Палимпсест (Глава 4)

«Да, давно я не читал такой замысловатой ереси «кондового материализма», — подумал про себя Петр Петрович Петров. – Так вот, оказывается, где зарыта собака, — в самой кириллице», — сказав это, он вслух засмеялся. Он не смог до конца дочитать текст. Для этого ему не хватило духа. Так что, любопытный читатель, есть и продолжение телесного текста. Интересно, кто мог написать такое токсичное чтиво? Но недра интернета хранили свою тайну.
«Не зря интернет порой называют информационной клоакой», – подумал Петр Петрович. Кириллица не была его стихией, как, впрочем, и телесная тематика. Он увлекался не херувимами и ятями, а тем более ижицами и глаголами, а мыслями и идеями. Петр Петрович был идеалистом и далеко не постмодернистом. Ему и в голову не приходила мысль о том, что можно думать и чувствовать ятями и херувимами, ижицей и даже глаголом. Глаголом действуют. Правда, в том телесном смысле, в каком он упоминается, им скорее злоупотребляют. Но оправдать такое употребление можно тем, что делают это ради физиологической компенсации, эмоциональной разрядки. Все эти «буки» бяки! Они являются буквальной проекцией на телесный план операций сознания. Но этот герметический текст, одновременно похожий на псевдо научную и пара-философскую (philosophy about) статью, навел его на собственные размышления. Что если Елена Блаватская имела крепкий задний ум? Не зря же она считалась ясновидящей. У нее водились задние, продуманные мысли. Помимо прочего ума она была еще женщиной. И как женщина была не только прямодушна, но и лукава, тем более лукава, что являлась авантюристкой и мошенницей. Поэтому не могла не показать в лукавстве чудеса изобретательности, иначе ее сразу же поставили на место. Она не долго ждала разоблачения, став сама великой разоблачительницей. И кого вы подумали бы? Самого божественного пантеона. Достаточно вспомнить, как она разоблачила Исиду, написав одноименную книгу «Разоблаченная Исида».
Мадам Блаватская имела не только прямые чувства, но и чувства задние, потаенные. Таким образом, обдумывая свои мысли, Петр Петрович утомился и неожиданно для себя уснул. Ему приснилась госпожа Блаватская, она стояла над ним величественной статуей и упрекала его за то, что он читал про нее неприличный пасквиль, понося самого его неприличными, бранными словами, поминая, между прочим, его маму и маму несчастного Бени. Он не мог больше это выносить и проснулся. И тут увидел такое, что было от чего вскричать от ужаса, что было еще страшнее лупоглазой Елены Петровны из сна.
Как вы думаете, кого он сразу увидел, открыв глаза? Никогда не догадаетесь. Он увидел Арату Аравшетиколавну собственной персоной. Это была она, а не его родная и любимая Катя. Она пришла его убить, как убила бедного мистера Василия Ивановича.
— Арата Аравшетиколавна, я ни в чем не виноват!
— Кто-кто? Какая еще Арата Аравшетиколавна? Ты где это шлялся, проклятый? Изменяешь мне!
— Но как так? Эти волосы и главное глаза…
— Что волосы? Я покрасила волосы в темный цвет, чтобы понравиться тебе, а ты уже изменяешь мне во сне с какой-то, как ее звать, Арата…? Ну, говори!
— Аравшетиколавной. Да, это читательница библиотеки. Как быть с глазами? Они же были у тебя голубого цвета?
— Так ты теперь заводишь романы уже прямо в библиотеке! Приятное находишь в полезном, так сказать.
— Что ты, что ты! Катя, как я рад тебя видеть, именно тебя, а не Арату Аравшетиколавну. Так почему ты поменяла глаза?
— Ты только сейчас заметил, что я иногда ношу линзы! Вот как ты любишь меня.
— Да? Какой я идиот!
— Хорошо, что ты хоть теперь догадался об этом. Какой ты Петров дурак, что свою любимую принял за ее жалкое подобие. Ты меня сильно расстроил. Мало того, что я расстроилась в маршрутке, так ты еще добавил свою порцию негатива.
