ЗОЛОТАЯ МУХА

Два старых ключа получил Иван от Лехи и двести сигарет «Золотая Ява». Ключи не висели на кольце, а лежали по отдельности на молодой Ваниной ладони зацепившись своими дырявыми «ушами» за два куска проволоки – коричневой и синей. Ключ на синей был погнут около третьего зуба: двух поворотов в замке может и не выдержать.
«Надо бы сделать дубликат» — подумал Иван.
— Сигареты передашь Марату, — напомнил еще раз Алексей и растворился в толпе дутых курток и пуховиков которые, толкаясь, текли по длинному переходу от Павелецкого вокзала холодным утром четверга.

Иван собрался на рыбалку. Он мог бы никуда не ехать — отложить поездку на конец мая и отправиться на дачное озерцо. Или насверлить дыр на льду Троице-Лыковской поймы в январе — там друзья, солнце, мороз, водка.
Но Иван решил – рыбалка у Лехи.
Дом Лехи стоял на берегу Черной речки в двух тысячах километрах к востоку от города – далеко, где-то на Урале. Черная речка впадала в Каму – там большая вода и холодная, северная рыба. Алексей всегда утверждал, что если где и рыбачить — то именно там. Ему никто не верил когда на стройке, где он работал охранником, перекуривая парни заводили речь о рыбалке.
Поверил только старший смены Иван, который рассудил здраво – «Раз Леха весь год щедро угощает друзей лещом, значит это правда».
Он неохотно рассказывал о той деревне, перебирая каждый раз одни и те же факты: «Жители наездами, электричества нет, пять «хозяйств» осталось, постоянно живет один Марат, и тот — дачник из города».
В начале октября Иван стал собирать компанию, но у него ничего не вышло: Глеб поначалу согласился, и даже выразил готовность привезти резиновую лодку, но неожиданно сломался старый грузовик, который худо-бедно его кормил, а Латышев ходил сизый и мутный от пьянства, поскольку его уволили с работы.
Он обзвонил еще трех друзей: первому срочно нужно было посетить болезненных родственников в Рязани, второй уехал в неизвестном направлении, а третий развелся с женой и тоже запил. Относительно свободного рыбака Михаила Иван обнаружил в больнице с переломанной ногой.
Когда Леха давал по телефону другу последние наставления: «Растапливай печь лучиной», «Подкопай ручей», «Не жги траву» — у Ивана в голове забродили сомнения – «Я», «один», «холодная река», «осень». Но далекий блеск обильного серебра рыбы и горячая фраза — «Лови хариуса на перекатах», брошенная Лехой, как напутствие вернула градус решимости на свое место.

Задний вагон трясло почти сутки. Удила в новеньком чехле были сложены в ящик нижней скамьи. Дешевый коньяк тесно плескался в плоской бутылке на столе, время от времени исчезая в боковом кармане зеленой ветровки чтобы не смущать толстуху в белом парике. Сидя напротив, она вязала серый носок, смело орудуя двумя стальными спицами.
За стенкой орошали водкой свои пищеводы соседи: на это указывали, будто размазанные по стенке, хриплые голоса. Третий лежал свертком внизу на боковом, тридцать седьмом месте.
Юноша с гадким лицом залез на противоположную полку и, скрестив, вытянул в проход ноги, подпирая щеки прохожих грязными подошвами еще белых кед. Он делал вид, что спит, но когда человек-сверток упал с нижнего места в проход и не встал — брезгливо рассмеялся.
Свет в вагоне погас.
В третьем отсеке приятный мужской голос рассказывал попутчикам о своей жизни. Он говорил, будто пел колыбельную:
— Я в поездах никогда спиртное не употребляю. Знаете – потом то воды подавай, то в туалет захочется, то стошнит. И вообще – тесно тут.
Позже, невидимый рассказчик вышел в своих воспоминаниях на просторы Сибири, а Иван заснул.
Когда он проснулся, вагон скрипел тормозами на вокзале города Киров. Оказалось, что человек-сверток исчез вместе с друзьями и дурным запахом; парень в грязных кедах стаскивал с полки толстую сумку, вероятно собираясь сделать то же самое; толстуха в парике спрятала наполовину готовый носок в пакет и повесила его над головой.
