Страна зависимых полусвятых

Свобода, даже мнимая и иллюзорная, очень располагает к странным размышлениям. В этом и кроется вся прелесть спонтанной благодати, благодаря которой умеренно романтичная натура средних лет может предаться воспоминаниям или размышлениям, не нарушая формата А4. Моя реальность является порождением вымысла, которая подобно пророческому дуновению, пронесется и исчезнет.

Я был одним из тех, кто родился на пути у свободы, тем самым бросив ей вызов. А она проехалась, по мне, как товарный поезд, деформировав не только душу, но и наследственную харизму.

Когда-то, давным-давно, в одной из великих держав, общественные туалеты гармонично соседствовали с коллективным сознанием. Суть работы инженерной мысли в полной мере олицетворяла идеологическую составляющую политического режима. Сочетание было настолько идеальным, что полностью характеризовало собой восточную философию «Инь Янь», естественно в авторитарной интерпретации. Гений инженерно гуманитарной мысли функционировал на удивление просто. Продукт, производимый технической установкой естественным путем, в качестве идеологического материала использовался существующим политическим режимом. В результате систематической и отлаженной работы идеологического фронта, сознание еще не родившегося человека, было захвачено режимом, в стадии эмбриона, и заполнена еще не остывшим вышеуказанным материалом.

Но даже больная эпоха, способна родить здорового члена обществ, кем я не оказался. Я был случайно выпавшим с идеологического конвейера, и поэтому рассчитывал на характерную особенность, хоть и считался производственным браком.

Я так же, как и все родился в стерильных условиях, с врожденным дискомфортом и под песню Кобзона. И подобно тле, за которой гонится муравей, несущий на лакированном загривке дохлую муху, хоть и видел приближающегося воробья, собирающегося съесть и меня, и муху, и муравья–смиренно молчал. Говорить мне мешало постоянное чувство стыда за то, что не то посмотрел, не так сказал, не тех слушал.
Первой, кого я встретил в стране неминуемой повседневности, была акушерка. Она протянула ко мне теплые и потные руки, заглянула доверительным взглядом прямо в душу и сказала: «Ну, здравствуй товарищ!». Это и было моим входным билетом в коммунальную матрицу. Даже мое не сформировавшееся сознание осознало, что гонку сперматозоидов можно считать моим последним проявлением индивидуальности и личностного достижения. Дальше все будет общим и синхронным. Сопротивление бесполезно, инициатива наказуема -единственная мантра на оставшуюся жизнь. Самое ужасное, было то, что мне некого было винить в том, что я родился не в то время и не в том месте. И не важно, кем я был в прошлой жизни, беспечным хипстерем или бесстрашным бунтарем, в этой жизни я товарищ. Так как места святых были абсолютно свободны, любой товарищ считался потенциальным святым. С годами уровень святости мог расти, и достигнуть такой степени безумия, что стыд опережал бы инакомыслие.

Мой отец был работягой, который незаметно для себя с переменой эпохи стал мелким предпринимателем. Мать была профессиональной домохозяйкой, брат был азартным картежником. Проще говоря, ничто не препятствовало мне стать успешным авантюристом.
Шли годы. Я, несмотря ни на что рос, но пока только физически. Идеология Ильича все еще работала, хоть автор был давно уже мертв. Временами, заранее поседевшую голову посещали мысли об иной жизни, которые больше пугали, чем притягивали.

