Глава 16 (Глава 16)

«Причудлив мир, его причуды порою гибель, а порою жизнь». — автор мне неизвестен.

Остриё плоти, наконец, проявило себя функционально, хотя и при невероятных обстоятельствах!

Хотел бы я сказать, что гибель девушки потрясла меня до дна души, но это не правда. То, что я испытывал, не походило на непролазную дремучую, как тайга печаль. Замешательство, что же еще.

Надувшись, как золотой шар, как переполненный воздухом шарик она и лопнула. Золотыми сгустками, ошметками и каплями забрызгав стены и прочие поверхности. Какая-то нечеловеческая смерть, прямо скажем. И не животная. Ни крови, ни телесного вида, разбросанных повсюду останков…

Как человеку возможно так раздуться, сплошняком, от кончиков волос до кончиков пальцев потеряв человеческие формы? Понимаю, если у вас невообразимо расперло живот, а в результате рваная окровавленная дыра посередине туловища, но это, это… Даже лопнувшее резиновое изделие остается почти целым… Кто они вообще такие? Что за существа эти женщины? Явно не люди… А если не люди, то и жалеть не о ком, так я считаю.

Примерно так я размышлял, пока Мирина, тем же куском материи вытирала лицо и руки, что были, образно говоря, по локоть в сперме, очищала свою забрызганную одежду.

И тут пришла боль… Болело всё, ноги, руки, спина, особенно голова. Кое как, кряхтя и стеная, я поднялся, завернулся в тулуп и поплелся к бабуле. Готово ли снадобье?

Попутно взглянул на Мирину. От ее страха не осталось пылинки. На злющем лице сверкали ненавистью глаза. Спрашивается за что? Да ну ее! Другое дело бабуля, сочувствующим взглядом погладившая мое на половину убитое тело.

В закопченной посудине булькало жутко вонючее варево.

— Ничего, — усмехнулась бабуля, заметив, что от учуянной вони, нос мой собрался в гофру. — В полезных вещах почти всегда присутствует что-нибудь неудобоваримое.

С тоской вспомнилась аптечка набитая разноцветными детенышами современной фармакологии. Вспомнился трансфер. Илл. Интересно, что с ней? Что-нибудь где-нибудь терраформирует уже или еще учится? Вспоминает ли обо мне?..

Точно! Мирина это Илл через двадцать лет. Вот почему я облюбовал земную женщину. Они похожи, как сестры. Или… Не, про мать и дочь в данном контексте думать не уместно. Кстати, в свете предполагаемого скорого вызволения Горана, страсти по Мирине, кажется, угасали…

— Щас, остынет, процежу и можно пить, — сказала бабуля, снимая с огня закопченный котелок. — Потерпи еще чуть.

Не говорил про котелок? Что значит женщины! Таскают за собой весь накопленный скарб. Хотя котелок, кружки, ложки существенно облегчали наше дикое существование. Сорок лет уже. Как забрала Мирину из морозилки, так и таскает. Был у них на корабле у каждого свой аварийный терминал на случай экстремального выживания. Говорит, была и палатка, но давно сгнила.

— Хорошо. — смиренно ответил я.

Сморщившись, как старый гриб, я употребил отмеренную Вьярой дозу. Гадость непревзойденная!

Ни через пять, ни через десять минут облегчение не наступило. Ну, может совсем немного перестали чувствоваться ушибленные места, но вот голова разболелась еще сильней. Не шишка с куриное яйцо, а мозг.

— Давно не варила. — повинилась Вьяра. — Сделай еще глоток. Но только один.

Я сделал два, на всякий случай учитывая крупность моего тела. Мирина, заявила, что у нее тоже болит голова сил нет и ей необходимо лекарство.

— Ну и я тогда глану капельку. — вздохнула Вьяра, как перед заходом в ледяную воду. — Надо оставить Горану, да и нам перед штурмом не повредит по глоточку.

Наверное Вьяра действительно выпила самую малость, потому что она спала, как младенец, а вот я и Мирина…

Мы молча сидели у костра. Она, уставившись на огонь. Я, по заведенной привычке, ковыряясь палочкой в углях.

