Глава 17 (Глава 17)

Мирина не жаловалась, но ходила немного в раскорячку. Кстати, еще одна немаловажная деталь относительно старрианской физиологии: у нас, знаете, у тех, кто в мужском теле, от долгого воздержания увеличиваются гениталии. Хотя бывает, что и у женщин грудь вырастает до не приличия.

Так что это весьма не эстетично для старрианцев — воздерживаться. И не только не эстетично, и не практично тоже. Ну, сами понимаете, каково партнерше, если у партнера вместо члена третья нога. Самолечение, почему-то, не помогает, только полноценный гормональный обмен.

Само собой, что вокруг этого дела собираются шарлатаны и проходимцы с порошками и мазями, мол, уменьшу ваш член за одно применение. Чистейшей воды развод! Так что, если старрианец мужчина запустил свою интимную жизнь, то и конец ему. Таков на Старре естественный отбор.

Опять же — кстати, женщинам подобную проблему решить гораздо проще. Те, у кого размеры начинают зашкаливать, надевают на голову мешки с дырками и выходят голыми на улицу, чтобы отдаться первому встречному. Всегда найдется желающий поиметь женщину на халяву. Наверное поэтому некоторые старрианцы предпочитают женские тела — больше секса и меньше проблем.

План был простой, но абсолютно безнадежный. В основании замысла лежал Горан. Хватит ли у мужчины сил на еще один мощный выброс? Если бы он был старрианцем, то я бы и не сомневался, но для землянина это уже, ну, не знаю, сверхчеловечно что ли.

В обнаженном виде, чтобы не тратить драгоценные минуты на раздевание, вооруженные мечами, мы аккумулировались вблизи купола. С залепленными глиной ушами, с повязками на глазах, с нетерпением ждали взрыва.

Зачем глина и повязки? Да затем, чтобы не ослепнуть и не оглохнуть! Ведь взрыв мог произойти в любой момент. Слепота и контузия плохие помощники в бою. А провести полночи с зажмуренными глазами, затыкая уши руками, согласитесь, нелепо и трудоемко.

Совершенно случайно моё дерево оказалось позади деревьев, за которыми стояли Вьяра и Мирина, и я нечаянно, насколько позволяла неполная Луна, разглядывал женские тела.

Я и не думал, что Вьяра так молодо выглядит. Если бы не приплюснутая грудь, можно бы и перепутать с сорокалетней внучкой. Особенно сзади. Ну, какая тут повязка?!

Время застыло в бессмысленном ожидании. Засада превратилась в добровольное пожертвование кровососущим. В душе зарождалась буря.

Я снял повязку совсем, прочистил уши. В сознание хлынули ночные шумы вперемешку со звуками шлепков и злым бормотанием человеков.

Когда тебя беспардонно едят и нагло пьют твою молодую кровь тут уже ни до чего. Подошел к Вьяре, тронул за плечо:

— Может пойдем под купол?

— Что? Говори громче. — прокричала бабуля, приподнимая повязку, округляя на меня глаза.

— Да выковырни ты эту глину! — уже не сдерживая раздражения закричал я в ответ. Не то чтобы я такой нетерпеливый или хуже того — нежный, просто подумалось, что выражаю общее мнение.

— Не чуди. — огрызнулась Вьяра, звонко ударяя себя по голому бедру. Проследив мой взгляд, упершийся в ее грудь, прикрикнула. — Иди на место.

Да нет, я ничего такого не хотел и даже не думал об этом, но вот глаза сами собой опустились еще ниже. Под слегка нависавшим животом бабули бушевала растительность.

Великолепные темные заросли! Таких я еще не видел. Воображение моментально заблудилось в них. В паху началось движение. И вовсе безумным жестом, я повесил на выдвинувшееся жало чертову повязку.

Правая рука бабули метнулась к ножнам:

— Щас отрублю!

Угроза выглядела вполне серьезной и я отпрянул. Вьяра почти рассмеялась:

— Шучу дурашка. Разве можно такую красоту рубить, чай не дерево!

Она отковыряла одно ухо:

— Так чего ты там сказал? Куда пойдем? Неужели на бабулины прелести позарился? — она разглядывала мой орган без малейшего стыда. — Думаешь я против? Я бы тебе показала, как зрелые женщины любят, не то что Миринка, только не досуг. Но спасибо милок, что порадовал женское сердце.

Подошла Мирина, ковыряясь в ушной раковине.

— Эт чё вы тут прыгаете? — прочистив ухо, спросила она

— Наш Карром позвал бабушку в кустики. — хитро подмигивая внучке, сказала Вьяра.

