Глава 6 (Глава 6)

Я забрел на самый край,

знаю я сюда дорожку,

на пороге «ад и рай»

постою теперь немножко…

Она очнулась в хижине на голой земле, предположительно брошенная здесь, как мешок с пожитками. Принесли бесчувственную и бросили, и даже не связали, и не привязали к чему-нибудь. Хижина представляла собой однокомнатную шапку, сплетенную для великана из таких же, в кавычках, веревок, которыми ее привязывали к пыточному ложу. Снаружи и сверху донизу, чешуей гигантской рыбы к плетению крепились листья, формой и размером напоминавшие среднестатистического мужчину.

Удивило ее и то, что раны были смазаны и обинтованы свежими тканевыми полосками. Скорее всего, состав мази содержал обезболивающий ингредиент, потому что раны не давали о себе знать. Однако общее самочувствие соответствовало перелому всех костей и ушибу всех внутренних и наружных тканей, и всё это в совокупности. Плюс истощение моральное, депрессия, стресс и влагалище. Внутри, явный ожог, какой степени, без визуального осмотра сказать невозможно, но судя по ощущениям — первой. Чувство голода отсутствовало, а вот жажда мучила.

Необходимые организму элементы питания она получила с таблеткой, почти сутки назад. Как минимум, еще двое суток голод не побеспокоит. А самое главное то, что тело не пострадает в связи с отсутствием новых поступлений. Интересно, а что едят эти люди? Наверное, как и во всех примитивных обществах, натуральную пищу: фрукты, овощи, мясо. Аптечка осталась на берегу, если она не сможет ее вернуть, придется адаптироваться. Еще неизвестно какие последствия повлечет за собой адаптация пищеварения. М да, практически утрачен годовой запас. Остальное в горах.

Примитивная постройка не имела запирающейся двери. В проходе, пошевеливалось ветром, то и дело заглядывающим внутрь, что-то вроде циновки, только крупного, безобразного плетения. «Изделие местного производства. — шутливо подумалось ей. Она не отличалась особым мужеством. Обычная женщина. И даже не стерва. Нервная в меру, то есть. Разрыдалась бы с удовольствием, мешала лень и стойкое чувство юмора. Видимо такой у нее врожденный недостаток — шутить! Шутить всегда и везде, и в любых обстоятельствах.

Наверное, поэтому и бросили так безответственно, потому что знали — у пленницы не будет сил и здоровья, чтобы сбежать. Обезвоженные, высохшие губы царапали друг друга. Казалось что и язык, это ни изящно сконструированная, увлажненная плоть, а кусок дерева, то есть его коры, наспех пришитый к гортани, засохшей, как прошлогодний плод. Нечего было ни сглотнуть, ни сплюнуть…

Припомнив мерзкие эпизоды ночного шабаша, Вьяра инстинктивно клацнула зубами. Обвела языком верхний и нижний ряды, осторожно прощупыла на предмет пустот и шатаний. Фух, хоть зубы на месте! И то хорошо! Ну и язык, разумеется…

Вдруг циновка взлетела под конусный потолок — в хижине появилось новое существо. Тело старухи было прикрыто. Из под „не пойми чего из каких-то тряпок“ торчали шея с головой, руки от плеч и ноги от коленей. Кожа ее конечностей была по стариковски дряблой и естественно черной. Пожилая женщина, как и ее молодые соплеменники, отличалась рослостью, хотя и весьма сушеной. Заскорузлыми от времени пальцами она держала деревянную миску и полупустой водяной мешок.

»Бабушка!" — Вьяра предугадывая последствия, всё-таки обратилась к женщине. На всякий случай. На что женщина открыла беззубый рот и поводила из стороны в сторону остатком, как ни странно, такого же красного, как и у обычных людей языка.

Вьяра хотела подняться навстречу, из уважения к возрасту, но старуха опередила, присела возле и подхватив ее голову в районе затылка, приставила ко рту пленницы горлышко сосуда. Оазис жизни восстановлен, ибо живительной влагой наполнились пересохшие колодцы. Старуха положила мешок рядом с Вьярой и указав длинным, кривым пальцем, с обкусанным ногтем на плошку, жестами дала понять, что бесцветное, не имеющее выраженного запаха вещество надо втирать в раны и занести по возможности глубже между ног. После чего удалилась.

