Палимпсест (Глава 5)

Петр Петрович проснулся под самое утро, когда ночь только начинает линять, покрываясь бледными пятнами и сгущаясь в углах. Именно в такое время, а не в полночь, лакомую для исчадий ада, показываются призрачные создания, которые могут привидеться человеку, еще не до конца отошедшему от сна. Привиделось и Петру Петровичу, что кто-то сидит, а не лежит рядом с ним. Сначала он подумал, что это Катя, которая очнулась раньше него ото сна. Но это была не она, а некое существо, завернутое в саван с головы до ног. Цвет савана менялся от угла зрения: то он становился серым, то темнел до черноты. Петр Петрович стал щупать место Кати, но Кати не было рядом. Превозмогая страх от безмолвного присутствия привидения. Петя тихо позвал Катю.
— Катя, где ты? – спросил сквозь зубы Петя.
— Где ты? – эхом ответило привидение.
Если бы это не было правдой, то на такое явление духа Петр Петрович ответил бы смехом, но теперь, воочию всмотревшись в привидение, он не мог пошевелить не одним мускулом на своем испуганном лице.
Шло время, светало, приближался рассвет. Вот, наконец, первый лучик света пробился сквозь тяжелые шторы на окнах спальни. За это время привидение обретало все более явственные очертания женской фигуры. Казалось, что вместе с рассветом рождалась, расцветала, оживала и фигура, завернутая в саван. Он становился все прозрачнее, обнажая приятные женские формы, которые в утреннем сумраке радовали глаз своими нежными пастельными красками. Страх отступал, освобождая место для дерзости. Петя, наконец, решился прикоснуться к прекрасной фигуре, но тут же отдернул руку от неожиданного предупреждения.
— Смотри, но не трогай руками, а не то окаменеешь, — сказал призрак знакомым голосом из сказки.
И в самом деле у Пети было сказочное настроение. На его глазах из сказки сна чудесным образом рождалась явная реальность. И вместе с ней рождалась его Катя.
— Кто ты? – спросил Петя, с трепетом ожидая услышать.
— Сам знаешь, — ответило приведение Кати.
— Откуда ты?
— Оттуда.
— Откуда «оттуда»?
— Фу, какой ты несносный мальчишка, Петя. Все ты хочешь знать, не понимая, что скажи я, — откуда, — сказка сразу станет не тем, чем ты хочешь. Ты все еще хочешь знать?
— Хочу, — сказал упрямо Петя.
— Так получай. Я пришла к тебе из ада. Так вы называете место моего пребывания. Ты зовешь его «ничто».
Ничего не изменилось, за исключением того, что вместо приведения перед ним сидела голая Катя, соблазняя его своей красивой утренней наготой. Но слова Кати обратили сказку в утренний кошмар. Петя застыл от ужаса.
— Где Катя? – с трудом он выдавил из себя.
— Вот я.
— Где настоящая Катя? – Петя упорно гнул свое.
— Глупый мальчик. Я и есть настоящая Катя. Другой Кати у тебя нет, — ответила Катя из ада, разведя руками. – Правда глаза колет?
— Разве это правда?
— Какая еще нужна тебе правда?
— Настоящая!
— Так эта и есть настоящая, а не выдуманная тобой.
— Ты, наверное, не Катя, а Арата.
— Это одно и то же лицо.
— Арата, ты будешь уверять меня в том, что нет человека по имени «Катя»? Куда ты дела ее?
— Она перед тобой.
— Неужели я поверю тебе, тому, что Катя есть просто полая форма, которая может быть заполнена кем угодно.
— А, как ты думал?! Ты тоже есть такая же полая форма. Человеческие формы заполняются не кем угодно, а такими, как я. Впрочем, так как я из ада, вернее ничто, то можно сказать, что кем угодно.
— Для тебя?
— Для себя. Пришло время переродиться. Вот ты и почувствовал в себе перемену. Но ты настолько сросся с формой человека что принял его за себя.