Со временем, моя жизнь стала оправдывать свое существование, находя свое отражение во всем, что лежало под рукой и путалось под ногами. В юности, это были разного рода коллективные увлечения, от фото кружка до парашютного спорта. В первом случае мое желание творить, разбилось в темной комнате о тазики с проявителем и закрепителем. Второй случай отличился особой жесткостью. Детское желание вознестись в синее небо и дотронуться до облаков, запуталось в стропах парашюта Д-6 серии 4, и осталось среди крепко скрученных веревок и не раскрывшегося купола. К счастью похороны детской мечты волшебным образом совпали с похоронами коммунизма. Коллективный разум за мгновение распался на мелкие частицы и был унесен западным ветром в неизвестном направлении. Идеология, державшая в страхе несколько поколений, одним прекрасным утром, оказалась ночным (еще по старой памяти коллективным) кошмаром. Развал СССР вначале казался обычным ребрендингом. Один государственный строй сменил другой. На смену надоевшему и краснощекому коммунизму, пришла загадочная демократия. Многим это слово еще было не знакомо, но зато все знали значение слова анархия. Незнакомка пришла не одна, вместе с импортным тряпьем и новыми возможностями, она привела подругу. Надо признать, что многим анархия пришлась по вкусу. Темная сторона свободы открыла в людях много полезных, а порой и необходимых качеств. Узревшие порядок в хаосе, быстро освоились и обрели материальное счастье. Вор воровал, барыга барыжил, предприимчивый объединял их под своим началом и открывал комиссионные магазины. Казалось бы, все встало на свои места и каждому, достался кусочек счастья. Внезапно освободившиеся места полусвятых товарищей, заняли не менее довольные собой представители различных религий. Вследствие чего духовные ценности стали, свободно конвертируемой валютой. Пока демократия думала, с какого конца начать, анархия меняла безделушки на ценности и господствовала, над голодными до зрелищ, еще вчерашними товарищами. Свобода пугающе опьяняла всех, без разбору. Она была буквально везде; в воздухе, в каждом человеке, в действии и бездействии. Невостребованным оказалась только безутешная интеллигенция. Скованные, моральными принципами и энциклопедическими знаниями интеллигенты оказались снова не в своей тарелке.

Как говорил Арсений, один из представителей ущемленного класса из соседнего дома «Партия оказывала нам хоть какие-то знаки внимания; сажали, репрессировали, расстреливали, наконец, а новая эпоха нас беспощадно игнорировала». Бывшие идеалы рассыпались в прах. От них ничего не осталось, кроме воспоминаний. Их места заняли другие идеалы, современные, скованные в чувствах, но откровенные в желаниях.

Когда анархия была на пике своей славы, я учился в старших классах. Я и мои сверстники ощутили весь вкусовой спектр вдруг свалившейся на голову свободы. Для нас не было абсолютно никаких ограничений. Спиртное, наркотики, девушки, голливудские фильмы, музыкальное извращение, компьютерные игры. Все это и многое другое было в нашей власти и в свободном доступе. Конечно же, спустя определенное время, наслаждения стали обыденностью и мой инициативный мозг, очнувшись, снова принялся за поиски абсолютной истины. Но с возрастом я поумнел и понял, что, несмотря на ложные утверждения, истина вечно будет от нас далеко.Всегда будет прекрасное завтра и никогда солнечного сегодня. И потому профилирующим в моей жизни стало наслаждение, а не ожидание, которому суждено в итоге споткнуться о тазики или запутаться в стропах. В результате суть бытия в моей жизни нашла свое, еще вполне эстетичное отражение в запотевшей бутылке «Клико», и стала приятно стекать по нему на еще не испачканную биографию. С тех пор звезды, оставив гордость в невесомости, опустились ниже, а мечты обрели реальные формы, и стали умещаться в среднемесячную зарплату, для конкретной штатной единицы.

И пока там, внизу, в бредовой реальности, на засаленной скатерти, трехногого столика, на кем-то забытой арбузной корке, миллионы голодных муравьев ощупывая усиками пустоту, в недоумении и прострации заглядывали друг другу в рот, тщетно пытаясь найти ориентир в столь стремительно и неуловимо изменившейся картине мира, я настойчиво пытался найти материальное отражение своим эмоциональным потрясениям.Впрочем, материальное отражение обычного состояния, меня тоже устраивало. Поиски стали смыслом моего существования.

