Глава 10 (Глава 10)

за Луной, за Солнцем, возле грез,

там, где хотелось быть всегда,

душа запуталась в гирляндах звезд,

а тело падает сюда…

Жизнь возвращалась. Звуки, якобы, убитые внезапной тишиной, постепенно достигли сознания. Ухнула припозднившаяся сова. Не близко каркали вороны, спутницы волчьих охот и застолий. Неутомимые послушники вечности, сверчки, до чего-то докручивая скрипящее колесо времени, один за другим выключались. И только пламя уже затихло совсем, спряталось в угли и покрылось седой испариной мертвого пепла. И будто не было ничего, никакой кровавой работы, но боль и усталость утверждали обратное. И противно орал кот, не желавший самостоятельно покидать свое раскачивающееся убежище. Притащив целый воз проблем, вернулась жизнь…

Прислушиваясь к отдаленным шумам хищной природы, я обернулся к женщинам и понял, что ночь миновала. Вроде бы неспешно начинаясь, день моментально налил в чашу леса прозрачности.

Мирина управилась с ранами бабули и теперь сидела возле нее на коленях, опираясь руками на бедра, изредка отмахиваясь от атакующего гнуса. Постукивая зубами, дрожала. Смотрела большими, тревожными глазами. Под моим взглядом она обняла себя, прикрывая грудь… Может вовсе не от меня пряча, а от холода…

Да, нет, не от холода, было по-летнему тепло, просто возникшая в минуту опасности близость куда-то подевалась. Озноб, видимо, возник от душевного дискомфорта за нечаянную открытость. Проснулась душа и разбудила стыд. Или от пережитого страха, потому что и меня заметно трясло.

Я переключился на собственное тело. Раны еще сочились кровью, в которой от жадности тонули комары. От налипающих тушек кровь казалась коричневой. Я едва сдерживался, чтобы ни смахнуть эту кашу и как следует почесаться.

Мирина тоже невольно выгибала спину от очередного укуса, тянулась почесать болючее место. В эти мгновенья грудь ее снова обнажалась…

Странно всё это. Только что мы могли умереть. В метре от тебя умирает близкий тебе человек, а это, это, против твоей воли, вопреки обстоятельствам, само вылезает из каких-то животных глубин и жадно поедает глазами женскую плоть.

— Она без сознания. — вытягивая трясущийся подбородок в сторону бабули, сказала Мирина.

— Посмотрю, что у нас в сумках есть. — ответил я и хотел уже направиться к деревцам неподалеку, на которые еще до волчьего нападения предусмотрительно развесил походный скарб, в том числе мешок с зайцами.

— Кар, сними пожалуйста кота. — попросила Мирина. — Душу вынул уже, орет.

— Может потрясти дерево, чтоб свалился сам?! — пошутил я, как будто специально, чтобы еще раз пристально посмотреть на нее.

Мирина, не отрывая глаз от Вьяры, мелко потрясла головой, отрицательно промычала. Как-то серьезно это у нее получилось — я же пошутил. Зато воспользовавшись моментом, я еще раз ее осмотрел, ощупал взглядом ее локти, испод которых, всё-таки, будто огромные веки филина, выглядывали коричневые кружочки в пупырышках…

— Ладно. — сказал я, исчерпав позволенную приличием паузу и отправился спасать кота.

Зайдя за Мирину, я оглянулся. Ее белая спина, с красными точками укусов была так близка. Именно такие женские спины нравятся мне. Как у Илл. Да и у Гео. Тонкокожие. Фигуристые. Захотелось опуститься на колени и начать целовать…

Кота, я, конечно же спас, добавив незначительных ран и от этого мелкого подвига. Освежились и старые раны новой кровью. В каком-то смысле это не плохо — вымывается грязь. Ну да, раны следовало продезинфицировать, что-нибудь лекарственное приложить и хорошенько замотать.