Иван обнаружил на столе пустую бутылку и решил ее выбросить, но не выбросил, а опять уснул почти одновременно с соседкой.
В Кирове вагон опустел наполовину, скорость поезда увеличилась – ночь стала гуще. Пустая бутылка от тряски упала на пол, но никто не проснулся; проснулись все, когда проводница включила на весь вагон музыку. Песня громко рванула сразу со второго куплета:
«Я в натуре, ты в гламуре…»
Когда поезд, ближе к обеду, подбирался к конечной станции, в динамиках Блатное рычание прикинулось колокольчиком «Ласкового мая».

На платформе северный ветер погнал приезжих вниз по лестнице, на остановку.
Город распластался под рваными и тяжелыми облаками, как куча битого кирпича под рыхлым снегом.
Иван на троллейбусе доехал до автовокзала. Рядом — через переход — шевелился городской рынок.
«Ключи!» — вспомнил рыбак, озираясь по сторонам. На остановке, в переходе, хуже — по всему периметру базара множились, сваренные из листового железа, ржавые ларьки. Некоторые были покрашены. За узкими, запотевшими окошками сидели мастера, нарезая ключам новые зубья – выгодное занятие в городе, где жители, периодически впадая в бурное и безудержное пьянство, массово теряют свои квартирные отмычки.

Широкая река осталась позади вместе с утонувшей в скользком тумане городской набережной и серым шпилем собора. Появились и исчезли последние кварталы. Наконец, старенький ПАЗ, минуя облитую грязью дальнюю промзону, вырвался на просторы уральских лесов.
Горстка пассажиров с маленькими тревожными лицами без всякого интереса смотрели в мутные стекла окон, поглядывая иногда на чужака Ивана. Иван сидел за спиной водителя на переднем сиденье и, зажав между ног свои снасти, считал километровые столбы. Иногда автобус оказывался на боку невысокой лысой горы, но чаще проваливался в мрачные таежные низины.
В конце последней притаился поселок Ильинский.
Иван вышел возле лесопилки и заглянул в магазин. Там он купил бутылку водки, два хлеба и десять пакетов сухого супа. Возле обрубка церковной колокольни жались друг к другу «шестерки» и «копейки» таксистов.
Отдельно стояла серая «Волга».
— Мне до Боровского отворота, за двести — заявил Иван хозяину «Волги» как учил рыбака Ивана рыбак Леха.
— Триста, — отозвался таксист, почуяв в Иване приезжего.
Иван знал, что накинь еще сотню, ворча и ругая дорогу, его довезли бы до Дома Лехи по старому тракту. Но сейчас, после обильного дождя глина проселка раскисла и смельчаков, готовых сунуться к Черной речке по такой липкой жиже, можно найти только среди трактористов, которые в этих местах давно перевелись.
Ваня месил глину и прыгал через лужи еще час. По пути он выпил почти всю водку, поэтому в поисках Дома Лехи он не стал доставать карту, а положился на случай.
В ранних и длинных сумерках случай вывел Ивана сначала к дому Марата, а затем к неказистой избушке с низкой квадратной дверью.
Иван осмотрелся — в деревне осталось пять изб.
В доме на краю жил крестьянин Леня Гладких, который повесился в прошлом году — повесился от старости, болезни и одиночества. Через месяц после самоубийства крестьянина приехали представители управы и увезли, выдернув, словно редиску из земли, деревенский таксофон вместе со столбом, на котором тот висел; столбы с электричеством рухнули весной сами – в населенном пункте наступил новый отсчет времени.
Над крышей Марата струился дым; внизу, совсем близко, чернела речка – там кто-то плескался. Иван осторожно спустился по откосу к воде – плеск прекратился; река спокойно несла свою мутную воду в устье. На самой кромке берега, в глубоком следу от ботинка лежала охотничья гильза.
Далеко, на другом берегу, в низком небе случайное облако слетело с почти полной луны.
Сразу стало светло.

Дом Лехи – маленькая старая изба с остатками ограды давно и крепко вросла в землю. Оконные наличники белели в темноте. Толстые бревна почернели и покрылись трещинами. В некоторые можно было засунуть сразу четыре пальца. Иван достал ключи и открыл первый замок — из сеней пахнуло сырым брезентом.
