Необратимость

1.
Его хватка была подобна материнским объятьям, несмотря на мертвое сцепление рук практически лишенная твердой мужской силы. Но именно в них, кардинально отличавшихся от крепких объятий Никиты, Тома ощутила себя как за каменной стеной, оградившей девушку от жестокости внешнего мира. В руках своего спасителя, взявшегося практически ниоткуда, она почувствовала себя невероятно хрупкой и слабой, такой какой должна была быть, такой какой была, раздавленная мудаком женихом. Только в этих объятьях Тома испытала самую боль, пронзившую ее сердце десятком острых стрел и заставившую ее разрыдаться целым фонтаном слез. Бездна темной ледяной воды, в которую девушка смотрела всего несколько секунд назад, про себя понимая, что на этот прыжок у нее не хватит духа, взбодренного бескрайним возмущением и обидой на Никиту и его шалашовку, в долю секунды стерлась из памяти Томы, уступив место одной лишь боли. Все было подчинено ей в этих ласковых, подобных материнским, руках.
Он не сказал ей ни слова, уверенно и резко стащив девушку с перил моста. Всего лишь прижал ее к себе, бережно, прямо к сердцу, ощутив ее дрожь и отчаянье. Тома рыдала и не могла остановиться, желая излить обнявшей ее маме душу, желая сказать насколько больно ей было, как сильно ее унизили.
Пожалуй, тогда Тома не чувствовала этот непонятный холод — тишину и пустоту там где должно было биться сердце ее спасителя. Лишь материнское лицо, освещенное легким теплым светом и голос, который всегда исцелял и вливал в нее свежие силы, контролировал все ее внимание, захватил ее всю, лишая Тому чувства реальности. Но все же было что-то еще, что казалось лишним в той идиллии, которая окружила ее, в один миг оставив ужасные воспоминания о Никите в одной постели с этой смазливой девицей где-то далеко позади. Что-то, что касалось Тому всего лишь едва, не отвлекая, но давая о себе знать. Наверное потому, что слезы ее заканчивались и пора было наконец успокоиться.
Тогда она мало что помнила, вернувшись к маме после того, что пережила на мосту. Кажется, она добралась до дома на такси, вызванным ей тем человеком. Даже в голосе его было что-то такое, что было присуще голосу ее матери. Но странным образом лицо этого мужчины выпало из памяти Томы, стерлось почти сразу как только она оказалась за пределами моста. Вероятно из-за материнского образа в теплом нежном сиянии, все еще остававшегося у нее перед глазами. Он оказался единственным, что Тома помнила в тот вечер. Затмил даже физическую маму, встретившую дочь с неподдельной тревогой.
-Никита приходил, — только сказала мама, наблюдая расстроенное лицо Томы, — Просил позвонить ему когда ты вернешься.
-Да пошел он, — только сказала та, чувствуя как новый ком подступает к ее горлу.
На новый плач у нее уже не хватало сил. Тем не менее, слезы вновь заблестели на глазах девушки, мама обняла ее, поняв все без слов. И эти объятья отличались от объятий того человека, чуть более живых и искренних.
Оказавшись в кровати, Тома уснула достаточно быстро. Она вновь вернулась на мост, вновь встала по ту сторону перил, глядя в черную бездну и не решаясь расцепить рук и оказаться в беспощадной воде, ожидавшей свою жертву. Но снова тот человек оказался рядом, заключив ее в свои объятья. Мягкое сияние окружало его голову подобно какому-то гало. И тогда она поняла, что это было не сияние, а запах совсем сырой земли, слипшейся в черную массу после недавнего проливня. Еще более черное, практически бездонное пятно зияло прямо напротив сердца, росло и медленно, но необратимо разъедало ее спасителя изнутри. И казалось, что именно оттуда и рвался наружу этот неприятный запах, поглощавший сначала голову, но стремившийся захватить тело целиком. И когда захватил, Тома проснулась, чувствуя этот запах вокруг себя, чувствуя его повсюду.
Ее остановил и вытащил из-под тяжелого взгляда темной воды не восставший из могилы покойник, они существуют лишь в кино да в виртуальной реальности. Тома видела дурной сон, основанный на неприятных переживаниях, она не сомневалась в том, что это был сон. Как и в том, что просто не имела права не выразить свою благодарность этому человеку за то, что не позволил ей совершить непоправимое, за то, что обнажил ее страх перед холодной бездной реки. Тома была так воспитана, чтобы отвечать за каждый свой поступок. Она должна была сказать этому человеку, что хотела сделать нечто бессмысленное, ведомая горькой обидой, неподконтрольными ей эмоциями и сильной болью. У нее просто не хватило сил достойно выстоять перед предательством Никиты, которому Тома всегда доверяла, с которым всегда оставалась честной, и который втоптал в грязь ее искренность. Который, наконец, уничтожил ее, вынудив ее пойти на поводу воспаленного самолюбия. И в объятьях того мужчины до Томы дошло, что оно было не таким уж важным элементом ее жизни.
