Из поколения в поколение

…Все произошло слишком быстро, быстро настолько, что будто ничего и не случилось. Славик даже не почувствовал как его нога зацепилась за металлическую петлю арматуры, торчавшую у края бетонной плиты, и уж точно не понял как кувыркнулся на землю. Лишь невероятно сильная боль пробила ему голову когда крестом торчавшая из сложенных бетонных балок арматура рассекла кожу выше виска и кровь ручьем хлынула по лицу. Он никогда прежде не испытывал подобной боли и не видел столько крови. Хотя, нет, видел в окно во двор деревенского дома где гостил около месяца во время летних каникул. Тогда он стал свидетелем забоя и раздела поросенка («-у-у, живодеры»), и то зрелище осталось в памяти мальчика каким-то не выводимым и противным клеймом. Впрочем, сейчас им овладел невероятный страх умереть когда вся кровь вытечет через намертво прижатую рукой рану на голове. Страх выбросил из памяти Славика отрезок времени, во время которого он проделал путь до больницы уже в сопровождении отца с матерью.
Врачом, что зашивал ему голову, оказался седовласый пожилой дядька в очках с толстыми стеклами. Впрочем, в тот момент Славику было не до деталей. Оказавшись на столе, в истерике он требовал наркоз из страха новой боли на месте утихающей. Лишь когда сестра одела на него маску, он попытался сфокусироваться на лице пожилого врача. И кажется мог увидеть как тот зашевелил губами в беззвучном речитативе, однако голоса его засыпающий подросток так и не услышал. Зато совершенно четко ощутил непонятное мягкое давление в голове, насыщенное чем-то неясным и в то же время вполне разборчивым. Как если бы разбросанным на бесчисленное множество атомов, собрав воедино которые можно было увидеть и услышать что-то значительное. Подобно нескончаемым звездам Вселенной нечто мягко коснулось сознания засыпавшего Славика, проникнув ему в голову вместе с беззвучным голосом врача. Теперь он был среди звезд, прямо в самом центре Вселенной, двигавшей ее по кругу одним лишь своим Словом. Прежде он не знал, что у него есть это Слово, даже не задумывался об этом. И его восторгу не было предела когда ЕГО Слово, заключавшее в себе неизмеримое количество частей и форм, возобладало таким могуществом. И придя в себя, какое-то время он все еще оставался среди звезд, пытаясь сохранить Слово в памяти как можно дольше.
Но оно никуда не пропало, надежно закрепившись в его голове. И оно обладало собственной силой, легко подчинившей своего владельца. Славик не разучился ни писать ни читать, это было его коньком, его родной стихией. Однако после того падения он думал о том, что его интерес к родному языку угасает. Он не скрывал своего желания стать учителем, всерьез заняться филологией, привить эту тягу как можно большему числу людей. Однако Слово, родившееся внутри него после несчастного случая, едва не закончившегося трагедией, требовало к себе все больше его внимания. В нем заключалось намного больше потенциала в сравнении с привычным Славику языком. Оно не стихало ни на миг в его сознании, где-то внутри Славик слышал его звучание – мягкое, притягательное, родное. Звучание было полно тайн, оно само было тайной, чем-то потусторонним, в котором он просто обязан был разобраться. Пока что он видел лишь невероятные и захватывающие сны по ночам, в которых Вселенная подчинялась его велению стремиться к Балансу. И его собственное равновесие входило в такт с Равновесием всего Космоса. Во снах Славик рождал новые Вселенные, используя Слово, всю его силу.
