Глава 11 (Глава 11)

в любви советов не даю,

любить — потуги не ума,

когда я говорю — люблю — мысль поднимается со дна…

Она проснулась. Пробуждение молодого, здорового организма произошло одномоментно. Впрочем, как обычно. Не успела она открыть глаза, а желание близости с любимым, уже охватило ее. Оно началось с мысли о том, что он есть, наверное спит. Под веками возник его образ — великолепное тело пловца, с мощными плечами, с толстыми грудными пластинами, словно из железа. Из пластин поменьше и таких же твердых собран живот…

Ей захотелось увидеть лицо. Черные вьющееся волосы обрамляющие странно белую кожу. Удивленный спросонья взгляд. Она даже представила, как он будет щуриться, приоткрывая поочередно то правый, то левый глаз, озаряя, стесненное ею пространство, ярко синими вспышками. И необычно красные, чуть полноватые губы. Она тут же прильнет к ним…

Накроет ртом и попытается выпить дыхание. Строптивые губы сожмутся, не впуская язык. Словно тонущий, он будет искать воздух и вырываться. Тогда она опустит руку, нежными пальцами коснется груди и кубиков пресса, приблизится к основанию. Тело строптивца подастся навстречу, волна предчувствия пробежит по нему, извещая, что вулкан извергающий сперму не дремлет и готов пробудиться, послушный ее воле…

Она почувствовала, как сработал ее женский организм, выделяя влагалищный сок, бросаясь в жар. Сладко, со стоном потянувшись, она открыла глаза…

— Инкуб проклятый! — вселенную покривило от громкого крика разгневанной женщины, после того, как она прочитала сообщение, мигавшее на дисплее назойливой зеленью.

Обнаружив себя в одиночестве, на борту эвакуационного устройства, она вспомнила, что с ней произошло, а теперь поняла, что происходит вообще.

Она потеряла ребенка и он ее бросил. Лучше бы он бросил ее умирать на Гадюше. «Сволочь! — кричала она, давая волю чувствам, застоявшимся от многодневного, оздоровительного сна. — Урод! Мерзавец!»

И она принялась рыдать. Плакала, как настоящая, маленькая девочка. Кем, на самом деле была, где-то глубоко в себе. «Убью гада!» — повторяла девушка, разжевывая солоноватые слезинки, бодрыми ручейками сбегавшие в рот.

Давненько с нею не бывало такого. С четырнадцати лет, наравне с мужчинами «занималась» она семейным бизнесом. Вообще-то, в ее женском арсенале было, аж два вида слез. Слезы бессильной ярости и слезы притворства. Но сейчас, она впервые пробует вкус настоящего отчаяния.

Капсула уткнулась в планетоид прямо возле дома и как раз к обеду. «Всё просчитал математик!» — с ожесточением к очевидному подумала Гео, вываливаясь из люка, попадая в объятия ни мало удивленных, но по видимому обрадованных родственников.

Вереницу обнимающих и целующих, показавшуюся сегодня полосой бесконечных препятствий, завершал Гел. Перед тем, как обнять, единственный из всех, он заглянул в глаза. Взгляд его был тревожным, читающим. Обнимая, целуя в висок, старший брат прошептал:

— Привет, Цветочек! Что случилось?

Родственники, отдав дань радушию и гостеприимству, испарились, как и не были, давая возможность говорить. «За что их люблю, что исчезают так же скоропостижно, как появляются.» — пронеслось в голове девушки.

Гео, кое-как крепившаяся во время церемонии, вдруг, сорвалась на любимого братца. Цедя каждое слово и чуть ли ни скрежеща зубами, произнесла:

— Это из-за тебя всё… Если бы не ты… со своим бизнесом… всё… всё было бы по другому…

Она рвала брата глазами. Раскачиваясь взад вперед, сжимала кулаки, злобно сопела, как будто, вот вот, бросится и порвет натурально.

— Гео, ты чего?! — Гел тоже отступил на шаг, недоуменно поглядывая на руки и лицо сестры.

Наклонив голову вправо, придавая мимике участливый вид, он попытался приблизиться и обнять снова:

— Гео, что случилось, объясни толком?

Она отступала, нервно махая перед собой руками, будто шлепая по воде. Мотая из стороны в сторону головой, словно уворачиваясь от обжигающих лучей. Щеки и губы ее кривились, как от боли, она истерично выкрикивала:

— Не подходи! Не подходи ко мне никогда! Я тебя ненавижу! И всю нашу семейку ненавижу! О, как я вас всех ненавижу! С этим вашим гребаным выживанием! Сколько можно уже выживать! Всё не нажретесь никак! Не нахапаетесь, сволочи! Твари!

