Английская музыка пахнет дождем

Мы договорились встретиться в 8 вечера, чтобы когда придем к нашему пункту назначения – даче, было уже темно. Нам нравится смотреть на звезды. Идти до дачи Кузьмы примерно полчаса. Конец августа – темнеет уже рано как-никак.
Кузьма, кстати, опаздывает. Мы терпеливо ждем его во дворе.
Я люблю его двор, его дом, да и вообще всю улицу. Чувствуется в этом райончике свой микроклимат, свое время. Даже одни и те же люди, переходя дорогу в Акуловский, меняются. Нет, они не становятся плохими или хорошими, но ценности и интересы делаются более житейскими и искренними, взгляды проще – долой высокомерное «исподлобье», голоса тише, даже походка кажется какой-то утиной в развалочку. И вот идет такая гусыня с авоськами вдоль желтых домиков, как советские имбирные леденцы на палочке, кошка-мурка облизывается на крылечке – ни дать ни взять – фарфоровая статуэтка, дети кричат, бегают, но не раздражают. Я качаюсь на железных качелях – давно слезла краска, но еще видно: были красные, при каждом взлете пинаю мокрые листья.
— Как подсохнут, пойдем собирать? – кричу я Зинке.
Зинка не слышит, расчехлила мою гитару и погрузилась в изучение деки, именно «погрузилась», вон: только хвостик торчит.
Зинка похожа скорее на маленькую куколку в разноцветных чулках и коротком нелепом платьице, с не менее нелепым хвостиком, чем на юную особь 19 лет.
-Пойдем собирать листья в пятницу? – повторяю.
— Ага, в лес. – отозвалось эхо в буковых стенках гитары.
«Тррунь» — задребезжала ненастроенная пятая струна.
— Ну наконец-то! – саркастичная радость Мона перебила и без того расстроенную пятую. – Сам Кузенька пожаловал!
Кузенька, к слову, был почти два метра от земли к небу, волосы как осенние листья, глаза – цвета обмелевшего пруда, большие мягкие уши, очки.
— Пойдем-те, — важно скомандовал Кузьма без малейшего чувства вины за опоздание.
Его дачу я тоже люблю. Она явно идет в разрез с общепринятыми представлениями о дачах. Крохотный-крохотный домик: в высоту больше, чем в длину и ширину. Белый с красной крышей, больше похож на маяк в море, чем на «просто дом», только вокруг этого море высохло. Осталась только неухоженная трава, хотя нет, не неухоженная, просто самостоятельная, одна извилистая яблоня, ствол – какой-то лабиринт в пустыне, листьев нет — одни яблоки, огромная самодельная собачья будка, непонятно, что больше: дом хозяина или собаки, и старые как мир качели, они, кстати, только мои. Зинка боится порвать колготки или занозу посадить, а Кузьма опасается, что те его не выдержат, так что, качают они одну меня.
Дорога на дачу меня тоже вполне устраивает: мы идем дворами, затопленными листвой аллеями, один момент только нарушает идиллию: чтобы попасть в дачный поселок, надо перейти водоспуск. Водоспуск – это две отвесные скалы, разделенные слева водой, а справа вода высохла, поэтому – каменными глыбами – рыбным скелетом. По «рыбному скелету» мы и пойдем. В принципе, переход этот ни у кого проблем не вызывает. Кроме меня.
Нас пятеро человек. Троих вы уже знаете: Кузьма, Зинка и я, которая одна осталась стоять на берегу вместе с гитарой. Остальные двое: Мон – сокращенное от Филимона и Кеша – Иннокентий. Мон – низенький белокурый человечек, бледный как стена, выделяются только угольные брови и ноздри, ну еще щеки, когда смеется над кем-то. Про себя он говорит: «я не злой, у меня просто велосипеда нет». Хотя велосипед у него есть, а вот кататься он не умеет.
Теперь Кеша. Этакая кочерга, перепачканная в золе, а если подробнее и по-доброму: высоченный, смуглый, черный. Брови грозно столкнулись на переносице. Одет всегда в черный пиджак с длинными полами и короткими рукавами. «Дедушкин», — с любовью говорит Кеша. А вообще он мало разговаривает.
Они все еще стоят в ожидании, когда я соизволю спуститься.
— А вы меня поймаете?
Все дружно кивают головами. Вроде и не так уж высоко, да и что может со мной случиться? Расшибиться насмерть на водоспуске по дороге на дачу – слишком комичная кончина даже для меня. Да еще колготки на мне сегодня штопаные. Нет, умирать точно нельзя.
Опускаю гитару на землю грифом вперед (она, конечно же, в чехле), сажусь на нее как на санки и с криком «мамаа!» лечу вниз. Ну, как «лечу». Подпрыгиваю будто на трамплине, а потом скатываюсь. Торможу лбом о ботинок Кузьмы.
— Ну так тоже можно.
Гитара, кажется, цела – идем дальше. Домики, домики, домики, все разные, разноцветные, большие, маленькие, с красной черепицей, за высоким забором, за досчатым, в зелени, в яблоках.
Кузьма открывает дверь своего «маяка» шампуром. «Главное – попасть в скважину, а чем – неважно». Заходим, поднимаемся на второй этаж – целая комната, оббитая синими велюровыми обоями со слониками. На стене календарь с совятами, широкая низкая кровать без матраца, старые детские игрушки на полу, вытертый коврик посередине, мансарда, окно в крыше. Создаем наш уют: Зинка стелит плед, я зажигаю свечи, Кеша разливает какао. Не на пол, по кружкам.
Лежим, смотрим в синий потолок, на небо то есть. Я тихонько наигрывают «Nothing else matters».
— Сыграй «Зеленые рукава!» — требует Кузьма.
— Не хочу английское сейчас. Да и устала уже.
— Ну давай, ну! – еще настойчивее.
— Да не хочу я. Сам играй.
— Я не умею, ты же знаешь!
Молча смотрю на звезды, пошел мелкий дождик и я ловлю капли языком.
— Это ж тебе не снежинки. Тоже мне лягушка.
— Ну и что?
Кузьма начинает подвывать «Зеленые рукава», настолько заунывно, что я уже тянусь поиграть сама, но тут запела музыка.
— Ну давно бы так. – довольно пробурчал Кузька, закрыв глаза.
— Да это не я играю!
Пять пар глаз широко распахнулись: «А кто же?»
— Звук явно от твоей гитары.
Я и сама слышу. И вижу: струны поочередно зажимаются сами собой в нужных местах под…под каплями дождя! На ладах остаются в виде звездочек мокрые пятна.
— Быть не может! – взвизгнула Зинка.
— Не может. Но есть. – радостно ответил Мон. Он всегда радуется чудесам.