При пробуждении же он не помнил ее, как не помнил подробностей сотворения того или иного сотворения мира, и лишь мутные образы его собственного величия захватывали дух. Никогда прежде с ним не бывало такого. Конечно были и другие сны, не менее фантастические по красоте. Но тогда Славик не слышал Слова, звучавшего неразборчивым гулом при попытке повторить его наяву. Просто он ударился головой, сильно, по собственной глупости и невнимательности. И еще был тот пожилой врач, зашивший ему рану. Но как ни старался Славик вспомнить его лица, оно будто растворилось в его памяти. Не осталось ни одной детали. Только голос, беззвучный, и оставшийся внутри, приведший голову Славика в этот приятный таинственный хаос. Только он мог объяснить происхождение Слова, добраться до самой его сути. Но ведь могло так получиться, что то, что происходило со Славиком было результатом несчастного случая, и врач не имел к этому никакого отношения, и его беззвучный голос просто успокаивал подростка, закатившего истерику и находившегося в состоянии шока. К тому же, как он собирался общаться с человеком, лицо которого оставалось для него загадкой?
Но так получилось, что их новая встреча имела место состояться для Славика ожидаемо и вместе с тем неожиданно. Разумеется, он никому не говорил о том, что с ним происходило, что привычный язык становится для него чужеродным. Он понимал слова, он все так же читал без запинки, но это было сродни некоей мертвой автоматике, бездушной программе, лишенной осмысления, возможности сравнивать и представлять. Все его внимание само собой возвращалось к Слову, к ЕГО Слову. Оно окружало его, будто ограждая от прежних знакомых букв, представляя что-то другое, возвышенное, отчего Славик ощущал себя на каком-то более продвинутом уровне. И вот именно это оставалось для него неразборчивой массой, хаосом, пусть подконтрольном ему, но все же хаосом, который требовал быть понятным.
Они пересеклись на центральном рынке, куда Славик обычно приходил по субботам после школы: только в субботу из областного центра в город приезжал Миша – продавец картриджей и дисков для игровых приставок. Возле него всегда кучковались подростки, обступавшие его шатер плотной стеной. Нет, в N-ске было несколько торговых точек с приставками и игрульками к ним, просто Миша старался привезти самый-самый свежак. За определенную плату у него можно было обменять у него же купленную игру на другую. И многие из тех кто толпился возле его шатра приходили именно с этой целью. Еще Миша привозил с собой небольшой цветной телевизор, специально для желающих, опять же, за определенную плату, поиграть полчасика в «соньку». Славик иногда играл, явно тяготевший к видео играм. Своей приставки у него пока не было; поэтому рубился в «плейстейшн» у Дэнчика. Можно так сказать, видеоигры являлись для него единственным достойным развлечением в жизни. Его собственная бурная фантазия переносила Славика внутрь игрового действа, изменяя привычный окружающий мир под настрой виртуальной реальности. В один момент Славик превращался в бравого Рэмбо, разносящего в пух и прах вражьи орды со всеми сопутствующими переживаниями. Будто в самом деле от него зависели жизни близких и дорогих ему людей когда он садился перед телевизором Дэнчика с джойстиком в руках. Он чувствовал себя спасителем, мессией, несущим свет и надежду.
-Добрый день, молодой человек, — мягким добродушным голосом остановил Славика уже знакомый ему пожилой врач.
Подросток даже не заметил как тот появился среди снующих между торговых рядов людей. До этого дня Славик ни разу с ним здесь не пересекался. И оттого внезапное появление старого знакомого стало для него полной неожиданностью. Славик даже забыл поздороваться.
-Как голова? – меж тем поинтересовался врач, и странная мысль внезапно прокралась в сознание Славика.
-Нормально, — чувствуя как вместе с ней к нему возвращается прежний самоконтроль, наконец заговорил подросток.
Он поспешил покрутить головой по сторонам, ведомый своим чувством. Ничего не изменилось вокруг, однако люди их будто перестали видеть и слышать, но обходили Славика и старика, повинуясь какой-то интуиции. Как река, разделенная преградой, островом, возникшем из ниоткуда и неподвластным ее течению. Его образ сам собой возник в мозгу Славика и не пропадал все те минуты его контакта со стариком.
-Ты уверен? – все же спросил тот, будто зная правду.
-Нет, — наконец сказал подросток, — Я помню как Вы говорили что-то перед тем как я уснул…
-Не торопись изучить Его, — добродушно улыбнулся старик, понимая, что Славик пытался ему сказать, — Позволь сначала Ему изучить тебя.
-Оно мне все роднее и роднее.