Петр Петрович машинально спросил, что такого негативного случилось в маршрутке, а про себя подумал о том, что она невольно проговорилась. О чем проговорилась? Об этом следовало подумать, но только наедине с самим собой, а не то, не дай Бог, она еще может читать мысли на расстоянии. Когда обычно признают явление телепатии, то подразумевают возможность читать чужие мысли рядом с собой.
— Знаешь, когда я ехала через мост, то в лобовое стекло врезалась птица. Был слышен тупой удар. Мне до слез стало жаль голубя. Наверное, он умер. Почему мне так плохо до сих пор?
Вместе со словами Кати Петя почувствовал в своем сердце душевную пустоту, которая отозвалась в его сознании неведомой утратой. «Как это у нее получается, что вроде не она, а я ехал в той злополучной маршрутке», — подумал он.
— Да. И почему когда плохо, начинаешь думать?
— Я думаю, потому что боль, страдание является причиной, заставляющей нас задуматься над смыслом жизни. Нам больно от того, что мы живые теряем связь с живым. Нет, лучше сказать, это жизнь в нас жалеет того, из кого она уходит или уже ушла. Живой жалеет живого, а не мертвого, жизнь жалеет о живом, а не о мертвом. Говорится в хорошей новости от Матвея: пускай мертвецы хоронят мертвых, живые должны заботиться о живых. По-разному можно толковать эту новость. Я нахожу в ней указание на то, что следует заботиться о живых, но всегда помнить тех, кто умер. Иначе, зачем они жили? Прошлое следует помнить, не призывая его. Надо все оставить, как есть. Жалко наше бессилие при встрече со смертью. Остается только помнить. Но память не воскресит мертвого. Она может жить в настоящем. Но это будет настоящее прошлого, которое уже прошло. Память паллиативна, но является ли таковым все сознание? Может быть, в будущем мы научимся возрождать мертвых?
— Верится с трудом.
— Но если не мы, то Бог? Правда, у нас есть воображение в утешение. Благодаря ему мы можем мечтать в своем сознании, как мертвые становятся живыми. Именно творчество может унять боль. Воплощение образа вернуть нам радость жизни. Мертвого можно сделать живым как артефакт, как произведение игры воображения. Именно таким образом можно поддержать память о нем.
Им же самим займется верховный создатель самой жизни.
Слишком велика разница между имманентным и трансцендентным. Мертвый, он чужой, неживой. Между посюсторонним и потусторонним лежит смерть. Смерть отделяет людей от духов. Люди смертны, а духи бессмертны. Но она же отделяет людей друг от друга, — живых людей от мертвых. Парадоксально звучит то, что смертный станет бессмертным, если и только если умрет, но особым образом, — таким способом, чтобы с ним умерла сама смерть. Смерть приходит и уходит, оставляя в покое живых.
Сказав это вслух, Петр Петрович вдруг подумал о том, что невозможно успокоиться и стать счастливым в этой жизни. Человеческая жизнь несчастна по определению. Идеальная и совершенная жизнь духов совместима с реальной земной жизнью только превратным образом, фиктивно, в иллюзии. Дух может существовать в животной жизни только абстрактно, ибо при конкретизации остается голый факт, материальный результат, в котором дух присутствует только символически, в переносном смысле. Поэтому большинство предпочитает жить животной жизнью, чтобы не страшно, не жалко было умирать. Так хоть какой-то смысл был в жизни, которая не может не закончиться, не определиться. С земной точки зрения бессмысленна не смерть, а бесконечная жизнь, которая не имеет ни начала, ни конца. Как начинается то, что еще не состоялось, так и заканчивается то, что уже стало тем, чем становилось, чтобы состояться. Это идеальный вариант. Прочие случаи существования либо не дотягивают до идеального случая, либо перетягивают его, представляя кривую распределения в разброс всех возможных случаев сценария жизни. В результате мы получаем облако неисполненных ожиданий, которое отравляет жизнь каждого из нас. Бесконечная жизнь не имеет собственного постоянного субъекта, но имеет принципиальную субъективную позицию, занимаемую на время обособления в виде конечной индивидуальной переменной. Такая позиция является подставкой для указанной переменной на конечное время движения кривой траектории жизни. Поэтому можно говорить только о вечной форме существования, которая содержит в любом случае жизни конечное экземплярное исполнение. Таких экземпляров Я в жизни много. Совокупно они ограничивают друг другом бесконечное пространство жизни, занимая в нем соответствующие собственные места согласно порядку времени изменения, то есть, возникновения и уничтожения в нем. Для бесконечной жизни в мире каждому из нас просто нет места.
