Н(е)изменное

События описываемые ниже, условно можно разделить на три категории: события которые могли быть, события которые должны были быть, но на самом деле их не было, и те, которые были, несмотря на то, что их не должно было быть ни при каких обстоятельствах. В любом случае, читая, стоит отдавать должное фантазии автора.

Глава 1.

«The floods is threat’ning my very life today, gimmie, gimmie shelter, or I’m gonna fade avay!» — Мик Джаггер надрывался в наушниках, когда наша пирога летела через переправу на Марони, затерянной в джунглях речушки, разделяющей Суринам и Французскую Гвиану. Рёв мотора удивительно гармонично вплетался в песню и вместе с яркими брызгами, вылетающими из-под кормы, создавал флёр волшебства и нереальности всего происходящего. Впрочем, может быть, виной всему была бутылка местного рома, приговорённая накануне.
Из состояния апатичного и умиротворённого созерцания, разбавленного перманентным лёгким подташниванием, меня вывел Жека:
—Чувак, мы словно в долбаных шестидесятых! Ты только посмотри, вокруг сплошной Вьетнам: джунгли, лодки, виски, какие-то шлюхи, рок-н-ролл, а этот полоумный индей, так вообще вылитый Пол-Пот!
—Хошимин.
—Чё?
— Пол-Пот был в Камбодже, у красных Кхмеров. Во Вьетнаме был Хошимин.
— Да мне по болту, чувак! — Жека присосался к бутылке вискаря, который составлял его завтрак вот уже третий день. Временами мне казалось, что он реально живёт на алкоголе. — Главное, что мы с тобой в крутом месте, в крутое время, и вообще всё круто! Видел «Титаник»?
С этими словами Жека встал на нос пироги и развёл руки. Со спины он казался каким-то берсеркером, вызывающим на бой полчища врагов, только вместо оружия служила неизменная бутылка. Дополняла образ не застёгнутая рубашка, развевающаяся аки плащ. Вероятно, он был страшен, грозен или что-то ещё в этом роде, но недостаточно. Полчища врагов он тем не менее не смутил. Они приняли образ небольшой волны, которая легко подкинула нос лодки, лодка подкинула Жеку, и он, выполнив самый неграциозный, какой только можно представить, кульбит, выпал за борт прямо в муть тропической реки.
— А-а-а! Курва мач! Карайо! Щупа мэ пойя! — заорал он на всех языках проклятия, которые когда-то слышал, я так думаю, в свой адрес. Старого индейца корчило от смеха, но он всё же вовремя выключил мотор, которым правил до этого. — Макс, держи бутылку, а то разбавится, а я эту водную парашу со своим вискарём мешать никак не хочу.
Бутылка была с успехом выловлена и даже не разбавлена ни на грамм. Всё-таки «капельница» в горлышке не позволила осквернить содержимое. Скорее на её содержимом сказались водные процедуры Жеки — подобный стресс надо было как-то снять, притом река внесла некоторое просветление в его сознание, чего он абсолютно не мог вытерпеть.
— Чё я ещё хотел сказать-то, — по-видимому, священное омовение никак не убавило его красноречия. — Помнишь старый фильм про ковбоев? Там ещё эта фраза: «Все люди делятся на два типа: те, у кого револьвер, и те, кто копает яму». Дак вот, это всё херня, люди делятся на тех, кто получает удовольствие и тех, кто его не получает. И мы с тобой среди первых! И едем туда, где этого удовольствия для нас… да звездец как много! И за нас я поднимаю тост!
С этими словами он опять сосредоточился на бутылке. Глядя на него я подумал, что уже не до конца понимаю, то ли это он получает удовольствие, то ли это удовольствие получает его. Но вслух произнёс:
— Ага, тост ты поднимаешь… Бухаешь ты как скотина, а в нашей пироге люди ничем почему-то не делятся. Максимум разделяются на сухих и мокрых, и догадайся, кто из нас кто.
Впрочем, о том, на какие именно категории делятся люди, Жека знал не понаслышке. Из разрозненных фактов его биографии складывался причудливый калейдоскоп, сквозь который он глядел на мир, а мир, сам того не подозревая, глядел на него.
Насколько я знал, он по какой-то линии был потомком некоего дворянского рода, его предки служили российским императорам несколько столетий, и во всём его облике, жестах, манерах постоянно проскакивало что-то аристократичное: изломанные движения, чудные жесты, лёгкая манерность. Сам же он родился в одной из среднеазиатских республик, тогда ещё целого, Советского Союза. Его отец был мало того, что кадровым военным, так к тому же связан со спецназом и внешней разведкой. Короче, военный-превоенный. Незадолго до распада Союза, его с семьёй перевели в Венгрию, где ему дали должность — прикрытие в посольстве, а маленькому Жене место в детском садике, а позже и школе. Но перестройка кончилась, вместе с Союзом, и Женя, закончив только первый класс, уехал в Россию. Суровые девяностые перевернули всё с ног на голову, и отец Жени, Белов-старший, ушёл в отставку и усиленно принялся искать своё место в бушующем океане жизни. Так или иначе, это место было найдено в городе Запорожье, на Украине, где Женя и дождался своего совершеннолетия. Другого выбора, как пойти по стопам отца, у него и не было, и его поступили в какое-то военное училище, откуда он вылетел, не успев закончить даже первый курс, видимо уже тогда начинал сказываться его буйный характер. Он не раз рассказывал истории про учёбу там, и почти все они начинались с дежурной реплики: «взяли мы как-то с пацанами бутылку водки...». Любимой его была та, которая заканчивалась словами «…ну и тогда я потерял совесть, а дежурный офицер сознание, а через пару дней меня отчислили». В итоге его бесславная учёба закончилась, но славные приключения только начались. Несмотря на постигшую его неудачу с училищем, армейская жизнь по-прежнему манила его непонятной для меня тягой, видимой особой аурой безнаказанности и пофигизма. Вполне логично, что следующим периодом его жизни стала срочка. Рассказы про срочную службу были скупы, но эмоциональны, видимо из-за зашкаливающего уровня эвфемизмов и табуированной лексики (попросту говоря мата), и делился он ими только в моменты физического и морального напряжения, видимо, чтобы напомнить себе и окружающим, что всегда может быть ещё хуже. Впрочем, всё может быть и намного лучше. В нетрезвом виде, то есть почти всегда, он рассказывал о том, как устроился в жизни после службы. Каким-то совершенно непонятным для меня способом (мне всегда казалось, что тут не обошлось без сделки с дьяволом, тем более, учитывая его образ жизни, он наверняка с ним встречался минимум раз в месяц, и они выпивали вместе), он стал начальником службы охраны крупного металлургического комбината, и тут его наплевательское отношение к любым служебным обязанностям стало причиной беспримерного обогащения. Удивительно, но факт: находясь в нужном месте, в нужное время, можно заработать на две квартиры в центре города, просто закрыв глаза. Но даже помощь тёмных сил не смогла скрыть пропажу килотонн цветного металла и (тут, видимо, Сатана сделал прощальный реверанс своему собутыльнику) его просто уволили. Вряд ли это его расстроило, может он даже и не сразу это заметил, ведь к тому моменту он проводил всё свободное время в салонах красоты, которые принадлежали его родителям, соблазняя сотрудниц обещаниями либо красивой жизни, либо свадьбы, а может и того, и другого сразу, ведь о том, что красивая жизнь и брак — это диаметрально противоположные понятия, понимаешь только попробовав и то и другое. Справедливости ради следует сказать, что когда одна из его пассий оказалась в положении, он, как в меру честный человек, женился на ней и даже заранее предупредил, что брак никоим образом не изменит широту его взглядов на отношения с противоположным полом. И хотя роль счастливого главы семейства выходила далеко за рамки его обычного амплуа, он безропотно провёл с новорожденным отпрыском самый сложный, первый год его жизни. После чего, посчитав, что его отцовский долг в этом десятилетии полностью выплачен, он собрал вещи, переписал на сына одну из квартир и укатил в Южную Америку, в одну из частных военных компаний, где я его и встретил год назад.
И это именно ему в голову пришла идея взять неделю отпуска и поехать с ним в Суринам, где по его представлениям, основанным на полумифических, но крайне восторженных рассказах наших товарищей, находился филиал Рая на Земле. Секс-драгс-рок’н’ролл, простые радости для простых парней, у которых завелась небольшая (впрочем, для этих мест это целое состояние) сумма денег, которая жжёт руки и просто выпрыгивает из кармана. Без всякого сомнения, нам будут рады, и с огромным удовольствием помогут решить почти любые наши проблемы.