После нескольких безуспешных попыток показать свою истинную сущность людям, загадочная демократия, опустила руки, так и оставшись для людей загадкой. Анархия подчинила себе все, даже время. С ней время проходило быстро и незаметно. Чтобы полностью не покинуть историю человечества, и остаться хотя бы в толковых словарях, демократии пришлось служить анархии. Все, что вызывало недовольство у людей, анархия списывала на демократию, а той приходилось оправдываться и обещать перемен. Недовольных положением дел тоже было не мало, как впрочем, и свойственно человеческому характеру. В принципе это не нарушало законов природы, но портило общую политическую картину.

Недовольство выражалось в классической для человека форме- ностальгии, которая была основана лишь на сожалении об утраченной молодости. Начиналось недовольство обычно со слов: «вот в наше время...». Но время было безвозвратно утеряно, как впрочем, и эрекция, и форма груди, и многое другое. И если раньше у них были мечты. Пусть нелепые и наивные. То теперь там прятались испуганный взгляд и еле сдерживаемое рычание.

Всеобщая суета и потертые треники Арсения вызывали у меня тоску. Каждый раз, выходя во двор, я видел сидящего на детской площадке Арсения и необъяснимую суету окружающих. Друзья заканчивали университеты, кто-то уже зарабатывал деньги. На этом фоне я чувствовал себя рыбой на суше.

Каждый день я глядел из глубины своего несчастья в таящую угрозу будущее. Мечта о роскошной жизни заменила мне реальную жизнь. А реальность была окутана во мрак и вызывала во мне тоску и жалость к себе. Не имеющий заработка мужчина и без того ощущает себя намного ниже своего настоящего роста. Беспомощность и неопределенность, словно кирка и лопата, ежедневно, с заходом солнца вкапывали меня все глубже в землю. Каждый закат говорил о потерянной надежде. Униженный собой и обстоятельствами я, стал прозрачно раним. Так уж получилось, что я не обладал особыми знаниями, и исключительным опытом. Кроме разрывающего изнутри желания, у меня ничего не было. Но зачастую этого бывает достаточно, чтобы разорвать сдерживающие цепи реальности. Именно в такие моменты судьба с присущей ей иронией начинает подыгрывать угнетенным своими желаниями несчастным. И угнетенные становятся угнетателями, а несчастья обретают очарование. У людей, которым суждено было ползать, вдруг вырастают крылья, и они, отрицая себя, бесследно пропадают в невесомости. Утонченная прелесть неведения всех пленит, но многих ослепляет. И каждый обезображенный желанием плененный, уверен в том, что именно он выйдет из игры преображенный благородством. Я был одним из тех, кто верил в свою исключительность, и судьба решила это проверить.

С новой эпохой появились новые тренды. Среди молодежи была популярна блатная романтика. Воры и бандиты стали примером для подражания и даже иконами стиля. В списках «их разыскивает милиция» и «их обожает народ», фигурировали одни и те же лица. Авантюристы и проходимцы всегда пользовались популярностью в народе. Люди любят баламутов. В каждом из нас живет такой, но не каждый способен его представить обществу. Кому-то мешает завышенная социальная ответственность, кому-то заниженный оклад, а кому-то повышенное давление.

Неожиданно для себя, я стал впадать в глубокую авантюру. Возможно, моя исповедь, кого-то застанет врасплох, но в моих словах нет ни мольбы, ни протеста, ибо молю я только Бога, а протестую только против себя. Это просто слова, крик души уставшего от себя от своих ошибок человека. Так, как даже самый скрытный человек, нуждается в том, чтобы высказаться. Выпустить хотя бы малую часть беспредельной тоски наружу, чтобы пожить еще немного, попытаться еще разок сделать своих близких счастливыми, будучи одиноким в своем горе.

