Горькая участь

В тёмном подвале стояла жуткая духота – наряду с кромешной тьмой, ещё и затруднялось дыхание. При каждом вдохе от влажного, рыхлого пола тянуло мочевиной – видимо, до них тут тоже держали пленников. «Этот запах крови, мочи и кала навсегда впитаны в стены этого подвала, и никогда не исчезнут…» — подумал он. Дочь прижалась к его плечу, обняв руку – сердце у бедняжки билось, словно птичка в клетке.
Его избили до полусмерти – прямо на глазах у дочери. Сволочи, даже руки не развязали – так и бросили в подвал с завязанными руками. На запястьях были порезы от проволоки. Сальби они не тронули, но своими животными взглядами напугали девушку до полусмерти. От бессилья и невозможности помочь отцу она криками сорвала себе голосовые связки. Два рослых бойца с большим трудом удерживали девушку. Она металась в попытке вырваться из их рук – на ней срывались пуговицы, и обнажалась грудь, что доводило окруживших их озверевших бойцов до дикого возбуждения.
– Я – обычный пастух… Я не имею никакого отношения к этой войне… Отпустите меня – семья волнуется!.. – но его мольбы действовали как на мёртвого припарка… Его пинали ещё больше, ещё сильнее… – Только дочь мою не троньте, иначе… – в таком состоянии он беспокоился только о дочери.
– Иначе – что? – ударил его прикладом автомата боец с засаленной бородой. – Скажи, иначе – что, сукин ты сын!?
“Иначе я, со связанными руками, загрызу вас зубами – будь вы даже каменным, или оловянным – я вас уничтожу, сотру с лица земли, даже следа вашего поганого на земле не останется!..” – эти слова, которые он пытался произнести при каждом пинке, застревали у него на устах, смешиваясь с кровью. Когда линчуют невинную, человеколюбивую жертву, обвиняя в убийстве, то этой жертве ничего не остаётся, кроме как становиться убийцей…
К бойцам подошёл какой-то офицер, и побои прекратились. Он приехал на «Ниве» – “Видимо, это их командир…” – подумал он, и вытерев кровь с губ, с молящими взглядами уставился на офицера.
– Убейте меня, но дочку не трогайте… – жалостливо промолвил он и подумал: “Да, он армянин, но он же человек, может поймёт…”
Но всё внимание офицера было сосредоточено на его семьнадцатилетней красавице-дочери. Он подошёл к ней, и сунул руку в её полуоткрытую рубашку – бойцы подло засмеялись. Он слегка сжал грудь девушки, затем раскрыв себе ширинку брюк, помочился на окровавленное лицо её отца, лежащего на земле, и приказал:
– Этого – в подвал, а девушку не трогать, оставьте мне! – и ушёл.
«Гады!» — промолвил он, вытирая лицо.
Волоча его как мешок с сеном, они притащили его в ближайшую казарму, а за ним привели и дочь. Подняв небольшой люк в деревянном полу казармы, они бросили его вниз головой в подвал. Ударившись плечом об пол, он почувствовал дикую боль в местах побоев. А Сальби они спустили по деревянной лестнице. Хилый солдат приобнял Сальби сзади, затем поднявшись по лестнице наверх, открыл люк, и выходя из подвала, осклабился на неё:
– Вторым после командира в очереди – я!
– Сволочь поганая! – стиснув зубы, пробормотал Дильгам вслед за ним.
“Будь я проклят – до чего же я докатился!.. Вот спрашивается, какого чёрта в столь неспокойное время пасёшь стадо прямо возле леса, у Гызыл-Гаи? Разве не мог догадаться, что они вот-вот появятся из леса и схватят тебя за жабры?”… – попытался пошевелить рукой, рука заныла. Сальби, не промолвив ни слова, развязал отцу руки. Ей нечем было утешить отца, которого изуродовали и осквернили у неё перед глазами… При ней армянский офицер вынул своё поганое достоинство и помочился на лицо её отца… В её душе бушевала ненависть, полностью обсушив слёзы.

Он от злости чуть не сходил с ума: «Ясен пень – девушку изнасилуют… Да покарает меня Аллах – это я втянул ребёнка в этот ад… Милостливый Господь, не души меня в угрызении чести! Ты – моя последняя надежда, избавь нас от этого жестокого бесчестия. Убей меня, или сделай слепым, глухим – лишь бы не видеть, как бесчестят мою дочь, не слышать её страдания!.. Бедное моё дитя – за что тебе такое мучение, за какие твои грехи?» Он приставил лицо к голове дочери и погладил ей волосы, – Не бойся, доченька… – ком пристал к горлу, рука опустилась, – “Как же ей не бояться, несчастной? Скоро вся рота будет лапать её – упаси Господь...” – подолом пиджака он вытер окровавленное лицо.

* * *
Они сидели молча, прижавшись друг к другу. Они могли сказать друг другу многое – но страшное уже случилось, и участь каждого из них была ясна обоим. В словах и утешениях не было никакого смысла…
Сквозь доски в полу просачивался слабый свет. У него голове стучало так сильно, что вот-вот лопнут ушные перепонки…
– Ты-то в чём виновата? Принесла отцу поесть… Поели, называется… Кто бы мог подумать, что эти изверги так далеко прорвутся через лес? Куда же смотрели наши солдаты, почему они не заметили их?