— Так я такой же, как и ты? Меня, что, нет?
— Нет, ты есть и настолько стал человеком, что не помнишь, забыл, кто ты.
— Так значит, Я, Петр Петрович Петров, – иллюзия?
— Нет, все сложнее, не упрощай. Ты действительно Петр Петрович Петров. Ты настолько же иллюзорен, насколько иллюзорна вся ваша жизнь. Теперь и моя. В этой иллюзии я Катерина Ивановна. В реальности та, которую зовут Аратой только потому, что она прямая противоположность тому, что ты видишь во мне. Ты нашел во мне идеал и сделал меня Тарой для себя. Я не против.
— Почему ты считаешь, что я такой же, как и ты? Ты не могла сделать ошибку? Может быть, я обычный человек? Есть ли у вас опознавательный знак, по которому вы узнаете своих?
— Если ты обычный человек, то тебе же хуже, — я тебя убью, и все равно ты будешь моим, но уже мертвым. Ты будешь существовать в царстве мертвых. Вряд ли такое существование можно назвать жизнью в вашем смысле слова.
— Есть ли знак?
— Есть. Можно попробовать. Проверяется так: я убью тебя. Если ты не умрешь, то ты бессмертный. Давай проверим, — предложила Арата.
— Нет, мне что-то не хочется. Я хочу быть просто человеком.
— Так как на тебя не предъявляет права противная сторона, но я могу удовлетворить твою просьбу, но только после того, как ты оплатишь расходы на мои рейсы в оба конца: «ничто» в «что» и «что» в «ничто».
— В какой валюте оплатить накладные расходы?
— Естественно, в конвертируемой валюте, кровью своей или чужой.
— Если ты не хочешь, чтобы я убила тебя и взяла с собой, то это сделай сам: убей себя или убей другого, кого хочешь, чтобы не быть мне должным.
— Если не можешь, то терпи. Это так просто, — взять и кого-нибудь убить.
— Какая ты жестокая! Кто тебя создал такой?
— Ты.
— Как это я? Я ведь смертный. Я не бог.
— То, что я обратная половина Тары, — это твоя заслуга. Нас разделили люди с помощью вашего бинарного восприятия сущего. Сущее как таковое одно и то же. Вы же наделили его противоположными знаками. Мы ведем себя сообразно вашему способу оценки всех вещей на хорошие и плохие. Вы так и к нам относитесь, хотя мы не вещи и не люди.
— Почему же вы тогда подстраивайтесь под нас, как ты утверждаешь? Я полагал, что вы живете самостоятельно, независимо от нас.
— Конечно. Но в вашем мире царят ваши законы. Наши законы для вас смертельны.
— Так живите сами по себе.
— Мы так и делаем. Ведь мы трансцендентны вам. Но вы имманентны нам и поэтому, чтобы управлять всем миром в целом во всех его измерениях мы не можем не воплощаться в тех, кто в них обитает, включая вас.
— Почему у меня такое впечатление, что я ни делаю, я делаю против себя, против того, что есть во мне и является моей сущностью, однако это сущность не только меня, но и всех. Это что, влияние явления сверхдолжного? Нарушение меры в морали? Во мне, когда я совершаю что-то не должное, поднимается волна сожаления, жалости по отношению к тем созданиям, включая и неразумных, которых я обидел, может даже смертельно обидел, обидел до смерти, и потом возникает пустота в душе, онемение в теле. Что это?