Голова прошла незаметно. Даже не заметил когда. Просто вдруг дошло, что какое-то время уже ничего не тяготит. Сразу же обнаружились оптимизм и приподнятое настроение.

Нет, не так. Сначала я понял, что счастлив. И сразу же подумал, мол, с чего бы это такие перемены. Оказалось, что у меня ничего не болит и я совершенно спокоен.

Радость покоя!

Блаженное чувство затопившее всё внутреннее пространство, произвело на меня сильное впечатление. Так сложилось по жизни, что я привык принимать за счастье, приобретение чего-то. Чего долгое время желаешь. А когда то, чего долгое время желаешь, наконец, свершается или ты этого всё-таки добиваешься, то тогда и только тогда ты становишься по-настоящему счастлив.

Но спустя время, ты снова начинаешь чего-то хотеть и счастье уходит. И мало того, оно делается невозможным без достижения желаемого. И ты крутишься, и крутишься в колесе удовлетворения потребностей, ошибочно полагая, что быть счастливым это значит иметь.

Где-то я уже слышал, что счастья нет, но есть покой. Однако радость покоя ощутил впервые. Как всё оказывается просто: если выкинуть промежуточное звено между тобой и счастьем, а именно, чего-то хотеть, то вот оно счастье. А это значит, что ты можешь стать счастливым просто так!

— Я огненный цветок. — тихо, но с твердой убежденностью произнесла Мирина и стала раздеваться.

Обнажение развивалось стремительно, пока ни уперлось в поясной узелок. Босиком, голая по пояс, с торчащими, как оттопыренные мизинцы сосками, женщина нервно возилась со штанами, выпячивая живот к свету.

— Карром, помоги! Блин, проклятый узел — затянулся! — позвала на помощь Мирина, не поднимая головы от срочной задачи.

Ее действия не смутили меня. Наоборот, наблюдая за сосредоточенной женщиной, утверждавшей, что она Пламя, я развеселился еще больше. Но вставать ленился и поэтому медлил. Мирина разозлилась. Со скоростью огня метнулась ко мне, толкнула коленом в плечо:

— Хватит смеяться, помоги, говорю, штаны снять, сгорят ведь!

Толчок Мирины и приступ беззвучного смеха повалили меня на землю. Смех сотрясал и одновременно парализовывал тело. Судорогой сводило мышцы живота. Из глаз текли самопроизвольные слезы.

Плюнув на меня, она попыталась стащить штаны так — с не развязанным узлом, но крутые бедра, значительно превосходившие талию, по объему которой стягивалась завязочка, не позволяли этого сделать. В отчаянии женщина потянула за повисшие концы, безнадежно затягивая узел. Разорвать пояс тоже не выходило.

— Ножик возьми, — сквозь смех прокричал я. — Перережь! Перережь поясок-то!

Словно не замечая костер, Мирина шагнула через огонь к месту, где была сложена кухонная утварь. Нашелся там и нож. Перерезав поясную веревочку, быстро спустила штаны до щиколоток. Высвободив одну ногу, резким взмахом второй, застрявшей в получившейся кучке, отправила эту кучку на ближайший куст.

В другой раз, я изошел бы слюной, детально обсасывая ее обнаженное тело, но сейчас не чувствовал и малейших признаков возбуждения. Было просто и невероятно смешно. Особенно смешили колышущиеся на ветке штаны Мирины…

Избавившись от последних уз реальности, имея вид заполошный и придурковатый, Мирина побежала вокруг костра.

Я думал, что она наступит на меня, попытался отползти, но женщина внезапно остановилась в сантиметрах от моих ног, которые я едва успел поджать.

Наверное это был какой-то танец. Инстинктивный и очень древний. Она извивалась всем телом, копируя огненные языки поднятыми вверх руками.

Капельки пота густо проступившие на ее коже отражали пляшущий свет, за счет чего часть ее тела, обращенная к огню, словно светилась.

Половиной себя она стала напоминать пламя, которому подражала, иллюзорным сходством выжигая моё веселье. Отодвинувшись, я сел. Неотрывно глядя на нее, я чувствовал зарождающийся во мне трепет.