Единственно возможный в данных условиях антисептик — это прижигание. Возобновить огонь. Накалить лезвие и прижечь. Потом, смазать какой-нибудь заживляющей мазью из бабулиной аптечки. Ну и перевязать. Уж тряпок у нас хватало от моей и Мирининой рубах.

Только, вот, сменную одежду мы забыли взять. Ладно я, а Мирина?! В общем-то, не замерзнет, но придется ей как-то мириться с моим интересом к ее голому телу.

Пока я возился с костром, очнулась Вьяра. Она уже сидела, вытянув ноги, разглядывая, свои замотанные окровавленными тряпками руки. Она держала их навесу, то сжимая кулаки, то поворачивая ладонями вверх вниз, то выставляя вперед, пошевеливая пальцами.

Она видела, мои манипуляции с ножом и пламенем, как я прилаживал одно к другому, наверное, поэтому, когда я подошел, подняла на меня строгие глаза и первым делом спросила:

— Ты что собираешься делать?

В ее голосе я уловил намек на моё, будто бы глупое поведение. Чему я удивился однако. Я-то, как минимум, рассчитывал на молчаливое сочувствие. Показывая на кровоточащие болячки на руках и на ляжках, потом на разогревающийся нож, горделиво ответил:

— Дезинфекцию! А что?!

— Нууу… — это она меня передразнивала. — Хочешь от болевого шока умереть? От волков отбился, так давай теперь от собственной глупости помри! Слишком на тебе много чего прижигать надо. Не выдержит сердце. Повернись-ка. Да у тебя даже задница покусанная. Ты чё?!

— Ну, а как тогда? — опешил я, оглядывая себя с ног почти до головы и по возможности сзади.

Мирина прыснула. Кстати, она мне кое кого напомнила… Не знаю от чего, но сердце и правда вдруг сжалось. Вплоть до обиды. Пронзительной и по детски беспомощной. Честное слово, я чуть не всплакнул от уязвления гордости или еще почему-то… Не знаю…

Она всё так же сидела рядом с бабулей, пряча сиськи и только прыская смешком, отворачивала голову и глупо улыбаясь, потом таращилась на меня.

— Снимай штаны, герой, лечиться будем! — рассмеялась и Вьяра.

— Как же я их сниму, если у меня под ними ничего нет? Вы же трусов еще не изобрели.

— А ты, Мирина, говоришь, герой наш Карром! Какой же он герой, если боится бабам писюн показать!

— Нууу… — Мирина, даже изобразила выражение моего лица, причем ей было так смешно, что она закрылась руками и чуть не стукнулась лбом о землю, сгибаясь в припадке смешливости. Когда она выпрямилась, ладони всё еще прикрывали смеющееся лицо, а локти обнаженную грудь.

Много смеешься, будешь долго плакать. Не помню, где это слышал, но в действительности так и есть. Истерический смех Мирины закончился характерным рыданием.

Вьяра утирая плечами, выдавленные смехом слезы, застрявшие в морщинах, вполне серьезно обратилась ко мне:

— Где же твое мужское начало? Подставил бы! Не видишь что ли — женщине плохо?!

Приспуская ладони по щекам, Мирина приподняла голову и обрушила на Вьяру раздраженный взгляд, походивший на цунами, потому что одновременно был он и злой, и мокрый. Мгновение она топила бабулю в своем гневе, затем опираясь перед собой руками, вынув испод попы лодыжки, встала и ринулась в лес. Женская грудь, словно птица, вырвавшись из ненавистной клетки, совершала беспорядочные, ошалевшие от свободы движения. И словно птица, вылетев в распахнутое окно, скрылась из глаз, вместе с удаляющейся Мириной.

Так бы я и смотрел ей вслед до полного ее исчезновения, но услышал спокойный, как ни в чем не бывало голос бабули:

— Иди за ней. Можешь не успокаивать, но обратно приведи. И смотрите не писайте там. Нам понадобиться вся наша моча. Да побыстрее, пока раны не засохли.