Это был пропущенный удар. Нижняя челюсть Мирины опустилась. Она хотела что-то сказать, однако ум ее на несколько секунд заклинило. Даже в полумраке было видно, как в ее душе боролись ревность и здравомыслие.

Воспользовавшись паузой и пространством между губами в рот к ней проскользнул комар. И вовремя, женщина сделала вид, что говорить мешает насекомое. Отплевавшись, глядя на меня ниже пояса, буркнула:

— А кто против?

Вместо того чтобы отвернуться или хотя бы попытаться прикрыть естество руками, я взялся за него и полностью открыл. Мирина фыркнула и отвернула голову. Бабуся рассмеялась по-настоящему, согнувшись, хлопая себя по ляжкам.

Потом, показывая пальцем на выставленную мной головку, сквозь смех выговорила:

— Ты, поглянь, Мирина, как расшиперилась-то! Будто глаз! Смоотрит!

Женщины смеялись, а мне было стыдно. Пользуясь моментами, когда они ухахатывались и не смотрели на меня, я отпускал щелбаны своему парню, надеясь, что от боли его напряжение спадет. Обиженный грубостью Одноглазый сдался. Место стыда тут же заняло другое нехорошее чувство — тревога. Независимо от моего я психика вела себя, как разбуженная среди ночи домохозяйка. Что-то незваное и пугающее стучалось в двери ее дома. Опять что ли грибочки подействовали?

Плюнув на всё, я решил действовать. Вклинившись между Вьярой и Мириной, взяв под руки обоих, решительно повлек за собой слегка оторопевших женщин, сопровождая действие скороговоркой:

— Никого я не зову. Просто давайте уже перейдем под купол. Уже полночи прошло и ничего не случилось, может и не случится.

На последнем слове Мирина напряглась всем телом и замедлила шаг, как мне показалось, с намерением остановиться. Взглянув на нее, я уточнил:

— В смысле, сегодня не случится, зато от нас до утра ничего не останется — комары съедят.

Тревожность росла и я готов был перейти на бег.

— Тише ты, ноги переломаем, — раздалось со стороны бабули. — Куда прешь? Хорошо, хоть не босиком.

— Зато голяком. — настаивал я, продолжая отчаянно тянуть.

— Да стой же ты! Дай дыхание перевести, — Вьяра наконец вырвала руку и остановилась. Кажется впервые я видел ее такой обеспокоенной. Справившись с одышкой, она продолжила говорить. — Ты уверен, что не случится? А если случится? Тогда от нас точно ничего не останется.

— С какой стати?! — возразил я, пытаясь вернуть расположение, которое она убрала за спину.

Удивительно, что Мирина проявляла покорность. Будто соглашаясь на всё, она стояла спокойно, лишь отмахивалась от назойливого жужжания. Такая горячая и такая знакомая. Приободренный ее отношением я повел себя более настойчиво. Не отпуская Мирину, всё-таки зацепил бабулю под локоть, и что есть силы потащил их вперед, умасливая дорогу словами:

— Это же не термоядерный взрыв, а всего лишь вспышка света. Ну, громкая конечно и ослепительная. Но максимум что — пощекочет электричеством.

— Ложись! — заорал я, толкая женщин на землю, падая следом, зажмуриваясь, зажимая уши руками.

Снова нас выручили мои внутренние часы, вместе с нараставшим беспокойством тикавшие всё громче и громче. Когда они внезапно остановились, а в душе возникла жуткая пустота, я понял: «Щас!»

Мы буквально на пару секунд опередили бахнувшее пространство. Точнее не пространство, а подпространство или как его там, потому что земля, хотя и задрожала, но никуда не делась.

На самом деле было намного хуже, чем я ожидал.

Всплеск электро-лучевой магии застал нас практически в эпицентре. Словно три молота — свет, звук, электричество – объединились и ударили по наковальне, на которой находились скрюченные тела.

Тройной удар прошелся насквозь. Зажмуренные веки и прижатые к ушам ладони, возможно, уберегли сетчатки и перепонки от повреждения, но не помешали увидеть, услышать и ощутить феномен.

«Как больно быть взрывающейся бомбой!» — подумал бы я тогда, если бы в тот момент был способен на мысль. Кажется, что никакой разницы нет — ударить молотком по пальцу или молотом по всему телу, ибо в обоих случаях мозги взрываются целиком.

Однако боль была настолько сильной, как будто ударили по каждой твоей клеточке. Словно миллиарды пальцев, из которых ты состоишь, получили одновременно и одинаково — молотком со всей дури!

Впоследствии мы не обнаружили каких-либо органических изменений в своих телах. Единственная физиология, не по нашей вине произошедшая с нами тогда это опустошение кишечников и мочевых пузырей. Про сопли и слюни, даже говорить не стоит.