Неужели нет вообще ни одного бессмертного существа во Вселенной? Разумеется, нет. Но оно есть и не одно, если не ограничивать ее четырехмерной пространственно-временной метрикой и топологией. Прочие измерения мира свернуты в ней, чтобы позволить состояться на время такой бесконечно большой массе индивидуальных случаев жизни. Бессмертные существа есть. Это духи. Но их существование нельзя назвать жизнью. Бессмертное существование духов разительно отличается от обычной жизни смертных, ибо в нем возможно совмещение невозможностей за счет реализации скрытых качеств и развертывания свернутых измерений. Что это за странное существование или, если можно так выразиться, «вечная жизнь»? Обычно любая жизнь имеет начало и конец, которые даются как параметры входа в жизненное пространство и выхода из него применительно к каждому живущему. По мере проживания он, она или оно приучается осознавать себя как Я, то есть, идентифицировать себя живущим, если на то есть соответствующие возможности, условия и обстоятельства на соответствующей разумной стадии процесса эволюции жизни. Существование духовных существ нарушает процессию жизни, то есть, является не продольным, а поперечным пребыванием в ней. Но тогда вся жизнь всех существ будет свернута ими сообразно частоте сечения каждого поперечного существа.
В результате их собственные Я имеют мерцающую природу. Мерцание Я исчезает по мере наведения фокуса внимания на жизнь каждого смертного. Это предполагает возможность существования духов вне потока жизни в качестве его проекции на план вечности. Проективное существование и есть так называемое «ничто» как форма существования вне всего. Но оно не является живым и поэтому является постоянным само-отождествлением. Оно обратно существованию в потоке жизни. Но в нем можно жить либо частью, но своей собственной конечной жизнью, либо целиком всеми жизнями одновременно, имея в Я в качестве собственно «своего» только мерцание жизни. Это делает существование духов призрачным, целиком невидимым. Духов видят и ощущают их присутствие только те из смертных, которые настроились собственным присутствием (эк-зис-тенцией) как личным переживанием самих себя на выходе на соответствующую волну мерцания духов, только при условии наведения фокуса внимания (ин-тенции) духов на них, так как духи трансцендентны смертным. Только таким образом возможен контакт смертных с бессмертными при жизни. Впрочем, они могут сообщаться и другим образом, но уже в смерти как состоянии ничто в вечной проекции жизни.
Не может ли так статься, что Катерина Ивановна как-то связана с небесной Тарой как спасительницей все живущих и одновременно с ее демонической аватаркой из ничтожной преисподней – Аратой Аравшетиколавной?
Пока Петр Петрович занимался сложными умозаключениями, Катерина Ивановна ушла на кухню и принялась готовить ужин. Прошел час. Ужин был готов. Она позвала его на ужин.
— Слушай Катя, — сказал Петя, зайдя на кухню, — вот ты мне рассказала про грустный случай в маршрутке. Так я стал свидетелем еще более печального случая в библиотеке университета. На моих глазах один живой мужчина через какие-то пять минут оказался мертвым.
— Да? – риторически спросила Катя и внимательно посмотрела на Петю так, что у того сразу пропало желание говорить об этом, — и что ты почувствовал?
