АБДУЛ ТОЛИК

Плотный стальной звук метнулся от первого вагона ко второму, и сразу убежал дальше, в конец состава. Все двенадцать вагонов тряхнуло и дернуло вперед. С рукой нашей соседки, держащей стакан чая, случилось то же самое, и кипяток оказался на моей правой штанине. Там был еще кусок лимона, который упал под пыльный столик. Никто его доставать не стал. Мы сидели в купе, обложенные со всех сторон полосатыми мешками. Едкий запах упаковочной ленты ядовито повис в горле.
Я вынул из кармана влажный паспорт, налистал шестую страницу и уставился на бледно-зеленую наклейку: — Николай, посмотри. Тут какое число проставлено? Зажав между коленей недопитую бутылку, Николай схватил документ в обе руки и стал внимательно рассматривать визу красными глазами. Рядом сидел Степан и нервно вертел в пальцах сигарету. Вспомнив, что выходить из купе нельзя, он вернул ее обратно в пачку, которую хранил под майкой на плече. В проеме двери появился усатый парень и молча принял у нашей соседки помятую зеленую бумажку. Усач — старший челнок — собрал еще стопочку зеленых у коллег по всему вагону. Затем эта стопочка перекочевала в задний карман засаленных форменных брюк толстяка с раскосыми глазами. Весь вагон стоял к нему в очередь. Мы оказались первые: — Так, граждане — таможня. Документы, пожалуйста. Голос у толстяка был добрый и мягкий. Он деловито оглядел помещение: — А где ваш багаж? Степа ткнул пальцем в верхнюю полку. Таможенник посчитал рюкзаки и взялся листать наши документы: — Так, где регистрация и справка об отсутствии СПИДА? Квитанция из камеры хранения? Нет? Плохо. Толстяк погрустнел. Опять полистал мой паспорт и вдруг спросил, пряча все три наших документа в нагрудный карман рубашки: — Вам кто визу делал? — Китайское посольство, — смело заявил Степан. — Посольство, говорите, — произнес таможенник и поманил Степу в тамбур. Степана не было минут двадцать. Наконец, они вернулись – довольный толстяк и растерянный Степан: после жесткой торговли цену на тамбурную пыль удалось сбить до шестидесяти баксов. Пепел от пяти сигарет упал на пол бесплатно. Скоро поезд тронулся, прополз еще метров пятьсот и затих на станции Достык: состав отогнали менять колеса. Пассажиры запрудили буфет и зал ожидания; протекли с обратной стороны здания вокзала и мелкими группами двинулись в сторону ближайшего ресторана. Одноэтажная коробка из белого сайдинга — самое удобное место, где можно отметить начало недели. Поселок мелкой шелухой рассыпался посреди широкой и лысой долины. Вокруг сверкали на солнце горы. Сразу за Достыком пограничная станция Алашанькоу. Дальше — соленое озеро Эби-Нур и Китай. Мы нашли рынок и китайское пиво. За рынком тянулись рядами казармы. Дальше — пастбище, сараи, козы. — Вот, подходящее место, — сказал Степа, и разлегся на травке рядом с пограничной вышкой. На вышке скучал караульный, который тут же, заигрывая, принялся целиться в нас из «Калашникова». — Скучно парню, — сказал Николай, открывая первую бутылку. Солдат, словно недоступное сухое яблоко, качался на макушке высокой деревянной конструкции. Он норовил испариться и исчезнуть в жирном воздухе Джунгарских ворот, так и не дождавшись смены караула. Далеко и близко — мы лежали в траве между двумя мирами и пили рисовое пиво в компании хребтов Барлык и Алатау. Обитателям этой тектонической трещины известно, что ближе к осени в неё устремляется дыхание всех китайских драконов. Ветра Ибэ, Юй-бэ и Евгей устраивают дефиле от самого Эби-Нура. Они такие сильные, что запросто могли бы нас сдуть вместе с травой, железнодорожным составом и станцией.
— Хорошо бы сдуло и местных таможенников, — отозвался Степа.