Однако, то оказался совсем не сон. Нечто другое чему она не могла найти объяснения в силу необычности, кардинально и внезапно перевернувшей ее восприятие окружающей действительности по утру следующего дня. Потому что она совершенно ясно и отчетливо видела ярко пылавший цветок в груди мамы. Красный и белый, практически раскаленный, притягивавший все внимание своим гипнотически мягким мерцанием, он обозначал материнское сердце, во всех деталях видимое через одежду. Но точно такой же цветок Тома могла наблюдать и внутри отца, только-только вернувшегося из рейса, что уж говорить о своем собственном ярком цветке, стоило ей оказаться перед зеркалом. Он ничем не отличался от других, увиденных Томой за одно утро. Разве что его сияние было чуть ярче и сочнее в красках, по крайней мере, так ей показалось.
Это, сто процентов, было послание ей. Возможность найти того мужчину с пустой, чернее ночи ямой в груди, которую Тома видело в своем ночном видении. Она вспомнила как оказалась в объятьях своего спасителя, притянувшего ее к себе подальше от перил. Возможно сейчас, поутру, это были ложные воспоминания, сформированные ее сновидениями, но даже если и так, то она интуитивно чувствовала, что у нее появился шанс определить своего странного спасителя среди множества людей. Быть может, это он оставил ей такую необычную возможность.
Впрочем, даже с ней Томе требовалось время на эту встречу. Не могла же она круглосуточно мотаться по улицам, подобно какой-то бездомной дворняге, вынюхивающей съедобный кусок. За ней было закреплено рабочее место, кроме того оставался Никита, желавший продолжения отношений с Тамарой после того, что натворил. Несколько раз Никита приезжал к ней, названивал, караулил Тому на улице. А еще она чувствовала как ее возмущение и обида в его сторону постепенно угасает, и дни и ночи, проведенные с ним вместе заиграли в памяти свежими красками. Она ничего не могла с собой поделать. Как Тома ни пыталась подавить приятные воспоминания воспоминаниями о Никите голышом в одной кровати с соперницей, явно получавшими удовольствие от плотских утех (собственно говоря, она застала своего жениха верхом на этой девке), это был сладостный отрезок в ее жизни. Руки Никиты, его прикосновения, его голос и улыбка, все это впиталось в ее кровь, стало ее частью. Боль перерастала в тоску, месяц спустя наступало время оттепели.

2.
Она встретила его в маршрутном такси, всего в через остановку от дома (Тома все еще жила у родителей несмотря на возобновленное, но осторожное общение с Никитой), куда направлялась после трудного рабочего дня. Тома все еще наблюдала яркие цветы внутри людей, совсем не забывая о своем намерении благодарности, хорошо понимая, что приобретенная способность, о которой, между прочим, она никому не рассказывала, направлена именно на это. И вот на очередной остановке вслед за рыжеволосой мамашей с малолетним пацаном и худой теткой с родинкой на щеке в салон маршрутки поднялся молодой человек лет двадцати-двадцати пяти. Высокий и плотный, для едва наступившей весны одетый весьма легко, без шапки, при виде чего Тома рефлекторно поежилась. Русые волосы его на голове были взъерошены, потертые штаны и грязные рукава джинсовой ветровки, откуда торчали тряпочные хозяйственные перчатки, судя по всему, являлись рабочей одеждой. Резким небрежным движением парень бросил водителю деньги за проезд, а затем быстро занял свободное место на переднем сиденье. Это точно был он, Тома видела просто огромную, непроглядно черную дыру на месте его сердца, которая не отпускала взгляд девушки от себя ни на мгновенье. В какой-то момент последнюю сковал обычный страх, пригвоздившей Тому к одному месту. Будто она снова смотрела в бескрайнее ледяное лицо воды, и не в силах была отвести от нее глаз. Чернота на месте его сердца проникла глубоко внутрь Томы, она и не заметила насколько легко позволила себя ей заворожить.