После того, как всё это взорвалось и прошло через нас, образовался шар. Но шар уже покоился в воздухе, а исходившая от него яркость уже не обладала никакой другой силой воздействия, кроме присущей ей ослепительности.

Боль схлынула и наступила тишина. Появилась возможность ползти. И я пополз. Вслепую, хоть куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда, от этого невыносимо яркого света, свечения или матери его сияния.

Через минуту я опомнился и стал проклинать себя за то, что ползу не туда. Развернувшись, двинулся обратно. Но прежде чем я вспомнил про Вьяру, Мирину и спасательную операцию, шар опустился — началась вторая волна ощущений.

Вторая волна по количеству принесенного страдания не уступала первой, но кардинально отличалась от нее. Если первая разрывала, то вторая сжимала. Вбирая возвращавшийся свет, шар, становился всё тяжелее и опускался под собственной тяжестью. Воспроизводя реальную гравитацию, свет давил на наши тела.

Но это было всего лишь начало. А вот когда нижняя часть сферы утвердилась под землей и мир, в котором мы по моей глупости очутились, стал проявляться под куполом, тогда мы от души прочувствовали всю ужасающую безвыходность превращения света в материю. Давление сверху перешло в сжатие со всех сторон.

Наверняка что-то похожее происходит при погружении в морские глубины. Только вода, хоть и давит всё сильней, но не превращается сначала в кисель, а потом в холодец. В определенный момент я почувствовал себя несчастной свининой, залитой застывшим жиром. Тоннами жира, давившими и удушавшими.

Проблемы с дыханием начались еще до того, как свет стал жидким. Может и на глубине происходит тоже самое, особенно, когда закончится кислород в баллоне, не знаю. Но думается мне, что гораздо страшнее, когда воздуха еще достаточно, но нет места куда бы ты мог расширить свои жаждущие движения легкие. Однако именно невозможность дышать стала нашим спасением. Вдохни мы хотя бы разок, там бы и остались с окаменевшими внутренностями.

С чем можно сравнить тягу к жизни? Разве что со стартом двигателя, при резком нажатии на педаль газа, с одновременным подключением азотного ускорителя в виде пылающих легких.

Благодаря этой тяге, то ли плывя, то ли вышагивая с периодическим зависанием, я, наконец, вырвался из массы фотонов ставших чем-то вроде паштета. Здесь был нормальный мир. Дышать! Дышать! Отковыривая со лба крупинки засохшего света, я оглянулся и увидел, что мгновение назад продирался сквозь формирующееся здание, с хлюпнувшим презрением отпустившее меня на свободу.

Из той же стены показались голова и плечи Мирины, сделав отчаянный рывок, она освободилась по пояс. Жизнь это глоток воздуха кричали ее поведение и мимика. Я бросился вытаскивать женщину, иначе перекрученный, как в мясорубке свет, превратившись в брикет сушеного мяса, а затем в стеклянный дом, если бы не убил, то сделал бы ее своей пленницей.

Приходилось переступать с ноги на ногу, чтобы не оказаться замурованными по щиколотки. Так мы и топтались, вытягивая ступни из желтой чавкающей грязи, пока не ощутили каменную твердость под ногами. Мирина снова чуть ни угодила в ловушку, мы едва успели вытащить ее застрявшую конечность. Пришлось пожертвовать мирининым сапогом.

Все эти светоморфозы напомнили мне и тестовый шар, через который я проходил кандидатом, и желеобразную атмосферу Раза планеты. Пахнуло несбывшимися мечтами и утраченным счастьем, и кое чем сегодняшним. От груза тоски душе стало почти так же тяжело, как только что нелегко было телу.

— А где Вьяра?! — вспомнил я о бабуле.

— Я думала она уже выбралась. — растерянно озираясь по сторонам ответила Мирина.

Окончательно застывая, свет изменял окраску. Преломляясь по всему спектру, становился обыкновенной улицей. От ярко-желтого, почти белого мира, остался только телесного цвета туман.

Под ногами каменела серо-коричневая мостовая, а вокруг, по всей видимости, были дома, затаившиеся в густой пелене, такие же, как этот, из которого мы вылезли и теперь с изумлением смотрели на него, и щупали его стеклянную стену, не веря в собственное счастье.

Казалось, что из живых существ в мире остались, только мы, я и Мирина… И женщина заплакала. Я хотел прижать ее к себе, но она вывернулась и отпрянула, не глядя на меня, уронила:

— Не надо Карром, мне стыдно, я воняю…

Ну, конечно, зрелище мы представляли жалкое и честно говоря отвратительное. Голые, грязные, я вдобавок в крови сочившейся из открывшихся ран, Мирина наполовину разутая. И чувствовали себя сиротами — ни Горана у нас, ни бабули. Что теперь делать?