– Мы же всегда пасём стадо там, откуда мы могли знать… – его душа содрогнула от хриплого голоса Сальби.
– Мы своими же ногами попали во вражеский капкан…
… Когда открылся узкий люк подвала, у Сальби по телу прошёлся озноб – она крепко обняла руку отца и прижалась к её плечу. По лестнице спускался тот самый хилый армянин.
— Пора! Командир вызывает тебя! — сказал армянский солдат на ломаном турецком языке, и потянул её за руку.
– Отец, умоляю, прости меня, если можешь!
Она не молила о помощи – прекрасно осознавала, что отец не в состоянии помочь. Она обняла отца, поцеловала в щёку, пропитавшую запах мочи, и вытирая слёзы, направилась к лестнице. Дильгам, с трудом приподнявшись, обнял дочь – теперь ему было много чего сказать ей, но не было времени. Сальби медленно поднялась по лестнице, и уже наверху протянула руку отцу: «Отец!» Он попытался схватить её руку, но в руке была пустота. Люк захлопнулся – Дильгам с трудом сдерживал слёзы. Он пал ниц, и начал стучать кулаками об грудь и голову. Как только шаги утихли, он упал на спину, и громко зарыдал…
– Будь проклят тот день, когда у меня на свет появилась дочь!.. Я был простым пастухом, даже муху не обидел – так за какие грехи мне все эти страдания?! О Господи, клянусь тобой – тебя нет! Ты – ничтожество, у тебя нет ни чести, ни совести… Иначе, отбросил бы подальше все молитвы и воспевания в твой адрес, и помог бы мне. Будь это сын, мне было бы всё равно, хоть бы четвертовали у меня на глазах – но это дочь, Господи, моя честь, моя совесть! Сейчас мне – как никогда – нужна твоя помощь. Ты несправедлив – значит, все эти годы мы зря уповали на тебя… Эти твари сейчас изнасилуют мою дочь… Если ты есть, то хотя бы убей меня лёгкой смертью!..
– Подлый турок, поделом тебе! – наверху веселились солдаты, прислушиваясь к его причитаниям.
Он встал, забрался на лестницу, и попытался здоровым плечом открыть люк – но тот не поддавался. Устал, свалился на землю…
– Господи, умоляю тебя – спаси мою дочь! Не нужно мне твоё терпение, которым ты одаришь меня после того, как ничего уже не исправишь… Убей меня, убей мою дочь, но не позволяй осквернять её – это хуже смерти. Дочь – это свет чести и достоинства каждого очага, будь милостлив, не погашай мой свет! Позволь им отрубить мне руки, да хоть голову, но не подвергай меня осквернению чести. Этот позор – длинее жизни, не позорь меня, Господи! Умоляю тебя, Господи, не безмолвствуй! Покажи своё могущество – не позволяй им осквернять мою дочь… Не лишай меня чести – бесчестный мужчина не может служить Всевышнему, Господи! Будь всемогущим – протяни мне руку помощи, докажи, что ты всемогущ! Будь мне другом – не позволяй им обесчестить твоего друга. Не разочаровывай меня, Господи! У каждого мужчины наступает состояние бессилия – избавь меня от этого состояния, я уповаю на тебя…– он черпал землю, втирал её в лицо, набивал себе рот и уши, не желая слышать крики дочери…
– Доченька, красавица моя!.. Я назвал тебе именем своей матери, чтобы жизнь твоя была такой же долгой, как у неё… Сейчас нет ни имени, ни матери, ни дочери – всё ушло вместе с тобой. Бедное моё дитя – что же ты повидала на этом свете… Знала бы, как я хотел, чтобы ты была счастлива, когда ты порхала в горных лугах, словно весенняя бабочка… Ты не была похожа на других – ты была светом моих очей, смыслом моей жизни… Нет, не была – ты и есть смысл моей жизни, доченька! Умоляю тебя, прости своего бесчестного отца, который ничем не может помочь родной дочери! Будь проклят тот день, когда я стал твоим отцом, когда твоя мать родила тебя на этот свет! Наверно, поэтому арабы заживо хоронят новорождённых девочек… Дочь – это громадное бремя, Сальби, ангелочек мой…
Прохаживаясь по подвалу, он споткнулся о ведро, полное водой. Взял его, поставил под луч света, в попытке разглядеть своё отображение – не получилось. Начал черпать воду и бросать в лицо – он плакал, представляя очаровательное лицо дочери. “Несчастные ходжалинцы – что же тогда они с вами сделали… Волосы дыбом вставали, когда слышал о ваших терзаниях – теперь испытываю это на своей шкуре…”
– Мама, Господь отрёкся от нас, оставил нас без поддержки, мама… – он засунул голову в ведро до ушей, и зарыдал. Не будь ведро узким и мелким, он с удовольствием утопил бы себя в нём.
