Серо-буро-малиновый без крапинок

Дело было вечером. Хотя, нет, дела как раз-таки не было. Шло длинное серое 28 июля. И дождливое. Дождливое, как и 27-е, и 26-е, и 25-е, и вообще как весь июль. Мы с тобой любим дождь: звук капель о стекло, дождь как будто стучится в окошко: «тук-тук, можно войти? Меня нигде не ждут, поэтому я у вас тут покапаю?» — мы с радостью открываем окно. Незванный гость в ответ на наше гостеприимство принимается раскладывать свои подарки: стеклянные лужицы на пушистом коврике посреди комнаты, заливает горшки с цветами, устраивает в них настоящее лебединое озеро, только вместо балерин скользят опавшие лепестки и не по льду, а по пахнущей морем воде. На столе, в тарелке, где когда-то была голубика, дождь также оставил гостинец – идеально ровная прозрачная поверхность: «как раз разбили зеркало сегодня утром, теперь и покупать не надо», — со смешком сказала я.
Мы открываем все окна, «Yellow submarine» хрипит в патефоне, не хватает только твоих хрустящих улиток с корицей.
— Не сегодня, молоко ты допила утром с кофе, а яйца еще неделю назад кончились.
— Так и быть, сбегаю в магазин.
— Я купила «Bowie 1965» позавчера – это были последние деньги. Зажги просто ароматическую свечку с корицей.
Мы ложимся на шерстяной, в сине-коричневую клетку плед, огородившись от огнедыщащего дивана и монстра-тумбочки свечами, смотрим на бумажные разноцветные кораблики, что висят на люстре. Хотя люстрой это сложно назвать: свои функции она уже давно не выполняет, лампочек у нас нет, света нам хватает от торшера, а это чудо-юдо из потолка осталось от прежних хозяев. А вот кораблики как настоящие, оранжевые и голубые, аккуратно сложенные по схемам оригами, плывут на ниточках на необитаемый остров, где в полях растут лаванда и холсты, стоит один-единственный дом – наш, на крыше вьют гнездо ласточки…
— Эй, поосторожней, свечку не задень! – прикончила всю идиллию.
— Мы лежим так уже несколько часов…
— И несколько дней.
Я встала, взяла свои акварельные рисунки, поднесла к балкону, подставила под струи воды — пусть дождь закончит за меня. По листам покатились причудливые узоры бирюзы и охры.
— Так-то лучше.
Ты выглянула в окно: «тошнит уже от сырости. Все слилось в серо-буро-малиновый и даже без крапинок. Одна сплошная лужа».
Желтые червячки акварели ползут с листа: кап-кап по луже. Я замечаю, что лужа, на которую скатываются «червячки» желтеет.
— Смотри!
С картинки потекла бирюза – чей-то бывший глаз, лужа охотно приняла яркий зелено-голубой цвет.
— Да не могла же лужа окраситься от твоих акварелек, может просто бензиновые разводы, сколько сейчас химии-то.
— Может…эх, всю сказку на корню подрубила.
Я бы и правда расстроилась, если бы не увидела, что «химические разводы» образовали на луже картинку, точь-в-точь такую, какая была на бумаге.
— Ага! Вот видишь, вот видишь! – трясу тебя за руку.
— Не может быть…неужели…
— Да что не может быть? Неси краски скорей, бери дождевик, пошли рисовать.
Через пару часов кропотливой работы в нашем дворе не осталось ни одной обыкновенной безликой лужицы, каждая имела свой сюжет, вот на одной бабочки, на другой – северное сияние, на третьей – два рыжих котенка. Осталась последняя.
— Ну, что на ней?
— Солнышко.