Кстати, о них.
Контрастный душ наложился на односолодовую амброзию и дал поразительный эффект разорвавшейся философской бомбы.
— Весь наш мир помешан на удовольствиях. Ты прикинь, что я видел вчера. В магазе на куриной тушке наклейка: «Выращена и убита в дружественной для животных обстановке». Нет, ну ты только прикинь, это как вообще получается? Куриц кормят отборным пшеном, делают расслабляющий массаж, напаивают коллекционным «Шато Коко», тысяча-девятьсот-хрен-знает-какого года, раз в неделю водят к психоаналитикам, которые объясняют, что их жизнь великолепна, полна смысла, и нет никакого повода для беспокойства. И в итоге они откидывают лапы от счастья. И знаешь…
— Не, сравнение конечно забавное, но эта фраза лишь значит, что условия для куриц были без страданий, их не пристёгивали наручниками к батареям, не заставляли есть через силу, всегда была питьевая вода, не складывали по десятке в маленькой клетке, короче они даже жили лучше, чем многие люди, — я перебил его. К этому моменту мой язык тоже стал развязываться, чему немало помогло искусственное дыхание, которое я оказал свежеспасённой бутылке, которая, по моим наблюдениям, совершенно не дышала. Ну и конечно во время этого и сделал пару глотков, но только из вежливости, просто чтоб освежить дыхание, и слегка поубавить качку в голове, вызванную рекой, и особенно ночными возлияниями. Но запал Жеки был всё равно неизмеримо больше, он так и не дал мне закончить.
— Чушня! Всем глубоко насрать на то, как там на самом деле. А написано так лишь для того, чтоб именно такое впечатление создалось в голове у того, кто их покупает. В голове у других куриц, в брендовых шмотках, которые тоже едят отборное пророщенное зерно, потому что о его пользе для фигуры написано в последнем номере журнала «Главкур», запивают его тем же самым «Шато Хрено». Потом ежедневный сеанс расслабляющего массажа, в том числе мозга, и ночью делают вид, что откидывают лапы от удовольствия, в кровати с денежными котиками, которые и придумывают клеить такие бумажки. Это для того, чтоб их цыпочки не испытывали моральных страданий, от того, что их сёстры по разуму испытывали страдания физические. Теперь они уверены, что курочке было хорошо. Вот и выходит, что, когда хорошо курочке, хорошо и котику. И начинает раскручиваться карусель потреблядства, сопровождаемая шорохом вечнозелёных, принимающая подчас ироничные, а подчас и гротескные формы. Из серии: «Пупсичек, ты же помнишь, что у нас завтра третья годовщина второго чмока на пятом свидании? Да, конечно, знаю, что хочу, только ещё не знаю, что именно. Ну пусть пока это будет норковый кабриолет, а?»
— Да ладно тебе, хватит стонать, — мне удалось вклиниться в его поток сознания. — Во-первых, ты рисуешь какие-то однобокие, дегенеративные отношения. Я уж не знаю, какой орган у тебя болит, когда ты изливаешь мне свои переживания, но среди семи миллиардов людей таких явно не большинство, иначе из-за этих твоих норковых кабриолетов шагу было бы нельзя ступить. Во-вторых, я почти уверен, что эти твои наклейки появляются из-за того, что всякие экзальтированные студентки, впечатлившись передачами канала «Дискавери» про тяжкую жизнь на птицефермах, раздеваются и приковывают себя к фаст-фудам…
— Вот! Я всегда знал, что ты против голых женщин, — Жека педпринял отчаянную попытку подколоть меня.
— Да с чего вдруг кобыла-то упала? Я всегда за голых женщин, особенно когда они прикованы, а значит, не могут никуда от меня убежать. А если рядом ещё и поточить можно, то вообще наступает Новый Год на душе. Только подобная шляпа никаким местом не помогает бедным птичкам.
— А я о чём и говорю! Вся эта лапша вешается только ради удовольствия. Просто мужики проще и честнее, поэтому тащатся от физиологии, сам понимаешь, что нет в жизни приятней, чем пожрать-выпить-переспать, и мы это не скрываем. Бабы же более хитро сложены. Им либо шмотки всякие подавай, чтоб все видели, какие они крутые, либо вот так постоять и поорать за абстрактное счастье, чтоб все опять же видели, какие они крутые. Я давно уже заметил: хочешь завалить тёлку — начинай ездить ей по ушам про то, какая она уникальная, и вообще одна на миллион.
С этими словами он прыгнул за борт: лодка уже подошла к мосткам и надо было её швартовать.
Я же решил одарить вниманием оставшуюся без присмотра бутылку. От разговора про отношения полов у меня закололо в груди. Я вспомнил Полину. Чёрт, прошло уже почти два года, а я всё ещё думаю о ней каждый день и не по разу… Я даже не знаю, что меня гложет сильнее: вина, любовь или что-то ещё. И постоянно переживаю этот момент, надеясь, что это всё лишь сон, и мы на самом деле вместе.
Два года назад меня отчислили из университета, где я тогда учился. Не Бог весть какая трагедия, учитывая, что деканат сразу же предложил мне восстановиться, ведь особых нареканий не было, и вообще отчисление было вызвано не систематической неуспеваемостью, а лишь тем, что я пропустил летнюю сессию, потому что летал на стажировку в США. Вернувшись в конце сентября, я столкнулся с тем, что у меня куча свободного времени, а денег ни копейки, поэтому срочно пришлось искать работу. Я устроился на подработку в одно из городских информагентств, и вроде жизнь озарилась лучом оптимизма, но по прошествии трёх недель мне всё же отказали в постоянном трудоустройстве, сказался недостаток опыта. И вот тут я сдал… Полина, с которой мы к тому времени были уже два с половиной года, героически поддерживала меня, вот только в порыве нахлынувшего эгоизма, обострённого резко упавшей самооценкой, я абсолютно не обращал на это внимание. Но если бы я мучил её только безразличием… БОльшим несчастьем стал алкоголь, к которому я и ранее был настроен беспечно-дружелюбно, а теперь он стал моим постоянным спутником. Сам же я, в попытках убежать от проблем, стал постоянным участником различных студенческих тусовок. Я не замечал, что скатываюсь всё ниже, падаю всё глубже, что вязну как муха в навозе. До одного момента. Когда я в пьяном угаре, от непонятного человеконенавистничества расфигачил какую-то машину. Но как бы всё не было плохо, всегда может стать ещё хуже. Авто оказалось очень серьёзного человека, который весьма непрозрачно намекнул, что у меня совсем-совсем мало времени, чтоб вернуть всё как было, иначе… Короче, если до этого у меня просто не было денег, были весьма туманные перспективы, то теперь денег у меня стало со знаком минус, а перспективы обрисовались весьма чётко. Выражаясь иначе — рак таки свистнул. В условиях жёсткого цейтнота мозги заработали с турбонадувом, и я решил, что лучше я буду должен хорошим людям, чем плохим. Собрав в кулак всю оставшуюся харизму, я срочно взял кредит в одном, не в меру щедром и непритязательном к заёмщикам банке, оплатил ремонт тачки, и пока кредит не повис камнем на шее, решил тягать концы. Недолго думая (что для меня не характерно, ибо обычно я вообще не думаю), оформил туристическую визу в одну из стран Европы, где и заангажировался в одну из частных военных компаний, не имеющей ничего против контракта с таким отважным парнем. Справедливости ради стоит сказать, что я, как весьма добропорядочный гражданин, сначала пытался спрятаться в армии родной страны, но оказалось, что пока я был мал и глуп, мои заботливые родители, взволнованные шквалом негатива про службу в армии… Короче не взяли меня, да и всё.
Забавно, тогда я был более чем уверен, что убегая от проблем, я и всех остальных избавляю от их решения. Весьма популярное заблуждение. Человеческий мозг — весьма податливая субстанция. Возвращаясь мысленно к этим событиям раз за разом, я убедил себя, что бежал вовсе не от желания решать проблемы, не от трусости или слабости, а от своей посредственной жизни. Мне всегда казалось, что я рождён для чего-то большего, нежели банальная цепочка школа-ВУЗ-работа-работа-работа-пенсия, с вставками из свадьбы, детей, отпусков в Египте и прочего мелкобуржуазного мещанства. За сотни лет до этого люди из подобных побуждений устраивали революции, казнили императорские семьи, завоёвывали соседние государства, открывали новые земли. В двадцать лет тебя переполняет жажда. Жажда жить, бежать, делать… Вот и я пал жертвой иллюзии, что мой юношеский дебилизм — это на самом деле шанс окунуться с головой в жизнь, полную приключений, оставив позади обрыдлую обыденность. И только Полина, только её мне не хотелось оставлять позади.