Первым делом рыбак ударился лбом о низкий косяк и, потирая ладонью, ушибленное место стал искать вторую дверь. В горнице на полу что-то блестело. Он достал зажигалку – оказалось, новое ведро. Рядом с ведром чернела кучка мертвых мух; окна, прикрытые наглухо фанерой, не пропускали свет. Рыбак снял импровизированные ставни и вынес их в сени. Луна осветила стол, на котором стоял старый электрический фонарь в форме керосиновой лампы. Иван снабдил фонарь батарейками и повесил на ржавый крюк, вбитый в потолок: тут же к яркому стеклу лампы прилипла живая муха.Черная точка, перебирая лапками, совершила вокруг светила полукруг и, вдруг, упала замертво на пол.
Половину комнаты занимала, сбитая из глины, печь. В ограде рыбак нашел дрова, которые сложил в топке пирамидой: скоро там бушевало пламя. Старая печь быстро нагрелась.
Ваня закусил остатки водки уральским белым хлебом, накрыл своим телом пружины старого дивана и уснул.

Жужжанье нарастало издалека.
Просочилось сквозь потолок.
Сползло на окна.
Разрастаясь и усиливаясь, пробралось к изголовью — залезло в уши.
«Что это?» — испугался рыбак, — «Мухи?».
В комнате стало совсем темно. Потолок шевелился. Иван включил фонарь – окна чернели от насекомых. Тысячи мух, звеня, носились роем по избе. Стучали в стекла шариками глаз, потирали свои лапки в углах и щелях. Некоторые, не рассчитав свои силы, шлепались на пол. Четыре или пять оказались у Ивана на лице. Он вскочил и схватил веник.
Обстоятельно, не торопясь, орудуя метлой как мухобойкой, рыбак принялся убивать насекомых. Бой перешел в бойню. В горнице стало жарко; тень от веника металась истерично по всем четырем стенам; подоконники потемнели от трупов. Насекомые гадко шевелились, дергая лапками в поблескивающих хитином кучах.
Иван сгребал кучи в совок и отправлял мух в братскую могилу – большое помойное ведро.
Жужжанье прекратилось за полночь. В ведре оказалось килограмма два насекомых. Рыбак перевел дух. Подбросил в печь дров, поставил на огонь чайник – закурил. «Надо плеснуть в помойку кипятку, а то вдруг оживут» — решил Ваня.
Мухам было уже все равно.
Он пошевелил кочергой быстро прогоревшие дрова и задвинул печную заслонку. Над головой кружили уцелевшие насекомые. Погасив свет, Рыбак улегся на диван и опять уснул.
Ночь черным льдом сдавила Дом Лехи со всех сторон. В реке притихли бобры, большая береза скребла голыми ветвями рубероид крыши.
Неожиданно в окно кто-то постучал. Иван сразу широко открыл глаза и уставился в потолок; сердце, словно попавший в силки зверек, попыталось сбежать. Стучали во все четыре окна; стекла тряслись изнутри, выдавливая оконную замазку.
«МУХИ!!?» — дрожащей рукой Иван включил фонарь.
Лампа сразу потемнела атакованная живым облаком. Рыбак заглянул за печь. Последнее окно похоронила под собой жужжащая масса – мухи рвались на волю.
— НА ВОЛЮ!!! – завопил вдруг Ваня, схватив грязное полотенце, и стал истерично размахивать этой тряпкой над головой, вызывая бурю – бурю мух. Он толкнул ногой то место, где было второе окно: рамы с хрустом распахнулись, и рыбак вывалился наружу вместе с целым роем, придавив щекой ночную изморозь.
На этот раз борьба оказалась неравной – мухи взяли числом. Они могли занести рыбака обратно в дом, задушить и съесть, но Иван применил неожиданную тактику: он залез в сарай, нашел старое длинное топорище и намотал на него свою тряпку. В спешке — спотыкаясь и падая — схватил канистру с керосином, бросил топорище в ведро и вылил туда всю жидкость — факел был готов.
С этим оружием он ринулся в дом. Прикрыв нос рукавом, рыбак выставил вперед полыхающую палку — помещение наполнилось дымом.