Путь к своей мечте я начал с детей из богатых семей. Богатые наследники своими руками выносили мне все свое наследство, а я опьяненный успехом, обменивал его на наслаждения. К семнадцати годам я добился в этом деле значительных успехов. К этому времени я уже успел опустошить дома начальника полиции, заместителя министра нефти и газа, главы администрации района и нескольких бизнесменов. Будто всевышний создал меня исключительно для сомнительных дел, а жизнь довела врождённые качества до профессионального уровня. Конечно, любая история, будь-то хорошая или плохая, имеет очаровательное свойство заканчиваться и давать своим неминуемым завершением шанс для начала новой истории. Моя история с вымогательством тоже закончилась, и ожидаемо не так, как я ожидал. Не было духового оркестра и торжественных награждений. Я поставил точку в багажнике, популярного в то время автомобиля ГАЗ 24-10. Дело в том, что начальник полиции, о котором я упоминал чуть выше, все же ощутил неладное, когда пропала его гордость. Вернее это был предмет гордости, наручные часы из золота инкрустированные бриллиантами, и главное в этом деле было то, что они были подарены президентом, той республики в которой все мы по обыкновению пытались жить. Прокатившись несколько километров в багажнике с запасным колесом и потеряв частичку своей гордости, я сполна возместил утерянную гордость начальника. Поняв, что кроме обещаний «Я больше не буду!» он от меня ничего не дождется, чиновник ограничился довольно убедительными угрозами. Таким образом, мой довольно успешный «стартап» был уничтожен практически на середине дистанции. И я с индивидуального вымогательства перешел на серьезные наркотики. Анархия была очень щедра на вседозволенность, и каждый школьник имел доступ к серьезным наркотикам. Мое соприкосновение с наркотиками, могло бы сравниться с посещением храма. Все материальное в миг потеряло цену, в голове постоянно звучала органная музыка, а я наивно надеялся приобщится к лику святых мучеников. И главное во мне постоянно ангелы воевали с демонами. Чем больше Бог от меня отдалялся, тем ближе я его чувствовал, и на всякий случай проверял пульс.

Я был не одинок. Вся страна находилась в наркотической эйфории, поэтому я незаметно для себя потерял свою индивидуальность и присоединился к формально запрещенному общественному движению. Хоть движение было общественное, протесты были сугубо личными. Каждый наркоман протестовал исключительно против себя, вслух обвиняя всех вокруг. Даже интеллигент Арсений против чего-то протестовал. Социалистические треники Арсения гармонировали с его демократичной руганью. Мать Арсения не выдержала и сбежала с каким-то цеховщиком, оставив сыну двухкомнатную квартиру, холодильник «Янтарь» и горшок с кактусом. Холодильник Арсений продал, как только понял, что мать уже не вернется, и остался жить с кактусами. Как говорил Арсений, кактусы отражали его натуру, мне же кажется они не отражали рыночного спроса.

Со временем моя жизнь стала напоминать кошелек в кустах. Вроде бы имела ценность, не для кого именно — не понятно. Горькое и мстительное ощущение удовольствия, сделало из меня уродливого карликового полусвятого. Это была эпоха «полу»; полусвятые, полупророки, полуполитики, и только дураки считались полными и завершенными. Но даже они были зависимы.

Арсений не унывал, и постепенно отступал назад. И вот наступил день,, когда интеллигент копчиком нащупал холодную стену. Врачи констатировали смерть интеллигента, когда он торжественно и величаво улыбался, настойчиво вглядываясь в пустоту. Арсения похоронили в его любимых трениках, но в этот раз, вместо привычного раздражения они вызвали во мне неловкую улыбку. Я представил. как он в них предстанет перед Богом. Кактус Арсения не выдержал горя и тоже преждевременно засох, а мои эмоциональные потрясения отразились только на моем здоровье. Если вам интересна моя дальнейшая судьба, то я скончался на три месяца раньше запланированных. Жизнь буквально выпала из меня концентрированными комками спутанных мыслей и сожалений. После смерти я исправился, но как вы понимаете-было уже поздно…

Наверное тут самое время остановиться, так как горизонт сузился в крошечное нечто, а претензия на правду начинает душить интригу. Рассказчик в праве сохранить утонченную прелесть неведения, и я воспользуюсь этим правом и сохраню невинность нечаянно обнаруженной мысли, а себя передам в добрые, дрожащие с похмелья руки, улыбчивых и демократичных ангелов.