На последнем слове Гео остановилась, левая рука осталась в полусогнутом положении впереди, а правая скользнула за спину и тут же вынырнула с ножом и застыла у пояса. Взгляд нацелился в грудь брата, глаза превратились в амбразурные щели. Тело сгруппировалось, голос понизился, охрип:

— Ну, давай, братик, успокой меня, как ты умеешь! Давай, давай, подходи, посмотрим кто первый из нас успокоится!

Гел знал этот взгляд. Иногда на нее накатывало яростное безумие, в принципе, свойственное им всем. Генетически обусловленное оно было в каждом из них: за миллионы лет борьбы не на жизнь, а на смерть, за тысячелетия безжалостного истребление конкурентных рас, выработанное и укоренившееся, ставшее религией и образом жизни.

Он понимал, что это не шуточная угроза. Взявшись за оружие, разианин обязательно пустит его вход, потому что таков их древний уклад. «Убей! — гласит он. — Убей и выживи!» Но почему врагами стали близкие люди — этого брат не разумел. Вернее, не хотел, не желал, разуметь того, что любимая сестра может предпочесть постороннего…

Имитация шага, резкий возврат в исходное положение и вооруженная рука Гео пронзает пустоту. И всё-таки, он делает этот шаг, со смещением влево. Удерживая вытянутую конечность противника на весу, бьет в локтевой сустав свободной рукой. Нож вылетает из руки Гео, тем временем, Гел оказывается у нее за спиной.

Уходя от удушающего захвата сзади, она приседает. Разворачивается, хватает брата за пятки, упираясь плечом в его живот, дергает на себя. Он падает, однако успевает вцепиться в ее одежду и они валятся оба — он на разу, она на него.

Как по стволу дерева Гео бросается вверх по телу брата. Секунду назад она дышала ему в пупок и вот уже ее перекошенное злорадством лицо водрузилось над его лицом. Он спокойно смотрит на нее и ничего не предпринимает. Более того, его руки просто лежат вытянутыми вдоль тела. Она чувствует, что и всё тело брата совершенно расслаблено.

Она лишь замечает это, а ладони уже обхватывают горло. Она уже готова душить, однако настигшие ум наблюдения, заставляют медлить…

— Ну, что ты остановилась? Души давай. Пусть лучше умру я, чем мой будущий племянник… или племянница. — произнес Гел, хоть и не своим, потому что для ее удобства он вытягивал шею, но безмятежным голосом.

Она еще держалась за его шею, но слезы уже капали на лоб, щеки и нос брата. В миг обессилившие конечности разъехались в стороны и сползая по нему, она распласталась на мужской груди, снова, уже во второй раз за сегодняшний день безудержно и безутешно рыдая.

— Гел, Гел… — давилась она и словами, и плачем. — Не будет у меня ребеночка… Я била его… Мы убили… Нет, это я дура… Сама дура… Гел, у меня не буууудееет… рееебеееночкааа…

Они так и лежали оба — он на разе, она сверху. Она содрогаясь всем телом, уткнувшись в братнину грудь. Он в молчании поглаживая ее по спине и по голове. Обнимая и прижимая. Из правого глаза мужчины выкатилась, такая же, как он безмолвная слеза. Он уже понял, что никого «не буууудееет», но в отличие от сестренки еще надеялся: «Что поделаешь, раз не будет. Не будет сейчас, так будет потом. И Гео будет счастлива. И любимых племянников с племянницами будет у меня целая толпа.»

— Слушай, Кар, ты плачешь что ли? — Гео трясла меня за плечо… Нет, это Илл. То есть Мирина. Конечно же это была Мирина…

Глаза мои открылись. Оказывается, я сидел на земле, скрестив ноги, голым задом на сухих, сосновых иголках. Иголки кололись, а в одну из половинок врезалась шишка раскорячка, но вскоре я об этом забыл, потому что внимание переключилось на Мирину.

Она стояла передо мной, на поставленных вместе, прямых ногах, склонившись, заложив левую ладошку между бедер, правой касаясь моего плеча. Темно зеленый взгляд вперился в лицо.