Поезд колотил колесами по сухой стали вдоль хребта Борохоро. Граница, прошитая по краям колючей проволокой, рассекала горизонт от края до края. Растопленная июлем, проплывала мимо Джунгарская равнина. Она готовила жаркое из саксаула и тамариска для китайских зэков: живые человечки, облепившие штабеля бетонных балок проплыли в жарком мареве.
Я достал распечатку «Описания путешествия в Западный Китай» братьев Грумм-Гржимайло и стал читать. Сорок глав научного труда, петляя вдоль северных склонов Борохоро, повели меня с небольшим караваном в уйгурскую столицу.
Здесь, с крутых склонов, по трубам глубоких ущелий падают горные реки. Они вонзаются в твердую землю бескрайней равнины. На ней до сих пор толпятся неприкаянные души ойратов, хозяев Джунгарского ханства, от которого осталось одно географическое название. Грумм-Гржимайло утверждают, что это агрессивное племя насчитывало миллион человек, когда китайцы решили что проще их вырезать, как никуда не годное стадо, чем вести с ними бесплодные переговоры. Утром появились пригороды Урумчи. В общий коридор вагона выползли похмельные дунгане. Всю ночь они пили водку в вагоне-ресторане и орали дикими голосами свои дунганские песни. Теперь вот, притихшие, стояли и, молча, разглядывали срущих вдоль путей стариков, которые подтирались зелеными лопухами.
Поезд, скрипя колодками, червяком заползал за шиворот кирпичному муравейнику. На насыпи росла роща из лопат — совковых и штыковых. В ее зарослях прятались черные лица работяг.
Жалкие строения из сырца давили вагоны со всех сторон. Обочина давно проснулась: дети бегали без штанов, женщины стирали в тазах бесцветное тряпье, кто-то ковырялся в мусоре и чистил зубы. Там-сям горел навоз, нагревая бочки с черной смолой. В сторону полз темный тяжелый дым. Сквозь его серую завесу виднелись небоскребы уйгурской столицы. Толпа вынесла нас на привокзальную площадь. Чужая речь заполнила уши. На фасадах зданий заплясали красные иероглифы; четыре из них, стоящие на крыше вокзала по стойке смирно давали понять — мы прибыли в Урумчи, которому духи пустыни присвоили титул РАВНОУДАЛЕННЫЙ ОТ ВСЕХ МОРЕЙ И ОКЕАНОВ.
Площадь кишела мигрантами со всего Синьцзяня. Человеческий гомон звучал как голоса голодных перелетных птиц. Птицы близких городов Аксу, Кучи, Коры и Карамая отдыхали на джинсовых мешках под ногами у гостиничных агентов и грызли куриные лапы. — Может, поищем железнодорожные кассы? – спросил я растерянно у Степана. Кассовый зал гудел пчелиным роем. Мне удалось пролезть вглубь на пару десятков метров, но потом, плюнув на эту затею, обдирая чьи-то пуговицы, ринулся обратно. — Давайте выпьем холодного пива, — трезво оценил ситуацию Николай. По широкой улице пришли на гигантский рынок. Он всосал нас, как мошкару, в свой желудок через увешанные флажками широкие ворота. Николай на радостях купил ярко желтый рюкзак за четыре доллара, который стал разваливаться на пятый день, а на десятый уже ехал в мусоровозе по просторам Синьцзяня.
Волна шмотья вынесла нас к ботинкам и кедам. Возле побитого, испачканного, потертого, практически изнасилованного манекена отирался молодой уйгур в черных брюках и белом поло. Щуря в нашу сторону ленивые глаза, он вертел на пальце дешевый брелок без ключей. — Привет, Одесса! — ляпнул малый, когда мы с ним поравнялись. — Что это значит? — спросил почему-то у меня Николай. Я осведомился у парня: — Вас как зовут? — Мой имя — Абдул. — А меня Сережа, — решил я, что завожу полезное знакомство. —Абдул, а с чего это ты решил, что мы Одесса? — У нас там други, — пояснил Абдул, не меняясь в лице.