-Так и должно быть, — с довольным тоном в голосе кивнул врач, — Оно принадлежит тебе с рождения. Я видел это в твоей голове. И благодаря ему твоя рана зажила так быстро.
-Правда?
-Мне незачем тебя обманывать, Вячеслав.
-Но что Оно означает? – пытался получить больше ответов приободренный Славик, — Могу я хотя бы записать Его?
-Конечно можешь. И обязательно запишешь. Конечно, не сразу. Просто дай Ему время на то, чтобы стать частью тебя…
Славику понадобилось целых десять лет с того момента, чтобы впервые в своей жизни попытаться перенести на бумагу то, что день за днем и год за годом только росло в нем, выходя куда-то за пределы его мышления. Он не стал учителем как хотел со времен школы, поняв, наконец, что тот язык, которому желал учить людей за партой, не имел ничего общего с его собственными познаниями. Но за эти десять лет он занимался изучением старых языков, пытаясь хотя бы в общих чертах представить тот, который постоянно обновлялся внутри него. Беспрестанно в голове Вячеслава мелькали непонятные и вроде бы бессмысленные слова и словосочетания. Он все чаще слышал их в своих снах, разлетавшиеся подобно галактикам из центра Вселенной. Многие из этих слов забывались при пробуждении, едва лишь он открывал глаза, но Вячеслав знал, что они никуда не исчезали из головы, просто сознание его, лишенное элементарного алфавита, откладывало их на потом, собирая в целый лексикон, который ему еще предстояло освоить. То же, что он помнил, открыв глаза, просто невозможно было элементарно вымолвить, проговорить обычным языком.
Казалось, он знал тот язык. Всегда. Но по какой-то причине просто не мог вспомнить, загруженный чуждой ему формой общения, выдаваемой за родное с пеленок. Слово оставалось ключом, который помог бы ему вспомнить хоть что-нибудь. Слово было подобно его божественной силе, его индивидуальности, неповторимости, а потому недоступности и как следствие – покою. Он привык к нему, неспешно и размеренно занимаясь документацией в офисе. Вячеславу повезло: руководство выделило ему пусть небольшой, но отдельный кабинет, в котором он мог засиживаться до ночи, отложив в сторону бумаги, и достав из стола толстую тетрадь в клетку с намерением начать, наконец, выводить на бумаге свое Слово.
Первый же лист тетради пестрел синими чернильными точками, перевести в правильные символы которые Вячеслав пока был не готов. Его Вселенная должна была достигнуть определенных границ, чтобы он смог что-то написать. А потом он увидел бесчисленное множество других Вселенных внутри его собственной, окружавшей его, находящегося в самом ее центре. И в отличие от нее другие уже сформировались и обозначили свои пределы. Все они имели свои обозначения, берущие начала из его Слова, из него самого.
-Все сущее во мне, — впервые услышал он свой собственный голос, звучавший в бесчисленном множестве Вселенных и в своей тоже, — Не подчиняю, но подчиняюсь.
Да, Слово требовало подчинения, в том заключался его смысл. Слово было сильнее его, и лишь подчинение ему могло дать Вячеславу желаемый результат. Находясь в самом центре Вселенной, он осознал насколько велико было значение единства его собственной ничтожности и нескончаемого пространства, чьи границы являлись лишь вероятностью. Кажется, тогда ему открылась возможность начертить первое из возможных определений, составлявших его Вселенную. Не на бумаге, физически не способной передать то значение, что стало доступным. Во сне Вячеслав управлял Вселенной при помощи тела, совершая странные движения и пассы руками. Так хотело Слово, ведущее его к желаемому пониманию. На бумагу же он мог перенести несколько понятных лишь одному ему странных символов, являвшихся обрывочными фрагментами своих действий, что остались поутру в памяти. День ото дня символов становилось все больше, появлявшихся в тетрадных листах строчка за строчкой.