Дильгам был в полной растерянности. Упустив из рук нить отцовства и мужества, он оставил свою жизнь на произвол горькой судьбы. Теперь он был соломинкой, плывущей по течению реки – и единственным человеком, кто мог бы ухватиться за эту соломинку в надежде о помощи, была его дочь. Он чувствовал, что Господь отрёкся от него, и ждать помощи от Всевышнего не приходится. И вновь опустил взгляды в воду, дабы разглядеть в ней свою мать…

* * *

Его мать слыла известной гадалкой в округе – она обучила сына множеству тайн воссоединения с природой. Порой, весело шагая по дороге по своим делам, она натыкалась на незнакомого человека, по лицу которого читала его горькую участь, и ничего не сказав сыну, растроенная, возвращалась домой. Этот дар ясновидения превратился для них в головную боль, и в итоге они были вынуждены жить подальше от людей – сын поселился в горах и стал пастухом. Весной и летом они обитали на горном плате в шатрах, и возвращались в село только в середине осени.
«Когда мечтаешь о чём-то, — увещевала ему мать, — твои мысли должны быть таковыми, чтобы волшебная рука Всевышнего запечатлила их осуществление в твоей судьбе. Иначе, Всевышний лишит тебя всего, что прописано в твоей судьбе, даже глазом не успеешь моргнуть – а на его месте запечатлит мучения. Не вздумай мечтать о вещах, не угодных Всевышнему. У Всевышнего есть дух, который греет всю эту Землю. Если твоя мечта будет угодна Всевышнему и будет сочетаться с его духом, то эта мечта обязательно сбудется. Мечта, несоответствующая духу Всевышнего, похожа на время, мчащееся вдогонку за стрелками часов – стрелки бегают, время остаётся позади, и мечты не сбываются, так как они ошибочны. Всевышний не обязан стоять и ждать тебя. Поэтому говорят – находка, за которой ты бежишь, ещё не принадлежит тебе, тебе нужно дождаться своей судьбы. Стремись вперёд, не останавливаясь – твоя отставшая судьба рано или поздно догонит тебя. Сердце, бьющееся в надеждах и мечтах, будет болеть всегда. Ты должен следовать за духом Всевышнего. Мир страшен только для тех, кто считает его страшным. Но выход есть – нужно уметь жить, как прописано, как того требует время. Мы боимся потерять то, что имеем – боимся, как бы дух Всевышнего не разочаровался в нас, так как всё в его руках. Но когда мы мечтаем от всей души, Всевышний обращается с нами милостливо. Прислушайся к своей душе – она знает всё лучше тебя самого…»
Пару лет назал он как-то сорвался с обрыва и вывихнул ногу. В тот момент Дильгам сильно испугался смерти. Мать, перевязывая ему ногу, говорила такие вещи, что ему стало стыдно за себя:
– Страх подвергания мучению страшнее самого мучения. Этот мир – свидетельство существования потустороннего мира. Примкнув к духу Всевышнего, ты удостоверишься в том, что всё это правда, невзирая на всю горечь испытания со стороны Всевышнего. Всевышний никогда не предаст тебя, не нанесёт тебе неожиданный удар. В духе человека имеется по частице духа земли, воздуха, воды и света – именно поэтому человек порой светел, порой холоден, порой зол… Дух Всевышнего является совокупностью всего этого. Ветер шепчет в духе пустыни в одном виде, в духе леса – в другом, в духе моря – в третьем… Если поймать дух Всевышнего, то в жизни не будет ни бурь, ни штормов. Если с уверенностью решиться на совершение какого-то дела, то значит, дух Всевышнего будет с тобой… — она делилась с сыном божественным откровением.
“Это ли моя участь?” – он расхаживал, обняв вывихнутую руку. – А ты не боишься смерти, мама? – он был влюблён в страсть к жизни в глазах седоволосой матери.
– Смерти не боюсь… Боюсь умереть! – гордо сказала мать.
Внезапно раздался сигнал тревоги; этот вой пронзил его душу аж до костного мозга – в одно мгновение он осознал, что честь и достоинство кроется именно в костном мозгу. С потолка подвала услышался громкий топот: «Неужели, наши?» — подумал он, и поднял глаза к потолку. «Господи, прости меня, прости за мои богохульные слова! Покажи свою мощь, спаси нас!» Топот раздавался всё громче – солдаты поспешно вбегали и выбегали из казармы, звеня оружием. Немного спустя, открылся люк подвала, и тот самый хилый армянин, держа Сальби за руку, спустил её до середины лестины, и передав ей посуду, завёрнутую в фольгу, запер люк. Ещё до того, как заперся люк, он почувствовал, что волосы Сальби мокрые – она была одета в военный камуфляж. У него в жилах застыла кровь – прикрыв лицо руками, отошёл в угол, и упав на колени, зарыдал.
Сальби подошла к нему, и положила руку ему на плечо:
— Папа, не мучай себя, со мной всё в порядке! – промолвила она. – Они ничего со мной не сделали, просто не успели. Как только я вышла из ванной, раздалась воздушная тревога, и они поспешно привели меня сюда. Кажется, наши ушли в наступление. Может, они услышали, что мы попали в плен, и идут спасать нас? – она обняла отца. – Чему быть – того не миновать, папочка! Мы сейчас абсолютно бессильны, как пёрышко на ветру. Не нужно мучать себя из-за меня…
– Они точно не прикоснулись к тебе?.. – прислонил он лицо к щеке дочери.
– Нет, клянусь Кораном!