Лицо у него походило на соседнюю стену. — И, что? Мы похожи на одесситов? — Чут чуть. — А ты, вообще, чем занимаешься? — Я студент. Мое тут практик. — На рынке? — Тут многа русский… я говорил с ним… это хороший практик, — зазвенел его отвратительный голосок. По облику Абдула спокойно гулял нулевой интеллект: бритая лысая голова, желтое и плоское лицо — с обиженных женственных губ стекали стриженые усики. Сонные глаза вообще ничего не выражали. — Абдул, помоги билеты купить на поезд до Ланьчжоу. — А что, это проблем? — вяло протянул «студент». — Да вот, знаешь, надо. Абдул отклеился от манекена и направился к выходу. Этажом ниже он встретил дружка по имени Муслим и что-то скороговоркой надиктовал ему на ухо. — Парни принесут подделку? — предположил Степа. — Этим «студентам-заочникам» верить нельзя.
На привокзальной площади появились дружки «студентов». Из всех, только Абдул и Толик делали вид, что знают русский язык. Толик, высокий узбек, первый полез знакомиться. Он, в отличие от лысого дружка, распространял вокруг здоровый дух веселого авантюризма. — А вы были Германь? — первым делом спросил у нас Толик. — Были, брат. — Я тоже скоро поехать… — В Германию? — У меня там родственник живет. В Германь хорошо, — добавил он сладким, как дыня голосом. Билетов ждали минут двадцать. Наконец, принесли три картонных прямоугольника. Ближайший полицейский повертел их в руке и кивнул головой, мол – настоящие.
— Четыреста юань надо дать ему, — указал глазами Абдул на пожилого дядю застывшего с улыбкой рядом
Поделив между собой маржу, участники стали расходиться.
Хотелось холодной рисовой жидкости.
Абдул с Толиком, и тот, с рынка, которого звали Муслим отложили свои дела. Их офис — третий этаж базара, а фирма не имеет регистрации и называется «ТРЕТЬЕСОРТНЫЕ МАКЛЕРЫ-ВЫМОГАТЕЛИ АБДУЛ&ТОЛИК». — Смотри, сейчас далялы* выставят черинку*, — вмешались Грумм-Гржимайло, прячась под тридцатой страницей своих «Описаний» у меня в сумке. Они оказались правы: «студенты» предложили магарыч.
Абдул принялся ловить такси: — Едем к нам… наш район. Будем показывать. — Что показывать, брат? — Мы там жить, — тряс своей черной шевелюрой Толик.

Все четыре двери красного такси хлопнули разом — мы вывалились из машины, бог знает где. Под ногами захрустела шелуха и пластиковый мусор. Нога у Николая поехала по гнилой фруктовой слизи куда-то вбок; он резко взмахнул руками, но не упал. Рядом, на старой двери опрокинутой навзничь, стоял жестяной таз, набитый бараньими черепами. Торговец, завидев нас, простодушно показал нам свою беззубую улыбку мясника. Взгляд уперся в обмотанную электропроводкой мечеть. Грязный минарет смахивал на заводскую трубу. Улицу шатало от толпы оборванцев. Все здания, казалось, разом рухнут от налипшей на фасады серой и липкой городской пыли. — Надо вешать рюкзак на живот, — стал беспокоиться за нас Толик, — тут много… вор. Муслим с Абдулом ушли за «покурить травы». Как она называется, мы так и не узнали. Толик сказал так: «Это делать из листий… потом класть трубка и тянуть». Мне понадобилось отлить: «Брат! Где тут туалет»? Толик завел меня за кирпичную стену. Там обнаружился запруженный подростками и мусором пустырь. — Мочи тут, — указал Толик своей собственной струей на кучу битого камня. Когда появились «студенты», стало темнеть. Бодро преодолевая препятствия, вроде груженых углем ослов, мы вышли на широкую площадь, стиснутую с трех сторон старыми небоскребами. Четвертую занял «Дом культуры» в сталинском стиле. Широкие лестницы, колонны и две аллегорические фигуры украшали вход: играющий на домбре уйгур симпатизировал танцующей китаянке. Возле ДК поселились столики где чадил длинный мангал. Повара нанизывали мясцо на тонкие стальные спицы. Мы с Толиком купили двенадцать — чуть не по литру — бутылок холодного пива и четыре «букета» красной от перца шашлычной баранины.