«Так вот как пахнет жженая муха», — мелькнуло в голове Ивана.
Открыв все окна рыбак, сверкая злыми глазами, метался по избе и жег мух приговаривая:
— Гори поганая наживка! Гори мушиная сволота!
Тысячи насекомых сгорели заживо, еще больше замерзло во дворе. Наконец битва закончилась. Некоторые, уцелевшие особи пытались скрыться в многочисленных щелях.
Иван рухнул на диван:
— Бля-я-ять, — протянул он тоскливо и выбросил обгоревшую палку в окно.

Высокая солома травы покорно легла в ожидания снега. На дне лога журчал ручей.
Три одинаковых цвета: песок — небо, сено – земля, — вода ручья желтела тоже. Теплые столбы тумана вырастали далеко в лесу. Казалось, там жгут костры.
«Пусто как-то, и – тихо» — подумал рыбак, медленно передвигая ноги по тропе.
Он неожиданно обнаружил себя посреди сырой низины. Вдали, на холме, появилась фигура человека.
Она приближалась.
«Нужна наживка» — вспомнил рыбак о червях и побежал обратно к дому за лопатой. Иван сначала бежал, потом шел быстрым шагом, потом остановился и задумался –
«ГДЕ ДОМ ЛЕХИ?»
Дома небыло.
Он порылся в карманах и достал четыре ключа: два новых и два старых – один погнут в самом неподходящем месте.
Ваня долго разглядывал ключи, буд-то искал ответ: «Как же, вот — ключи есть, а дома нет». «Наверно я пошел не в ту сторону» — решил рыбак и повернул обратно.
Из низины, вдруг, вышла та самая фигура.
«Странная у нее походка, и… как будто в пальто».
Рыбак хотел спросить, где деревня, но случилось иначе: у него замерло и почти остановилось сердце; ноги под носками онемели, а наверху похолодели; язык высох и прилип к слизистой оболочке — мимо, нелепо качаясь, прошла большая муха. Пользуясь двумя задними лапами, она пронесла свое двухметровое тело, не обращая внимания на рыбака.
Тот бросился бежать.
Бежал долго – без оглядки. Когда выбился из сил, упал в траву, схватившись руками за голову словно его собрались бить ногами.
Рядом залаяла собака, небо еще больше пожелтело. Внизу, под холмом, широко раскинулось устье Черной речки. Там, на берегу, пришедший в себя Иван, увидел три крестьянские усадьбы. Возле крайней, перед калиткой покоились на кирпичных столбиках остатки старой «Нивы». На грядке шевелилась зеленая фигура: рыбак прищурился – нормальный человек, стоит с лопатой. Он осторожно спустился с холма и приблизился к усадьбе.
Человек, как и прохожая муха, на Ивана даже не взглянул.
— Эй, брат, где ДОМ ЛЕХИ? – сложив ладони рупором, крикнул Ваня.
Крестьянин воткнул лопату в землю. Затем, плюнув несколько раз на ладони, стал потирать руки, будто согреваясь. Потом опять схватился за черенок и стал копать землю.
— Где ДОМ ЛЕХИ? – заорал отчаянно рыбак, тряся руками изгородь.
Огородник, наконец, оставил в покое лопату и подошел к Ивану вплотную.
Ваня увидел широкое глупое лицо, глаза у которого сошлись на переносице двумя узкими щелями. Лицо закинуло назад остальную часть головы, как бы кивая в сторону дома, и выдавило неожиданную фразу:
— Баню давно истопили. Там, это… ждут вас.
— Кого, нас? – не понял рыбак.
Лицо посетила широкая улыбка, адресованная ближайшей роще. Иван успел разглядеть три гнилых зуба и один золотой.

Вход в помещение загромождали старые вещи: пластиковый мешок с ботинками; набитая тряпьем детская кроватка; разобранный на части шкаф. Все это «добро» хозяева накрыли клеенкой. На полу, в сенях, валялась груда грязных галош. Деревянные ступени вели в горницу: большую светлую комнату с белыми стенами. Посередине стоял стол, за которым сидели три человека. Очевидно, среди этих троих один был хозяин.
