#5 (Глава 5)

— Тов, Иосиф! Я выйду за тебя. Ты мне нравишься. Ты добрый и набожный человек. Значит ты не будешь меня бить.
— Не буду. – подтвердил дед.

Малка поднялась со стула, отправила платье и вышла в комнату к гостям.

— Мама, папа, я согласна выйти за Иосифа. Но давайте быстрее сделаем Хупу, а то я могу передумать! Я такая!

Малка вышла из дома. За ней бросилась ее родня. Мой же дед сел обратно на стул, сложил руки на стол и уставился на yих, будто первый раз в жизни видит. К нему подошел его отец — мой прадед Яков.
— Сын, не грусти, ты лучше меня знаешь, что нельзя быть человеку одному.
— Да отец, «сотворим ему помощника… и создал Всевышний ему помощника и назвал ее Хавой».
— Омейн.
— Омейн.

Так мой дед по отцу Иосиф – сапожник женился на моей бабушке Малке, которая в пятьдесят девятом, когда в колхозе получала паспорт сменила имя с Малки на Марию. Трудно ей было и невыносимо жить еврейкой…столько горя она испытала, столько ужаса видела…и никто не смел ее обвинить в отступничестве, даже мой дед с пониманием отнесся к ее решению и безропотно принял ее волю…

4.

Я смотрел на свою детскую фотографию и не мог вспомнить, кто этот карапуз на руках у моего отца. И чуть было не спросил у брата, но вовремя спохватился и прикусил язык. Брат забрал у меня альбом и сказал, что нам пора ехать … забирать маму домой.
На улице было жарко, над асфальтом висело марево. Листва еще не успев распуститься толком, уже пожухла. Люди искали тень. В машине было еще ужаснее. Градусов под пятьдесят. Брат открыл окна и на всю включил кондиционер. Я хотел закурить, но передумал. В такую жару курить смерти подобно. Брат же закурил. Запустил мотор и вдруг сказал, как отрезал.
— Ни каких попов. Мама была против церковных обрядов.
— Почему?

Брат пожал плечами. Поехали. Брат ехал медленно. Нас, то и дело обгоняли, нервно сигналили. Брат не обращал внимания. Он курил, смотрел на дорогу и о чем-то думал.

— Я не успел.

Брат посмотрел на меня и кивнул.

— Мама звонила мне за два дня до… она попросила меня приехать. Бросить все дела и приехать.
— А ты?
— Я же говорю: не успел. Я ей пообещал, что через пару дней приеду. Дела были неотложные.
— Понятно.
— Что тебе понятно? – я еле сдерживал гнев.
— Да все понятно. У тебя всегда дела. А мы так – раз в четыре года.
— Но ты тоже хорош. Она болела! Мог бы позвонить мне!
— Не ори. – спокойно ответил брат, и кажется стал еще медленнее ползти по дороге.

Я не выдержал.
— Может, перестроишься вправо и ползи себе там спокойно.
— Кому надо объедут.

Выехали на бульвар Дзержинского. Всегда, с детства любил эту улицу. Самая зеленая и тихая с проточной водой, фонтанами, тенистой прохладой.
Кроны каштанов упираются в небо. Забрав в детстве голову, стоя под каштанами, я силился понять — они держат небо, подпирают? Или же пытаются пронзить его. Их листва всегда так волшебно шумит. Жара, суховей, но вот пока он продерется сквозь плотную листву каштанов, горячий ветер делается приветливым, прохладным. Здесь мы гуляли с отцом и мамой. Брата никогда с нами не было. Он старше меня намного лет и мое детство прошло мимо него.
Каждый сам по себе. Иной раз мне казалось, что он едва меня терпит. Но когда я свалился с гриппом, температура под сорок, я помню, что мой брат был всегда со мной рядом. Он поил меня, ухаживал за мной. И говорил, что все будет хорошо. Помню, он спросил хочу ли я чего-нибудь? Он все достанет, все что угодно! Я ответил ему, что до слез хочу соленых помидоров. Брат помчался в овощной. Зеленые, крепкие и покрытые плесенью помидоры остро пахли пряностями. Я жадно впился зубами в помидор. Ничего вкуснее не ел в своей жизни! А потом я уснул.
Когда я проснулся температуры не было, а уже вечером я выполз во двор, чтобы сыграть в футбол. Но понял, что был еще слаб. Сел на скамейку запасных.
В нашей дворовой команде я был нападающим. Бесстрашно бросался на соперника, быстрый как пуля.
На следующий день, я уже носился по полю. Вот такой мой старший брат. И я всегда в тайне мечтал стать на него похожим. Он любит молоко с хлебом. Я же терпеть не могу молоко и все что из него делают. Но я давился молоком. А как же иначе! Оно нравится моему брату! Теперь, спустя много лет я жить не могу без молока. А когда к стакану молоко прилагается еще и краюшка белого хлеба!

