Отблеск минувшего

1. Культура речи.

Это, конечно, не сопромат и не гистология. И даже не старославянский язык, мутнее и беспросветнее которого разве что современная борьба с коррупцией. Культура речи, в общем, предмет весёлый. И интересный, конечно. А как же? Его преподавала Татьяна Васильевна Кочеткова. Не доктор тогда ещё наук, но всё остальное в ней вполне соответствовало самым высоким академическим и человеческим стандартам. Особенно чувство юмора.
Иногда я даже подумываю, а вот если бы у меня в преподавателях были одни мужики? Нет, лучше об этом не думать.
Музы они музы и есть!
Но, так или иначе, зачёт впереди.
Сеня Копчик, друг и сподвижник, заглянул с утра. Он на другом, историческом, факультете. И только три дня отделяет нас обоих от возможной Голгофы.
Девчонки наши универовские осели намертво в библиотеках. Серьёзное дело!
А лето ласкалось. Заманивало то на набережную, к беспечным студенткам (такие тоже были), то в какой-нибудь погребок.
—Мать у меня в Шевченко, — прослезился Сеня после того, как мы, в разговорах, потеряли счёт стаканам с разливной «Анапой».
—А где это?
—Мангышлак. Полуостров на Каспии. Три года не виделись уже. Больная она. Так вот даже и не попрощаешься, если что.
И зачем-то (а может, специально) добавил:
— Пива там — море! Чешского! Хоть в бочках, хоть в бутылках.
Про чешское — это сильно. Прохватило сразу. В такую жару оно бы никак не помешало.
—Мать — святое. Что предлагаете?
—Аэрофлот!
Борт на Шевченко.
Рёв моторов…
—Поехали!
Сколько раз в моей жизни бывало так…
—Поехали?
—Запросто!
На юг, на север, восток, на запад. К далеким, неведомым городам, деревенькам, людям, которые в них живут. К чему-то необычному, новому, а может быть, просто забытому, затерянному в каком-нибудь чулане биографии. К какой-то иной судьбе, потому что любая дорога — уже приключение, пускай даже это тропинка от твоего дома к туалету.
Синдром, как сказали бы медики. Психологи назвали бы это характером. В любом случае — хроника. Дефицит впечатлений!

2. Белое солнце пустыни

Можно было придумать и другое заглавие, но образ, — вот что важно. Когда опираешься на что-то общеизвестное и признанное, экономишь кучу времени и слов.
Шевченко — не аул, а город. Большой, современный. Как и многие молодежные стройки 60-х возник, точно призрак, из ничего. Но остальное, будто из фильма Владимира Мотыля: пустыня кругом, верблюды…
И Каспий. Вот уж действительно — синь-слезища! Пусть о другом море, но сильно сказал поэт в своём «Разговоре на одесском рейде»!
Стоишь на песке, у среза волны. Впереди, далеко-далеко, где-то Персия. Ну, вот совсем меня туда не влечёт, а искупаться…
Опускаю в воду ладонь. Хаааалодная… Неужели сдержусь? Но как? Это ж традиция! Не было места, — я всюду пробовал, по меньшей мере, две вещи: близрасположенный водоём и пиво. Москва, Волга, Дон, Иртыш, Объ, Енисей, — всё было. И само собой пиво в прилегающих городах.
В Шушенском за это меня не пустили в музей В.И. Ленина.
—Всего лишь бутылка пива…, — умоляю тётку на вахте.
Та ни в какую:
—Не положено. Запах!
—Я же не за рулём…
Но дальше спорить не стал. Там всё на одной площади: музей, горком, милиция, прокуратура, тюрьма. Обслужат быстрее, чем в платном туалете.
А Сеня уже в одних плавках. Шарахается в волну, обдавая меня обжигающим градом солёных брызг.
Тут мелко, но я на всякий, хоть и для смеха, крещусь.
—О Господи…
И… падаю в воду. Через минуту она уже кажется очень тёплой.
В общем, ко всему привыкаешь.
Два шага от моря — всё. Словно и не купался.
И запаха моря нет.
Сгорает в раскалённом воздухе.
Пива бы сейчас. Чешского. Холодного, терпкого. Люблю из бокала, но можно сейчас и прямо из горлышка. Кто-то рассказывал, что здесь оно на каждом шагу…
—Се-ня!
—Сейчас-сейчас!
Мы в городе. Зелёная достаточно эта обитель атомщиков. Зелёная и опьяняющая своими пряными, сладковатыми, ароматами. У комля каждого дерева, вокруг, — ободок из земли и песка. Чтобы не уходила вода при поливе. Пресная вода здесь дороже алмазов.
Магазинов хватает. Чтобы сделать приятное одной молоденькой, симпатичной казашке, продавцу, улыбаюсь:
—Рахмат!
Улыбка в ответ у неё ещё более яркая:
—Рахмет! Рахмат — это по-узбекски.
А пива вот нет. Нигде. Вообще ничего алкогольного.
Сеня виновато прячет взгляд. Он очень надеялся, что дядя Миша Горбачёв так быстро до его родины не дотянется. Наивный! Два года прошло после выхода безалкогольного Указа. Уже повырубили все виноградники в Крыму и на Кубани. Даже до Молдавии, житницы виноделия, дотянулись. А тут Мангышлак какой-то. Совсем рядом по меркам вечности. Были бы не так руки коротки были в ЦК, за Францию бы взялись!
К слову вспомнился один эпизод из московской жизни. По Каланчёвской по направлению к Казанскому вокзалу брёл мужичок. Подвыпивший. Пошатывался чуть-чуть и под нос себе бормотал:
—Нинка с Никитой нас воспитывали, теперь вы с Райкой. Себе коньячок, а нам квасок?
И вдруг выкинул перед собой узловатый кукиш:
— Вот что у вас получится!
После внедрения в жизнь знаменитого Указа прошло только три дня. А приговор в народе уже вынесли. Как оказалось, совершенно точный. Правда, помучиться гражданам СССР пришлось несколько лет. В итоге и Союза не стало. Вот вам и трезвость. Уж это кому как.
Пивом, впрочем, нас всё-таки угостили. Но только вечером.