— Я?
— Да, ты. Перестань кривляться. Какое чувство у тебя появилось: сожаление, печаль, жалость, смешанное чувство, чувство нереальности происходящего.
— Да, почти все, что ты перечислила. Но больше я был потрясен тем, что вот был человек, и вот его уже нет. Как это так? Ты правильно спросила про чувство нереальности происходящего. Но только я почувствовал не нереальность смерти человека, а нереальность того, что все остальное осталось живым.
— Что такое ты говоришь? Как интересно, — ответила задумчиво Катерина Ивановна. Было видно, что она увидела, открыла что-то новое в том, к кому привыкла, и теперь было нужно снова привыкать в нем к тому, что ей было прекрасно известно, но чего она не ожидала от него. – Ты и в самом деле меняешься.
— Ты это о чем? – встревожился Петя, почувствовав себя вроде подопытного кролика.
— Да, ни о чем. Не придавай значения, — ответила просто Катерина Ивановна и стала собирать грязную посуду.
— Нет, постой. Что ты имеешь в виду? – стал назойливо допытываться Петр Петрович. – В какую это сторону я стал меняться, по-твоему?
— Что ты ко мне пристал? Надоел. Оставь меня! – приказала Катерина Ивановна и бросила посуду в мойку.
— Ну, и пожалуйста, — отрывисто бросил Петр Петрович и стремглав вышел из кухни.
Он сам не знал, почему сейчас вышел из себя. Слава Богу, что он не наговорил Екатерине глупостей. И все почему? Потому что она назвала своими словами то, что на самом деле происходило с ним, — с ним происходило «изменение». Изменение его самого, его Я. Оно происходило исподволь, но уже стало заметно не только ему самому, но и со стороны. Правда, этой стороной была близкая сторона, сторона близкого ему, как теперь он понял, человека. Близкого то близкого, но человека ли? Конечно, нельзя исключать того, что Катя интуитивно почувствовала что-то неладное, что происходит с ним. Значит, она любит его, но не знает еще, как относиться к тому, что с ним происходит. Вот ненароком и вспылила. Так что происходит с ним на самом деле? Он оказался в какой-то необычной ситуации, в которой от него мало что зависит, но он играет в ней свою роль. Что это за роль, он еще не знал. Через него оказалась задействована и его Катя, которая не знает, как реагировать на это. «Вот так, кажется понятно, — умозаключил Петр Петрович. – Никакая Катя не инопланетянка, — заметил он, усмехнувшись, — она моя Катя». Но тут в гостиную вошла Катя и, заметив на его устах счастливую улыбку, всплеснула руками.
— Я тут пошла утешать своего благоверного, а он улыбается, что вывел меня из себя. Ну, ладно, извини меня за грубость.
— Это я прошу тебя простить меня, моя любимая, — сказал Петр Петрович, расцветая буквально на глазах.
— Знаешь, Петя, ты меняешься в положительную сторону, — уже называешь меня любимой. Что дальше будет? – ответила Катя, вся светясь от счастья.
— Иди ко мне, моя прелесть, — позвал он Катю, чувствуя в себе неодолимое желание обнять свою любимую.
Строгий читатель, воскликнет: «К чему такие нежности! Писатель, ты нарушил меру, — пересластил рассказ». И он будет прав. Действительно, зачем? Может быть, затем, чтобы позже не было так печально? Ведь читатель тоже человек и ждет, чтобы его кто-нибудь утешил, хотя бы какой-нибудь доброй историей. Уже здесь можно найти некоторую текстовую червоточину, которая, буквально расширяясь на словах, поглотит собой наших несчастных героев. Зачем, скажите на милость, наблюдательный читатель, Петр Петрович назвал свою любимую прелестью? Было в этом что-то другое, помимо призыва любить себя. Да, действительно можно было прельститься Катериной Ивановной, — она была красива. Но она соблазняла его не только этим. Тогда чем еще? Сразу так и не скажешь.