Бумс — вот так новость. Я не стал расспрашивать, мол, зачем сия жидкость. Раз ведьма сказала, что понадобится, значит понадобится.

И я рванул, не глядя под ноги, тут же споткнувшись о волчий труп. У собака такая!

Услышав погоню, Мирина не оглядываясь, юркнула за ближайшее дерево. Величественный, широченный ствол, затесавшийся среди молодняка, скрыл ее полностью.

Откуда взялась подобная роскошь не понятно. Пространство под старой сосной казалось выжженным дотла — ни одной травинки вокруг. Побуревшие иголки ковром, да почерневшие шишки с кулак…

Предчувствие чего-то необычного усиливалось с каждым шагом. Пропали запахи и звуки. Кругозор сузился до единственного места во вселенной, представлявшегося цветным островком.

Этим вожделенным местом было старое дерево, к которому я шел не чувствуя ног. Забыв обо всем прежде существовавшем. Лишившись человеческого осознания себя и происходящего.

Не было ничего, кроме красноватой древесной коры и полуобнаженной женщины спрятавшейся за ней…

Поравнявшись с деревом, я почувствовал, как оно пахнет, чем-то терпким, лесным, и вдруг, не преодолимая тяжесть навалилась на меня. Я хотел, но не мог сдвинуться с места. Я слышал дыхание, видел руку опущенную вдоль тела и правую грудь женщины подымающуюся на вздохе.

Я понимал, что она стоит прислонившись спиной, догадывался, что смотрит в пол оборота, но последний шаг не давался, окаменел, даже взгляд…

Я как будто падал. Мне всё-таки удалось продвинуться. И чтобы действительно не упасть, пришлось ухватиться за женское тело. Обнять. Губы случайно коснулись шеи. Наверное, она хотела, просто поддержать, чтобы я не свалился окончательно и левая рука обвила мою поясницу…

Случайно я прижался сильнее. Нечаянно, именно той телесной частью, в которой скопилось особенное напряжение и мужское стремление. Почувствовав не двусмысленную твердость, она вскрикнула, словно обжегшись…

Целую вечность я не прикасался к женщине вот так!

Она увлекала, как наступающая весна и обжигала, как разбушевавшееся лето.

Мягкая. Стонущая. Отвечающая взаимностью…

Полуоткрытый, влажный рот скользил по шелковистой коже, зубы жадно покусывали нежную плоть. С откровенным наслаждением женщина подставляла свое тело под мои поцелуи и укусы, то шею, то плечо. Требовала решительного сжатия упругих, настаивающих на ласке грудей. Наслаждаясь некоторое время сама, переходила в контр наступление, целуя меня от ушей до сосков.

Руки это великолепное орудие! С помощью рук мы можем многое! Практически всему до чего додумывается мозг нужны руки!

Руки — прекрасный инструмент любви! Трогающие, проникающие! Лаская руками, ты даешь удовольствие и получаешь его сам! Они дарят наслаждение и способны довести до апогея!

Восполнить их отсутствие или неумелость, в данном случае, могут разве что губы! Однако, лучше всего, когда оба эти инструмента применяются одновременно!

Мои руки болели. Тонкая корочка, свертывающейся крови, прорывалась и раны снова кровоточили, пачкая тело Мирины. То и дело, я непроизвольно кривился и стенал, задевая поврежденные места. Замечая на ее теле следы своей крови пугался, что это ей не понравится и она с брезгливостью отстранится…

И ноги. Прилипшие к ранам лохмотья болезненно отрывались, мокли и натирали. Всё это месиво жгло, саднило и отвлекало…

Страшась упустить представившуюся возможность, я изо всех сил крепился. Но страшнее всего было разочаровать Мирину.