— Эй, дебил! — Жека был бескомпромиссен в вопросах возвращения людей к реальности. — Ты там долго медихренировать будешь? Ты прикинь, этот чёрт с нас ещё денег трясёт.
Индеец-перевозчик бесхитростно намекал, что если мы хотим избежать лишних проблем с местной полицией, то за чисто символическую сумму он нам поможет.
— Слушай, один хрен придётся отслюнявить, так что не жмись, зато погоним сразу к автобусу, без шуму и пыли.
Следует сказать, что мы не особо запаривались над административной составляющей нашей поездки, ввиду крайне легкомысленного отношения к жизни. Но как можно относиться серьёзно, если здесь больше половины местных жителей пользуется документами раз в месяц, лишь для того, чтоб получить традиционное пособие, которое выплачивает правительство, за право спаивать этих же людей. Потому мы и выбрали не официальную переправу, а наняли одного из местных индейцев-рыбаков, который и высадил нас на расстоянии от главного причала, зато без надоедливых вопросов контроля, на которые нам было бы очень стыдно отвечать. Но теперь он, с его точки зрения вполне справедливо, требовал доплату. На перевоз одна цена, на перевоз и молчание — другая.
Доплатив десятку, мы похватали сумки и отправились искать остановку автобусов, и по пути магазик.

Глава 2.

— «So much as come before those battles lost and won, this life is shinig more forever in the sun», – RHCP-шная классика была в самую тему, бусик был заполнен смесью из тел, пота и пыли, просёлочная дорога дарила радость массажа предстательной железе, какие-то животные блеяли не переставая, по салону летали перья, солнце жарило, но мы всё же ехали в столицу, оставляя позади гостеприимную встречу, оказанную нам местными жителями.
***
Отойдя от причала, мы не сговариваясь обнаружили в себе потребность выпить. Всё-таки мы же были в отпуске, нужно было отметить наше прибытие, и вообще, почему бы нет?
Ближайший сельский бутик приятно порадовал наличием в нём хоть каких-то знакомых названий. Зная, что ехать нам ещё долго, мы взяли в дорогу несколько бутылок пивка, и, позвякивая ими как ковбои шпорами, пошли на выход. Расплатившись и кое-как на смеси инглиша, френча, матов и жестов узнав, где ходит бус до столицы, мы открыли по бутылочке.
— Блин, а жить-то хорошо, вот уже второй день как хорошо! — оптимизм Жеки напрямую подпитывался алкоголем.
— Да ваще зашибись. Если каждый вечер будет как вчера, то на работу я выйду уже на том свете. Кстати, поздравляю, сегодня в лодке ты увидел уникальный номер, как багаж превращается в пассажира, обычно всё бывает наоборот.
— Не ссы, щас дёрнем по пивасу, в автобусе выспишься.
—Эй месьё, ю вонт смол щит? Гуд щит! Литл мани! — в наш дискуссионный клуб наглым образом влез пацанёнок, который крутился у входа. Наши с Жекой взгляды скрестились как лазерные мечи, и я на некоторое время почувствовал себя магом, читающим мысли, настолько явно можно было уловить переход в сознании от «чё этот прыщ до нас докопался?» до «я же говорил, что жизнь налаживается!»
— Хау мач? — мне уже было ясно, что мы всё равно будем брать, но хотелось оттянуть момент согласия, чтоб придать значимости нашему решению.
— Литл евро месье! Тен евро! — ответ явно был отточен.
— Я настаиваю на том, что надо брать. Чуток травки, пивасик, щас расслабимся, а к вечеру я научу тебя плохому. — Жека уже почувствовал запах травы и как охотничья собака вцепился в него.
— Кам месье, кам, — мальчишка интуитивно понял, что мы уже согласны, и не оставлял нам даже шанса на колебания. Мы пошли за ним.
Идти оказалось совсем не долго. Пройдя пару домов, мы свернули, потом ещё раз, и ещё, и наконец оказались на окраине посёлка у развалин когда-то трёхэтажного многоквартирника.
— Тен евро месье, — кажется, для нашего искусителя это уже стало мантрой.
Жека достал кошелёк и протянул бумажку. Малолетний делец мгновенно исчез в проёме, мы решили на всякий случай проследить, чтоб он не свалил с нашими деньгами. Но, зайдя в подъезд, мы никого не увидели.
— Блин, по любасу кидалово, я ещё по глазам видел, что он какой-то мутный, — мой природный пессимизм дал о себе знать.
— Ну ща, давай покурим, подождём, стопудово он где-то здесь, увидели бы если бы он куда-то убежал, — Жека тоже готов был огорчится, но не подавал вида.
Ожидание тянулось недолго. Внезапно в проёме показались две темнокожие фигуры, держащие огромные мачете, вещь, без которой ни один абориген даже из-под одеяла не вылезет, но в их хищных взглядах читалось, что они явно не дров пришли сюда порубить. Я никогда не отличался трусостью, да и сейчас внезапно подступившее чувство было не страхом, но чем-то очень близким. Невзирая на пару дней возлияний, моё сознание резко прояснилось, и если говорят, что вся жизнь проходит перед глазами, то именно так и случилось, буквально за десятые доли секунды, и самое главное это то, что я увидел себя, даже не нас, а именно своё тело, истекающее кровью, и расфокус вокруг. Колени заполнила предательская слабость. Никогда не понимал, насколько же мне хочется жить. Параллельно с этим мозг, под воздействием, видимо, адреналина, заработал на 250 процентов и страх уступил место холоду рассуждений. Было очевидно, что они здесь оказались неслучайно. Мы здесь тоже были неслучайно, значит, мелкий ублюдок заманил нас сюда специально — для этих больших ублюдков. Следовательно, мы не первые и явно не последние. Если бы они убивали всех, кто попадал в эту ловушку, то об этом уж наверняка начинали бы ходить слухи, я же таких слухов никогда не слышал. С другой стороны, я вообще никогда не слышал ничего об этом месте. Я решил, что притворюсь, что я жутко напуган, и оцепенел от страха (тем более мне сейчас это было проще простого), нужно было всем видом показать, что мы не представляем для них опасности и не создадим проблем. Единственное, что меня очень сейчас беспокоило, это реакция Жеки. Зная его взрывной характер и полное пренебрежительное отношение к жизни, можно было ожидать от него чего угодно.
Пока вся эта карусель самоуспокоительных мыслей крутилась у меня в голове, один из амбалов подскочил ко мне и уверенными движениями начал ощупывать карманы, попутно доставая из них телефон и кошелёк. Второй точно так же шмонал Жеку. Звук льющейся воды привлёк моё внимание, неужели Жека всё-таки тоже испугался и открыл клапан? Да не, это всего лишь вылилось пиво из бутылки, которую он случайно перевернул, видимо даже не задумываясь об этом. Значит, он тоже растерялся и можно выдыхать. Доморощенные грабители, удовлетворившись добычей, выскользнули за дверь ещё быстрее, чем появились.
—Ля! — я скорее почувствовал, чем услышал. Жека рванулся к проёму, я за ним. Зачем? Хрен знает, это был стадный рефлекс. Выскочив на улицу, мне оставалось лишь смотреть вслед этим уродам. Но Жека и не думал смотреть просто так. Широко размахнувшись, он со всей силы бросил пустую бутылку в одну из бегущих фигур. Наудачу и из злобы, как мне показалось. Но лишь показалось. Удар пришёлся точно в голову, тело даже не дёрнулось, просто упало на землю. И где он так научился кидать бутылки в живых людей? Второй бандит остановился и застыл над своим менее удачливым товарищем, пытаясь понять, что же с ним стряслось. Жека, не теряя ни минуты, подхватил с земли выломанную из дверей доску и побежал к оставшемуся в сознании бандиту. Тот был явно растерян тем, что всё идёт как-то стрёмно, не так как обычно, но всё же у него в руках был мачете. Об этом всём я уже думал на бегу, с другим куском доски, который я подхватил вслед за Жекой. Вообще, как я думал об этом позже, было такое ощущение, что думает и решает только Жека, я же просто тупо повторяю всё, что он делает.