Больше того, она вдруг услышала в своей голове голос. Это был его голос, она узнала его, общавшийся с диспетчерской службой такси с намерением отправить ее домой. Прежде неуверенный, с некоторыми запинками, сейчас он и вовсе дрожал, как будто забившийся в угол котенок под проливным дождем укрывался в единственном крошечном уголке в надежде дозваться маму кошку.
«-Ты здесь? Ответь если ты рядом.»
И она понимала, что этот голос был обращен исключительно к ней, и не могла ответить. Уже просто потому, что любой изданный ею звук бесследно растворился бы в этой непроглядной черноте. Но не в такой уж и непроглядной, ведь Тома с удивлением различила слабое, практически незаметное и еле дрожащее красное мерцание, доступное ее мысленному взору едва голос обратился к ней. То был упавший цветок, большой, раскрывшийся множеством лепестков, завядший, терявший всю свою силу, пребывающий в предсмертной агонии. Это было ужасное и в то же время завораживающее зрелище. Похожее на ликование над поверженным врагом, похожее на упоение Томы, наблюдавшей за подступавшей необратимостью. Будто то было сердце Никиты, заслуживавшее мести, на которую Тома вряд ли бы решилась даже если бы стала свидетелем еще многих его измен. Просто развернулась бы и ушла. Но только не теперь когда голос требовал от нее смотреть на его муки.

Тома практически не заметила как проехала свою остановку, за которой начинались частные дома. Молодой человек оказался единственным кто выходил здесь, чуть ли не бегом он направился прочь от остановки. Но прошел всего немного, дойдя до глухих железных, выкрашенных в серый цвет ворот, за которыми возвышался белый кирпичный дом, а рядом виднелась крыша одноэтажного деревянного дома. На ходу парень достал из кармана джинсовой куртки ключи и всунул их в калитку. Он не смотрел по сторонам, сосредоточившись лишь на своих действиях, впрочем, Тома все равно не поспевала за его быстрой походкой. Девушка остановилась перед воротами в тот момент как за ними раздался хлопок закрываемой двери деревянного дома. Она отдавала себе полный отчет в том, что делает, в своей решимости заговорить с ним после совсем свежих испытанных ощущений. Теперь она хотела не только поблагодарить его, но хотя бы сказать пару приятных слов ему в поддержку.
Чуть помедлив Тома вдавила черную кнопку звонка у самых петель калитки и на уровне ее глаз. Спустя пару минут дверь открыла приятная на вид худенькая белобрысая женщина бальзаковского возраста в теплом пуховике, накинутом поверх домашнего халата. На ногах ее были тапочки.
-Здравствуйте, — с приветливой неподдельной улыбкой обратилась к ней Тома, — Сюда только что вошел молодой человек. Мне бы хотелось с ним пообщаться.
-Он что-то сделал? – вежливо поинтересовалась женщина, несмотря на добродушный тон и доброе лицо встретившая ее просьбу с явной настороженностью.
-Ничего плохого, не беспокойтесь. Наоборот, он оказал мне услугу, я хотела бы сказать ему спасибо.
Вопреки ожиданиям Томы, подобным «я передам ему Вашу благодарность, до свиданья» женщина понимающе кивнула ей головой и впустила во двор.
-Наш Михалыч домашний мальчик, — потеплевшим голосом разоткровенничалась женщина, провожая девушку по асфальтированной площадке, — Он не привык к гостям, сколько лет живет здесь ни разу не видела, чтобы кто-то к нему приходил. Как Ваше имя, милочка?
-Тамара.
Они обе переступили порог деревянного дома, сразу оказавшись в просторной обставленной кухне и погрузившись в тягучий мелодичный гул, сопровождаемый всяческими шумами и звуковыми эффектами. Нарушала его разве что вода в душевой кабинке.
-Он всегда включает свою «музыку» едва приходит с работы. Дроун эмбиент, — по слогам выговорила хозяйка дома, — Так будет до самой ночи.
В принципе, Тому не должны были волновать все эти подробности. Тем не менее она все равно коснулась нечто сугубо личного, не предназначенного для нее, но открытого и не враждебного. Даже наоборот, этот самый дроун эмбиент будто охарактеризовывал тот мирок, устроенный Михалычем внутри арендуемого им дома. Тягучее звучание будто рисовало все то убранство, что таилось внутри стен, будто являлось стихией, владевшей этим местом. Даже сама хозяйка старалась говорить тише, чтобы не привнести в уже записанный кем-то трек, доносившийся из небольших колонок, что располагались по углам кухни и зала под самым потолком, никаких сторонних шумов. И то, что лилось из динамиков нисколько ее не напрягало.