Я маскировал боль под удовольствие, выдавая ее гримасы и стоны за проявленное наслаждение. Это было легко, потому что со стороны выглядело бы одинаково и потому что глаза женщины с самого начала еще не разу не открылись. Единственное, что требовало терпения это не хвататься за больное место и не прерываться, а продолжать, продолжать… И я продолжал, усиливая натиск, давая простор сексуальной фантазии и свободу инструментам…

Обхватывая ее груди, я сводил их вместе, чуть ли не сосок к соску, слегка оттягивал — соскальзывая ладонями, выпускал. Еще секунду они свободно колыхались. Их естественные движения напоминали движения питона, гипнотизирующего жертву покачиванием головы.

Рот Мирины приоткрылся, подбородок потянулся вверх, грудная клетка подалась вперед. Я впился в протыкающий мироздание сосок… Мирина резко выгнулась, издав стон, показавшийся мне голосом самой природы, наконец-то, получившей желаемое или освободившейся от какого-то вековечного гнета…

Природный гипноз действовал, не оставляя ничего из всего многообразия переживаний, кроме желания доставлять удовольствие…

Она прижимала мою голову к своей груди, путала пальцы в шевелюре, склоняясь, целовала в темя, затем, взяв с боков, переместила на левую грудь, к другому соску — буквально, впихивая его в рот, подалась на меня.

Младенец, сосущий женскую грудь, вытягивает из нее молоко, а мужчина, делая тоже самое, выпивает ее душу…

И вдруг, она вырвала сосок и отклонила мою голову так, что лицо оказалось параллельно ее взгляду. Глаза женщины нависли надо мной. Но это была не та Мирина, которую я знал. Нет ни понимания, ни слов, чтобы описать того, кто смотрел на на меня. Это был взгляд не отсюда. Нет, ни какого-то существа из другого мира, пришедшего и завладевшего телом женщины, а именно взгляд из далека. Кто-то воспользовавшись ее глазами, вглядывался в меня через толщу мировых пространств.

«Показалось!» — подумал я, когда веки Мирины опустились и она принялась исцеловывать мне щеки и губы.

И тут я перехватил инициативу. Выпрямляясь, прихватывая ее голову, чтобы удержать соединение между ртами, занялся поиском ее языка…

Найдя друг друга, языки боролись, пока ни кончился воздух…

Эта борьба стала последней каплей переполнившей чашу возбуждения. Не сговариваясь, уткнувшись в друг дружку носами, мы шарили у поясных швов, развязывая узелки: она у меня, я у нее.

Немного упрямого сопения и ее штаны, подталкиваемые мной при обходе крутых бедер, рухнули вниз. Взбрыкнув ножками, она прямо-таки выпрыгнула из сапог.

А вот мои лохмотья, напротив, зависли… Кажется Мирина не ожидала, что размер высвобождаемого достоинства будет настолько большим. Ей пришлось разбираться — почему штаны не падают сами.

Значительно потянув на себя переднюю кромку пояса, с явным удовольствием, она наконец приспустила их… В мгновение ока я взлетел на вершину собственной гордости, когда услышал возглас женского изумления.

Теперь она, своими нездешними глазами смотрела на меня снизу вверх, ухватившись рукой за вздыбленный рог моей души…

Сделав несколько неспешных движений сжатой ладонью, натягивая кожицу и возвращая обратно, вырвав запредельный стон из моих связок, она присела на корточки.

Видимо, она намеревалась полностью меня раздеть, но сдвинув штанины к коленям, с испугом воскликнула:

— Кар, у тебя тут такое! Как ты терпишь?!

«Вот и всё» — подумалось мне и я опустил задранный к небу подбородок, и открыл предвкушавшие удовольствие глаза.

Это снова была Мирина, смотревшая своими большими тревожными глазами.

Взгляд ее метнулся и замер на моих руках, глаза расширились, сделавшись огромными и она тяжело выдохнула:

— Кровь ручьями течет по рукам и ногам…

— Да, ну… — возразил я, не зная, гасить в себе пламень или еще есть надежда. — Сочится немного. Ерунда…

— Не ерунда. Заражение может быть.