Преодолев расстояние до грабителей за пару секунд, которых тем не менее хватило вертикальному бандиту, чтоб принять обороняющую позу и даже замахнуться и попытаться ударить Жеку, который был ближе. Удар его мачете завяз в доске, и этой задержки хватило, чтоб я врезал ему по голове со всей силы, злости и дури. Уж непонятно, чего было больше, но от удара доска треснула, и также что-то треснуло в голове у горе-грабителя. Он повалился рядом со своим спутником. Я выдохнул. Глянув на Жеку, я поразился, что он-то удивлённым совершенно не выглядит. Как будто он знал всё наперёд, и делает такое каждый вечер. Вот и сейчас он совершенно безмятежно, даже в чём-то заботливо проводил обыск обездвиженных тел, возвращая наши капиталы и телефоны.
Непонятный, еле слышный звук привлёк моё внимание и заставил насторожиться. Чёрт, ясен перец, что эти стервятники не единственные, кто вышел сегодня на смену. Совершенно очевидно, что пора было валить отсюда в любом правильном направлении к автобусу, чтоб избежать необязательных встреч и прочих неприятных сюрпризов, которые входят в местные представления о гостеприимстве. Но сначала надо забрать сумки.
Рысью рванув к нашим пожиткам, я, мягко сказать, был обескуражен или попросту охренел. Наш старый-молодой знакомый вовсю проводил ревизию наших шмоток, копаясь в труселях, видимо, в поисках… да кто их знает, что может искать в мужских трусах другой мужчина? Увидев меня, он резко вскочил, в его глазах явно читалось: «Какого органа?». В свою очередь я, уже войдя в роль карающей десницы Господней, жаждал крови врагов, поэтому урок хороших манер был мелкому засранцу обеспечен. Не сбавляя темпа, я подлетел и схватил его за футболку, готовился уже конкретно его припечатать, как эта гнида протянула ко мне руку, и я перестал что-то видеть, зато глаза полыхнули адским огнём.
— Сука! — только и выдохнул я, и тут же заорал: «Жека, бегом сюда!» Но смысла в этом уже не было, момент ушел, а с ним и воришка, который, судя по звукам, решил, что у него есть срочные дела подальше отсюда.
— Чё за дела, Макс? Нафига ты раскидал вещи? — как я понял, Жека ничего не понял.
— Да ты знаешь, мне показалось, что они как-то плохо собраны. Ты чё, дебил? Эта скотина недоношенная рылась в них, а потом ещё и перцем в меня брызнула, давай сваливать отсюда.
— Ну и рожа у тебя, Шарапов! — Жека даже не подумал сдерживать смех. Слово «тактичность» никогда даже не гостило в его словаре. — Ты главное к зеркалам не подходи, треснут же!
— Пошёл в жопу, урод! Иди собирай вещи, а то я пока инвалид межрасовых столкновений.
— На, выпей, остудись, — судя по звуку, он открыл одну из бутылок пива. Глотнул, стало и вправду легче. Я уже мог немного смотреть, если только щуриться.
— Плюнул, небось, в бутылку?
— Ты чё, братан, просто подержал между булок для аромата, всё лучшее — детям.
— Юморист хренов, если всё собрал, то дуем в ритме вальса к автобусу, пока остальные танцоры не понабежали.
Мы похватали сумки и лёгкой трусцой, чтоб не пролить пивас, побежали туда, где по нашим представлениям должна была быть остановка. При этом я не отказал себе в удовольствии ещё пару раз пнуть тела незадачливых грабителей. Да, это было нечестно — бить лежачих, но ведь они могли нас убить, и уж явно не задумались бы ни на секунду, если бы знали, что всё так закончится.
Отбежав на некоторое расстояние и оказавшись на жилой улице, мы перешли на быстрый шаг, чтоб не привлекать к себе лишнего внимания, которое и так было нам обеспечено из-за нашего вида. Как я уже говорил, туристам с деньгами здесь всегда рады. Им готовы сделать хорошо, и особенно плохо, но это обойдётся ещё дороже. Нам же сейчас хотелось лишь покоя. Особенно мне, особенно моим глазам.
Уже подходя к остановке, Жека спросил меня:
— Слушай, а где ты так ловко научился бить негров? Посещал дни открытых дверей в Ку-Клукс-Клане?
— Вообще-то это был совершенно внезапный порыв души. И, кстати, до этого момента мне казалось неправильным называть их неграми. Как-то унизительно, что ли. — Несмотря на то что я сказал это с полушутливой интонацией, Жека остановился как вкопанный и посмотрел на меня, выпучив глаза и склонив голову на бок.
— Вот всегда знал, что ты либеральный скунс, ты для меня ничего нового не сказал. Прям представляю: ломаешь такой рёбра каким-нибудь выродкам, которые только что пытались тебя ограбить-изнасиловать-убить, при том не обязательно в этом порядке, а сам думаешь: «А не подадут ли на меня в суд за оскорбление по расовому признаку, ведь эти безусловно милые ребята чуток более смуглые, чем я?»
— Блин, ты, как обычно, передёргиваешь. Я вообще не об этом сейчас. Я в том смысле, что это лишь совпадение, что они были чёрные, в смысле мы здесь, они здесь, им нужны наши деньги, вот и конфликт. Если бы они были белыми или азиатами, то всё произошло бы так же.
— Совпадение? Я тебе расскажу об этом совпадении. Совпадение в том, что туеву хучу лет назад люди разделились на белых и не очень. Сначала всё шло неплохо, беляши тусовались ближе к северам, черныши группились у экватора, люди жили быстро и умирали молодыми. В общем, был полный рок-н-ролл. А там, где рок, там и секс, а от секса не только постыдные болезни бывают, но и дети. Короче, Исаак родил Якова, а Яков родил всякого, как говорят в одной ближневосточной секте. Ну и когда этих всяких стало много-много, то выяснилось, что всего остального стало мало-мало. И тут было только два пути: либо больше работать, либо больше воевать-убивать-грабить. Воевать — опасно, а работать — лень. Тут началось соревнование на тему: кто больше ленивый, а кто трусливый. Ленивые взяли всякие палки и мечи и заставили трусливых взять в руки лопаты. Сначала это было в границах одного племени, потом между племенами, потом между странами. Но к тому моменту в лидеры выбились те, кто был и ленив, и труслив одновременно, но чтоб ни у кого не было лишних вопросов, они притворились типа умными, научились читать-писать-считать и сказали, что без них остальным вообще никак, поэтому они теперь остаются за старших, а остальные будут их слушаться. И пошло-поехало: одни пашут, другие воюют, а третьи лишь ехидно улыбаются и потирают руки. Потом и те, кто работает, и те, кто воюет порывались спросить: «А чё это вы тут командуете?» Отвечать же напрямую, что «такая уж ваша лоховская судьба» было как-то сыкотно, поэтому были оперативно придуманы боги, духи и прочая потусторонняя хрень, на которую можно было спихнуть ответственность за всё происходящее в мире.
Но однажды, войдя во вкус, на этом решили не останавливаться. Нужно же было ещё объяснить, почему Великий-Священный-Таракан хочет, чтоб трусливые пахари несли жратву к алтарю, а ленивые воины, которым просто так нафиг не упало рисковать своими жизнями, приводили к этому же алтарю девственниц из соседних стран, для религиозных, разумеется, целей. Поэтому надо было выставить соседей полными моральными уродами, а значит, надо было придумать эту самую мораль. И это было проще простого: «Смотрите, они говорят на другом языке, не уважают нашего Святого Таракана, а молятся гадкому Муравью, да и, блин, кожа у них вообще другого цвета! За всё это они должны быть наказаны!»
И волею судеб так получилось, что главными терпилами у человечества стали негры, ведь в силу природных обстоятельств места, где они жили, не предполагали необходимости к особо быстрому развитию: речка течёт, бананы круглый год, солнце греет — сказка, а не жизнь. Только покуривай травку да чеши свой кокос. А это уже вызывало жгучую зависть у их северных собратьев, которым к тому времени потребовалась мегатонна рабочих рук, чтоб окучивать всякие хлопки, табаки и прочие тростники. И потянулись караваны с «чёрным деревом». С этого момента белые, не все, конечно, а самые ушлые, стали жить долго и счастливо, а все остальные наоборот. Потом тем белым, кто не стал жить долго и счастливо, это надоело, они рассказали чёрным о всяких правах, где-то случилась война, где-то всё прошло более скучно, но бесплатный труд вроде как отменили, ну или назвали другими, более умными словами. Но любовь к халяве у человечества в генах. Поэтому и имеем, что имеем: на вершине горы в основном ванильные кексы, у подножия — шоколадные. Время, конечно, тоже не стоит на месте, всё начало перемешиваться, но общая закономерность остаётся. Если чёрных больше одного на квадратный метр, то это место называется «гетто», и живут там, как выживают.