Через узкую щель в потолке прямо ему в лицо падал луч света. – “Господи, этот свет, исходящий от тебя, всемогущ! Прояви себя, не бросай меня, ты милостлив, справедлив! Никто не может задеть мою душу, если на то не будет твоя воля. Если ты написал на нашей участи бесчестие, то сам и сотри его, Господи! – у него в душе появился луч надежды. Он поднялся по лестнице, и толкнул дверь – но она не открылась. Обнял дочь, и легонько покачался. «Вероятно, эти реки нужны для того, чтобы люди видели рыб и радовались жизни,» — у него в ушах раздавался голос матери. – “У Всевышнего тысяча и один лик – его можно увидеть в любом проявлении…» — он внятно слышал голос матери, и почувствовал, что Всевышний где-то рядом, прямо у него над головой – словно протянув руку, мог до него дотронуться, и почувствовать дыхание Всевышнего у себя на лице. «Он здесь, вместе с нами, в этом тёмном подвале. Он спасёт нас от смерти… Я увидел Его отражение на лице хилого армянина – оно было милостливым, когда тот передавал посуду. Это был Всевышний, а не армянин».
– А что в посуде?.. – тихо шепнул он.
– Еда какая-то, – Сальби сняла крышку посуды и попробовала. – кажется, рис…

* * *
… Долгое время наверху стояла мёртвая тишина. – “Может, подохли все?” – в его душе бушевала буря, вызванная противостоянием покоя и беспокойства. Он боялся, что Всевышний, давший знать о своём присутствии рядом с ним, покинет его. Не хотел, чтобы враг возвращался в казарму. Голод усиливался, но к еде они даже не дотронулись. Только лишь пили застоявшуюся воду из ведра и ждали свою участь.
“Ей холодно!” – он обнял его здоровой рукой, и они продолжили сидеть, не произнося ни слова. Боль в плече усиливалась. С каждым движением он морщил лицо, кусал губы, сильно сжимал зубы.
… Когда в казарме включили свет, он приподнялся. Дочь подняла голову с его плеча и прислушалась. У неё вновь участилось сердцебиение – дрожа, она обняла руку отца. Он почувствовал прикосновение своей руки к её мягкой груди.– “Она же без бюстгальтера!”. И внезапно осознал, что Господь покинул его, оставив в глубоких раздумьях – он больше не чувствовал дыхание Всевышнего. – “Умоляю, не оставляй нас тут…” – в мыслях попытался перегородить путь Всевышнему. Вдруг он услышал, что там, наверху кого-то сильно избивают. Бедолага кричал, и ругался на азербайджанском языке, на чём свет стоит – его голос оглушал тупой стук пинков. И когда эти голоса начали вливаться внутрь казармы, отец и дочь прижались друг к другу. Сальби прижалась к отцу.
Это был попавший в плен азербайджанский солдат – в широкой военной форме с белыми и зелёными пятнами. Двое, взяв его под руку, волочили к дверям. Одежда до пояса разорвалась в клочья. На широкой груди, шее и горле виднелись окровавленные следы от побоев. Его спустили на лестницу, и бросили вниз головой в подвал. Кажется, он был не в себе – зацепился ногами об ступеньки, и повис в воздухе. Как только дверь закрылась, Дильгам с помощью дочери уволок парня в угол. Намочив ему лицо, они увидели, что оба уха у него отрезаны. «Будьте вы прокляты, сволочи!» — он разорвал подкладку пиджака, и намочив в воде, прижал к его ушам. Дильгам то и дело брызгал водой ему на лицо – для него этот парень, находящийся без сознания, был олицетворением Всевышнего: «Этот человек – наша единственная надежда на спасение. Он не зря появился тут – это спасительная рука Всевышнего.»
Они не отходили от раненого солдата ни на шагу. Всё стало невидимым в кромешной тьме. Не было даже лучика света, проникающего сквозь потолок. «Здесь жы находился дух Всевышнего… Но почему его свет превратился в мглу? Может, он не хочет протягивать руку помощи?» Наверху кто-то из солдат пустил газы. «Значит, уже ночь, и все спят»… Он вспомнил друга, и это его улыбнуло. «Интересно, Ислам понял, что если стадо осталось без надзора, то значит, с хозяином приключилась беда?» Каждый раз, пуская при нём газы без малейшего смущения, Ислам говорил: «Что естественно – то не постыдно, не обессудь!» «У него же ума палата – наверно, сидит, развлекает кого-то нецензурными стихами. Его хлебом не корми – дай смешить людей дешёвыми анекдотами, бесстыжими стихами. Вряд ли он додумается, что мы попали в плен. Я соскучился по тебе, Ислам! Соскучился по твоему непонятному пению, дурацким стихам, нецензурным анекдотам… Господи, верни меня в эти луга, в эти горы, к этим родникам. Верни с честью… Или же, одари меня лёгкой смертью, избавь меня от этой кромешной тьмы”…
Волоча ноги по полу, он начал искать, чем бы убить себя и дочь, но ничего подходящего не было. Придушить дочь у него не поднялась бы рука. Уселся рядом с парнем и взял его голову себе на колени: «Если бы хоть этот пришёл в себя, убил бы нас – как-никак, человек он боевой, посмелее меня будет…» Парень, словно услышав его, пошевелился. Дильгам нащупал ему лицо:
– Очнулся, наконец? Как ты себя чувствуешь? – схватил его за шею и помог присесть, прислонив к стене.