Хозяин, словно председатель, расположился за дальним торцом столешницы. В правой руке он держал охотничье ружье: приклад покоился на колене, ствол смотрел в потолок. Двое других — мужчина и женщина, согнувшись, старательно скребли ложками по дну мисок, доедая угощение. Эти двое, завидев Ивана, бросили свое занятие и почтительно, покинув свои места, уселись на лавку в глубине комнаты. Их лица, после многолетнего употребления плохой водки, напоминали сухие старые коряги.
«Это же Костя с Раисой», — как-то вдруг понял для себя Иван, — «тот самый, что зарубил из ревности Серегу в прошлом году. Что они здесь делают?».
— Вот. Не желаете угоститься кабанчиком? — нарушил тишину председатель и пододвинул к Ивану миску с бурым тушеным мясом, — что такие грустные? Давайте, выпейте. Эй, Родная, где тебя носит?
В комнату вошла пожилая женщина в очках, похожих на две толстые лупы скрепленных проволокой.
— Я вообще… знаете, ищу дом друга Лехи, — протянул, несколько неуверенно рыбак.
— Да ладно тебе, забудь – пей, давай, — ответил небрежно, перейдя вдруг на ты, председатель.
Иван сглотнул тяжелую слюну: в голосе хозяина мелькнула угроза. Женщина с лупами на глазах разлила самогон. В ее стеклах отразились два больших стакана.
— Будем знакомы, — опрокинув в себя содержимое чарки, пропел председатель, так и не представившись.
Иван тоже попытался осушить стакан, но поперхнулся и стал судорожно тыкать вилкой в то, что председатель называл «кабанчиком».
— Жесткое мясцо, — заметил некстати Иван.
— Что!? – выкатил покрасневшие глаза председатель, — может у меня и водка злая?
Но, увидев испуганные глаза рыбака, прищурился: «Ладно, не боись», — и, вдруг, откинувшись на спинку стула, нажал на курок.
У Ивана в голове будто лопнул стеклянный пузырь. Женщина присела на корточки, а председатель упал на пол. Те — двое, вскочили с лавки и стали помогать хозяину, подняться.
Наконец, присыпанный побелкой, председатель оказался опять за столом. Бодая воздух головой, он приобнял Ивана и громко, стараясь перекричать звон в ушах изрек:
— А что, Ваня, хочешь, познакомлю с Золотой Мухой?
— Зачем? – не понял рыбак и отодвинулся от председателя, осторожно сняв с плеча его руку. Ему стало понятно, что последний стакан был лишний. Возможно для обоих.
Председатель был сильно пьян.
Глядя вбок неживым глазом, он нанизывал слова на невидимый прут, медленно протыкая икотой каждую четвертую букву:
— Зна… ч… ения это ник… а… кого не име… е… т. Отк… а… заться теб… е не дан… о. Пой… д… ешь вон с тем… и, — кивнул он в сторону реки.
Иван выглянул в окно: далеко на берегу,
возле старого баркаса, копошились мелкие фигурки.
— Вот, возьми, — сунула Ивану бинокль Родная.
Иван направил окуляры на лодку и поморщился: две мухи пытались столкнуть в воду баркас, еще одна возилась с тросом.
— А как же баня? Тот, на улице… говорил, у вас натопили, — попытался уклониться от встречи с мухами рыбак.
— Нат… о… пили там, — уронив голову на стол, махнул в неопределенном направлении председатель.
— Где там?
— На Дач… е, Мух… и… золотой, — последнее слово он произнес тихо — не икая.
— Второй день уже не закусывает, — отметила с какой-то неестественной заботой в голосе Родная, вытаскивая застрявшую между головой уснувшего председателя и столешницей грязную миску, — плыть долго. Пойдем, Иван, провожу.
— Спасибо, конечно, но я лучше поищу Дом Лехи. Золотая Муха меня не интересует.
— Мне говорили ты умный человек, врали наверно, — Родная присела на стул.
Ивана удивило, что эта простая толстая подслеповатая баба знает о нем гораздо больше, чем просто имя.
— Это совсем не важно – интересует, не интересует тебя эта муха. Важно другое.
— Что?
— Интересуешь ли муху ты.
— Вы хотите сказать, что Золотая Муха мной заинтересовалась?