На парковке, из красных автобусов выгружались люди в форме. Абдул ткнул в толпу рукой: «Это таможень… служба». Сразу видно, намечается концерт, и вообще — торжество. Муслим достал трубку, но тут же спрятал. — Сейчас эти… уходить, — пояснил Абдул. — Кто эти? Полиция? – недоумевал Степан, — так никого же нет? — Как нет? Они вон ходит, — неопределенно ткнул в сторону наш дружок, — формы не надевать, штаны другой вид… и глаза вниз смотрит, строго. Николай разлил пиво, дождался стеклянного звона, потом ввернул: — Ну! За дружбу! — У нас говорят, Достык, — пошутил Степа. Все смело выпили.
Муслим, снова полез за трубкой. Накрошил туда зеленой трухи, зажег спичку, дунул и передал Толику. В итоге все дунули по одному разу, и запили пивом. На улице стемнело. Общаться не хотелось, но было нужно — за дружбу. Николай опять налил — шесть полных стаканов. Парни обмякли. Я пошел в «Дом культуры» искать туалет. За мной увязался, покачиваясь на ходу, Толик. В фойе, закуривая сигарету, он спросил: «Хочешь смотреть концерт»? Затем, не дождавшись ответа, дернул за бронзовую ручку высокой двери и исчез в темноте зала с сигаретой в руке. Я не сразу разглядел форму таможенников. Блеск пуговиц сообщал: все места заняты. На сцене голосил небольшой хор — народная песня широкой волной накатила на строгие мундиры. Одинокий Толик носился по проходам с сигаретой, размахивая руками: смотри мол, как тут у нас… вообще… в принципе, петь умеют. Было не ясно, отчего никто не обращает на него внимания. Толика следовало отловить и свезти в участок. Вечер кончался трудно. Пока я ходил в туалет, Абдула и Степу потянуло к «девушкам». Муслим и Толик тоже запросились. Николай отказался. Опять взяли такси; приехали на вокзал и нашли гостиницу, где бросили Николая на произвол судьбы.
«Ночь нужна для того, что бы спать» — тысячу лет убеждают свое население китайцы. Короткие сумерки, словно гипнотизер, проводят рукой по глазам горожан и улицы сразу пустеют. Дух базара Думу трясет костяшками разврата в каждом темном углу. «Эй, Грумм-Гржимайло, что такое это «Думу»? «Я решительно уклоняюсь от неприятной обязанности писать на подобную тему» — отвечает мне шестая глава, — «если хочешь, раскинь мозгами».
Пока я это делал, появился широкий проспект и сверкающая гостиница. В фойе, подпрыгнувшего в ночное небо на четыре звезды отеля, открылась вся страшная правда о дружбе китайцев и уйгуров — наших парней туда не пустили. Но «студенты» не пали духом и двинулись по переулкам, в дебри ночных кварталов. В конце короткой улицы засияла витрина парикмахерской. Над входом транспарант перечислял главные особенности заведения: ТОЛКАЮЩИЙ МАССАЖ ЗДРАВОХРАНИТЕЛЬНОЕ МЫТЬЕ НОГ ОСКОРБИТЬ УЛОЖИТЬ ЗАВИТЬ ВБЛОСЫ ПОСТАТЬ БАНК ДЕВУШКА ИМЕЕТ СПЕЦИАЛЬНЫЕ УСЛУГИ Соседняя дверь вела в «Магазин полового культинвентаря» — мы пришли куда надо. В этой цирюльне наших уйгуров опять обидели. Мелкая, как кнопка, девушка, увидев нашу компанию, аккуратно пристроила закладку между страниц книжицы которую мирно читала под лампой, и стала внимательно слушать пышную речь Абдула. Абдул ее в чем-то убеждал, но в ответ Кнопка усердно мотала головой. Их речь гортанно заметалась по тесному помещению и, обернувшись повышенным тоном, выскочила за дверь. Подключились Муслим с Толиком. Возникла перебранка.