Засмотревшись на танец Мирины, я перестал подбрасывать дрова. Реальный огонь начал угасать. Жар отодвинулся. «Надо подбросить». — переведя глаза на костер, подумал я и встал.

— Она умирает, — раздался рядом крик. — Сестра, я спасу тебя!

— Что еще за на… — я рывком повернул голову.

И буквально бросился на Мирину, входившую в огонь.

Столб огня возникший передо мной, напоминал женский силуэт и доходил до подбородка. По огненному нестерпимое жжение, прижимаясь и окутывая, будто прорастало в меня. Всё болезненнее подбиралось к чему-то важному внутри.

Нащупав какую-то потаенную кнопочку, перешагнув предел человеческого терпения, боль переключила восприятие — я увидел себя по другому. Или я и правда, каким-то образом, изменился. Где мои руки?! Где мои ноги?! Где вся остальная моя плоть?!

Скользнувшее воспоминание позволило увидеть себя прежним. Руки. Ноги. Тела. Я с кем-то боролся. Держал или отталкивал. Обнимал или вырывался. В оранжевом тумане мелькнуло красивое женское лицо. Как сверхзастывающий бетон туман мгновенно загустел до красноты. Только красное, ничего кроме огненно красного…

Красное шевельнулось, пошло волнами. Завертелось и устремилось в образовавшуюся воронку. Вращаясь и куда-то падая, я вылетел в черное пространство, посреди которого парили два дерева.

Объятые пламенем, голые, без листьев деревья не горели, но корчась в огненных муках, душили друг друга ветвями и корневищами. Острыми сучьями обоюдно срывали кору, оставляя светлые борозды на темной плоти.

С огромной скоростью я летел прямо на боровшиеся стволы. Но остановиться или увернуться не представлялось возможным, как и сжаться в комок, и зажмуриться, потому что на самом деле меня не было, было лишь стремительное сближение и вопиющий страх.

Я летел быстро, но медленно приближался. За это время стволы соприкоснулись. На моих глазах они стали одним деревом с восьмеркообразным стволом опутанным собственными ветками. И они продолжали срастаться. Восьмерка превращалась в ноль.

Но прежде, в тот самый момент, когда деревья предельно сблизились, я раздвоился и очутился сразу в двух местах. Еще один я, хоть и был слепым, но чувствовал перед собой твердость, на которую давил твердостью. Ощущал сжатие, на которое отвечал сжиманием. Чувствовал свое и еще чье-то такое же многорукое тело.

В тот самый момент, когда мы предельно сблизились, я почувствовал как самый большой и толстый мой корень, будто обладая собственной волей, найдя слабое место в противоположности, с треском разорвал ткань ее естества и всё глубже погружался. Погружение оказалось мягким, но ощутимым. Словно все нервные окончания собрались на конце моей отвердевшей плоти, раздвинувшей что-то теплое и влажное.

Ей было больно. От боли пламя рассыпалось на искорки, но легковесные и летучие они не покинули ее. Как напуганные зверьки, юркнувшие каждый в свою норку, они спрятались в ней. В каждой ее клеточке прятался напуганный болью зверек.

Но внезапная и сильная, обжигающим айсбергом вонзившаяся между ног и как ледяная глыба, приплывшая в теплые воды, начавшая исподволь таять, болезнь отступала. Затихая, она перемешивалась с новым нарастающим чувством.

Это новое разлеталось по телу, как аромат какого-то лакомства по воздуху. Любопытные зверьки поначалу, лишь высовывали мордочки, принюхивались. Осмелев, выбирались полностью. Вставая на задние лапки, озирались. Поводя ушками, прислушивались к происходящему внутри нее.

Их еще смущала эта боль, доносившаяся, как запах дыма от того костра, на котором это лакомство приготовлялось. Но уже соблазн завладел обонянием. Попутно сбиваясь в стайки и превращаясь в огоньки, они понеслись, потекли, посыпались вниз, туда, где вспыхнув, разгоралось ее удовольствие. И вновь огоньки спешили стать одним целым…

Корень настолько одеревенел, что казался стальной трубой, опущенной в колодец. Труба качала огонь. Опускаясь, труба засасывала порцию, поднимаясь, проглатывала и опускалась за следующей…

Цель трубы — заполнить резервуар. Принцип механизма — наслаждение. Наслаждение подзуживало трубу к работе. И она работала мощно, до самого дна, всякий раз упираясь в него закругленным навершием с дырочкой в центре.