— Это смерть. Это умирает твоя душа, отмирает наиболее чувствительная часть души, которой она была связана с обиженным, убиенным созданием. Это происходит для того, чтобы осталось на ней мертвое место, метка, зарубка на память во избежание содеянного в будущем. Бессмысленно травить себя сожалениями о преступлении против жизни. Правда, я заметила, что в таких случаях вы, бывает, зацикливаетесь на этом и проигрываете вновь и вновь это состояние греха. Это болезнь. Вы не властны над этим. Такова расплата для тех, у кого есть совесть, живая душа. Совесть болит. Значит, душа еще живая. Но она может умереть. Я сейчас скажу то, что утаивают друг от друга даже духи, — ангелы и демоны. Ваш мир, точнее, его измерение опасно даже для духов. К счастью, то, что в нем может умереть душа и даже дух, действительно только в вашем измерении. Лучше сказать, что можно умереть для вашего мира, для того измерения, в котором он является вам. Умереть в этом случае означает не иметь доступа для него. Но есть и другие измерения, в которых ваш мир может открыться.
Ты спрашивал меня о том, как адекватно реагировать на личный грех. Имеет смысл только уклонение от такого в будущем. То, что человек так остро переживает о содеянном, говорит о том, что он в духе, но духу неприятно находиться в нем. Лучше, конечно, проявить заботу об оставшихся в живых. Но на это нужны силы, которых, может быть, у тебя уже не осталось, ибо ты употребил их на уклонение от зла.
— Не лучше ли сразу их употребить на заботу?
— Лучше, если это доступно тебе, ты вовремя готов, когда ждут от тебя помощи. Хуже, когда ты предлагаешь свою помощь, а в ней не нуждаются. Не всегда восстанавливаются силы. Успокойся. Больше так не делай. Ты создан для творчества, а не для насилия и убийства, даже если речь идет о неразумных существах: кошках, собаках, мышах, насекомых. Но сострадай живым существам, когда их угнетают другие, помогай им. Помогай не только им, но и равным себе и даже тем, кто выше тебя, сострадай им. Только больше не поддавайся на импульсивные провокации, отвечая им тем же. Ты будешь виноват в том, что не сделал вывода из содеянного. Если в такой ситуации ты не можешь думать и принять верное решение, лучше отключись, чтобы не совершить непоправимое. Таким образом, ты можешь подставить себя. Так ты принесешь не другого, а себя в жертву. Лучше поступить обдуманно. Но не всегда вы можете поступать так, как следует. Что делать? Тогда лучше ничего не делать. Все заслуживают спасение, не только ты, независимо от того, нравятся ли они тебе или не нравятся, боишься ты их или нет. Иначе, чем ты будешь лучше животного? Ничем. Ты будешь тем, чем и явишься, — животным. Вряд ли, тебя можно будет назвать именем человека, кем-то.
— Ты говоришь так, как могла говорить Тара.
— Теперь ты понял, что различие между нами условно и проводится тобой, а не нами, — сказала мне Арата и добавила, — я не виновата в смерти Василия Ивановича. Во всяком случае, я не желала лично ему ничего плохого. Но вышло так, как вышло.
— Страдал ли он?
— Вероятно, да. Кто хочет умирать?! Но он уже не страдает. Ему не за что страдать.
— Откуда ты это знаешь? Ведь ты бессмертна. Если вы бессмертны, то, вероятно, не только не умираете, но и не страдаете.
— Ты не прав. Мы страдаем. Есть такие страдания, которые не может утолить даже смерть. Может быть, они, а не только радости, делают нас бессмертными.
— То есть, вы как демоны бессмертны в страдании?
— Это ты сказал, а не я. Твоя интерпретация попахивает вульгарным адом, в котором вечно страдают грешники. Я имела в виду другое, — сострадание.
— Так кто ты: Арата или Тара?
— Я та же самая. Это у тебя амбивалентное отношение ко мне.
— Как тебя зовут?
— У нас нет имен, того, что вы называете ими.
— У вас нет лица?
— Нет.
— Тогда чье лицо на тебе?
— На мне твое лицо, то лицо, которое удобно, чтобы с тобой найти общий язык. Мое лицо такое, какое тебе может нравиться тебе. Ты хотел, чтобы такое лицо было у твоей женщины.
— Ты меня просто потрясла. Есть ли у вас Я?