И вот уже глядя в получавшийся текст, Вячеслав пытался воспроизводить движения наяву. Это было похоже на каждодневную гимнастику, каждый сеанс которой становился чуть длиннее. Плавные движения поочередно сменялись грубыми и резкими по мере того как ему открывалась сущность той или иной Вселенной, наполнявших безразмерное пространство вокруг него. И он понимал, что каждое совершаемое им движение так же имеет свое Слово, смысл которого достигался скоростью и четкостью производимого Вячеславом действия или нескольких действий. Он будто вдыхал жизнь в кружившие вокруг него миры, говорившие с ним уже на более менее понятном языке. Понятном благодаря его Слову. И всякий раз он чувствовал как получившая жизнь такая Вселенная оказывалась в нем, награждая его сознание чем-то новым, добавляя к его Слову все новые, но важные фрагменты.
Он вновь получал уже известные ему знания. И они были лишь началом той жизни, которая началась чуть больше десяти лет назад, которая должна была быть посвящена его Слову, которая сулила множество необычного и доселе непривычного.
И вновь их с тем пожилым доктором пути пересеклись; вновь неожиданно и вновь случайно. Это случилось в один из первомайских выходных, на третий или четвертый день после официального открытия летнего сезона в центральном парке культуры и отдыха. Вячеслава пригласили в гости очень хорошие знакомые, просто посидеть в душевной компании, съездить на пикник, отказывать им не очень-то и хотелось. И так уж получилось, что кратчайший путь в том направлении пролегал именно через парк. Утро выдалось теплым и солнечным, без каких-либо намеков на дождь (уже хорошо, чтобы только грязь домой не таскать). Вячеслав вышел пораньше, чтобы пройтись по затененному деревьями парку и подышать свежим воздухом неспешным прогулочным шагом.
Доктор будто ждал его, сидя на одной из свежевыкрашенных в синий цвет лавочек вдоль аллеи, по которой тот шел, облизывая молочную шапку мороженого в стаканчике, купленного на входе в парк. Доктор, казалось, ничуть не постарел с того времени как встретил тогда еще подростка Славика на рынке. Лишь трость покоилась рядом с ним пока доктор, в черных брюках и заправленной в них белой рубашке, вальяжно сидел, откинувшись на деревянную спинку и заложив ногу за ногу. Глаза его были прикрыты. Однако едва между ним и Вячеславом оставалось метров пять, старик повернул голову в сторону молодого человека с мороженым в руках и приветливо улыбнулся при встрече со старым знакомым.
-Как настроение, Вячеслав? – негромким приятным голосом поинтересовался доктор, пригласив парня присесть рядом.
И было удивительно, что он помнил имя последнего, которое просто обязан был бы забыть за такой немалый период времени. Хотя, не каждый день за годы его работы в больнице к нему попадали подростки с рассеченной на стройке головой, в панике требовавшие наркоз. Но что было более удивительным, так это факт того, что за прошедшие десять с небольшим лет Вячеслав и этот дедушка больше ни разу не виделись, Слава вообще не мог припомнить, что где-либо замечал его, даже мельком.
-Не жалуюсь, — кивнул головой Слава, — Занимаюсь по утрам гимнастикой, после которой чувствую себя бодрым весь день.
И это было сущей правдой.
-Впрочем, это не просто гимнастика, — дополнил он свой ответ, — Скорее, азбука.
-Терпение и только терпение, — улыбнулся доктор, — Когда-то в молодости я тоже считал, что познал Слово таким какое оно есть, таким каким я его видел – сложным, однако поддающимся для понимания. Но до сих пор храню целую стопку исписанных тетрадей, чтобы не забыть его уникальную, можно сказать, божественную структуру. Думаю, ты понимаешь насколько этот язык неповторим, насколько чист и недоступен для искажений. Язык чувства реальности, язык восприятия окружающего мира.
Он даже закрыл глаза в удовольствии, неподдельно наслаждаясь тем, что говорил.
-Чей это язык? – только спросил Слава.
-Так ли уж важно его происхождение? – с блаженной улыбкой уклонился от ответа старик, — Гораздо важнее то, что он передается из поколения в поколение. И всегда находит только тех кто умело им пользуется. Кто понимает его Слово и хочет познать его силу.