Родная неожиданно чихнула, и, вытирая нос куском газеты, пододвинула к рыбаку стакан:
— Вот, возьми-ка — выпей на дорожку.
До рыбака, наконец, дошло, что уклониться от похода на Дачу ему не удастся.

Две хмурые мухи молча, скрипя уключинами, ворочали темную волну. Третья, низкорослая, удобно устроилась на кормовой банке. Не выпуская из задней лапы руль, она время от времени потирала передними покрасневшие от холода уши.
Берег стремительно удалялся.
Лодка, иногда задирая вверх нос, шлепалась, будто сморкаясь, вниз распространяя желтые брызги.
Иван сидел впереди, беспокойно озираясь.
Скоро время остановилось: брызги летели, муха терла уши, гребцы гребли, вода блестела.
Рыбак мок — точнее намокал. Этот процесс указывал на то, что время все-таки движется — сырое дерево баркаса, вместе с мухами и Иваном почернело.
Наконец, волна реки успокоилась – лодку накрыл туман. «Скоро я увижу Дачу» — решил рыбак. Мухи стали грести тише. Вдали появились смутные очертания поселка и устье безымянного притока.
Рыбак, незаметно для себя, мало-помалу стал терять память и чувство времени. На середине водоема он еще помнил, что существует Дом Лехи. Но именно там этот дом перестал иметь для него значение, то есть для него теперь не существовало Лехи. О том, что он рыбак, рыбак забыл в гостях у председателя. Поток событий потерял свою главную особенность – принцип логики и последовательности.
Увидев большую запруду перед старой пристанью, в которой плавало большое неподвижное «стадо» насекомых, Иван не удивился, а сухо определил — «Это — дохлые мухи».
«Мушиная ряска» накрыла весь водоем.
Разгребая веслами головы товарищей, мухи стали швартоваться. Судя по изменившейся форме глазных сфер, вид они имели расстроенный.
На пристани баркас встречали новые, живые мухи. Они сидели на мостках, свесив лапы вниз. Еще одна стояла неподвижно поодаль.
Лишенный возможности анализировать, Иван складывал в голове свои наблюдения стопкой:
ЭТИ МУХИ РОСЛЫЕ;
У НИХ ЗЕЛЕНЫЕ ЖИВОТЫ;
ОДНА ПОХОЖА НА СВЯЩЕННИКА;
ТА, ЧТО БОЛТАЕТ «НОГАМИ» ИМЕЕТ
КРАСНЫЕ ЛАПЫ;
КРЫЛЬЯ У ВСЕХ МАЛИНОВЫЕ.
Некому было сделать вывод, что эти мухи из другого сословия.
Новые мухи умели разговаривать.
Стоявшая поодаль, в нелепом черном балахоне, подбежала к баркасу и протянула Ивану сразу четыре лапы:
— Как добрались? Без проблем?
Рыбак, балансируя в лодке, протянул руки двум верхним; остальные, нижние, схватили его за штаны. На секунду повиснув в воздухе, Иван оказался между зеленых животов и скрипучих крыльев.
— Добро пожаловать на Дачу, Ваня, — вскочила на «красные ноги» самая веселая, — Мы целый день топим баню, ждем тебя.
Эта муха была мухой на все сто процентов, так как была женского пола. Остальные прикидывались мужиками.
Члены «делегации» стали кружиться вокруг, будто толпа репортеров; выражая всеобщий восторг, они жужжали на все голоса, перебивая друг друга.
На берегу, среди разбросанных как попало двухэтажных бараков, стояла церковь. Иван увидел колокольню с часами, но ему не пришло в голову определить время. Он просто сказал себе — «Циферблат деревянный, и стрелки тоже».
Мухи наперебой кричали: «В баню!», «В баню!», — весело и недвусмысленно подталкивая рыбака к церкви.
У входа в здание стояла еще одна муха. Вид у нее был серьезный, а крылья отливали серебром. Она проводила Ивана в церковное помещение:
— Вот здесь, вам следует подождать, — произвела круговое движение головой строгое насекомое, — встреча с Золотой Мухой состоится чуть позже.
— Позже где? — забеспокоился рыбак.
— Здесь, в бане, — отрезала муха и хлопнула дверью.