Голос у Кнопки угрожающе зазвенел. Студенты наседали с увещеваниями — Кнопка не сдавалась. Как только беседа сорвалась в крик и вопли, из соседней комнаты появились три крепких китайца. Наши «дружки» неожиданно оказались на улице. Толик получил по уху. Вот она — серьезная дискриминация. Степан внес средства, ему вручили товар — худую низкорослую китаянку, которая уже имела «специальные услуги». Я остался сидеть с Кнопкой. Девушка достала книжку, поерзала на табурете, поправила лампу и, вдруг, спросила, пользуясь русским языком: «А вы откуда к нам приехали?» Всю ночь Степа громко храпел, но это не помешало мне увидеть дурной короткий сон: в светлой комнате появился лысый человек, и, закрыв пушистой головой яркий проем окна, навис мрачной тенью. Открыв в ужасе глаза, я увидел Абдула. Немного поморгал, в надежде на более подходящий исход, но нет — сон сросся с реальностью. За Абдулом, где-то в дверях, щурился веселый Толик. Наступило утро. — Вам чего, друзья? — вздохнул со своей койки Степан. — Добрый утро… брат, — приблизился и сел на мою кровать Абдул. Николай еще спал. Толик подошел ближе, не решаясь присесть. Абдул достал трубку. — Это что, вместо кофе? — спросил я. Но Абдул не понял, что я имел в виду. Ладно — дунули. Николай так и не проснулся. Степан отказался.
В голове стало светло: — А что, Абдул Толик? Прогуляемся? Оба весело закивали головой. Степан сказал: «Может быть, не стоит?»
ЗАМАН ⱩАЯН – СƏН ШУ ЯН
(Каковы веки, таковы и человеки)
«Головы непокорных номадов заперли в деревянные клетки и подвесили на высокие шесты. Их вкопали в желтые склоны, которые словно гигантские какашки, оставленные гусеницей по имени Борохоро, нависли над городом. Эти окаменелости как раз там, где безымянные трущобы левее Южного вокзала, которым подрезала макушку железная дорога…» — Будет тебе врать, — вмешались Грумм-Гржимайло, — не было там никаких шестов. Головы отрубали проходимцам и ставили на перепутьях. — А это место разве не перепутье? Отсюда хорошо наблюдать за поездами. Представьте, с каким интересом головы будут заглядывать в окна вагонов, где челноки переупаковывают трусы, майки и кеды. — Нам не нужны твои фантазии. — Тогда давайте это предположим. Гржимайло-старший сложил из шестой главы самолетик и бросил в мою сторону: — Ты вообще китайцев не знаешь. Несешь чепуху. В наши времена это была просто крепость, которую кое-как слепили из глины, навоза и соломы. Я подумал: «Какого черта я таскаю эти «Описания» с собой»?
Город брезгливо отгородился улицей ШИ ШОН ЛУ от сложенного из сырца лабиринта хибар, который каждый год взбивает миксер осеннего ветра и дождя, путая его с тибетским чаем. На перекрестке, в яме, застрял грузовик. Деревянный борт треснул, и на землю высыпались пустые газовые баллоны. Один подкатился к целой груде тазов и корыт. Там сидел старик и лудил ржавое ведро. Мы проходили мимо. Толик всю дорогу показывал свои белые зубы, пытаясь что-то рассказать. Абдул страдал похмельем.
Будто невзначай, повстречались с Муслимом. На фоне иконостаса из зеленых ковриков он курил сигарету.