Трудно сказать, сколько бы я бултыхался в спровоцированных Гео страданиях, однако, земная реальность решительно перевешивала, свисавшими с женского тела плодами.

Смачность, с которой крупные, шарообразные плоды выполняли роль отвесов, пробуждала желание прикоснуться к ним. Опережая помыслы, взлетела и распустилась ладонь, слегка приминая, приподняла тяжеловатенькую округлость — легонько покачивая рукой, я наслаждался весомостью близняшки.

Отвердел сосок и возбуждающе царапал. Воспрянул и мир моих грез.

— Хитрый какой! — Женщина выпрямилась и воздушные шарики улетели, наполнив слезами глаза детской мечты.

Только сейчас мне хватило внимания, чтобы как следует разглядеть Мирину. Если бы ее грудь, попа и бедра ни были такими аппетитными, имея идеальное выпячивание, то можно было бы сказать, что она худая, как голодавшая всю зиму волчица. Отовсюду, сквозь тонкую кожу женщины торчали ребра. Даже в верхней части грудной клетки, между истоками круглых, как две не большие головы грудей, торчал некий состоящий из толстых полос треугольник. Однако, щупая себя в этой телесной области я не обнаружил никаких продольных костей. Может у нее развились специальные мышцы от постоянного ношения таких специфических тяжестей.

Скомандовав на подъем, она подала руку, помогла подняться. Хоть я и не нуждался в этом, наверное, чтобы ускорить процесс. Шары качнулись. Честное слово, думалось, что кто-то оттянул ей кожу и вставил туда эти головы, в синих прожилках, напоминающих молнии.

Обойдя меня, она двинулась к дереву, где валялась наша одежда. Она шла, а голые половинки напоминая параллельно стекающие капли, поднимались одна над другой…

— Карром, поторопись а. Бабуля небось потеряла уже нас. — сказала она, одеваясь.

— Да, да, иду. — спохватился я.

Ну, конечно, я загляделся, как женщина одевалась. Прыгала на одной ноге, попадая в дыру для другой. Сгибалась и разгибалась, поднимая что нибудь из вещей. Внутренне затаившись, я наблюдал, как образуются складки на плоском животе и как они разглаживаются…

— Да, брось ты уже свою рванину! — раздраженным голосом высказалась она, когда я нагнулся за штанами.

— Да, как же без штанов-то? — в очередной раз заупрямившись, держал я их на вытянутой руке. Чистый ее стараниями, я и сам не пылал особенной страстью облачаться в это.

— Да, уж как-нибудь обойдешься. Тряпочку привесишь. — заявила она вполне серьезно.

В этом молодом мире приличным людям катастрофически недоставало трусов. А что если нижнее белье сделать из штанов? Осенило так осенило, по настоящему. С энтузиазмом и рвением принялся я отрывать штанины в районе предполагаемых прелестей.

Мирина оценила мою находчивость смехом. Уже потом, когда мы оделись, взглянув с иронией, подперев подбородок, так же, как это делает Вьяра в минуты раздумий, выдала перл:

— Хм, голый лучше.

Ну, понятно, трусы в сочетании с сапогами зрелище не лицеприятное.

Вьяра встретила своих молодых спутников уже на ногах и с ухмылочкой:

— Управились?

Оглядев меня, добавила:

— Судя по твоим сияющим телесам, то — да! Миринка что ль постаралась!

— Постаралась бабуль! — без тени смущения ответила Мирина. — А ты, как же?!

— А что я? Не впервые самой о себе заботиться! Ножичком бинтики срезала, да из кружечки полила.

— Выходит, что зря терпел? — почувствовав усиление позыва при намеке на мочеиспускании, встрепенулся я.

— Выходит, что зря. — отозвалась бабуля. — Что топчешься? Иди уже, опорожнись за ненадобностью. Иди-иди голоногий.

— И дровишек прихвати обратно! — услышал я в спину приказание Вьяры. — Попьем моего чайку от воспаления и в дорогу.

«Да, пора собираться, а то опять к ночи только доберемся.» — думал я, испытывая в ближайших кустах долгожданное облегчение.

Сидя, как обычно, по правую руку от родителей, брат и сестра, пользуясь гвалтом общей трапезы, приглушенно переговаривались.

— Значит товар пропал… Хреново. — выслушав рассказ о приключениях на Гадюше, вывел заключение брат.

— Хочешь сказать, было бы куда лучше, если бы и я вместе с ним?! — озабоченное лицо брата раздосадовала сестру.