Поэтому нет никакого совпадения, что нас с тобой попытались нагнуть чернышевские, потому что тут белые могли бы быть только потомками белых хозяев, и занимались бы они уж явно не дешёвым разбоем на краю дороги. Для всякой подсудной деятельности у них тут есть дворцы-особняки, где уже наготове цепные адвокаты, которые всегда путём хитрых словесных манипуляций убедят всех, что ты сам во всём виноват, и поэтому ты ещё и должен.

Спорить с этим я уже не мог, да и не хотел. Мы подошли к остановке, где стоял бусик, готовый принять в пасть раскрытых дверей всех, у кого хватало денег и желания уехать отсюда. Например, нас.

Глава 3.

«Havin’ hard times in this crazy town, havin’ hard times, there’s no love to be found.», — столица Суринама, город с мелодичным названием Парамарибо, встретил нас сумасшедшими тропическими ритмами, состоявшими в основном из мелодичной и не очень барабанной дроби и речитатива, доносившихся из открытых окон домов, машин, дверей каких-то лавок, из ниоткуда и отовсюду. Эта городская симфония-какофония, совершенно типичная для любого крупного южноамериканского города, только и ждала своего Бернштайна, чтоб воплотиться карнавалом нот. Но звуки были лишь частью калейдоскопа, который складывался в захватывающую картину жизни, рождённую симбиозом экзотических культур, слившихся воедино, словно краски на палитре художника. И да, именно краски, их яркость, пестрота, буйство цвета поразили моё воображение ещё до того как мы остановились, и рёв старого мотора затих, позволяя прислушаться к тому, что происходит вокруг.
Я глядел из окна на синие, красные, зелёные, жёлтые и фиг-знает-какие цвета, которыми пестрели и непонятного возраста хибары, нашедшие место среди фасадов колониальных домов, видевших жизнь ещё без электричества. Чугунные ограды балконов, которые можно выставлять в музее в качестве самостоятельных экспонатов, могли похвастаться тем, что держали на себе не одну сотню пар соблазнительных грудей ещё более соблазнительных дам, когда те облокачивались, чтоб пощебетать друг с другом или высмотреть очередного кавалера, который уже неминуемо попадёт вечером в сети не одной, так другой. Старики, которые сидели, играли в карты, курили самодельные трубки, цедили ром, вспоминая между собой славные дни, когда они были молоды, или обсуждали тех, кто молод сейчас, за то, что те только и умеют, что сидеть, играть в карты и пить ром.
От всего увиденного у меня в голове возник образ какого-то экзотического цветка, необычайно притягательного, дикого, хищного и потому крайне опасного. Когда мы ещё ехали по окраине, среди нищеты самодельных лачуг, среди голых детей, играющих в кучах мусора, полных темнокожих женщин, стирающих какие-то обноски в мутной воде то ли ручьёв, то ли канализационных стоков, среди хмурых лиц таких же темнокожих мужчин, взгляды которых прямо говорят, что они уже знают, чего и сколько с тебя можно поиметь, если ты будешь так глуп, что случайно попадёшь на их территорию.
И Тело.
Простое тело человека, лежащее на краю дороги. Сначала я подумал даже, что это кто-то перебрал с ромом и решил прилечь отдохнуть. Но, подъехав поближе, я ужаснулся увиденному. Пролежав видимо не один час на палящем солнце, он был безобразно раздут, и мухи роились вокруг него, залетая временами в приоткрытый рот, из которого на песок вели следы уже запёкшейся крови. Было странно, что он ещё не поклёван птицами, или поеден собаками, но, видимо, их отпугивали проходящие мимо люди и проезжающие мимо машины, которые как-то по нелепому буднично обходили или объезжали то, что ещё недавно могло также ходить или ездить. Огромного труда мне стоило сдержать рвотные позывы, которые упрямо накатывали на меня волна за волной. В отвращении я отвернулся от окна, и Жека, заметив моё состояние, ухмыльнулся:
— Что, после пиваса укачало?
Я промычал в ответ что-то неразборчивое и показал ему на окно. Он перестал улыбаться, но увиденное не сильно зацепило его, он лишь пожал плечами:
— Ну а чё? Жизнь сложна, все умирают. Вот, возьми, у меня ещё бутылка живая осталась.
Я снова замычал, и жестами показал, что не надо. Я боялся не сдержаться, едва только открыв рот. Так я и ехал остаток пути до остановки, складывая в голове уравнение из ярких картин жизни, проносящихся за окном, и тёмных картин смерти, не отпускавших меня. Этот город был тем ещё цветком, который и манил, и губил одновременно.
К счастью, ехать уже было недолго, и когда мы вышли на автовокзале, мои мысли перешли в более практичную плоскость. Был уже вечер, и нужно было срочно решать, что делать дальше.
— Ну, чё скажешь? Куда теперь двигать? — раз приехать сюда было идеей Жеки, то ему и карты в руки.
— Помнишь того чудачка из второго отряда? Со смешным ещё таким именем… кажется Ван дер кто-то-там? Дак вот, он тут был уже раза два, говорил, что самое лучшее место — это отель «К…». В самом центре, номера отличные, бассейн на крыше и куча клубов рядом. Надо гнать туда.
— И где же такое счастье растёт?
— Сейчас запарим таксиста, доедем. Он говорил, что минут десять езды, не больше.
Немного поторговавшись с таксистом, просто для приличия, (итак было понятно, что он нас напарит как минимум раза в два), мы помчались к нашему шалашу на несколько следующих дней.
Отель действительно поражал своей роскошью, что весьма контрастировало со всем, что мы тут увидели за неполный день. Внутри всё ненавязчиво намекало, что все, кто решит остановиться, получат порцию самых приятных воспоминаний о проведённом времени, в то время как владелец отел получит порцию самых приятных денег. Но, чёрт побери, это именно то, зачем мы сюда тащились! Отпуск должен быть без напрягов. С этими мыслями я, поднявшись к себе в номер, первым делом направился в душ. Если хочешь смыть с себя негативные эмоции, стресс, усталость, то не существует средства лучше, чем контрастный душ. Вода всегда уносит с собой твои проблемы.
Выйдя из душа и переодевшись, я почувствовал себя бодрым, но крайне голодным. Кажется, не только я, потому что в дверь уже вовсю ломился Жека.
— Блин, этот факаный мини-бар, там напитки что, из детского мира, что ли? Это же чисто декорации для кукольных домиков. Пива было лишь на два глотка, всё остальное вообще в пипетках, как будто они их в уши перед сном закапывают, извращенцы хреновы.
— А ты что хотел, чтоб тебе самогонный аппарат под кроватью поставили и к капельнице подвели, чтоб ты даже во сне не покидал чудесный мир белой горячки? Это пятизвёздочный отель, здесь не любят алкоголиков, если только они не звёзды рока или кино, чьи позабытые в номере труселя можно выставить на аукцион, и оплатить расходы на ремонт в номере, и даже ещё детям на молоко останется. Как ты говоришь: «Жизнь сложна»?
— Ну да, и чем трезвее, тем сложнее. Поэтому яйца в руки и пошли прошвырнёмся по барам и по бабам. Представимся местному бомонду, так сказать. А то у меня аллергия от нехватки градусов и кисок. Чешется всё внутри, от горла до мошонки.
— Ты б сходил, помылся тогда что ли. Хотя я тебя знаю, ты всей гигиене предпочитаешь гигиену мозга. Тогда давай хоть сначала перекусим, этот чёртов день, эти чёртовы стрессы, жрать хочу.
— Ты блин жиробас чёртов, тебе лишь бы брюхо набить, стрессы… Нежный, как дочка английского лорда, как же ты живёшь без чашечки чая в пять часов?
— Я от тебя научился чашечке пива каждые пять минут.
— Ладно, погнали искать, где тут насыпают комбикорм для таких, как ты.
И мы пошли вниз. Выйдя на улицу, я воспрянул духом от разительных перемен, сотворённых опустившейся на город ночью.