– Где мы..? – спросил парень, слепо обводя рукой по его лицу, – Ты кто такой?
– Я тоже азербайджанец, попал в плен вместе с дочерью – мы здесь с самого утра… Это подвал казармы. Говори тише, наверху спят солдаты.
– А где твоя дочь? – спросил он чуть тише.
– Она в том углу… Сальби, подойди-ка сюда… Будем говорить шёпотом, чтобы не будить этих сволочей… – он схватил дочь за руку и потянул вниз.
– А ты кто? Как ты попал в плен? – спросил он, проверяя повязку на ушах солдата.
– Я снайпер. Охотился за Вадо, но сам же оказался его жертвой… Когда-то я ранил его в плечо, но выжил, гад! В этот раз он оказался расторопнее меня. Ранил меня в голень, и не дал убежать. Я не успел даже убить себя – он отобрал у меня кинжал. Мы знакомы ещё с Воронежа – вместе служили в десантных войсках особого назначения. Он наёмный боевик – воюет за армян. Армяне боятся его как огня. Он убил одного из наших генералов. Сукин сын, очень умелый снайпер. В этой игре я проиграл… – простонал он, усаживаясь поудобнее. Это был крепкий, здоровый парень.
– Эту войну выиграет тот, на чьей стороне будет Россия. Ей абсолютно всё равно, кому принадлежат земли – поступает так, как ей заблагорассудится. Но по воле Всевышнего справедливость восторжествует. Господь всемогущ, всегда нужно уповать на него… — сказал он, удивляясь собственному умению утешать другого.
– Глупо уповать на Всевышнего в таких обстоятельствах… А сколько тебе лет?
– Мне – сорок восемь, а дочери – семнадцать…
– Пытали вас? – парень постепенно приходил в себя, и говорил уже гораздо увереннее.
– Меня сильно избили, и когда бросали в подвал, вывихнул плечо.
– Подойди поближе… – схватился он за кисть Дильгама. – Эта рука?
– Да, эта… А что ты задумал?..
– Сейчас будет больно – потерпи… – солдат слегка пощупал ему плечо и ключицу, и внезапно потянув ему руку, посадил её на место. Кость хрустнула – от дикой боли у Дильгама почернело в глазах. Он долгое время расхаживал, держась за локоть.
– Пей! – сказала Сальби, протягивая ему воду в ладонях. Вода отдавала кровью.
– А как сейчас, болит как раньше? – сдержанность парня вселяла ему уверенность.
– Сейчас нормально, чуть-чуть ноет, – осторожно пошевелил он рукой. – Как по-твоему, что с нами будет? – спросил он, рассчитывая на обнадёживающий ответ.
– Ничего не будет… Как только взойдёт солнце, нас обоих расстреляют… Твою дочь могут и не убить, — это было жестоким утверждением для Дильгама, – Её изнасилуют… – кажется, у него заныла рана – застонав, он согнулся вдвое. – А вы-то как попали в плен?
– Незаметно для нас они подошли к пастбищу, где я всегда пасу овец. Я пастух. Сначала я подумал, что это наши. Они повели нас по лесу, затем посадили в машину и привезли сюда.
– Несчастные… Ну что поделать, чему быть – того не миновать… От судьбы не убежишь!
– Если бы рядом не было дочери, то мне было бы всё равно… Она связала меня по рукам и ногам… Понимаешь?..
– Понимаю… Одному Богу известно, что эти твари завтра учинят нам. Такова наша участь… Нам утверждали, что существует только настоящее, и разумный человек должен жить только настоящим. Жизнь состоит только из мгновения, в котором живёшь – следующее мгновение можешь и не увидеть. А если доживёшь до завтра, то сегодняшний день будет для тебя лишь воспоминанием.
– Интересно, который час – скоро утро, или ещё вечер? Странно – чем меньше времени до смерти, тем больше человек к ней торопится…
“Умереть бы – избавиться от этих мучений!” – это были слова его друга Ислама. В кромешной тьме он уставился на солдата, в попытке увидеть на его лице просвет надежды. Но эта попытка была сродни поискам своей участи в духе Всевышнего. Ничего не разглядев, он опустил глаза на землю – “В этой мгле не видно ничего, кроме смерти. Чёрт побери, хоть бы утро не наступало”… – мысль, переполняющая его сознание, вызывала у него угрызение совести. Благо, его покрасневшего лица было не видно в кромешной тьме. Нашла коса на камень – Всевышний словно проклял его, подвергая испытаниям любовью к родной дочери, и видимо, в этом намерении он был непреклонен…

* * *

Ему оставалось только уповать на увещевания матери: «У каждого человека есть человек, который его ждёт. Но есть кое-что, что ожидает каждого человека: это Смерть. Когда ты встречаешься со Смертью, она своим взглядом даёт понять, что ей нужен именно ты. При этом всё прошлое и будущее теряет свой смысл – человек живёт этим моментом, и с этого момента смерть раскрывает ему все тайны Всевышнего, обучает его божественному языку, и опуская темный занавес на его глаза, показывает, как сильно его любит Всевышний. Смерть извлекает из тебя весь твой дух, но тебе кажется, что ты можешь прожить ещё несколько секунд. Эти секунды кажутся человеку целой вечностью, эти последние дыхания становятся ценнее всей прожитой жизни и именно в этот момент целовек осознает истинную ценность жизни. Осознаёт, что наша жизнь сама по себе является одним лишь мгновением перед бесконечностью. Предсмертный покой очень важен. Умереть намного легче ожидания смерти – смерть избавляет тебя от этого мучения раз и навсегда, и ты охотно отдаёшься в руки смерти…»
… Теперь он уже не нуждался в божественном свете – считал Всевышнего бессильным, беспомощным. Его участь уже издавна соприкасалась с духом матери. И теперь, дабы успокоить бушующую в душе бурю перед встречей со смертью, ему нужно было принять возлагаемое на него решение: «Наверно, наверху секунды стремглав бегут за стрелками часов…» Сейчас ему предстояло преодолеть тяжесть чести, истребляющую ему душу, чтобы спокойно закрыть глаза на этот бренный мир. Оставалось только уговорить этого безухого солдата: «Придётся убедить…» Обняв больную руку, он присел в противоположном углу.