— Есть. Для него не надо лица. В этом смысле нужно понимать то, что я уже сказала, что мы являемся в вашем мире мерцающими существами. Мы являемся вам из плоти ваших мыслей, чувств, мечты, фантазий, отношений и поступков. Для тебя я явилась такой, какой тебе приятно, какой ты может принять меня и признать.
— Но чем тогда для меня ты отличаешься от моей же фантазии?
— Тем, что я как Я существую независимо от твоей фантазии.
— Но что ты скажешь, если я предположу, что это я ты, твое Я? Может быть, я выдумал тебя и теперь морочу себе голову?
— Почему бы с тобой не согласиться? Но мое утверждение является более обоснованным. Ведь ты видишь меня и разговариваешь со мной.
— Хорошо. Допустим, ты права. Но тогда где прототип тебя как земной женщины, где человеческая Катерина Ивановна? Даже если допустить, что ты соткала ее образ из моих фантазий и воспоминаний, то они сложились из кого-то? Неужели не так?
— Так ты кого любишь: меня или того, кого имеешь в виду?
— Я люблю тебя. Но с кого ты скопировала образ или, может быть, ты вселилась в нее?
— Подумай сам и прими решение. От того, что ты решишь, зависит не только твоя судьба.
— Ладно. Я понял, что ты угрожаешь.
— Нет, я не угрожаю, а предупреждаю тебя о возможных последствиях твоих необдуманных решений. Только и всего. Понятно тебе?
— Как не понять. Не буду темнить, ты все равно догадаешься. Вероятно, Катерина Ивановна существует, и была до твоего появления в нашем мире. Но если я свяжусь с ней, то она может пострадать.
— Все могут пострадать.
— Но зачем я нужен тебе?
— Это я нужна тебе. Нужда вызвана твоим изменением, возможным преображением.
— То, что ты явилась мне в женском виде Катерины Ивановны, было необходимо для такого изменения.
— С твоем случае «да». Или ты хотел, чтобы я была мужчиной?
— Конечно, нет. Так ты на самом деле женщина.
— Ваше сознание делит нас, духов, не на женщин и мужчин, а на ангелов и демонов.
— В половом смысле ты относишься к среднему роду?
— Нет, это упрощение. Я не могу сказать, что я женщина всегда, но теперь для тебя я женщина. Я становлюсь вся, целиком такой, какой нужна тебе.
— Так ты единственна? Тебя нет еще где-нибудь для другого в это момент времени?
— Зачем? Есть другие духи.
— Значит, ты связана временем.
— Да, на момент воплощения я зависима и беззащитна. Я могу умереть здесь как твоя женщина, но не как ангел.
— Как все сложно.
— И не говори. Но сложны не мы, а вы.
— И все же скажи: ты сама по себе или живешь в Катерине Ивановне?
— Какой ты упрямый: вот тебе вынь да положь. Больше не приставай с такими вопросами. Я – Катерина Ивановна. Есть такие вещи, о которых лучше не спрашивать. Для тебя это просто праздное любопытство, а для меня опасно.
— Для меня не просто праздное любопытство, кто та, кого я люблю.
— Ты понимаешь, что есть не только ты и я?
— Догадываюсь.
— Так зачем дразнишь?
— Я понял: есть не только у нас, но и у вас…
— Не говори. Не обязательно все, что ты думаешь, сообщать мне на словах. Теперь понятно?
— Еще как.
— Ну, какой ты все-таки еще ребенок. Может быть, тебе еще рано меняться?
— Мне можно говорить?
— Не передергивай, озорник.
— Хорошо. Как то я читал рассказ покойного Лема «Дознание пилота Пиркса». Кстати, ты знаешь такого автора?
— Все или почти все, что знаешь ты, знаю и я, но не все еще понимаю. Лучше я скажу так: я знаю, что ты знаешь его.