-Вы назвали его Михалычем, а по имени? – поинтересовалась Тома, присев на предложенный ей мягкий табурет.
-Владислав, — охотно ответила женщина, поставив на ухоженную газовую плиту чайник, — Моего мужа зовут Михаилом. А за семь лет Владислав стал самым настоящим членом семьи. Для меня он как сын.
-Правда? – не смогла сдержаться Тома, — Сколько же ему лет?
-В январе тридцать шесть исполнилось. Конечно, выглядит он моложе, но это ему только в плюс.
Шум в душевой наконец прекратился, а еще через несколько секунд Влад вышел оттуда в тех серых спортивных штанах, что были на нем в маршрутном такси. Тома сумела разглядеть несколько шрамов на его руках.
-Здрасьте, тёть Тань, — переводя дух после принятой ванны, поприветствовал Влад хозяйку, а затем и Тому, — Здрасьте.
Он не сразу узнал гостью, разглядывавшую его в свете домашних ламп. И про себя Тома была поражена открытостью и добротой круглого лица Влада с ямочками на щеках. Даже в глазах его таилась детская простота.
-К тебе пришли, Михалыч. Тамара, — представила гостью хозяйка, — Ты помог ей, теперь Тома пришла к тебе с благодарностью.
-Месяц назад, на мосту, — подсказала сама Тома и покраснела.
-Да, по… Я помню, — каким-то странным тоном подтвердил Влад, так же стараясь разглядеть каждую черточку ее лица, — Пойду причешусь.
-Я совершила глупость. Простите меня, — чувствуя неловкость сказала Тома, так и не притронувшись к наведенному в красной со снежинками кружке чаю, оставшись с Владом тет-а-тет, — Мне действительно было трудно.
-Честно говоря, я думаю, это ерунда, — пренебрежительно и оттого жестко возразил Влад, встав перед ней и скрестив на груди руки, — Вы сделали это из-за ущемленного чувства собственника. Да-да, все люди собственники, поголовно, каждый. И нет никакой морали – только личный интерес. Потребительский подход во всем.
-Зачем Вы так? – Тома была крайне удивлена этим неожиданным поворотом, отчего внутри нее все неприятно заныло.
-Я не верю ни в какие отношения между людьми, ни в какие светлые чувства. Все дело в эгоизме. Когда «Я» на первом месте, — упирался Влад, — Всегда так было и так и останется. Может быть где-нибудь в другом мире иначе, но точно не в этом, насквозь испо… испоганенном выгодой. Не осталось в людях людей.
-Но как же Вы тогда, на мосту? – недоумевала Тома, для которой его сокрушенный тон был очень даже неприятен, очень даже обиден.
Влад ответил не сразу. Прямо на глазах изумленной и побледневшей девушки лицо его до ужаса сморщилось и одрябло, покрытое глубокими морщинами, причесанные волосы побелели до белоснежной седины, глаза ввалились внутрь. Прежде крепкие на вид руки высохли до костей, обтянутых серой кожей. Он не просто постарел в одно мгновенье, это был его подлинный внешний вид, замаскированный под привлекательную молодость, которую питал гибнувший в груди Влада цветок.
-Это не я был тогда, — отвратительно заскрежетал Влад, — У меня не хватило бы ни сил ни желания. Я всего лишь наслаждаюсь поганью, что происходит со мной.
Его голос слился с тягучим звучанием, доносившимся из колонок, привнося в последнее дополнительный ужас. Тома не могла находиться в этом жутком месте рядом с тем дряхлым пугающим всем своим видом существом. В долю секунды она стала нежеланным элементом, портившим ту гармонию необратимости, которая была заключена в этом доме. И хотя Влад не воспринимал ее как врага, он ясно давал понять, что не намерен больше терпеть ее присутствие.
Снаружи девушку ждала хозяйка дома.
-Что случилось, девочка? – взволнованно спросила она едва Тома выскочила во двор, — Ты видела ЕГО?
Тому как обухом по голове ударили. Она вперила испуганный, еще не оклемавшийся от пугающей метаморфозы Влада взгляд прямо в глаза женщины. Они обе прекрасно знали о ком шла речь.
-Да, ты видела его, — закивала головой хозяйка, — Пойдем со мной. Ты напугана, вся дрожишь от страха.

-Я ведь знаю о том, что он не позволил тебе совершить глупость на мосту, — наконец призналась она, проведя Тому в богато обставленную (с дорогущей и крутой бытовой техникой) кухню кирпичного дома и усадив на просторный деревянный стул с высокой спинкой, — Хотя, конечно, вряд ли бы ты это сделала. Но тем не менее.
