Сентиментальный сюр перед зеркалом

Опять виноват Фрейд: чайник закипел, а крышку открыть не успели. Результат налицо: я снова за клавишами.
Чаще всего я и сам не знаю, какого черта меня тянет к перу. Едешь-едешь, думаешь о чем-то простом, а оказываешься совсем в другом месте, и какая-то бабка уже норовит под колеса, потому что глаза у тебя не на дороге.
Может быть, просто мне нечего делать? Возможно, так оно и есть: поделать с собой ничего не могу, хотя стараюсь вовсю. Я не могу писать в никуда, мне нужен маяк, звезда, вершина, которую хотелось бы покорить. И если все это вдруг ощущается в ком-то, невольно закусываю удила.
Я никого не люблю. И не страдаю от того, что судьба отвечает мне взаимностью. Меня не тянет к друзьям, не особенно — к женщинам. Кроме одной. С которой у меня уже давно, как в могиле. Она отвечает мне: «Нет!», — и я спокойно кладу трубку, потому что все равно слышу: «Да!» Мне просто нравятся сказки.
Я на распутье, но теперь это уже не так страшно: в конце тоннеля, кажется, промелькнул огонек, и я потихоньку крадусь навстречу. Но душу закладывать уже не хочу никому: не благодарное это дело. И пусть обо мне думают все, что угодно, — у меня все равно своя песня. Я просто пою ее, и все.
Я не оправдал многих надежд, но ни за что не упрекну других, что они не оправдали мои собственные. Возможно, я излишне великодушен. Или чрезмерно разумен. А может быть просто глуп, потому что в бою жалость ничего не решит. Она лишь вводит в заблуждение, а милосердие принимают за слабость.

Лезвие безопаски лихо слизывает с физиономии щетинистые следы минувшего. Пара минут — и я снова гладенький, ухоженный, очень приличный. Нет никаких особых планов, — так просто. Ведь жизнь — она пока ещё со мной, всё равно зовёт к подвигам.
И вдруг… Да что это, чёрт? Моё изображение плывёт! Обычное зеркало стало кривым. И не просто кривым — оно искривлялось постоянно, точно лист зеркальной фольги на сквозняке. Как картинки в калейдоскопе, менялся фокус, ракурс, пропорции. Нос становился во всё лицо, губы то расползались к ушам, то сворачивались в тоненькую трубочку. Но больше всего напрягали глаза. Чуть поплескавшись в волнах всевозможных эмоций, они превратились внезапно в целые озёра и стали размером в зеркало. Я уже не видел ничего, кроме этих глаз, которые сканировали меня, вроде томографа, до самых потаённых извилин. И всё, что хранилось там моей памятью и оберегалось тщательно осторожностью и стыдом, сразу отображалось в пульсирующих зрачках с соответствующей моральной приправой. Это уже был не я, а какие-то ещё более дикие пародии, чем «Капричос» Гойи. Укором, сарказмом и многим подобным ещё клеймило меня таинственное зазеркалье. Не Страшный ли Суд всё это? В башке мелькало всякое.
—Кто? Кто ты?! — взвыл я, не выдержав ошеломляющего психического напора.
Ни звука в ответ. Лишь та же презрительная насмешка.
Паника, страх, мурашки по телу. Чтобы хоть как-то прикрыться от всего этого ужаса, я уткнул лицо во взмокшие ладони и…
О, Господи…
Неприятный, гнусный осадок. Словно я отстоял голышом на Позорной площади. Но всё же к чему этот сон?

—Милый, милый писатель!
Она откладывает на крышку рояля мою очередную литературную забаву.
—Не пойму, где ты? Твои персонажи такие разные, а говорят все и действуют от Первого лица. Злодеи, паиньки, придурки, мудрецы, — все! Я — это кто: автор или маска?
Пожал плечами.
—Когда как.
—Такое впечатление, что все твои знакомые, друзья и подруги — лишь прообразы литературных героев.
—Это так важно?
—Да просто интересно, кто я для тебя? Глина, из которой ты лепишь, что вздумается, или всё-таки живая женщина? Какой ты на самом деле?
—Можно, я кое-что вспомню?
—Попробуй.
«Странное дело, сегодня первое, что пришло в голову утром, когда я открыла глаза :" Мне абсолютно всё равно, как он выглядит..." Ты понимаешь? Ты настолько гармоничен и красив внутри, что не имеет никакого значения оболочка, в которую поместили эту удивительную субстанцию… Даже если ты ходишь в таджикском халате и тюбетейке, мне всё равно… я тебя вижу и чувствую и это главное… хотелось бы, чтобы это не оказалось оптическим обманом, нам свойственно выдавать желаемое за действительное, особенно, когда это очень долго и очень сильно «желаемое»… Что я чувствую в последнее время можно уместить в одно простое и ёмкое слово: неужели?!"…
Так бывает, когда видишь яркий, цветной и радостный сон и не хочешь просыпаться… а если и просыпаешься, то изо всех сил стараешься заснуть опять…
Я понимаю, что это не любовь, а скорее её ожидание, готовность номер один… Я стою на пороге и осталось сделать всего один, самый последний шаг… Душа тянется к тебе изо всех сил, но я старательно удерживаю её за хвостик (для её же блага)…»
—Не помнишь, кто это писал?
—Так не честно. Я тебя тогда ещё не видела и совсем мало знала. Это просто карт-бланш на сайте знакомств. Ты же ведь тоже выдаешь всем в начале лучшие карты…
—То есть проверку на «вшивость» в реальности я не вытянул?
—Давай сменим тему. Ты просто писатель. Очень милый писатель.
—Сомнительный комплимент в твоих устах.
—Какой есть. Ты не живёшь на земле. Тебе среди нас просто скучно. Нужны приключения, сумасшедшие страсти, экстрим. Зачем тебе женщина? Ты самодостаточен.
Серьёзные глазки её прищурились. Она лукаво склонила голову набок и рассмеялась:
—Шучу!

Часы остановились без пяти двенадцать. Почти в апофеозе событий. Почему так случилось — уже не важно. Случилось, и всё. Пути разошлись. Время рассеяло шквалы глухой тоски. Штиль на душе. Ну, разве лишь лёгкая рябь подёргивает иногда гладь слабеющей памяти.
Фантастика… Как я исцелился? Мне казалось, что Голгофа теперь навсегда…
И вдруг стало скучно. Душит лень. Пора, а не пишется, не думается, даже не смотрится в зеркало: мне все равно, как я выгляжу. Зал полон, а зрителя, которому хочется что-то сказать, в нем нет.
Великое дело требует великой любви. Я бы добавил еще к словам Ницше, что отсутствие любви неизбежно склоняет к мелочи, суете. Не спасает даже Великое желание, потому что оно от разума, а не сердца.
О чём писать? Обо всем уже всё известно. Придуманы все слова и законы, открыты и перепаханы земли, изборождены моря и глубины. Чем все это кончится, знает каждый.
Так думали во все века. И всё же… Что-то толкает всё же двигаться дальше. Жизнь ведь действительно прекрасна, пусть в этом сомневаются даже тысяча Энштейнов. Это так уже потому, что с утра снова взошло солнце, что лето, безумное, ослепительное лето гоняет по лугам серебряные гривы ковыля, что твой бокал еще полон, и чьи-то очаровательные глаза, чья-то божественная улыбка все еще согревают твою душу неописуемо нежной любовью. А ты улыбаешься ей в ответ и, покраснев, как мальчишка, шепчешь свое восторженное:
—Будь!