— Ну, так вот. Там, в этом рассказе проверялись роботы на то, лучше ли они справляются с работой в качестве астронавтов, чем люди. Так вот в этом рассказе роботы имитировали людей. Мне важно знать, имитируешь ли ты функции человека, если не находишься в теле Катерины Ивановны?
— Ты опять за свое. Не мытьем, так катаньем? Знаешь, ты уже сердишь меня! Нет, я не имитирую Катерину Ивановну. Доволен?
— На все сто процентов. Тогда скажи: для чего именно ты явилась мне и лице Катерины Ивановны?
— Ты хочешь полной откровенности?
Петр Петрович кивнул головой.
— Ответ зависит от тебя.
— Ты куратор моего превращения?
— Можно сказать и так, но это будет не точно. По всему миру мы ищем нужных нам разумных существ, чтобы они были проводниками нашего духовного влияния на остальных существ. Лучшие из них становятся нами.
— Это лучшие из лучших?
— Можно сказать и так, при всей условности такого сравнения.
— В каком смысле «лучшие»? В смысле духа, интеллекта, чувства?
— В вашем случае в качестве сознательности. Она представлена в людях в виде их человечности. В ней есть все перечисленное тобой.
— И эта сознательность, которая, по-вашему, проявляется в виде человечности, связана с чувством, с идеей. С понятием Я?
— По-моему.
— Так, хорошо. Значит, как я и предполагал, твое появление из сна связано с изменением моего Я. Но для меня внове, что не одно и то же духи как множество и дух как единица.
— Что в этом удивительного, ведь мы духи, то есть. свободные существа.
— Вы не исполнители воли Бога. посланники его сообщения.
— Это одна из наших функций, дел, поручений. Бог – один из нас.
— Он не единое духов?
— Ты еще скажи, что он первоединое. Я не платоник, я дух. Бог есть не бытие духов, не сущность духов. Он сам есть дух. Он абсолютное Я. Таким мы знаем его. Он есть мы.
— Если честно, то я не понял тебя. Кто есть Бог? Он ваша основа, духовная субстанция? Или он есть духовная функция, отношение между духами, ваше единства, духовная гармония? Или, наконец, он есть сам дух как духовный деятель, идеальный субъект? Кто он?
— Ты уже сказал. Кто он есть. Он все то, что ты предположил. Он абсолют, абсолютное Я. Он есть Дух в духах. Он наша основа, наша гармония. Для этого Он сам должен быть духом, а не просто быть духовным имперсональным принципом.
— Он персонален?
— Да.
— Он трехипостасен?
— Нет, у него бесконечное множество ипостасей. Христианская троица есть упрощение, только схема его человеческого понимания. Он Дух, в котором есть сторона как творящая, отеческая, материнская, так и сотворенная, сыновняя, как и дочерняя. Но это относительно вас, людей, состоящих из мужчин и женщин, взрослых и детей, — пояснила она, а потом, вспомнив что-то (оказывается, духи тоже вспоминают или только делают вид, что вспоминают), сообщила, — мне нужно сходить по одному делу, которое не касается тебя.
— Хорошо, хорошо, а я пока подумаю. Кстати, мне потом тоже нужно будет сходить ненадолго на работу.
Сказав это, Петр Петрович подумал про себя, что в разговорах с новообретенной Катей он чуть не пропустил свое занятие. До него еще оставалось ровно столько времени, чтобы немного подумать по дороге в университет. Недостаток времени пришпорил мысль Петра Петровича. Он все думал о том же самом, о чем говорила Катерина Ивановна. Но только думал в предположительной форме. Вероятно, та, которую можно условно назвать Тарой и одновременно Аратой в зависимости от того, в каком ценностном смысле ее представлять как ангела или демона, использовала Катерину Ивановну в качестве в качестве явления для него. Причем она использовалась не только в качестве тела, но и души или сознания для представления и общения с ним. При этом сам дух мог как сущность оставаться в своей среде обитания: в раю, в состоянии духовной полноты, в чистом бытии или в аду, в состоянии духовной нищеты, в не-бытии, в ничто. Тут не мог не возникнуть вопрос о том, почему дух не нашел ничего лучше, как сообщиться с Петром Петровичем не в нем самом, а в другом человеке, пусть даже, как он теперь понял, любимом? И второй вопрос, естественно вытекающий из первого: «Кого, собственно говоря, он любит дух или Катерину Ивановну, или, дух в Катерине Ивановне или, наконец, Катерину Ивановну в духе»?