-Единение с окружающим миром?
-Оно не более чем способ оказаться на своем подлинном месте. Но так бывает, что не хватает и целой жизни, чтобы найти его. И это тоже место.
-Почему Вы показали мне этот язык? Только не говорите мне, что язык моя стихия, — не смог сдержать улыбку Слава, — Что я достоин.
-Ты быстро учишься.
Доктор наконец поднялся на ноги, намереваясь уйти. Выпрямился, хоть и опирался на трость.
-Все мы в юности совершаем ошибки, Вячеслав — делаем много глупостей, занимаемся всякой ерундой; что ж, такова наша природа. Вопрос в том, как и когда наступит понимание своего взросления. В твоем случае оно обернулось серьезными проблемами со здоровьем, едва не ставшими фатальными. Думаю, тогда ты стал немного старше, готовый к новому мировосприятию и желавший новых знаний… Ну и еще, ты просто хороший человек.
После этого он неспешным шагом направился по аллее в направлении, обратном направлению Славы, прошедшего через главный вход. Слава следил за ним пока старик не скрылся из виду. Вновь и вновь прокручивались в его памяти последние слова доктора, насчет хорошего человека. Вроде бы прежде Славе не приходилось слышать что-то подобное из уст посторонних. И оттого все внутри него как-то приятно размягчилось и потеплело. Перед глазами сами собой вспыхивали уже знакомые фигуры и их сочетания – жесты и действия, совершаемые им каждое утро и занесенные в тетрадь. Слава помнил их назубок. Но сколько еще ему предстояло их совершить и запомнить. Несмотря на ту необычность, к которой он давно привык, которая стала частью его жизни, перспектива ее продолжительности (целая стопка тетрадей), и возможность остаться так до конца и не изученной (и это тоже место), выглядела несколько мрачноватой. Уж очень не хотелось Славе владеть Словом без возможности свободно пользоваться им по своей воле. Разве не для того, чтобы пользоваться Словом, оно было открыто ему для изучения?
Но ведь он уже давно пользовался Словом. Просто его алфавит множился все новыми и новыми символами, и там он мог различить уже существующие обозначения, лишенные, однако, искажающих их внешних форм. Его гимнастика управляла тем, что скрывалось внутри, заставляла его следовать единственному заложенному в каждом из бесчисленного количества прочих видимых им в его Вселенной Слов смыслу. Как будто он выдумывал привычный мир заново, проведя свое тело через каждый составляющий его элемент, стать буквально всем, пропустить через себя даже то, о чем Слава имел самое поверхностное представление, если вообще имел.
Он использовал Слово с того дня как вернулся к учебе после больничных в результате несчастного случая на стройплощадке. И его растущие подозрения насчет бессмысленности родного (как он считал) языка на самом деле были первыми попытками использовать Слово по назначению. Неподконтрольные ему, захватившие все его воображение, не отпускавшие ни днем ни ночью на протяжении всего прошедшего с того знаменательного дня времени, эти попытки навсегда подстроились в его жизнь, требуя от Славы беспрестанного внимания. До того как начать записывать свою азбуку в тетрадь Слава оставался ведомым Словом, легко воспринимая прежние правописание и чтение, пусть вызывавшие отторжение, но все еще бывшие его коньком. Оно только дополняло знакомый тридцати трехбуквенный алфавит множеством других символов. Слово насыщало его значениями, знакомыми Славе когда-то, очень и очень много лет назад, кажется, в другой жизни.
Но сколько их должно было быть в конечном итоге? Кажется, очень и очень много. Слово мироздания не должно было открыться ему целиком так просто. Слава и сам понимал, оно было смыслом его жизни, к которому ему следовало стремиться, и лишь в самом конце он мог рассчитывать на ответы. В конце концов, такой вариант предполагал насыщенность событиями, отличными от нудных стандартных перспектив. Конечно он считал себя каким-то особенным в детстве: чувствовал внутри себя нечто, какую-то истину, которую не мог сформулировать, но которая вселяла определенную моральную выдержку. Ведь даже среди тех трех-пяти одноклассников, как и Слава имевших высокие оценки по русскому и литературе, он считал себя наиболее сильным учеником. Все дело в том, что и во вне учебное время Слава находил моменты упражняться в правописании и технике чтения. И те же видеоигры, к которым он тяготел, не смогли как-то негативно воздействовать на его успеваемость по этим предметам.