Она встала. Оглянулась на разбросанную одежду и снова посмотрела на меня:

— Слушай, ты наверное сними-ка штаны совсем. От них еще грязь попадет.

Я смотрел на нее, как голодный на еду, однако не показывал виду. Да, смотрел, но желание подавлял. Я уже понял, что продолжения не будет и мне стало стыдно, что я хочу, а она нет. Уже нет…

Ствол медленно опускался. Я тоже стоял как опущенный, с хмурым лицом, со спущенными штанами, весь в крови.

Пронаблюдав за процессом падения, Мирина улыбнулась и произнесла:

— Какой он у тебя живой!

Она сделала ему губки. И вдруг я ожил. Огонек надежды метнулся в душе, сдвинув в направлении Мирины остальное.

— Нет Карром! — строго взглянув, она отшатнулась. — Увлеклись мы. Надо что-то делать с твоими ранами и бабуля там вся израненная. Снимай, говорю, штаны, а я пока в туалет схожу.

— Стой! — выкрикнул я, поняв, что она собирается справить нужду и прямо у меня на глазах.

— Карром, я же сказала — нет!

— Да, нет, Мирь, я не про то! Бабуля сказала не ходить в туалет, мол, понадобится моча.

— А, точно! Тогда, тем более снимай. Будем дезинфакъю… Тьфу, ну, блин солнечный и словечко! — услышав про мочу Мирина, хоть и выругалась, но просветлела. — Моча убивает заразу, если омыть рану. Не знал что ли?!

— Нет, не знал. — понурился я.

— И чему вас в космосе учат! — удивилась женщина.

Она снова оглянулась на одежду. Поводила взглядом по сторонам. Вновь посмотрела на меня, словно прикидывая мой рост. Сместилась на пару шагов влево. Расставила ноги, слегка согнула в коленях. Вернулась в исходное положение. Расставив ноги пошире, снова присела. Вскинула озорные глаза:

— Я готова! Да, снимешь ты наконец свои проклятые штаны?!

— Понял, понял. — забормотал я, торопясь дораздеться.

— Сапоги не обувай. Босиком иди! — подгоняющим голосом добавила она.

Смотреть на такое и не возбуждаться доступно лишь машинам. А я не машина. Я имею ввиду Мирину. Она же не стояла, как вкопанная, она всё время двигалась. То выпрямляла ноги, то призгибала. Что-то прощупывала между ними. Заглядывала туда. Почти совершенная в плане физической красоты женщина что-то делающая со своими прелестями у вас на глазах, разве это не сексуально?! И конечно же, характерная твердость возобновилась, хотел я того или нет. Так я и подошел к ней, с торчащей, ну, не на три километра, но на два с половиной точно, твердостью, представляя всё, что угодно, только не то, что последовало…

Да и когда присмотрелся, раздвинутые, вывернутые чуть ли не наизнанку, старательными пальцами губки, расчищенный от черных, густых волос клитор, били по восприятию своей красноватостью, и я понял, с чем ассоциировались расшиперенные шишки, валявшиеся кругом. С женским половым органом! С верху они черные, а с внутренней стороны чешуйки-то розовые!

Наконец, я приблизился на расстояние вытянутой руки. Лицо Мирины отдавало здравой сосредоточенностью и выглядело нормальным. В следствие чего, внутренне, я сразу прицикнул на мысль о неожиданной ее свихнутости, загнав сомнения в рудники подсознания. И всё равно, кто-то внутри недоумевал, мол, что мы делаем, но кто-то другой, со знанием дела, настаивал, мол, так надо — не ссы, ссать будут другие.

И я протянул, вначале левую руку, потому что ран здесь было больше всего. Восемь рваных полос расположились поперек и немного наискось вверх, от кисти до локтя. Укусы, прошедшие вскользь, походили на короткие участки не глубоких колей. А сама конечность напоминала лапу красно-белого тигра.