Размазывая кровь по рукам и ногам я стоял и ждал, когда Мирина вдосталь наплачется и внутренне готовился, что, вдруг она зло взглянет и с негодованием скажет, мол, это всё из-за тебя, если бы не ты… Но сказала она другое.

Заметив в шаге от себя желтоватую лужицу чудом не застывшего света женщина умылась, затем присела над ней.

— Отвернись, — тихо, но убедительно попросила она. — Я подмоюсь.

Образ сторожевого пса, рыкающего на подозрительные окрестности, вернул душе мужество. Из слюнтяя и хлюпика, занимавшегося самобичеванием я преобразился в отважного воина жаждущего мести, сжимавшего рукоять меча, готового в любую секунду обнажить клинок.

Сзади на плечо легла влажная от света рука, послышался насмешливый переходящий в решительность голос:

— Помойся, от тебя несет за версту. Распугаешь всех местных девок. Где Горан?

Что значит женщины! Умеют ухаживать за собой, даже в самых неадекватных условиях. Повернувшись, я увидел совсем другую Мирину. Первозданную воительницу, хоть и босиком. Но в этом и первозданность. Храбрость и меч, а больше ничего и не нужно!

Туман редел на глазах. Очень скоро наше присутствие обнаружится. Нужна одежда. Вот почему мы отправились сюда в чем мать родила, а кого и пробирка, дабы не тратить время на раздевание. Да и не бросать же здесь собственные вещи!

Переодевание — продуманная часть плана. Как миновать толпу разнаряженных дам? Только изображая их самих. Но всё оказалось не так просто, как задумывалось.

Забравшись в дом, мы быстро нашли гардероб, отсутствующей пока что, хозяйки. И тут начались непредвиденные трудности. Мирина! Она никак не могла определиться, что ей надеть.

Женщина доставала из шкафа вещь за вещью, прикладывала к телу, стоя перед зеркалом. Ее красивое лицо перестало быть нормальным — фыркало, кривилось. Всё ей было не то. Не тот цвет. Не та длина. И не знаю что еще.

Настоящее зеркало, да еще в человеческий рост, стало для нее истинным потрясением. Впервые, за всю свою жизнь, отчетливо и ясно она увидела себя со стороны. Зеркала землян той эпохи, мало того, что квадратики и кружочки не больше ладони, к тому же — сплошная муть.

Разумеется, я нервничал и торопил с выбором.

— Не мешай! Я же видела себя, только в ручье! — с раздражением отмахнулась она.

Как муха мутант я жужжал возле сбитой с толку дикарки, заодно пытаясь влезть в отброшенное ею платье.

С треском я, наконец-таки, натянул на себя цветастую тряпку. Звук лопнувшей ткани вывел Мирину из зазеркальной прострации. С отстраненным видом женщина воззрилась на меня.

— А ну повернись. — спохватившись, сказала она.

Виновато и послушно я повернулся.

— Что там? — тщетно заглядывая себе за спину, поинтересовался я.

Бросив на пол очередной недооцененный наряд, Мирина юркнула к шкафу, вытащила оттуда что-то вроде шали или огромного платка, накинула мне на плечи. Накидка поехала вниз.

— Держи что ли руками. — порекомендовала женщина.

— Так вроде получше. — скептически заметила она, обойдя вокруг.

— Сойдет. — подтвердил я.

Взгляд ее упал на мои ноги. Взлетел к лицу.

— Карром! Борода! Сапоги! — трижды воскликнула перепуганная Мирина.

Я немного подкорректировал ситуацию, водрузив платок на голову, завязав под носом, в длинных концах пряча бороду. Посмотрел вниз:

— Ну уж нет, сапоги не брошу. И так одни на двоих с твоим мужем.

Ну, да, когда я возмужал, то Горан отдал мне свои единственные сапоги, как не приспособленному ходить босиком. Стоит добавить, что носил я и бабулины, пока ни обмалели.

Понимаю, понимаю, опять размазываюсь на второстепенных эпизодах. Да и вы меня тоже поймите. Это для вас то, что я рассказываю выглядит, как «сейчас», а для меня это прошлое. И память подсовывает в первую очередь то, что дорого моему сердцу, а не вашему любопытству. Вот и размазываюсь. Да и вообще, в этом будущем, то есть тут, где я теперь нахожусь, стал я невыносимо сентиментальным, даже для самого себя невыносимо. Ну да ладно. А на сегодня хватит. Завтра продолжу. Или после завтра. Устал от чего-то, да и грустно слишком…