— Хорош, Гео. — он даже не взглянул на нее, продолжая думать о своем.

Под недоуменные взгляды собравшихся Гео встала. Взяла кувшинчик. Ни на кого не глядя направилась вон. В ее, нарушавшем протокол, поведении чувствовался психоз.

— Ничего страшного. Всё нормально. Остаточное явление. — заверив обеспокоенных папу и маму, Гел поднялся и вышел следом.

Он нашел ее в саду. Она сидела на траве, приложившись к горлышку внушительного сосуда.

— На. Выпей. — держа обеими руками, за ручку и под донышко, она протянула ему опустевший на одну треть кувшин. Слегка захмелев, Гео была спокойна. Кривоватая улыбочка, будто примерзла к губам, не наблюдалось тепла и в глазах.

Сделав несколько мощных глотков, примостив сосуд между ними, брат сел. Достал сигару. Откусил кончик. Прикурил. Пуская дымные кольца он молчал. Она тоже.

Одинаковые позы, идентичная неразговорчивость в разы усиливали внешнее сходство брата и сестры. Смоляные волосы, черные глаза. Крупноватые относительно тел головы. Миндалевидно-антрацитовые взгляды. Огненные искры покинули глаза девушки, и они превратились в такие же ледышки, как у брата.

После очередной эстафеты, дождавшись, пока он поставит сосуд на разу, немного оттаявшим голосом, Гео сказала:

— Прости, веду себя, как дура малолетняя.

— Ничего Цветочек. Если он тебе так нужен — доставлю к твоим ногам в коробке с бантиком. Хоть по кусочкам, хоть живого, как пожелаешь.

— Живого. На кусочки я сама.

Понятно о ком речь. Теперь еще и разиане объявили охоту. Во вселенной становилось тесно от врагов и жарко от их злобного, горячечного дыхания. «Не благодарная. — думал я про Гео. — Вот и спаси женщину, потом еще должен ей будешь за ее же спасение. Интересно, как Гел собирается меня искать?» — жаль не досмотрел до конца, видение оборвалось на полуслове.

Я хорошо знаю свою бывшую подружку — под кажущейся холодностью прячется вулкан кипятка, точно такого же, как в одном из паровых вулканов на Разе.

Когда мы смазались бабушкиной мазью, перебинтовались, загасили остатки костра и наконец-таки выдвинулись, распределив женщин и пожитки на оставшихся лошадях, в голову полезли мысли по другому, в свете последних событий между мной и Мириной, не совсем приятному поводу.

Как-то мы забыли про Горана. Может это, только я забыл. Я ловил себя на мысли, что меня не радует возможное его появление. А вдруг он уже в лагере и ждет не дождется?

В общем, если Мирина… Даже не знаю, что он скажет при виде полуголой жены. А если кто-нибудь из женщин проговорится о произошедшей между нами дезинфекции?

А в чем, собственно, виноват лично я? Что споткнулся и упал на его жену? Всё остальное она сама… Да, нет, вряд ли кто-то станет посвящать Горана именно в эти подробности. Беспокоило иное — я не хотел, чтобы охотник вернулся. Пусть он будет жив, но где-нибудь далеко далеко.

Куда я лезу, а? В чужую семью, вот куда. Не хорошо, ой как не хорошо… Плохо, потому что стыдно. То есть наоборот — если стыдно, значит делаешь, что-то плохое.

Всю дорогу я боролся с самим собой. Раз двадцать давал клятву, выбросить из головы всякие глупости и перестать пялиться на Мирину. Но всякий раз, взглянув на раскачивающиеся формы, терял рассудок, украдкой поправляя набухшее тело. Ненавидя самого себя, я продолжал мечтать о чужой женщине. Тем хуже для меня, что эта женщина была женой моего друга…

В конце концов я уже молил неведомо кого, чтобы Горан оказался на месте, однако, нюхая воздух, перед завершением пути и не чувствуя запаха дума, я уже понял, что наш лагерь пуст. Горан обязательно развел бы огонь. Без живого огня дом не дом, хоть в избе, хоть в лесу.

Я еще надеялся на ветер, дующий в сторону, но вот, между деревьями, пожухлыми сиротинушками замелькали шалаши. Смеркалось и никакого света кроме как от гаснущего светила не было и в помине.

Да, здесь было пусто. Как бывает пусто в душе пережившей слишком многое, тем более всего лишь за сутки.