— Приехали. – Брат заглушил мотор и закурил.

Перед нами была дверь, обитая ржавым металлом. Ни каких тебе табличек и прочих опознавательных знаков. Звонок. Брат набавил кнопку. Вышел сонный санитар. Брат сказал, что мы за мамой. Санитар кивнул и пропустил нас внутрь. По дороге вниз, в подвал, санитар спросил сами ли мы будем обряжать тело? Слово «тело» резануло. Вскипело внутри злостью. Но брат опередил меня.

— Это у тебя тело, а там наша мама.

Санитар покосился на брата, извинился. Притих. Дальше шли молча, но перед входом в кабинет патологоанатома брат остановился и спросил у санитара кто будет одевать маму? Санитар ответил, что обычно это делает он. Брат коротко ответил «исключено». И добавил, что сейчас приедут наши сестры и они всем займутся. Санитар кивнул.
Вошли в кабинет. Патологоанатом взял наши паспорта. Пролистал их. Затем сделал какую-то запись в журнале. Выписал справку, сказал, что по этой справке можно будет получить свидетельство о смерти. В дверь заглянули наши двоюродные сестры-близняшки Мила и Соня. Их глаза опухшие от слез. Сестры прошептали что-то невнятное. Взяли у брата пакет с одеждой мамы и ушли за санитаром.
Мы курили возле машины, когда к нам подошла Мила. Она была напугана. Брат спросил что случилось? Мила заплакала и сказала, что одна туфля не налезает на ногу. Брат предложил купить другие, но я возразил, мама хотела именно эти, ты же сам говорил!

— Так что нам делать? Саш? – Мила смахнула слезинку и уставилась на брата.
— Может аккуратно надрезать на туфле пятку? – предложил я.

Мила замахала на меня руками.

— Ты что! Это же ее любимые туфли!
— Он прав. Надрежьте туфлю сзади, на пятке, аккуратно только. И наденьте. – Брат уже лез в карман за новой сигаретой.

Сестры всегда слушались брата безропотно. Они его безумно любили и уважали. Мила кивнула брату и убежала обратно в морг…

… там в казахской степи, ночью, зимой, сидя в овраге под комом снега, как под крышей, обнимая свою тонкую и хрупкую жену, мой дед думал о том, за что ему все ужасы испытаний?! И тут же в его голове возникло «за все». Он вздыхал. Прижимал Хану крепче и впервые в своей жизни заговорил с Богом. Он сказал Ему, что винится и раскаивается в своей жизни, что всему виной его необузданный нрав и дурость. Что все несчастия, которые обрушились на его голову это расплата за прошлые грехи и он это понимает и принимает, склонив голову… что он потерял мельницу и детей, дом и родину за свои преступления перед Богом!
Дед в ту лютую морозную ночь, под вой вьюги поклялся Богу, что если они с Ханой выживут, он больше мухи не обидит. Он будет жить праведно, по совести, и никогда больше поднимет руки на свою жену. Дед вздохнул, ему стало легче, но тут же спохватился и стал торговаться с Богом. Но выпивать иногда будет, но гулять бросит, больше ни одной юбки! Только Хана. Только бы она пережила эту ночь! Утром он нарежет ножом кирпичи из снега и сделает подобие хаты. Одна стена уже есть – это скат оврага. Только бы Хана пережила эту ночь! И если есть выбор, так пусть он умрет, но не его жена!
А еще дед поспешил заверить Бога, что никогда больше в рот не возьмет ни кусочка свинины. Да и где ее тут взять-то? Дед усмехнулся горько. Бабушка подняла голову и посмотрела на него, уж не сошел ли он с ума от голода и горя?
Но нет, взгляд деда был трезвым, ясным, а лицо светилось, ну точь –в-точь как у пророка Моше в пустыне. Дед посмотрел на мою бабушку и прошептал ей, что он ее любит. Всегда любил. Просто он дурак и дико ее ревнует. Но теперь все, он стал другим человеком! Когда? Только что, вот прямо сейчас! Дед признался бабушке, что он только что говорил с Богом…

— Иосиф, что Он тебе сказал? – спросила Хана.
— Пока ничего, Он думает еще. Я говорил, я просил, я поклялся. А Он думает. Но, что Надумал, не знаю, поживем-увидим. Но, Хана, я точно знаю, что Он слышал… и слушал меня.