– Если бы человек заранее знал о смерти, то изначально не появлялся бы на свет. Человек стремится к завтрашнему дню, чтобы подготовиться к предстоящей неизбежности. У нас не было бы ни будущего, ни самой жизни, если бы мы заранее знали, что нас ждёт завтра. Человека не должны удивлять события завтрашнего дня – так же, как и не должны заранее огорчать предполагаемые горести, так как изменить неизбежность человек не в состоянии… Лучше умереть завтра, нежели сегодня. Ежедневная жизнь нужна для подготовки к смерти. Это закон жизни – словно говорил дух тёмного подвала. Дух Дильгама читал с его лица всю его участь:
– Чтобы преодолеть горечь смерти, необходимо обуздать в себе всяческие чувства любви, подчинить их себе. На смертном одре все любимые люди превращаются в невыносимое бремя. Человек, с которым ты преодолел немалый путь, внезапно падает ниц и оставляет тебя на полпути… Есть и те, кто догоняют и перегоняют тебя, безустанно зовут тебя за собой, ты тщетно кричишь за ними, но они не ждут, и исчезают из виду – не успеваешь даже пасть ниц. Я сильно люблю свою дочь. Но одному Всевышнему известно, что с нами произойдёт завтра… Я даже представить себе не могу, как у меня перед глазами будут насиловать мою дочь… Возможно, мне было бы не столь горестно, если бы её лишил девственности кто-либо из наших… — кромешная тьма давила на дух подвала.
– Есть некто, кто желает появления невинных людей в бренном мире. Я слышу, как Всевышний тихим голосом стонет в этой мгле. Он уже принял решение: «Человек – дитя борьбы. Вам предстоит пережить свою участь,» — говорит он мне. Вся моя жизнь прошла в горах, лесах, степях – во мне живёт частица каждого из них. Я знаю язык природы. Поэтому в лесу, у родника, на берегу реки у меня радуется душа – она словно окрыляется, улетает. Но сегодня моя душа напоминает дух леса, сгоревшего дотла… Мы оба созданы из одного и того же духа, поэтому ты должна понять мои пожелания, доченька… Разница между нами лишь в том, что ты появилась на свет из женского духа Всевышнего…
– Папа! – с криком привстала в противоположном углу Сальби, но к отцу не прошла – постеснялась.
– В этом мире я научился любить тебя. Одному Всевышнему известно, что нас ждёт на том свете, и чему нас там научат… Но чем ближе момент разлуки, тем яснее я вижу Всевышнего. Я знаю, что завтра он отберёт тебя у меня…
– Папа, ты что, бредишь?! –голос Сальби задрожал. А Дильгам продолжал монотонно говорить, словно заевшая пластинка:
– Если бы не было смерти, то человек относился бы к жизни весьма беспечно, поверхностно… Видимый лик Всевышнего – это настоящий мир, а невидимый – это потусторонний. Умирая, мы воссоединяемся с духом мира. И ветра, и моря созданы из одного Духа, наполнены одинаковой любовью, распыляют свою благодать, затем истощаются и исчезают…
Солдат был в изумлении от причитаний Дильгама:
– Если ты жив, значит время умереть ещё не наступило. Позволь хотя бы смерть себе выбрать по своему усмотрению. Сейчас не время для предсмертных причитаний!..
«Бедный малый – ничего, кроме военных законов, не знает,» – вздохнул Дильгам.
– Вы оба покинете этот мир, толком так и не прожив в нём … Помнишь ли, доченька, однажды я сказал тебе: «Взгляни на солнце… не отрывая глаз, внимательно смотри… Теперь взгляни на меня. Видишь меня?» «Нет, в глазах темнеет, я словно ослепла!» — ответила ты. Человек, который всегда бежит за светом, нередко теряет зрение и возвращается слепым. Теперь внимательно смотри на эту тьму… а теперь посмотри на меня. Видишь меня? Нет, не видишь. Но Всевышний всегда видит и слышит нас. Значит, не надо ничего искать – нужно просто прожить подаренную тебе жизнь. А тот, кто ищет тебя, найдёт тебя сам…
– Ты пастух, или философ? На смертном одре впору промолчать, а ты всё лясы точишь… Нашёл время! «Дух Всевышнего, человеческая участь, шёпот леса…» – с нетерпением пробормотал солдат.