Абдул прикурил от Муслима свой окурок и хмуро поздоровался с корешком. Тот потрепал Толика за вихры, который еле-еле сконструировал фразу: — Сейчас… к Муслим домой, гости. Надо. — Что, опять пиво? — Пи-во-во, — потянул губами резину Абдул, параллельно производя в уме простые подсчеты. Нас было четверо, поэтому мы купили восемь бутылок уйгурского. Китайское Абдул отверг, поясняя: «Это не пиво. Как на русский сказать? А-а-а, писать… писанки». Покупку оплатил Муслим, намекая на гостеприимство. Его усадьба гнездилась на первом ярусе. Дом мог похвастаться обожженным кирпичом и железными воротами. Верхнюю кромку ограды щедро посыпали битым стеклом. Через внутренний двор мы прошли в жилище. Посреди гостиной стоял низкий столик и диван. На стене висел портрет «душистой наложницы» Ипархан. Абдул сразу отвернул его к стене: борец за свободу уйгурского народа не должна видеть во что превратились потомки. Потомки затеяли слегка расслабиться. В углу стояли друг на друге два сундука — красный и золотой; красный был покрыт золотым орнаментом, а золотой красным. Их украсили кружевными салфетками. На стопку сундуков водрузили дерево с красными плодами, которые я принял за елочные игрушки. На полу гремел вентилятор. Мы расселись вокруг стола и миской семечек. Муслим открыл стеклянную дверцу шкафчика и достал пиалы. В шкафу стоял тульский самовар, из которого торчал лист пальмы. Налили – выпили.
Парни заговорили про свое — про уйгурское. За окном гудел рабочий понедельник. «Душистая Ипархан» гневно сдвинула брови: компания бездельников плескалась в неге дивных чар. Голубая вода лагуны подошла к железнодорожным путям. Мы покачивались на ее водной глади, лузгая семечки. Все честные работяги утонули на дне Прекрасного пастбища, подметая улицы. Периодически, я теребил Абдула вопросами: — Абдул, а ты в тюрьме сидел? — Сидел…, что это? Как сидел? — Ну, это так – ты юани воровал? Воровал. Тебя полиция брать за руки? Брать. Связывать? Связывать. Потом в тюрьма закрывать. Понимаешь? Абдул посмотрел на меня недоверчиво и совсем медленно стал объяснять: — Я честный человек… деньги не воруй. Мне деньги сами люди давай… Я — скромный человек, — потом добавил, — да-а-а, китайский тюрьма совсем тяжело. Особенно уйгур тяжело. — А как там кормят? Абдул поморщился, но ответил: — Кормить плохо, работать много… норма. Нет норма – нет еда. Нет еда – нет норма, умирать раз раз… так. — А у вас паспорта есть? — Китаец не дает паспорт уйгур. Вот такой бумажка только, — протянул мне «студент» ламинированный кусок картона с фотографией. — Абдул, а при Мао вам тут как жилось? — О-о-о, Мао хорошо жили. — Хорошо? — Один пачка сигарет пол юань стоил.
Толик достал из кармана магнитофонную кассету: — Это наш музыка, — сообщил он торжественно и скормил кассету устройству, которое извлек из под дивана — над лагуной жалобно заголосили шелковые струны дутара. — Тюрьма музыка. — Тюрьма? — Это играть тюрьма… хочется домой… тема. Заключенный играть, — пояснил Абдул. В оба уха мне дохнули братья Гржимайло: «Давай, не тормози. Воспользуйся случаем. Выкупи, выменяй – не упускай научный материал, блатные-народные — ну». Прикинув что к чему, достал из сумки подходящий сувенир: — Абдул, это — нож. Отличная вещь. Сделан русским зэком. В тюрьма. Ручка набор — радуга. Можно писать — стержень шарик. Меняю на дутар-тюрьма. Абдул блеснул глазами: — Пчак* шарик? Скоро пиво выпили. Ипархан, верная жена Хан-ходжи, прижатая щекой к стене, давно подавала тайные знаки: «Не ходи за добавкой, посмотри, во что превратились наши мужики». «Не могу, Ипархан, теперь моя очередь угощать — таков обычай». — Аблул, дай авоську. ГЛИНА НАВОЗ СОЛОМА СОЛОМА ГЛИНА НАВОЗ Улица-тропа тянулась полуденной скукой к ближайшему повороту. За ним прятался следующий. Туристу тут не место. Здесь проживают птицы Аксу, Кучи, Коры и Карамая, которым подрезали крылья неведомые обстоятельства. Они, когда-то пришли сюда пешком от Южного вокзала той же дорогой.