3. Встречи и расставания

Весёлые, доброжелательные парни, друзья Сени. Инженеры-атомщики. Это они, среди прочих многих стоили этот город. С таким же энтузиазмом и мастерством, как создатели Магнитки, Днепрогэса, Тольятти, БАМа.
У них до сих пор в лицах и воспоминаниях самосвалы, краны, рельсы, растущие из ничего этажи. А у меня в голове, на них глядя, — романтическая аура и песни Грушинского фестиваля:

Люди идут по свету…
Им, вроде, немного надо — Была бы прочна палатка,
Да был бы нескучен путь!
Но с дымом сливается песня, |
Ребята отводят взгляды, |
И шепчет во сне бродяга
Кому-то: «Не позабудь!»

Когда-то среди них был и Сеня. Здесь его помнили. По-свойски восприняли и меня, тем более, что комплиментами я был обсыпан, как Дед Мороз конфетти на новогодней ёлке.
—Ребята, он пишет про Высоцкого! — возгласил с гордостью приятель. — Первым у нас в университете!
Наверное, так когда-то принимали Гагарина. Луч света, который так неудачно оборвался у Островского, прорезался сразу и именно здесь, в единственном оазисе цивилизации знойного полуострова.
—А расскажи что-нибудь?
В глазах всей компании — любопытство. Так дети, наверное, ожидают своего дня рождения. Оказывается, все они были фанатами.
—Высоцкий — наш флаг!
Попробуй, не соответствуй…
Меня понесло. И, хотя в компании не было женщин, говорил я без умолку. И странно, никто не перебивал, а главное, не призывал, позёвывая от скуки, пить водку. Вернее, самогон (такие были времена). Возможно, не только из вежливости.
—Да, — обронил только кто-то из них, — Высоцкий даёт нам много информации.
В ответ я заулыбался. Мне-то казалось всегда, что поэт — это, прежде всего, вдохновение и энергетика, которые окрыляют жизнь… Об остальном, если не знаешь сам, можно прочитать в энциклопедии.
—За Володю! — родился тост.
—Владимира Семёновича, — интеллигентно поправил Сеня.
—За всех за нас! — внёс и я свою лепту.
Потом появилась гитара и признанный здесь бард Ворошилов. И длинная, как сура «Башни», но проникновенная песня про Мангышлак, которая сопровождалась мелодичным и очень эффектным рефреном — «полуостров тысячи огней». Он и действительно был таким. Очаровывающим прохладной ночью особенно!
Все подпевали.
В общем, было весело.
Меньше всего времени от Сени досталось матери. Не только у него так случается. Пестуют, пестуют они нас, растрачивают свою молодость и шансы на лучшую жизнь. А что же в ответ? Не всегда благодарность.
А утром — снова аэродром.
Она обняла его и грустно поцеловала:
—Будь умненьким…
И шум… Не только на взлётно-посадочной полосе. Синдром тоже сказывается.
Сеня достал из «дипломата» две бутылки чешского пива. Роскошь с пор недавних! Подарок нам обоим на дорожку от «клуба Высоцкого». После Сениного холодильника напиток лег на душу, как глоток воздуха после долгого пребывания под водой. Слегка ожив, я даже проявил интерес к ботанике.
—А это что за репей?
Носком туфли пнул низкорослый кустарничек у края асфальта.
—Верблюжья колючка, — равнодушно зевнул Сеня, поглядывая на часы.
И мне уже не терпелось назад, но любопытство… Куда ж от него?
—Колючка?
Экзотика!
Сорвал пару ёжиков и заложил их в зачётку.
Так просто. На память. О жаре, песках, море, чудном городе-пекле и его самоотверженных жителях. И вообще обо всём, о чём всего пару дней назад я просто не имел представления.
Кстати, и у Сени зачётка торчала в кармане рубашки.
Студенты!