– Всевышний является отражением наших действий – всё, что мы делаем, отражается на нас самих. Возможно, мой «пастуший» уровень не позволяет мне увидеть Всевышнего в этом тёмном подвале – но если приглядеться как следует, то мы можем увидеть его даже в этой кромешной тьме. Кто знает – может, он шепчет нам путь освобождения, а мы не можем слышать его… Моя мать говорила: «Я не боюсь смерти – я боюсь умереть. Ты не умрёшь от змеиного яда, пока змея не ужалит тебя – взгляды змеи не отравят тебя.» Смерть чужда для нас, пока мы не ощутим её. Можно подумать, ты сам не боишься ощущать её, не боишься смерти?.. Смерти боится даже сам Азраил, парень…
– Да ты не пастух, а настоящий религиозный советник. Видимо, философство у тебя в крови… — Дильгам почувствовал, что солдат смеётся.
Ему было необходимо – не мытьём, так катаньем – выразить своё намерение, убедить в этом снайпера и дочь.
– Человек, душа которого мечется в волнении, не может увидеть Всевышнего – также, как и человек не может увидеть своё изображение в волнистой воде. Постарайся не торговаться с ним, не играть с коротким временем. Я просил у него смерти – для себя и дочери. А он прислал тебя… Время страха прошло – настало время надежды. Надежды не выжить – надежды умереть с честью. Всё, что могло случиться – уже случилось… И пока это не произошло, я боялся, что произойдёт – но теперь уже ничего не боюсь… Мы оба умрём – но я боюсь, что Сальби выживет. Даже если она выживет, я не хочу, чтобы она беременела от армянина. Она не должа производить на свет ребёнка от армянина. Если ей суждено забеременеть, то пусть этого ребёнка зачинает азербайджанец… — он взахлеб выплеснул всё, что уже давно пытался сказать, и успокоился.
– Папа!.. – заикала Сальби. В кромешной тьме воцарилась мёртвая тишина. Словно никто из них не дышал. Через пару минут Дильгам услышал приближающиеся к нему шаги. Снайпер присел возле него, и держа за щёки, приставил лоб к его лбу:
– Если я тебя правильно понял, то ты хочешь, чтобы я в такое неподходящее время переспал с твоей дочерью?
Дильгам кивнул, подтверждая его слова:
– Труднее всего выдержать первый позор – вынести последующие будет гораздо легче… — шепнул он.

– За кого ты меня принимаешь? Это ведь хуже убийства, пик бесчеловечности! У меня есть невеста. И потом – с чего ты взял, что твоя дочь согласится на это? Всевышний, о котором ты так часто упоминаешь, выражает своё мнение в конце – и не факт, что это твоё решение в пользу Всевышнего и нас… — он встал и прошёл в свой угол, — или ты думаешь, что для меня это – раз плюнуть?
– Ты поставь на моё место своего отца, на место Сальби – свою сестру, или свою невесту… и постарайся меня понять… Одно мы знаем точно – мы непременно умрём. Дух смерти уже витает над нами… Не бойся вещей, изумляющих тебя, парень – Всевышний создал неимоверное количество всего того, что изумляет человека… Этот мир создан для того, чтобы изумить людей – этого любит и Всевышний, и порой он подшучивает над нами… Ты должен сделать это – пусть даже на зло Всевышнему. Ты для меня – дух Всевышнего. Моя дочь – моя участь. Всевышний подарил вас моей судьбе, и накрыл её завесой смерти. Рано утром он скинет эту завесу, дабы увидеть то, что хотел бы увидеть. Иначе, вместе с ним буду мучаться и я…
– Отец, но как же ты можешь хотеть этого?! Ты можешь осознавать меня лишь в пределах моего возраста, а всё остальное – всего лишь твои предположения… — Сальби была готова вскрикнуть, но страх разбудить спящих солдат удерживал её.
– Дерево, жаждущее в пустыне, уповает на вечернюю росу. А нам-то на что уповать, доченька? Эта тёмная ночь не приведёт нас к светлому дню. Я не вынесу, если у меня на глазах сволочи будут измываться над тобой – мой дух этого тоже не вынесет. Всевышний прислал нам этого парня не просто так… — он повернулся к стене и укрыл голову рваным пиджаком. – Эта наша затея – единственный свет надежды, подаренный нам тьмой… Если кто-то вздумает укорять нас в этом, назвать нас подлыми и бесчестными, то самые бесчестные подлецы – они сами. Не для того я растил своего ангелочка, чтобы через пару часов сдавать её в поганые руки армян… – он старался, чтобы те двое узнали о том, что он укрыл голову. – Если ты выживешь и родишь ребёнка, то твоим утешением будет то, что ребёнок твой был зачат не армянской гнидой, а нашим мужественным соотечественником…

* * *
Воцарилась тишина безбрежного, застывшего моря. Стрелы на часах словно замерли вовек. Время перегнало часовые стрелы, судьба перешагнула через сегодняшний день на завтрашний. Сверху исходил скрип железных кроватей – этот скрип разбивал ледовую корку застывшего моря вдребезги, взбалтывая под ней глубокие воды. Тишина подвала окончательно одержала верх. Дильгам отогнал свои мысли к своему другу Исламу. Пение Ислама раздавалось эхом по степям и доходило до самой тишины подвала, лаская Дильгаму душу. Он наслаждался холодком, впитавшимся ему в костный мозг, глядя на своё беспризорное стадо и ощущая на волосах ласку дуновения.
