а как пел: «Клён ты мой опавший…». Мне казалось, а может, так и было, он ассоциировал себя с Есениновским хулиганом, так проникновенно он пел… «Как умеет любить хулиган, как умеет он быть покорным». Когда мы учились в школе, то и Вертинский и Есенин были под запретом. Так что мы о них почти ничего не знали. Много было вокруг другого интересного, и мы не стремились к запретному.
Так шли дни. Сначала недели до следующей встречи тянулись медленно, а потом оказалось, что пролетели месяцы. Мне стала надоедать эта неопределённость отношений, его странное поведение. Моя влюблённость стала переходить в другое состояние. «Он меня не любит, я, как дурочка, навязываюсь. Нужно иметь гордость и всё порвать» — думала я и снова, и снова шла туда, как лягушка в рот к змее, внутренне сопротивляясь. Однажды, пока Занин кипятил чай, Дегтярёв посадил меня на кровать и положил мне на колени письмо: «Посмотри внимательно на конверт». Что такое? Обратный адрес: г.Сталинабад, ул. Путовского, 3-ий проезд, д.14 Рахмановой М.М. Господи! Это мой домашний адрес! Я уставилась на него. Валентин развеселился, поцеловал, как обычно в щёчку и в лобик и так, как – бы, между прочим, говорит: «Да, мы с твоей мамой переписываемся. Знаешь русскую пословицу? «Прежде чем завоевать сердце дочери, надо завоевать сердце матери», что я и делаю». «Но мне мама ничего не писала?» — пролепетала я. «Напишет ещё. Пошли домой!» Действительно, мама мне написала, что Валентин ей очень понравился, и выразила обиду, что я ей о нём ничего не написала. А я и в следующих письмах о нём не упоминала. Что писать-то?
Однажды Валентин сказал, чтоб я пришла в такой-то день, т.к. у него день рождения. Я обежала все магазины, но ничего для такого неординарного молодого человека найти не смогла. И тут мне на глаза попалась фарфоровая статуэтка: лев, причём красивый и в позе, как из басни Крылова. Я купила, сделала из папье-маше подобие бутылки, вложила туда, упаковала, завернула в газету и с бьющимся сердцем постучала в заветную дверь. Мгновенно она распахнулась, и Валентин поцеловал меня при Занине впервые и повёл к столу. Стол был накрыт изысканно. Я протянула подарок.
— Спасибо, конечно тебе, Лаврик, только зря ты тратилась на алкоголь. На это у нас всегда деньги есть.
Но, тем не менее, снял газету и обнаружил бумажную бутылку. Почувствовав подвох, стал её со всех сторон оглядывать. Я говорю: «Дно надо вытащить, и осторожно, чтоб, выскочив, не разбилась». Они ухмыльнулись. Об! Лев! Валентин посмотрел на меня вопрошающим взглядом, да как захохочет: «За ваших львят? За вашу львицу? Ты это хотела сказать? Ну, Лаврик! Она ещё и с юмором! Не перестаёшь удивлять! Спасибо! Ну, за это надо расцеловать, а, Валька?!» И, как всегда: личико, шейка, темечко.
За столом он спрашивает: «Ну, и что мне с твоим подарком делать? Ведь мужчинам статуеточками не к лицу увлекаться. Засмеют». «А положи в чемодан. Будет тошно на душе, вытащишь, посмотришь и повеселеешь» — пролепетала я. «А что? Предложение дельное,- неожиданно вступил Занин. Только пока пусть постоит на столе: мне ужасно понравился этот лев». А дальше пошло всё как обычно, только лев продолжал красоваться на столе. Но однажды его не оказалось. Я недоумённо взглянула на Валентина. Он понял.
— Ты о льве? Цел он, цел. Просто я его положил в чемодан. Скоро уезжаю, так, чтоб не забыть.
Он вытаскивает чемодан и действительно сверху, завёрнутый в майку что ли, лежит мой лев. Да! Он же защитил диплом, и теперь уезжает домой. Он мне говорил, что живёт в городке на одном из солёных озёр. Теперь вот не помню: то ли на озере Эльтон, то ли на озере Баскунчак. Да, в г. Эльтон. Там у родителей частный домик. И там очень красиво. И он будет работать там архитектором. Свершилось! Вот и конец! Ну и хорошо! Мне уже такие странные отношения стали надоедать. Стала обращать внимание и на других ребят, особенно на танцах, куда он никогда не ходил. Зато Занин всегда за мной издалека наблюдал.
— Придёшь провожать меня? Заходи через два дня, я билет куплю, буду знать, когда уезжаю.