По всем признакам стояло раннее утро. Серость часа постепенно рассеивалась, явственнее проступали предметы мира в котором она очутилась. Пот, ночью ее обливавший и пыль сопутствовавшая теперешнему положению покрыли кожу слоем грязи, от которого нестерпимо хотелось избавиться.

Но подъем сейчас, казался пыткой еще более изощренной, чем ночные экзекуции, а если найти удобную позу и лежать не двигаясь, то боль в паху вроде бы затухала. Можно и поспать, если получится. Получилось бы, не мешай ей насекомые, норовившие сесть на самые чувствительные места или заползти в ухо. Мелкие тваришки, как будто знали каким способом доставить человеку наибольшую неприятность.

Когда старуха пришла снова, Вьяра попробовала выяснить несколько неотложных вещей: куда ходить по нужде; где мыться и как устроить приличную постель, по крайней мере, в плане гигиены. И непременно кусок ткани, в который можно завернуть наготу. Говорить об оставленных пожитках, почему-то не хотелось. Кто их знает этих дикарей. А вдруг они не нашли и даже не искали ее вещи. Схватили, в чем мать родила и потащили. А скажи, найдут и разграбят. С другой стороны, где теперь искать брошенный скарб? Возможность запомнить дорогу ей не предоставили.

Быт живущих здесь людей устраивался просто. Туалет за хижиной — острой палкой ковыряешь ямку, потом заковыриваешь обратно. Мылись в реке, протекавшей в шаге за деревней. Насчет кровати не сразу, однако, через пару дней вопрос решился. Кроватью стали несколько связанных между собой бревен, поверх которых стелились те же человеколистья. Кстати, на подобных кроватях спали, только двое в деревне, так сказать, белые люди, Вьяра и Хоспоти. Остальные на подстилках из листьев прямо на земле.

Тень Вьяры словно материализовалась, приобретя страшноватый вид чернокожей, дылда образной старухи, молчаливое присутствие которой, ее безмолвное следование по пятам, и правда до жути ассоциировалось с проблемами прохождения света через материю.

Однажды, на пути к реке, Вьяра осмелилась ускорить шаг с переходом на бег, однако зловещая рука схватила ее, как раз в тот момент, когда девушке показалось, что она и впрямь самая умная, и быстрая. Старуха чуть не сломала ей сустав и ключицу. Во-первых: всё пространство от шеи до плеча оказалось под черной дланью. Во-вторых: сжатие было настолько сильным и неожиданным, что она растерялась, а ноги подкосились. Пришлось вскрикнуть и шмякнуться ягодицами оземь.

Да, но перед этим с официальным визитом заявился Хоспоти. В свете дневного софита наружность старика вызвала отвращение. И не потому что время беспощадно, а потому что в любом возрасте благообразие не свойственно людям нечистоплотным и чрезмерно порочным.

Белый старик был белым, только по антропологическим признакам. То есть нос прямой, а не картошкой, волосы прямые, а не колечками и глаза голубые, а не карие или черные. Руки, ноги и лицо свидетельствовали о многолетней немытости. Он был почти черный и больше от грязи, чем от загара.

Ногти на руках с черной каймой. А на ногти нижних конечностей и смотреть страшно — какие-то чудовищные когти ископаемого монстра. Скорее всего, время от времени, они сами обламывались, чему способствовал хронический грибок, делавший их желтыми, исковерканными и хрупкими.

К тому же, во время разговора он ни чуть не стеснялся демонстрировать практически уничтоженные кариесом зубы. От его подмышек попахивало помойкой, а изо рта тухлятиной. «Видно цирроз.» — сделала Вьяра экспертологическое заключение практикующего медика. Видимых признаков венерических заболеваний не наблюдалось. Последний пунктик она заполнила между прочим, по врачебной привычке.

Хоспоти пришел без посоха и вел себя, как снисходительное божество, уверенное, что любое его вмешательство в чью либо жизнь, доброе и не очень, должно восприниматься не иначе как благословение судьбы, тем более Вьярой.

Тем более женщиной, которой он якобы благоволит, участь которой он уже определил, чем, по его мнению, облагодетельствовал несказанно и свыше всякой меры наградил, назначив ее личной служанкой с функциями наложницы.