-Влад рассказал?
-Не поверишь, видела во сне. Там он говорит со мной откровенно, душевно. Там он открыт как книга с картинками.
На столе, накрытом накрахмаленной белоснежной скатертью, появилась пара чашек с блюдцами и вазочка с печеньем.
-Как такое возможно? – с недоверием спросила Тома, глядя на, казалось бы, адекватную женщину в годах.
-Ну, как-то возможно, — пожала плечами та без тени улыбки, — Скорее всего, это его сердце, всегда открытое, всегда отзывчивое. Пышный яркий цветок.
-Я видела его, — сказала Тома, повернувшись к окну, выходившему к зашторенным окнам дома с Владом внутри.
Свет в них уже не горел. Но она видела тень, сидевшую на стуле перед мигавшим разными цветовыми вспышками источником света, видимо, перед монитором ПК.
-Играет, — прокомментировала хозяйка, — Строго два часа пострелушек, чтобы снять стресс. Работа у нашего Михалыча нервная, с бумажками, постоянный контроль.
-Это как? – переспросила Тома.
-Экспедитор. Кондитерские изделия – печенье, конфеты, шоколад. В наше время удовольствие не из дешевых.
Хозяйка бросила в чашку Томы пакетик фруктового чая, залила кипятком, поставила перед девушкой сахарницу. В обществе этой женщины Тома чувствовала себя намного лучше.
-В наше время вообще нет дешевых удовольствий, — уточнила хозяйка, — Платить приходиться даже за то, чтобы оставаться человеком. Но для Михалыча эта цена слишком высока. Он расплачивается своим здоровьем, неестественно, так, как быть не должно.
-Он не умеет быть другим, — попыталась заключить Тома и бережно опустила себе в чашку пару кубиков рафинада.
-Нет, Тамара, он просто НЕ ХОЧЕТ быть другим. И то, что ты видела, что тебя испугало, убивает его.
-А мне он сказал, что наслаждается своей дряхлостью.
-Это самое страшное, что может испытывать человек, юный душой, с большим светлым сердцем – наслаждение малозначимым и проходящим. Тебе ли об этом не знать?
Она говорила так будто своими глазами наблюдала за отношениями Томы и Никиты, не только за их запинкой, приведшей девушку за перила моста, но и за попыткой их возобновления. Как-то легко Тома поверила в рассказ женщины про ее с Владом общение во сне. Впрочем, сейчас она верила во все, что угодно.
-Что с ним случилось? – спросила Тома в ответ.
-За семь лет он ни разу не говорил со мной об этом, а я ни разу не спросила, — развела руками женщина, — И не хочу спрашивать. Это очень личное, принадлежащее только ему одному. От себя могу добавить, что Михалыч обязательно признает свою вину если в чем-то был не прав. Да ты и сама понимаешь, он и мухи не обидит. Поэтому прими от меня извинения за то, что он заставил тебя поволноваться.
-Да ничего, — как-то потеплело внутри Томы, — Вы все равно передайте ему мою благодарность…

Она видела неприятные изменения и на своем лице, добравшись, наконец, до дома и обратив внимание на себя в большом овальном зеркале в прихожей. Несильные, не превращавшие Тому в дряблую, сморщенную, столетнюю старуху. Но безжалостно напомнившие о ее неизбежности. В то же мгновенье в голове Томы родился знакомый прежде гул, наполненный всевозможными шумами и звуковыми эффектами, что она слышала в доме Влада. Цветок же в ее груди увядал, клонился вниз, растрачивая свою силу на ее собственную привлекательность, которой Никита не переставал восхищаться, и за право владения которой готов был драться с любым соперником. Чернота постепенно поглощала сияние цветка, затуманивала, стремилась надежно скрыть от сторонних глаз. Как будто он больше не принадлежал Томе, и она ничего не смогла с этим поделать. Она лишь касалась своего лица сухими острыми пальцами, там где гладкую нежную кожу расчертили кривые и бездонные расщелины морщин.
Тома видела себя такой совсем недолго, вполне возможно, что всего долю секунды. Вполне возможно, что она даже и не касалась своего лица пальцами. Потому что не почувствовала этих прикосновений, и то было ее независимым отражением в зеркале. Но гул в голове Тома слышала со всей ясностью ума, и угасавшее сияние цветка чувствовала внутри физически. Это он служил источником тягучего звучания, запомнивший и в точности повторявший. Цветок говорил с Томой через поглощавшую его черноту. И она понимала, что именно цветок хотел ей сказать.

конец