Ночь — это царственная любовница всех бедных и обездоленных, она ласково и бережно скрывает всю убогость и нищету, выставляя напоказ лица веселья и радости в макияже ослепительных огней. Светясь и переливаясь всеми цветами радуги, она подсаживает тебя на ступеньку своей Золотой Повозки и шепчет тебе на ушко из каждой рекламы, из каждой двери бара или дискотеки: «Давай, малыш, не тушуйся, это наше с тобой время, это наш с тобой праздник, не бойся ничего и никого, я никому не расскажу о том, что ты сейчас сделаешь. Грехов больше нет, Бог уснул, и до утра ты под моей опекой». Ночь открывает всё, что было скрыто днём: сомнительные двери, сомнительных людей, сомнительные желания, и придаёт им непередаваемое очарование запретного плода, который сам прыгает тебе в руки. Ночью хочется жить, а особенно жить хочется ночью.
Но лично мне по-прежнему хотелось чего-нибудь пожрать. За целый день я съел только несколько бутылок пива, и желудок недвусмысленно урчал, требуя к себе более внимательного отношения. Я с лёгкой завистью смотрел на Жеку, сраного алкоробота, берущего энергию из этанола, а мне нужны белки, жиры и углеводы. И в поисках этих самых жиров мы завернули в ближайший фаст-фуд с каким-то местным хитро составленным названием. Несмотря на поздний час, у стойки касс было с десяток людей, в основном туристов, как мы могли судить по внешнему виду, но было и несколько местных, непонятно, уже закончивших работу, или ещё только собиравшихся на неё. А может тоже решивших отдохнуть, в любом случае это мало волновало меня. Но не Жеку.
— Во, смотри, видишь негритоса в костюме? Запомни это лицо, вполне вероятно, мы его сегодня ещё встретим. По-любому работает вышибалой на входе в каком-то из клубов поблизости, а сейчас перед сменой захотел закинуться прожаренной вкусняхой.
— Ну, допустим, и что с того? — я всегда относился весьма флегматично к его обострениям паранойи, а в данный момент вообще был занят интуитивным переводом содержания меню, а то вдруг тут каких-нибудь обезьян едят.
— Да ничё, просто рожа забавная. Или вон, смотри, очкастый пухляк в цветной рубахе, сейчас как раз покупает. Это по-любасу добропорядочный кекс из какой-нибудь добропорядочной страны. Оставил дома свой выводок, сказал, что поехал на очередную конференцию по изучению процессов интеграции в современном обществе, а сам посвятит все выходные жарке и глубинному бурению местных детишек. Видно же, что кадр при деньгах, а карточкой не платит, потому что не хочет отвечать на неудобные вопросы своей фру. Которая тоже та ещё штучка: став домохозяйкой и наплодив ему мини-клонов, все свои способности положила на то, чтоб вести семейный бюджет и следить за расходами жёстче, чем бульдоги из налоговой, хотя сама в молодости давала такого жару, что даже Калигула от стыда прикрыл бы глаза Нероном. А вот наш герой не в пример ей провёл молодость за книжками и учёбой, давя прыщи от сперматоксикоза и мысленно проклиная мечты своих родителей, которые хотели бы, чтоб он устроился в крупную компанию, где все носят галстуки с двойным виндзорским узлом и травятся водой из кулера. И теперь за это он будет мстить и срывать злость за свою пустую и никчёмную жизнь на невинных детях джунглей.
— Господи, да что же с тобой, за что ты его так ненавидишь, ты же его первый раз увидел. Это простой бюргер, хочет съесть простой бургер. — От его обличительного спича я аж меньше захотел есть. Кто знает, что его воспалённое воображение родит в отношении меня.
— Это ты просто пришёл сюда пожрать, а мне хочется развлекаться. А тут нет ничего забавнее, чем смотреть на рожи, пока они чавкают. Ты сам никогда не замечал, что пока человек ест, его лицо резко меняется? Это потому что он перестаёт притворяться. Для мозга очень сложно делать два таких комплексных дела одновременно. Это, кстати, справедливо и для тех моментов, когда люди справляют нужду: сидячую или лежачую. Но сам понимаешь, смотреть за этим из области извращений.
— Ага, а ты никогда не смотрел, как люди *****ся?
— Эй, ты не путай, это были специально снятые фильмы, со специально обученными актёрами, а не простой секс, которым занимаются простые парни, как мы с тобой.
— Оу-оу, даже не мечтай, а то я тебя так ударю, что…
— Ну, в смысле, такие чуваки как я, с клёвыми тёлочками, типа вон тех, что грустят у окна и явно нацеливаются провести ночь с пользой. Пойду-ка я зарезервирую себе место в их воспоминаниях о сегодняшней ночи. Не скучай, май дарлинг, а то пока ты стоишь в очереди за своим хрючевом, эта красота отправится спасать мой внутренний мир.
С этими словами он, оставив меня почти у самой кассы, пошёл кадрить двух красавиц. Я же глядел ему вслед и думал: как же он стал таким? Как он таким живёт? И неужели он и вправду уверен, что девушки не пошлют его куда подальше, он же даже не подумает маскировать своё цинично-пренебрежительное отношение к жизни, а с женщинами так нельзя. Или можно? И почему я поехал с ним? Не потому ли, что его тяга к запретному — это и моя тяга тоже, только я, спрятавшись за нормы морали, подавляю её в себе, и что в глубине души я хочу быть таким же открытым, свободным, рождённым, чтобы быть диким.

Глава 4.

«Booooorn to be wild! We can climb so high, I never wanna die!» — разрывая перепонки, влезал в меня звук ремикса на некогда популярную песню. Звук был материален, его можно было почувствовать, потрогать, он окутывал, обволакивал, просачивался в кору головного мозга, заряжая её энергией. Миллионы ватт проходили сейчас по мне, от кончиков пальцев ног до кончиков волос, уходили в Космос, заставляя тело биться в конвульсиях в такт ритма. Становилось непонятно, что же было источником этого звука, он шёл уже точно не из колонок. Казалось, звук шёл от сотен разгорячённых тел, которые, подобно моему, вибрировали, создавая мощнейший резонанс. Резонанс Любви и Счастья. И удивительно, как сквозь всю эту мелодию Вселенной я остро чувствовал одну единственную ноту. Ноту, которую звали Грэйс. Рождённая красота, чистый ангел, который спустился ко мне, её нежные руки сплетались у меня за плечами, и мне чудилось, что это её крылья, её губы на долю секунды касались моих, и это был словно ветер из Эдема, а когда она прижималась ко мне грудью, я как будто терял сознание. О, эта уютная троечка… Для мужчин женская грудь при первом знакомстве это как вторые глаза, подчас даже более выразительные, чем первые, и я был бы последним лжецом, если бы отрицал это. Ничто не мешает мне относиться ко всем женщинам с большим уважением, ценить их зачастую взбалмошный, иногда до жестокого абсурдный и противоречивый, но оттого будоражащий характер, и при этом по-животному восхищаться их грудью. Это первобытная физиология, перекрыть которую не может ни один, даже воспитанный в идеалах стоицизма и непреклонного рационализма, рассудок. Тем более мой. Тем более такую грудь. Именно благодаря ей я и запомнил имя её хозяйки. Просто увидел её и понял — это она, Хвала Создателю.
Когда в кафе я взял свой заказ и повернулся, ища глазами моего друга, то почувствовал лёгкий укол малопонятной ревности и унижения. Он по-прежнему сидел за столом с девушками, и, по всей видимости, они были далеко не против его компании. Он им что-то увлечённо рассказывал, а барышни в ответ заразительно смеялись. Мне не оставалось ничего другого, кроме как воспользоваться удачно предоставленным шансом. Уж если этот обольстительный дьявол и задумал соблазнить их на грехопадение, то хоть одна из этих юных прелестниц избежит его западни и будет ввергнута в пучину моей любви. Осталось только выбрать, кто именно.
— Знакомьтесь, это Макс, мой верный дворецкий. — Жека не лез за словом в карман, когда на кону стояла ночь первоклассного разврата. Барышни еле сдержались, чтоб не прыснуть со смеху, и обворожительно улыбнулись. Я поставил поднос и поздоровался.
— Это Лиз, как мне кажется, это в честь Элизабет Тейлор, — показал он на симпатичную брюнетку, в которой и в самом деле было что-то от Клеопатры. Лиз протянула мне руку для рукопожатия, но я решил схитрить и поцеловал её.
— О, да вы джентльмен, — с придыханием проговорила Лиз.
— А это Грейс. — Жека представил её спутницу и уже по-русски прошептал: «это тебе, по-моему, она слишком заумная, прям как ты».