Он почувствовал, что Сальби медленно ползёт к углу, где находится снайпер – слезы, навернувшиеся на его глаза, покатились по щеке и упали на влажную землю, укутанную кромешной тьмой…
Он усиливал у себя в ушах шёпот матери, чтобы не слышать звуки, раздающиеся вокруг него. «Смерть, покончившая с жизнью сгнившего дерева, милостлива. Бремя дочери невыносимо. Мужчина, заботящийся о чести дочери, матери, сестры, жены, умирает и рождается по несколько раз в день. Умереть невольником чести – это самая страшная из смертей. Помню, мой отец как-то в шутку говорил: «Если бы не было притчи о том, что Святая Мария забеременела Иисусом от Всевышнего, то я собственными руками придушил бы своего зятя.» Когда Всевышний отбирает у нас родных и близких, мы бесимся, злимся на него. Нужно воспринимать всё как дар Всевышнего и судьбу, предписанную им же. То, что мы теряем на этом свете, мы обретём в потустороннем мире…»

* * *
… Наверху усиливался скрип железных кроватей – солдаты просыпались и бегали по нужде. «Кажется, уже утро…» — шепнул Дильгам про себя. В противоположном углу шелохнулся солдат. А в углу, где сидела Сальби, стояла тишина…
Проснувшиеся солдаты шумели, и громко смеялись. В дверном замке покрутили ключ, и внезапно Дильгам вздрогнул от прикосновения рук снайпера – боец прижал его к груди:
– Прости, отец, прости меня! Благослови меня, если можешь… Я бы очень хотел, чтобы у меня был такой тесть, как ты – для меня было бы честью стать тебе сыном! – и вытирая слёзы, вернулся на своё место. Дверь открылась. Увидев Сальби, прижавшуюся к снайперу, Дильгам успокоился.
– На выход! – это был тот самый хилый армянин. – «Кажется, он тут только этим и занимается – сторожит пленных.» – ничуть не колеблясь, Дильгам поднялся по лестнице. Слабый свет казармы слепил ему глаза. Снайпера и Сальби не было видно – они внизу о чём-то шептались. Хилый армянин нагнулся вниз, и крикнул:
— Кому сказано – на выход!
Держа Сальби за руку, снайпер помог ей подняться наверх, и в это время Дильгам отчетливо разглядел его лицо – это был смуглый парень с кудрявыми волосами. Отрезанные уши уродовали его, но здоровое телосложение, словно отлитое из мрамора, придавало ему особый шарм. Четверо солдат, отталкивая его, вывели наружу. Солнце ослепляло их, и они руками прикрыли глаза. Их оставили посреди казармы, и принялись тихо глядеть на них, словно в зоопарке. Через несколько минут в машине с откинутым верхом приехал какой-то человек – он сидел сзади, держа в руке длинную снайперскую винтовку.
– Сукин сын!.. Это Вадо – Володя Красильников… – шепнул снайпер.
Не глядя на окружающих и не промолвив ни слова, Вадо быстрыми шагами подошёл к ним и прислонил винтовку к стене. Обошёл снайпера сзади, схватил его за волосы и подняв его голову наверх, вытащил из ножен на голенище самодельный, остро поточенный кинжал, и приставил лезвие к его горлу:
— Помолись напоследок, Гамло! – промолвил на русском языке.
Снайпер шепотом прочёл какую-то молитву.
– Закончил!? – раздражённо спросил Вадо.
– Меня зовут Габиль, я враг армян – снайпер Гамло. Увидимся на том свете… — сказав, кивнул в знак готовности умереть. Вадо провёл кинжалом по его горлу один раз, и отпустил. Дильгам стоял между Габилем и дочерью, и видел эту сцену краем глаза. Вадо вытер руку о свою винтовку:
– Похороните его с почестями! – сказал он, и сев в машину, уехал.
Габиль стоял, прислонившись к стене. Кровь из его горла хлестала прямо на Дильгама. Его хрип постепенно утих, колени согнулись, и он упал на спину. Сальби, прикрыв рот рукой, икала, и дрожала от страха.
Один из солдат вытащил пистолет и шагнул к Дильгаму.
– Взгляни на солнце… — сказал Дильгам дочери. – Не отрывая глаз, смотри внимательно… На меня не смотри! Теперь скажи – видишь ли меня в солнечном пятне?
– У меня темнеет в глазах, я словно ослепла… Но что-то вижу… – дрожащий голос Сальби журчал у него в сознании. Уставившись на солнце, он видел, как его участь, проникая сквозь пулевое отверстие, воссоединяется с солнечным пятном, и крепко держась за стену, наслаждался успокоением души…

Рашид Баргюшадлы
21-24.12.2015