Однако, против ожиданий, безоговорочно и без колебаний в ту же секунду был отвергнут. Уверенно, хотя и сдержано выдворен подальше, с настоятельной, хоть и не оформленной устно просьбой не возвращаться…

Когда он вошел, сияя из под грязевых наслоений, плохо промытыми глазами, она скользнула на бревна, подобрала колени к подбородку, пряча в прижатых к телу ногах обнаженную грудь, прикрывая щиколотками истерзанные им же низы.

Прохаживаясь по павлиньи, он о чем-то минут пять говорил. Она не вслушивалась. Хватило одной фразы, переведенной, как «моя рабыня», чтобы мгновенно принять решение. Она терпеливо ждала, когда он закончит вещание, обещавшее последующие блага. Она успела где-то уже побывать в мыслях…

«Ну?!» — чудовище смотрело на нее широко, не мигая, стоя вплотную. Удушая безобразной улыбкой и зловонием. «Нет!» — встрепенулась женщина. «Нет!» — повторила она в сердцах, подставляя, бледнеющее от гнева лицо, под сужающиеся, словно от яркого света глаза.

Она уже хотела плюнуть в ненавистные злые щели, в сморщившуюся куриной жопкой физиономию, но чудовище резко развернулось, рвануло к выходу, притормозило, хватаясь когтями за циновку, обернулось, издало шипение: «Пожалеешь шлюха!». И вышло.

Пришлось встать, подойти к проходу, высунуть нос наружу, нет ли кого, затем полностью открыть вход, проветрить…

Ей не спалось. Она обдумывала план побега. А что если… «А что если» — она уже попробовала вчера…

Вчера. Предвидя дурные последствия, после разговора с Хоспоти, решила не мешкать — бежать сегодня же. Зайдя за хижину, присела, справила нужду и прислушалась. Тихо. И темень невероятная. Слышны только звуки неразумной природы. Наверное, спят все. И она решилась.

Чуткой, приникающей к земле тенью она шагнула к зарослям, стеноподобно произраставшим вокруг деревни. Но колючий кустарник оказался не проходимым до слез. Исцарапавшись и отчаявшись продраться сквозь него голым телом, она вернулась к жилищу, думая пройти не замеченной вдоль хижин, к единственному, как она теперь поняла, выходу отсюда. Затем к реке, а дальше… А дальше насколько хватит сил вперед и вперед.

Она не успела сделать и двух шагов, как из ночного мрака прямо перед ней вынырнула долговязая фигура. Она поняла что это старуха, потому что одежду в деревне носили, только местный главарь и эта старая ведьма. С минуту они стояли молча, друг против друга, на расстоянии вытянутой руки и, Вьяра вернулась. И вновь ход ее мысли неожиданно прервали…

В проеме возник внушительных размеров силуэт. В незваные гости пожаловал большой, черный парень. В сгустившейся тьме блестели его белые зубы и белки выкатывающихся из орбит глазищ. А еще, когда циновка опустилась за ним, она почувствовала вонь животного и услышала шумное дыхание зверя…

Он быстро ее поймал. Намотав длинные волосы на огромный кулак левой руки, рывком поставил на ноги, вжимавшуюся до этого в пол под тяжестью его колена. Он держал ее за волосы на вытянутой от себя руке. Она еле доставала кончиками пальцев землю и все равно была на пол головы ниже широченных плеч.

Она схватилась за руку мучителя, как за перекладину, пытаясь подтянуться, что не очень у нее получалось. Тогда, в поисках спасения от боли, она повисала на руках, поджимая ноги и снова их выпрямляя, как только его рука слегка опускалась. Лишь на миг она успевала почувствовать облегчение, вставая на полную стопу, и он снова поддергивал ее к верху…

Он бил по ее левой руке не сильно, однако методично, словно развлекался. Не выдерживая, она опускала руку, и тогда он наносил ей хлесткие удары огромной ладонью по щеке. Доставалось и уху. В голове стоял звон, а из глаз сыпались искры. В темноте они казались особенно яркими…

Затем, силой и болью он заставил женщину стать на колени. Она продолжала цепляться за его руку, притягивая ее как можно ближе к черепу, чтобы ослабить натяжение волос, одновременно защищая лицо локтем и предплечьем.

Последовал сильнейший удар по руке. Вьяра вскрикнула от боли, рука отнялась и безвольно повисла. Почти невидимый громила, пользуясь моментом, принялся тыкать в лицо чем-то мягким. Водить по губам. Осязание обрисовало предмет, как перекормленный пестицидами помидор. Только пах овощ мутант застарелой мочой и протухшей рыбой.