Грейс была потрясающе прекрасна… Нет, Лиз тоже была симпатична и мила, но Грейс… Она казалась сошедшей с полотен Боттичелли, как будто Божественное вдохновение в момент сотворения мира решило превзойти само себя и сотворило её. Всё прекрасное, что было во Вселенной, собралось в один миг в одном месте, и родилась она. Грейс.
Грейс тоже протянула мне руку, но уже тыльной стороной кисти вверх, видимо ей импонировала моя игра в манеры великосветского общества. Я же на пару секунд выпал из происходящего, во все глаза пялясь на неё, но какие-то инстинкты сработали, и я также поцеловал ей руку, аккуратно и нежно, словно боясь, что она исчезнет или растает от моего прикосновения.
Я был уверен, что готов смотреть на неё вечно. Дурацкое клише, но я тонул в её небесно-голубых глазах, меня сводили с ума её светлые волнистые волосы, чем-то напоминавшие гриву льва, её идеальная талия, идеальной формы грудь, идеальной формы попа, которая приковала моё внимание, когда я только шёл от кассы. Она вся была идеальна и бесподобна. Это была любовь с первого взгляда.
Грейс и Лиз были из Нидерландов. Обеим по двадцать два года, вместе учились, изучали что-то гуманитарное, кажется, историю политики или политическую историю. Сюда же они приехали после успешной сдачи очередных экзаменов, чтоб вживую увидеть колониальное прошлое своей страны, а также отдохнуть и развеяться в месте, где ни они никого не знают, ни их никто не знает. Короче, Жеке с его везением надо было бы играть в казино. Поэтому совершенно к месту была произнесённая им фраза:
— Так, а чего мы ждём? Только Рождество наступает само по себе, а нам пора, я угощаю всех.
И мы рванули оттуда дальше. Злой гений нашей компании, Жека, затащил нас в какой-то ирландский паб. Я понимал, что надо действовать, перехватывать инициативу у Жеки, и решил, что первый круг с меня. Я заказал шампанское и пояснил, что это в честь цвета волос Грейс, которые пьянят сильнее любого алкоголя. Наши спутницы умилительно вздохнули, а Жека закатил глаза, всем видом показывая: «Ну что за хрень ты несёшь».
— А вот, кстати, когда мы в прошлом году были в Исландии, — это Лиз решила рассказать нам какую-то историю, и я в душе порадовался, что есть шанс увести разговор от грубоватых армейских историй Жеки. — Так там почти все принимали Грейс за свою, из-за цвета её волос. Доходило до смешного: когда к ней подходили на улице и заговаривали по-исландски, а она ничего не понимала и лишь удивлённо хлопала глазами.
Грейс метнула на Лиз уничижительный взгляд, но та ничего не заметила, и я решил вступиться за даму сердца.
— Ну это же совершенно естественно, я уверен, что ты бы отреагировала точно также. — На этот раз взгляд Грейс был подарен мне и был полон благодарности. Я аж слегка покраснел, и Грейс, заметив это, приободряюще улыбнулась. Я продолжал. — И вообще, несмотря на то, что Исландия находится не так далеко от Нидерландов, языки крайне отличаются: они из одной языковой ветви, но из разных групп. Исландия ещё на заре веков была заселена скандинавами. Нидерланды же изначально были кельтской территорией, но уже со времён Великого переселения народов стали вотчиной германских племён, что, кстати, отчасти объясняет, почему вам так легко даётся учить английский.
В моей голове уже родился план: так, девчонки изучают историю, ну что же, супер, значит, сегодня я выжму из себя все по истории, что знаю, даже Тойнби будет нечего прибавить к сказанному мной. Но человек (особенно такой умный, каким я себя чувствовал к тому моменту) предполагает, а Господь располагает. Впрочем, сейчас располагал далеко не Господь, а совершенно далёкий от него Жека.
— А теперь пришло время текилы! Кстати, вы знаете, как отличить пьющих текилу мексиканца и колумбийца?
— Не-а, а как? — Лиз уже вовсю сверкала глазами в сторону Жеки.
— Мексиканец соль слизывает, а колумбиец снюхивает!
Несмотря на кажущуюся примитивность шутки, даже я улыбнулся, видимо, это из-за смеси шампанского, текилы и любви. Грейс и Лиз вообще смеялись во весь голос. Так мы шутили-смеялись-болтали-выпивали около часа, когда Лиз и Жека как бы случайно обнялись, и Лиз попросила:
— Мальчики, а погнали дальше тусить?
Я, глядя на них, уже успел подумать: «ну надо же, сошлись два одиночества», как вдруг почувствовал, что Грейс тоже приобнимает меня под футболкой и шепчет:
— А у нас для вас кое-что есть.
В этот момент в моей голове ярким фейерверком взорвались тысячи возможных комбинаций значения этого «кое-что», и так резко, что даже Жека прифигел, я выпалил:
— Конечно! Давно пора! — Чёрт, да я сейчас готов был гнать хоть на край света. Девчонки переглянулись, и Лиз достала из кармана сумки четыре розовых треугольных таблетки с тремя ромбиками в центре.
— Каждому по одной, это с нас за текилу, — с таинственной полуулыбкой проговорила она. — Это «митсубиши». Таксист, у которого мы их купили, сказал что разгоняют не по-детски.
Закинувшись, мы пошли срочно искать, куда бы потратить готовую обрушиться на нас водопадом энергию.
-Ну что, есть у кого какие идеи, куда тут можно пойти? — почему-то от вопроса Жеки мне показалось, что он уже знает ответ. Почему-то мне показалось, что он уже знает о Парамарибо всё, несмотря на то, что он тут впервые. Я начал его понимать, чувствовать его мысли, потаённый смысл его слов. Его странная логика, жесты, мимика — всё стало до безумия ясным и простым. Стало просто жить, любить и веселиться, пропали все преграды и ограничения. Всё могу! О, Господи, неужели это таблетка так быстро подействовала, блин, ведь прошло-то всего не больше десяти минут, как я её принял. Нет-нет, это, наверное, просто сила самовнушения, которая и искривила плоскость моего сознания заранее, чтоб избавиться от шока, который был предвестником счастья и вселенской гармонии. Мысли летели у меня в голове, и мне казалось, что прошёл уже час, хотя на самом деле не прошло и двух секунд. И тут Жека вернул меня в реальность ответом на свой же вопрос.
— Я слышал о классном клубе «Т...», все, кто там был, всё помнят смутно, а значит, лучше места не найти.
Все бурно с ним согласились, и как я понял, всех начало понемногу накрывать. Я чувствовал, как Грейс прижимается ко мне всем телом, и от этого становилось непонятно мурашечно. Лиз и Жека целовались вовсю, не скрывая своих чувств. Не слишком задумываясь, я склонился к лицу Грейс, и наши губы слились в поцелуе.
Первый поцелуй с новым человеком — это всегда тайна, загадка, интрига. Он даже интимней, чем первый секс. Первый поцелуй — это открытие. Именно так, ведь ты открываешь другого человека, открывая ему себя. Вы становитесь друг для друга и Колумбом, только сошедшим с корабля на просторы нового, непознанного континента, и Америкой, готовящейся показать невиданные чудеса и секреты своему первооткрывателю. Еще впереди огромное удивление, от того, что эта территория уже была кем-то заселена задолго до вас. Ещё далеко впереди вас ждёт варварский грабёж индейских богатств, сотни лет тяжёлого рабского труда, битвы за новые земли, войны за независимость и революции, и, может быть, бурный рост благосостояния, а может и прозябание в нищете. Это всё будет потом. Ну а сейчас самый фантастический момент отношений. Сейчас ваш первый поцелуй.
Видимо, таблетка придала какую-то особую остроту чувствам, поскольку мы стояли и целовались, поглощённые друг другом, не замечая ничего и никого вокруг: ни то, как Жека поймал такси, ни то, как мы влезли все вчетвером на заднее сиденье. И только тут я, спустившись с небес, ткнул Жеку локтем и сказал ему полушёпотом:
— Ну чё, говори ему, куда ехать.
Но девчонки нас уже опередили. Благо их родной язык был также языком и таксиста (хотя я всегда был уверен, что родной язык таксистов — это мат и деньги). Они затараторили, куда именно мы собираемся, водила крякнул что-то неопределенное и повёз нас дальше.