Трудилась она так, словно хотела опустошить колодец. Но колодец не иссякал. Пламя всё прибывало и прибывало. Труба захлебывалась и давилась, проглатывая всё большие порции, всё интенсивнее производя механические действия. Емкость заполнялась огнем.

Лично у меня, просветление наступило перед самым оргазмом. И никакие это, оказывается, не деревья и не труба. Два человеческих тела, мужчина и женщина, лежали на моем славном тулупчике, то есть Мирина на нем, а я на ней…

Ну, честное слово, совершенно не понимаю и объяснить не могу, как так вышло. Я всего лишь хотел спасти ее от огня, а получилось еще хуже. Да нет же, я не хочу сказать, что лучше бы она сгорела или хорошенько обожглась. Отнюдь нет…

Не знаю, считается ли не завершенный половой акт изменой. Но это было первое, о чем я тогда подумал. Мечты мечтами, а реально это совсем другое. «И как я буду на Горана смотреть, если кончу в нее?» — подумалось мне.

Уверяю вас, несмотря на всю свою разогретость, я успел бы вытащить. Мы такое практиковали с Гео, в самом начале. Это уже потом разошлись, что называется не на шутку и то, опять же, по ее инициативе. Видите ли ей хотелось чувствовать удар горячей струи в матку.

Ох, Гео… Девушка пол часа лежала с раскинутыми на всю кровать ногами, якобы, остывала. Это она так выражалась. А из расслабленного влагалища вытекало с пол ведра семени. Вообще-то красиво! Особенно, когда Гео поигрывая влагалищными мышцами резко напрягала их и сперма вылетала столбиком…

Но Мирина, почувствовав заминку энергично надавила на мою голую задницу, и процесс возобновился. А в душе я поднял руку над головой и бросил вниз, как учила бабуля: «Да гори оно всё огнем!»

Возможно, с другой женщиной, из-за подобных переживаний у меня тут же упал бы, но Мирина была такая красивая в огне собственной страсти. Разметавшиеся по полу пахучие волосы, колышущиеся в такт моим движениям круглые груди. И лицо, никогда не забуду ее лицо во время последовавшего через пару секунд совместного оргазма.

И Мирина это всё-таки не Гео со звериными проявлениями в ласках и лютым оскалом на пике удовольствия. Мирина сама нежность и богиня любви. Она то закусывала нижнюю губу, то расплывалась в сладострастной улыбке. То распахивала огромные глаза, обдавая с ног до головы любовью, стремящейся слиться с тобой в поцелуе…

Учитывая моё неземное происхождение и по особому работающие секреции, кажется взрыв мой был слишком силен для земной женщины. Ее глаза раскрылись до невозможности от удивления и счастья. Правда удар спермы чуть не выбил ее из-под меня, но она успела схватиться за мои плечи, тут же рванулась ко мне грудью и чуть было не задушила в объятьях.

Ах, какой вздох вырвался из нее, после этого. Она буквально висела на мне. Упираясь прямыми руками в землю, я держал нас обоих, хотя очень хотелось упасть и растечься во все стороны, как вода. Я крепился, но этот ее вздох лишил меня стойкости и я обмяк.

Обмяк всей тяжестью на нее, не имея сил сопротивляться разлившемуся блаженству и счастливому осознанию того, что сейчас произошло и кто эта женщина, принявшая мой сок и теперь в каком-то невероятном порыве благодарности расцеловывавшая.

Еще минуту, а может и дольше, мы наслаждались друг другом, я пребывая в ней, она удерживая меня в себе. Не помню, чтобы мне было так хорошо находиться в женщине в нерабочем состоянии. Но момент настал и я полный обожания, осторожно удалился из нее и откинулся на спину. Я лежал с закрытыми глазами, слушая журчание близкого ручейка. По всей видимости, этот ручеек мой, то есть наш. Последствия, так сказать, спермального потопа. Ну или по простому — результат гигантского семяизвержения пришельца…