Я пришла на третий день и застала на дверях бумажку, и оказалось, что как раз в этот день его поезд отходит в 14час 40мин. Я помчалась на вокзал. По дороге я успокоилась, т.к. у меня ещё уйма времени до отхода поезда. На самом деле первый порыв был правильным, а дальше что-то с головой моей произошло, и я нарочно выдержала время до 4х часов и пошла на перрон. Оказалось, что поезд на Саратов, т.е. нужный мне, ушел два часа тому назад. Господи! Как получилось, что в какой-то момент я решила, что 14 часов – это 4 часа, и все два часа, как дура из дур прождала в вокзале. Меня заело и чувство обиды на себя, и горе какое-то непоправимое, и стыд, и совесть: обещала ведь придти проводить. Он обещал на проводах дать свой адрес. Горькие слёзы не смогли ничего поправить. Вот и кончилась моя первая серьёзная любовь, так и не успев, в сущности, начаться. У меня остались две его любительские фотографии: одна — с гитарой, другая — из нашего похода, где он стоит на одной лыже, поставив другую вертикально. И третья – фотография из ателье. Сзади надпись: «На память Лаврику от Валентина». И дата: 18.02.1954г.!!! Что такое? Наш поход начался в феврале 1953года. Неужели? Не может быть! Это я полтора года терпела такое неестественное поведение Валентина? Ну, да! В 1953г он был на пятом курсе. А в июне 1954г он защитил диплом, и мы расстались. Как я столько времени выдержала и зачем? И как хорошо, что всё так кончилось.
«Что Бог не даёт, всё к лучшему». И это так и есть! Я действительно была не для него рождена. Скоро и наша сессия кончится, и мы все разъедемся до следующего года. Осенью, снова жизнь в общежитии, танцы по выходным. Лекции днём – всё своим чередом.
Как-то я шла в общежитие субботним вечером со стороны Балтийского вокзала. У стены общежития встретила Занина, пьяного, как обычно. Вернее сильнее, чем обычно.
— А я тебя жду.
— Зачем?
— Ты почему не пришла Вальку проводить? Он тебя так ждал. Он же тебя, дурёху полюбил. Я говорил ему. Он не слушал. Он не верил, что ты его не любишь. Он даже пить перестал, и меня агитировал. Даже курить хотел бросить. Гадина! Сломала человеку жизнь. Убить тебя мало.
И он заплакал, зарыдал, да так горько. Вот только пьяные умеют так рыдать. Я не знала, что сказать. Что глупость какая-то на меня нашла?
— Я приходила, честное слово, но уже опоздала. Надо было мне как-то раньше сообщить, — пыталась я оправдаться. Приходила, честное слово. Опоздала, всего на несколько минут.
— Не ври! Я долго тебя высматривал, не уходил. Думал, придёшь, я передам его записку. Не было тебя. Гадина! Убила Вальку. Погубила.
Я стояла и молчала. Ждала. Чего ждала? Наконец, он немного успокоился.
— Что случилось? – решилась спросить я.
— Женится наш Валентин. Вот что!
— Ну, так хорошо, пусть будет счастлив, — сказала я, но в глубине души мне было обидно.
— Если б так! Он её не любит, терпеть не может. Они дружили в детстве, и родители решили их поженить. Тоже мне «Тахир и Зухра». Это их решение, а у Вальки никто не спрашивает. Сгоряча, раз ты не пришла, он и согласился. Думал: на зло тебе, а оказалось: на зло себе. С досады начал снова пить и уже остановиться не может. А может быть и не хочет. Пропал человек. Пропал мой Валька.
— Знаешь что? Он мне про любовь ничего не говорил. Ни он мне, ни я ему ничего не обещали. У меня была сессия, и я могла вообще той записки не прочитать. Почему я должна была бегать каждый день, узнавать: на когда у него билет? Хотел, чтоб я проводила, нашёл бы как оповестить. Не любил он меня. А я любила. Мучилась. Слава Богу, что всё позади. Ты не его оплакивай, а о себе подумай. Совсем скатился. Пока. Считай, что мы с тобой не виделись, и вообще, не знакомы.
И я ушла. На душе было муторно. «Любил. Странная любовь: ни разу не пригласил в кинотеатр, на прогулку. Вся прогулка — до автобусной остановки. Ни разу не угостил мороженым, не подарил ни одного цветка. Разве это любовь? Если б я перестала приходить к нему, то давно, давно всё бы кончилось»,- так думала я, вспоминая прошлое. Но я была слабая девочка и, наверное, любила. Любила бескорыстной любовью. Мне ничего не было нужно, лишь бы видеть его.
Какое-то время я переживала. Мучилась. Более всего тем, что не могу ни с кем поделиться. Время лечит. Это так, хотя это относится только к молодости. В старости всё по-другому.
P. S. Я писала, что с мамой мы никогда о нём не говорили. Но, когда, после защиты диплома, я сказала маме, что собираюсь замуж, её вопросом было: «За Валентина?» Я сначала даже не сообразила, о ком это она. Потом, естественно, сказала, что за Сергея, о котором я писала. «А! Который хороший друг? Но тебя же Валентин любил? Он же мне письма писал». «Мамочка, это было так давно, а теперь он женат».