— Ниже, опусти, Сокол, крылышко-то. И давай прям между ног суй. Вот… Вот… Повыше подыми. Не, чуть ниже, чтоб я видела куда направлять. Ага — так. Ну, держи. Не три и не отдергивай, когда защипет. Я скажу тогда, когда всё. Если сам отдернешь, то часть мимо пролетит. Жалко. Надо на все твои болячки растянуть. — провела она последний инструктаж. Прицеливаясь, встала на цыпочки и псикнула.

Пробный залп угодил прямиком в верхнюю линию. Пристрелочный, в несколько капель, однако, ощущение шуточным не показалось. От неожиданной, въедливой боли я и правда чуть не отдернул руку.

— Хорошо. Только не убирай, пока не закончу. — сказала она и снова приподнялась на носочки. Теперь струя ударила мощно, с брызгами. Словно маляр кистью по стене, водила она струей по моим ранам, справа — налево, перескакивая с одной колеи на следующую, вымывая из углублений грязь и мертвых насекомых.

Маляр из нее получился бы профессиональный. Быстрые, мужские движения тазом и за пару секунд омытое жгучей жидкостью, моё предплечье засияло чистотой и запахло дезинфекцией. Дойдя до сжатого кулака, словно перекрыв кранчик, женщина остановила поток. Вот, никогда бы не подумал, что женщины способны так поливать!

— Хорошо. — еще раз повторила она. Глядя, как я корчил рожицы, сочувственно добавила. — Щас оттерпишься и другую давай.

Не прошло и трех секунд, потоптавшись, женщина приняла стойку:

— Ну?! А то уссусь!

Я опять согнулся и просунул между ее ног теперь уже правую руку. Процедура в точности повторилась. Ошпарив мозг кипятком боли, горячая струя смочила раны, здесь их было на порядок меньше.

Вообще-то, уже не так сильно щипало. Притерпелся. Терпила уступил место наблюдателю.

И нисколечко не отвратительно! Не скрою, перед тем, кой какое неудобство присутствовало в душе. Ожидался неприятный запах в частности. И вообще… Ну, не знаю, на вас кто-нибудь писал, так сказать, с вашего позволения? А со мной такое впервые!

Однако, это же была Мирина! От того, как она приминала завитки волос, раздвигала складочки, чтобы моча беспрепятственно, не потеряв ни единой капельки вышла, раздулись оба моих сердца и большое, и которое поменьше. А пощипывание уже не досаждало, а, наоборот, способствовало возбуждению.

По моему, Мирине тоже нравилось! Она не препятствовала моему любопытству, даже благосклонно улыбалась, когда я в черти какой позе, подсунув бедро, а за ним и голову, изогнувшись, как йог, поглощал безумными глазами происходящее там у нее.

Никогда толком не видел, как женщины писают. Один раз или два, на Разе, не удержался и заглянул под Гео, но из-за волосяного покрова, так ничего и не понял. Да и Гео не одобряла…

А, ну, да, помню, посочувствовал женщинам, мол, как же им неудобно стряхивать последние капли, застрявшие в писькиных джунглях. Вот почему они используют прокладки и кроме «тех дней», потому что всё мешает и намокает…

Мирина все эти препятствия убрала и прямая струя вырываясь откуда-то испод клитора, со звоном ударялась о мое тело. Надо сказать, струя эта была такая толстая и упругая, что невольно сравнивалась с лошадиной…

На самом деле, управились мы быстро. Последние капли, миленько покряхтывая, она, буквально, выдавила из себя. Жгучие они падали на мой поцарапанный зад, а я стоял на четвереньках под расшиперившейся Мириной, с ощущением, что, если сейчас лягу на землю, то проткну ее насквозь. «Эх, лечь бы теперь на спину и усадить Мирину сверху, пока ее промежность в аккурат над моей.» — подумалось тогда.