И тот несчастный случай будто представил ему то, что он чувствовал внутри себя без возможности четко и ясно разглядеть. То была тропа вверх откуда лился бледный свет, а за спиной не было вообще ничего, черная мутная пустота. И тропа начиналась прямо под ногами Славы, проходила прямой линией, не допускавшей самых маленьких изгибов, ясно указывая направление. На самом деле он уже продвинулся по тропе, исчезавшей прямо за спиной, и тогда этот свет стал чуть ярче. Это доктор обнажил ему тропу, по которой Слава уже двигался в этом мире. С нее нельзя было свернуть, ее предстояло пройти до самого конца где его ждал свет; пройти, лишь изредка оглядываясь по сторонам. Не просто идти, но двигаться при помощи гимнастики, переносимой на бумагу. И не было (и не могло быть) ничего важнее света впереди.
А ведь ему тоже предстояло рассказать о Слове. Слава знал, что должен был встретить однажды на своем пути кого-то кто услышал бы, чтобы Слово продолжало жить, чтобы помнили и следовали его зову. Это было логичным продлением заложенных доктором в памяти Славы познаний, в какой-то степени, частью его гимнастики. Он только начинал заниматься ею, а значит пока обладал лишь небольшой частью этих знаний, которые нуждались в тщательной обработке. Быть всем, хотя бы максимально многим, видеть и чувствовать как можно больше элементов Вселенной, говорившей с ним при помощи Слова, приводимой Славой в движение – он еще не владел достаточным потенциалом, чтобы самому поделиться им с кем либо еще. Но так нужно было сделать. Слово не принадлежало ему, всего лишь предоставляло возможность пользоваться его благами. И он понимал это, а значит мог рассчитывать только на такого же как он сам – адекватного и «просто хорошего» человека.
Странно (впрочем, ничего странного), но только после этого неожиданно нового общения с доктором, воображение Славы само собой переключилось на предстоящее путешествие на природу со знакомыми. И теперь, когда он знал, что среди них будет Вика, к которой про себя он испытывал симпатию, но с которой старался не общаться, молча бросая на девушку частые короткие, но восхищенные взгляды, его воображение вовсю рисовало перед глазами Славы надежные семейные отношения. Слово наверняка смогло бы оградить и его самого и Вику от всех трудностей, гарантировать неприкосновенность и семейную идиллию. И тогда бы он смог передать Слово своим детям. Он был убежден в том, что обладал достаточным уровнем знаний, чтобы использовать силу Слова для сохранения своей неприкосновенности. Всего-то и надо прочертить про себя необходимые комбинации символов из открывавшегося ему алфавита, проделываемые Славой каждое утро. Не зря же он заучивал их до автоматизма, совершая свои физические упражнения. С такой силой, что только росла по мере все открывавшейся Славе азбукой, ему просто нечего было бы бояться в этой жизни.
Он и не заметил как быстро пролетело не менее получаса с того момента как доктор оставил Славу наедине с разыгравшимся воображением. В тот момент все оказывалось настолько легко и просто, что Слава наслаждался этими образами как мог. С чего он решил, что Вика была ему не пара? Слава знал совершенно точно, девушка была свободна, порядочна, спокойна, без вредных привычек. Это он старался не заговаривать с ней, чувствуя себя каким-то стесненным в ее присутствии. В той компании куда Славу приглашали Вика тоже была желанной гостьей. Его собственное воображение вдохнуло в Славу некий задор, освежило, наполнило решимостью, даже вскружило голову. Так что довольная улыбка не покидала его всю оставшуюся часть пути к дому, где его так ждали.
Но не ошибся ли он в своих выводах?

конец