Рвотный рефлекс агонизировал. Спазмы желудка давно согнули бы пополам, но человек удерживал ее вертикально. Кажется она сейчас захлебнется собственной желчью, но сначала лопнут перепонки и глаза. Рот наполнился горечью, горло рвалось от напряжения, пропуская через себя всё новые и новые порции обжигающей секреции, и всё равно, она упорно стискивала зубы, сжимала губы до онемения. Будет через чур мерзко, если то, что снаружи проникнет внутрь и коснется слизистой, хотя бы краешком.

Деваться некуда, преодолевая отвращение, она сглотнула смесь слюны и желчи. Организм ответил неприятием, которое невозможно было сдержать. Со дна желудка накатил стихийный, волнообразный импульс. Под треск и вопли волосяных луковиц она упрямо отвернула голову и ее вывернуло наизнанку. Ну как же, как же — сила воспитания, как бы тебя ни истязали, а испачкать изверга своими выделениями это стыдно. Весьма любопытно это рефлекс условный или безусловный?

Рефлекторно мужчина дернулся в сторону, потом наклонился, словно гигантскими тисками сжал запястье ее неработающей руки, потащил вверх. Она поняла зачем это нужно ему и попыталась сжать кулак, но он так сдавил запястье, что слезы сами потекли из глаз и рука невольно разжалась. Он приложил расслабленную кисть женщины к своему органу, вынуждая играть с ним.

Ее ладонь была слишком короткой, чтобы как следует обхватить. Даже, если бы она захотела, у нее не получится одной рукой. Неужели он не понимает? Зачем он хочет сорвать с нее скальп? Если бы не было так больно коже головы, она попробовала бы двумя. Почему он не попросит по-хорошему? Она готова даже помыть его хозяйство… Сама… Я бы сама…

Но чернокожий мужчина не слышал ее мыслей. Он тщетно прикладывал ее руку к своему члену, который болтался и ускользал от почти детской ладошки миниатюрной, белой женщины. Он злился и трепал ее за волосы, всё увеличивая амплитуду трепки и всё сильнее, и яростнее сжимая маленькую ручку.

Его жажда удовлетворения вконец остервенела и он снова стал избивать Вьяру. Левая щека опухла. Гематома закрыла глаз. Боль ослепляла снопами искр, оглушала звуками ударов. Боль начинала сводить с ума. Она пыталась защититься, но выставленная вперед рука, одна, помогала слабо. Боже! Боже! Она перестала хвататься за черную конечность, рвущую волосы, обеими руками спасала лицо.

Она ничего не видела ни больным глазом, ни здоровым. Подбитые веки всё сильнее расплывались, а здоровые она изо всех сил жмурила и как могла защищала, обнимая собственное лицо. Сколько еще болезненных ударов обрушилось на нее — она потеряла счет. Она уже ничего не соображала, лишь терпела удары кулака, сыпавшиеся на руки и на голову ими укрываемую…

Еще один зверский рывок за волосы и она полетела вперед, едва успевая выставить ладони для упора и оказалась стоящей на четвереньках. Тут же, ее как мешок подхватили, в воздухе перевернули и бросили на спину, прямо на пол. Потом принялись душить ее же ногами, оказавшимися за головой и елозить чем-то мягким в промежности.

В этот момент она вспомнила, как у нее на глазах черный мужчина пытался войти в беззубый рот такой же черной женщины. Вспомнила его естество — большое, непослушное, извивающееся. Оба блестели от пота, проявляя усердие, граничившее с одержимостью. Женщина старалась как можно шире развести челюсти, а мужчина вкручивающими, вправо влево, движениями всё ни как не мог пропихнуть огромную головку между толстых губ…

И вдруг она почувствовала облегчение, словно с нее сняли железобетонную плиту. Ноги самопроизвольно распрямились, ударились об пол. Ей даже удалось поймать глоток свежего воздуха, влетевший в хижину, когда раздосадованный, не получивший желаемого мужчина отдернул занавеску, чтобы выйти. Ей было очень больно, но она торжествовала. Ее маленькие дырочки не пропустили врага. Был бы враг поменьше и потверже, но, увы, ему…