4. Экзамен

Как хорошо на Волге! Не говорю даже о каких-то пейзажах, красотах и т.п. Тут, в Саратове, жара другая! Какая-то свежая-свежая, и солнышко местное, словно дождичек…
Вот с этим приподнятым чувством я зашёл в старинное двухэтажное здание на Радищевской, штаб-квартиру филфака.
По легенде, в революционные времена здесь заседали анархисты. В пылу идеологических дискуссий они вытаскивали из своих деревянных «ножен» маузеры и палили в потолок, сбивая штукатурку и витиеватую лепнину. Вряд ли они, неграмотные пацаны в тельняшках, имели что-то общее с интеллигентным Кропоткиным. Они просто добивались правды (какой её себе представляли). Ну, например, гори всё огнём! Но правда была и у большевиков. Другая совсем (а может, и похожая где-то). Конфликт! Морячки вызывают из Одессы подмогу. От Чёрного моря отчаливает эшелон с такими же отмороженными орлами. На земле прославившей Гавриила Державина, Столыпина, Олега Табакова и прочая, прочая, прочая их встречают. Очень торжественно. Всей большевистской ячейкой с оркестром из пулемётов «Максим». Памятник Жертвам революции на площади за филфаком — след той эпохи.
Мне тоже грозил подобный финал. Не такой суровый, но я его заслуживал.
Хотя бы потому, что не успел сдать зачёт со своей группой.
Татьяна Васильевна занята. Совсем юное, но очень милое создание сидит перед ней. Я не слышу разговора, но судя по напряжённому лицу барышни, которое я видел через щёлку приоткрытой двери, беседа складывалась не совсем радужно. Такой строгой я прежде не видел Кочеткову.
И всё же решился войти. Короткий стук, дверь настеж:
—Позволите?
—Ба…
Царица Культуры речи даже чуть приоткрыла рот. В глазах у неё — смешок. Нет-нет, скорее — улыбка.
—Редкая птица долетит до середины Днепра… Какими судьбами?
Ну да, я не попал на экзамен вместе со всеми…
—Только из самолёта…
—Не в Сочи готовились к моему предмету?
—Почему Сочи?
—Уж больно Вы смуглый, Алексей. На днях я ещё видела Вас бледнолицым.
—Пустыня, Татьяна Васильна. Калмыцкие степи. На Сочи денег ещё не заработал.
—И как там?
Я открыл зачётку и выложил ей на экзаменационную ведомость два своих симпатичных сплющенных «ёжика».
—Что это?
—Верблюжьи колючки.
—Взятка?
—Подарок. В расширение познаний о нашей великой стране, любовь к которой и занесла меня в далёкие края.
Кочеткова заулыбалась.
—Вы слышали, девушка? — обратилась к совсем оторопевшей от нашего запанибратства студентке. — Вот так нужно сдавать культуру речи!
И (уже ко мне):
—Давайте зачётку…

PS. Давно уже потерян вкладыш от диплома. И не понятно, чего кто и как сдавал. Кому присягал, под чем подписывался. Да и кому это нужно сейчас, когда утекло в Лету столько воды? Важно лишь то, что осталось в душе.
В истории.
Памяти чьей-то.
Хотя это, вполне может быть, просто флёр, иллюзия, сладкая пенка… Которую кто-то сгребёт и использует, как хочет. Может быть.
Но от хороших людей всё равно тепло даже из прошлого.