Первое, что я услышал у клуба, было: «вот ведь жопа». Это Жека, который уже сориентировался, кратко, но ёмко охарактеризовал толпу из людей, которые, как и мы, искали драйва и кайфа. Но на наше счастье очередь прошла минут за пять, а может это время участливо изменило для нас свой ход, не знаю. Знаю лишь, что не в меру обострившиеся чувства на этот раз сыграли со мной злую шутку при входе в клуб. На меня обрушились в один момент запах пота от сотен разгорячённых тел, помноженный на спёртость воздуха, яркий, мерцающий, бьющий в глаза свет и оглушающий звук, своими ритмами ускоряющий и без того учащённое сердцебиение. Я почувствовал слабость в ногах, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Не теряя ни минуты, я схватил Грейс (я решил, что теперь не отпущу её как минимум никогда) и помчался к бару. Заказал два апельсиновых сока, решив, что если уж мне так тяжко жить, то и ей явно не намного лучше. И теперь ощущал, как наполняюсь жизнью от приятной свежести, растекающейся внутри меня.
— А ты очень заботливый, — прокричала Грейс, перебивая музыку. — Я оценила ещё тогда, когда в пабе, ну когда ты покраснел, короче. Это было так мило. И целуешься ты неожиданно классно, так проникновенно, как-то робко и вместе с тем страстно.
Тут она обвила руками мою шею и, притянув голову, впилась зубами мне в нижнюю губу, это было больно и неожиданно, но, несмотря на это, я не отдёрнулся, а даже наоборот склонился к ней ещё ближе, отчего она отпустила мою губу и я почувствовал как её язычок выписывает узоры у меня на нёбе. Так, значит, я робкий, говоришь? Ну-ну, посмотрим, как ты отнесёшься к этому. Я плотно обхватил губами её язык и начал всасывать его в себя, щекоча его кончик своим языком. При этом я взял её за попу и приподнял так, что ей ничего не оставалось делать, кроме как обхватить меня ногами и прижаться ко мне, отчего я очень явственно почувствовал её грудь и особенно набухшие соски. Моё возбуждение тоже скрыть было невозможно, и она, видимо, ощущая это, сама неловко заёрзала. На нас уже стали поглядывать, наша страсть привлекала внимание людей, даже несмотря на общую фривольную атмосферу любви и вседозволенности. Грейс тоже это заметила и, схватив меня за руку, увлекла в водоворот людей, сошедшихся в диком танце, где было бы проще спрятать нахлынувшее на нас состояние.
Говорят, что танец — это вертикальное воплощение горизонтальных желаний. В тот момент я был полностью убеждён в этом. Череда объятий, поцелуев, прикосновений, движения гибкого и податливого тела, красноречивые взгляды, и на всё это накладывалось мерцание яркого света, ритмы музыки, флюидами пульсирующие в воздухе, да и сами флюиды, исходящие от окружающих нас людей, которые подобно нам выбрали именно это место и время, чтобы предаться наслаждению, недоступному больше нигде и никогда, кроме как здесь и сейчас. И, конечно, поразительный поток высвобождающейся и высвобождающей все скрытые желания и помыслы энергии.
Всё это закрутилось в голове эндорфиновой бурей, и разум отключился. Я стал животным. Я всегда считал, что мне легко удавалось сдерживать свои инстинкты и сиюминутные желания благодаря определённой рассудительности, но сейчас она меня оставила. Возбуждение, отступавшее время от времени, теперь захватило меня полностью, и, поглощённый им, я уже мог только наблюдать за собой со стороны. Всё было как в кино. Я и Грейс были главными героями. Не отдавая себе отчёта о том, что делаю, я, не прекращая двигаться в танце, направил нас туда, где по моим представлениям должен был находиться туалет. В начале движение шло медленно, мне мешали все и каждый. Возникло даже чувство, что все как будто специально столпились у меня на пути, да ещё и Грейс не очень понимала, что происходит и не спешила мне помочь. Но через несколько минут, показавшихся мне часами каторжного труда, она, видимо, догадавшись о моём состоянии (а скорее всего она сама дошла до такого же возбуждения), перестала танцевать и сама потащила меня туда же. Чем ближе мы были к нашей цели, тем быстрее мы двигались, почти летели. Перед самой дверью она меня ещё раз сильно обняла, мы сошлись в поцелуе, и так, словно один организм, ворвались в туалет.
Мы настолько быстро оказались в ближайшей кабинке, что я даже не успел заметить, есть ли ещё кто-нибудь внутри, да блин я даже не понял мужской ли это туалет, или женский, как я закрыл защёлку, и закрыл ли я её вообще. Под влиянием энергии, сил и особенно возбуждения я чувствовал себя суперменом, или даже неандертальцем, затянувшим самку в свою пещеру. Да она и вела себя сейчас как самая настоящая самка. Взяв мои руки, она прижала их к своим бёдрам. Я понял её намёк и, схватив покрепче, снова приподнял так, что она снова повисла на мне, обхватив меня ножками, как это было несколько минут (а может, часов?) назад у стойки бара. Мы начали легонько раскачиваться вперёд-назад, повышая и без того уже зашкаливающее возбуждение. Её губы оторвались от моих, и я чувствовал, как они исследуют мои щёки, скулы и через шею спускаются к ключице. Я от неё не отставал и ухитрился сжать мочку её ушка сначала губами и, проведя по ней язычком, слегка прикусил зубами. От этого она резко выдохнула и вздрогнула всем телом, и я сразу ощутил нежность от прикосновений её рук, задирающих мою футболку.
Как же я хотел сделать то же самое, но не мог, нельзя было её отпускать, впрочем, и не надо было. Она сама задрала свою блузку и я чуть не упал от того, что меня пробило током, когда наши соски соприкоснулись. Я прямо чувствовал, как между нами проскакивают разряды от безумного напряжения, нас прижало друг к другу, как разные полюса магнитов, с такой силой, что даже лист бумаги нельзя было вставить. Грейс продолжала меня раздевать. На очереди были джинсы. Когда она их расстегнула, мне пришлось поставить её на пол и приспустить джинсы с трусами, высвободив давно уже готовый к этому член, который сразу приковал к себе её внимание. По правде говоря, в этот момент мне стало немного не по себе. Скрытая фобия всех мужчин: а что, если он ей покажется маловат? Эта мысль смогла пробиться даже сквозь завесу помутнения, но, судя по её взгляду, её всё устраивало. Ну что ж, отлично. Я развернул её так, что руками она упиралась в стену, расстегнул шортики и стянул их до колен, при этом она слегка присела и поднялась прижимаясь ко мне попкой, так что **** оказался сжат между ягодиц.
—****ни меня уже, — на выдохе прошептала Грейс. — Вставь его полностью, как можно глубже.
Послушный её желаниям и, конечно же, своим, я взял **** одной рукой и провёл им у нее между ног. Нас разделяло только несколько сантиметров ткани, уже давно мокрой от её возбуждения. В это время вторая рука сжимала сосочек пальцами, заставляя её постанывать. Я отвёл узкую полоску трусиков и чуть коснулся набухшего *****ра, надавливая на него, просто чтоб подразнить. Грейс зашла в мелкой дрожи.
— Ну же! Чего ты ждёшь! — избыток желания выплеснулся криком и сменился протяжным стоном, когда я вошёл в неё. Я начал ритмичные движения, сначала не быстро, чтоб она прочувствовала каждый сантиметр. Но когда она впилась ногтями мне в ногу и начала царапать, я ускорился. Темп нарастал, ни она, ни я уже не могли себя контролировать, мы вообще слабо понимали, что происходит. Только секс… только мой ****, проникающий в Грейс… глубже… сильнее… Я схватил её за волосы и притянул к себе, она громко закричала, умоляя не останавливаться. Другой рукой я вцепился в её ягодицы и сжал со всей силы, заходя в неё до предела, ещё, ещё, ещё… я насаживал Грейс на себя.
— Да, да! Ах ты ж чёртов мерзавец! Как же хорошо! — но мне уже было не до этого. Я кончал одновременно с ней.

Глава 5.

«Hang ‘round downtown by myself and i had so much time to sit and think ‘bout myself. And then there she was like double cherry pie...», — откуда же это играет? Как это радио так включилось? Голова и без того звенела колоколом, веки, налитые свинцом не хотели подниматься, и вообще, какого чёрта? Блин, где же это я? Да неважно. Я с титаническим усилием перевернулся на другой бок и уткнулся в копну светлых волос, разбросанных по подушке. Грейс. Спит рядом со мной. Ок. Вспышки обрывочных воспоминаний острой мигренью выскочили в мозгу. Фаст-фуд, бар, такси, клуб. Ну всё это к чёрту. Найдя в себе каплю сил, я приобнял её и снова провал ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)