Иван повторил головой движение мухи, разглядывая зал: там, где должен быть купол, зияла дыра, прикрытая пластиковой пленкой; стены и потолок покрашены в белый цвет; по бокам поблескивали позолотой ряды бутафорских стульев с гнутыми ножками.
Место для алтаря имелось, но иконостас отсутствовал. Царские ворота оказались заколочены досками. В углу, вместо прилавка с церковной литературой, стояли малярные леса. На нижнем ярусе Иван обнаружил термос, кружку и миску с печеньем.
Дверь на улицу заперли.
Ивану это не понравилось. За железным засовом были слышны звонкие голоса веселых молодых мух:
— Эй, Ваня, ты как?
— Помни про нас!
— Эх, завидно!
— А какая она — наша Муха!? Еще не пришла!?
Наконец, голоса заглушило злое жужжанье: прилетела боевая муха и прогнала весельчаков.

В молельной зале стало жарко. Скинув с себя куртку, Рыбак вышел на середину помещения и попробовал задуматься.
Задумавшись, стал разговаривать сам с собой:
— Итак — Муха, Золотая. Хорошо. А я, кто? Почему так получилась, что Муха имеет ко мне отношение. Да. Но — кто я, — рассуждения давались Ивану с трудом, точнее совсем, почти не давались.
— Она, конечно, большая жирная. А какой пробы? Проба у нее стоящая? Ее привезут или она прилетит сама, — глянул с тревогой на дыру в потолке Иван.
— Я и Муха. Я нужен Мухе. Золотая муха нуждается во мне. Зачем я нужен большому куску золота, если я не знаю кто я такой. Где между нами связь? Если муха из золота, то это хорошо — можно унести хотя бы лапу. А если она живая, то может унести меня.
Меня — не пойми кого.
Я не знаю, кто я такой, но очевидно переживаю и волнуюсь. Нет, я не волнуюсь — я боюсь. Хуже ситуацию не придумаешь: меня лишили памяти и заставили ждать Золотую Муху сами мухи.
Расхаживая по залу, рыбак сунул руки в карманы. Затем на секунду застыл, согнувшись, будто поймал в правом рыбку. Это были ключи -два старых и два новых, скрученных в связку проводами — коричневым и синим.
Один ключ согнут на третьем зубе.
Иван разволновался — «Эти отмычки я помню!»
Теперь Рыбак знал, что у него есть ключи,
которые он помнит, но не помнит от какой
двери.
«Золотая муха про ключи ничего не
знает, но хочет видеть его — Ивана, который
себя не помнит», — рыбак поднатужился и
попробовал связать одно с другим, — «А что если
Муху попросить ему рассказать о ключах, — ведь
она Золотая». Это, по всей видимости, важное
насекомое сможет ему помочь.
— А если не захочет? — Ваня встревожился. Он
сел на бутафорский стул в дурном
предчувствии, — совершенно очевидно Муха
хочет его наказать.
Потерявший свою идентичность рыбак улегся на стулья, подложив под голову свою куртку. В зале наступила тишина. За тишиной — вечность.
Это значит, что если случайный зритель станет разглядывать Ивана спящего на бутафорских стульях в белом церковном зале с дырой в потолке, то ему это скоро надоест.
Зал останется белым бесконечно долго.

Бесконечно долгий белый зал, стал еще больше белеть неизвестно в какой момент. Побелели стулья, пол и термос с печеньем. Доски на царских воротах уже давно светились, вместе с дырой наверху. Белое помещение побелело невыносимо — до рези в глазах. Очевидно, что зал перестал быть залом. Теперь — это просто что-то белое.
Все белое белело за окном.
Кто-то накрыл большой простыней холм и реку, которые разложились еще в конце октября. Саван похоронил под собой березы и осины. Небо прикрыло глаза мятой перистой рукавицей.
Щурясь на жестокое сияние снега, Иван опять ударился головой о косяк.
Напротив — в пяти метрах от Дома Лехи — приплясывал от холода незнакомец в серой куртке и валенках.
Завидев рыбака, он вяло помахал сползшим в кулак рукавом старого растянутого свитера:
— Здоров, столица!
— Это, как его? Да.
— Леха «Золотую Яву» прислал?
— Обещал блок подогнать.