На первый вопрос необходимо было ответить, ибо он был главным вопросом его настоящего и будущего существования. Ответ на второй вопрос уточнял ответ на первый вопрос. Дух явился Петру Петровичу в образе его возлюбленной, которую он прежде считал женщиной, ему понравившейся, но не любимой. Для чего он явился в любимой? Для того, чтобы Петр Петрович не перепутал дух с самим собой, с личным Я, если бы дух явился ему в нем самом. И еще: любовь, возникшая между ним и Екатериной Ивановной благодаря духу, явилась лучшим средством изменения Петра Петровича в лучшую сторону, — сделала его более человечным, что ли. И дала много и самому духу, — помогла ему стать человечным и женским, то есть, по-человечески женским. Петр Петрович полагал, что Екатерина, лучше, Катерина Ивановна настоящая, только теперь она в духе, а не дух в ней. Так будет вернее сказать и написать. Ведь когда Петр Петрович спрашивал ее в том, что в ней дух, то она всячески избегала прямого ответа на этот очевидный вопрос. Почему? Потому что на самом деле было все наоборот, — не дух был в ней, а она была в духе. Благодаря этому не столько дух действовал в ней, сколько она действовала, находясь в духе. То есть, в этом духе было нечто от нее как женщины и человека. И все же, Катерина Ивановна, находясь в духе вела себя уж слишком духовно, ибо у Петра Петровича складывалось такое впечатление, что она немножко не в себе, а собственно в духе, и поэтому со стороны казалось, что она находится в легком или слабом медиумическом состоянии сознания. Если бы это состояние было сильным, то следовало бы уже предположить, что не столько Катерина Ивановна находится в духе, сколько дух находится в ней.
«Что же будет дальше? — стал думать Петр Петрович. – Может быть, со временем дух ослабнет в ней настолько, что я буду находить ее не в духе, а в ней самой? Или, может быть, я найду уже себя в духе. Это все же лучше для моего Я, чем нежели я нашел в себе дух не как свое, а нечто иное, даже чужеродное. Это для него мы родные, свои, имманентные, посюсторонние. Он же для нас, таких, как мы есть материальные, трансцендентный, потусторонний. Или не потусторонний? Вряд ли теперь дух для меня потусторонний. Как это так получилось? Не благодаря ли тому, что в нем явился для меня человек, который раньше мне уже нравился. Теперь же, в духе, а не только в теле и душе, он стал любимым. И вместе с ним я полюбил и дух. То есть, мое отношение к духу стало подлинно человеческим, душевно-телесным, имманентным для меня.
Следовательно, дух, если он посредник между людьми, если между ними духовная связь, становится близким самому человеку и является ему имманентным, собственно человечным, нет, не человеческим, а человечным. В нем, трансцендентном нашей природе, открывается человечное измерение, доступное нам. Значит, дух доступен нам только в человечной, гуманной форме. В этом смысле правее христиане всех прочих верующих, ибо они находят в Боге как Духе собственно человечное качество и смотрят на него как на Отца его дети. Так Он становится нам по-человечески более близким и понятным. Таким образом, можно преодолеть бесконечную пропасть, нас разделяющую.
Останусь ли я человеком или мое изменение пойдет дальше того, чтобы стать истинным человеком. Но как при этом остаться живым? Изменение человеческой природы, вероятно, возможно только через смерть. Или я тоже стану духом, как Арата или Тара? Или еще кем-то. Это покажет только время и то, что будет вместо него».