Это территория ишаков и деморализованных велосипедов. Любой двигатель внутреннего сгорания перестает дышать от удивления, когда узнает, какова здесь ширина проезжей части, даже если он принадлежит мопеду. Я ШЕЛ ПО РОССЫПЯМ «МАХОРКИ», КОТОРУЮ МЫ КУРИМ УЖЕ ВТОРОЙ ДЕНЬ. ЭТОТ ГАНДЖУБАС ОБЕРНУЛСЯ ПЛИТКОЙ СВЕТЛОГО ШОКОЛАДА ОТЛИТОГО ИЗ СЫРОЙ ЗЕМЛИ ПО ИМЕНИ МАТЕРИНСКАЯ ПОРОДА. К НЕМУ ПРИЛЬНУЛИ АРБУЗНЫЕ КОРКИ. ВЯЛЕНЫЕ КРАЯ ОБГЛОДАННЫХ ЛОМТЕЙ ОБНИМАЛИ ПОМЯТЫЕ ПЛЕВКИ ЦВЕТНЫХ ТРЯПОК; ПРЕДКИ ДЕШЕВОГО ТЕКСТИЛЯ ГОТОВИЛИСЬ К НЕТОРОПЛИВОЙ РЕИНКАРНАЦИИ. В СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ БЛИЖАЙШИЙ КОРЕНЬ САКСАУЛА С ГОРДОСТЬЮ СООБЩИТ ВЕСЕННЕЙ ТРАВКЕ: «Я БЫЛ МАЙКОЙ ПО КЛИЧКЕ S-КА В СТОПКЕ ДЕСЯТОГО ТЮКА ИЗ ШЕСТОГО КОНТЕЙНЕРА НА РЫНКЕ БЕНДЖАН». В ПРИКУПЕ У КУЧИ УГЛЯ, ВОЗЛЕ ЛЕВОГО БОТИНКА, РАЗЛЕГЛАСЬ ДАМА ЧЕРВЕЙ. Я ПОДНЯЛ КАРТОНКУ: БЛОНДИНКА В КРУЖЕВНОМ БЕЛЬЕ, ПРИТВОРЯЯСЬ ИГРАЛЬНОЙ КАРТОЙ, СМОТРЕЛА НА МЕНЯ ОДОБРИТЕЛЬНО. ЭТА РАЗВРАТНАЯ КАРТЕЖНИЦА БЫЛА СОВСЕМ НЕ ПРОТИВ ПРОПУСТИТЬ СО МНОЙ ПАРУ СТАКАНЧИКОВ, НО ЕЙ МЕШАЛА ПОЛИГРАФИЧЕСКАЯ КРАСКА И СТАТУС МАКУЛАТУРЫ. Дорога привела меня на верхний ярус. В хаосе безумных переулков, хозяйничала нищета. Повсюду торчали старые бетонные шпалы, изображая дырявую ограду ничтожных усадеб. Нищета сидела на шпалах, словно размноженная на принтере чумазая Химера благосостояния. Она поглядывала на мусор, который копился на плоских уйгурских крышах, надеясь, при случае, обрушиться на город суровой лавиной. Между бумажными клонами бродили босоногие малыши. Один из них, держа в руках миску с лапшой мянь-тоу, подошел ко мне и жалобно протянул: «Ми-и-и-и, ми-и-и… ». Малыш заглянул в мои глаза и сразу отвернулся. Потом, спотыкаясь, побрел к ближайшему сараю, волоча за собой кусок синей пленки, которой кто-то заботливо перевязал ему большой палец ноги. Он шагнул в проем двери, как в черный космос. «А ведь это чья-то квартира», — подумал я. На макушке холма в компании медленно снующих туда-сюда товарняков пеклась на солнце терпеливая публика — Навоз, Глина и Солома; сидя на корточках, они заняли лучшие места на галерке. На сцену вышли братья Грумм-Гржимайло, развернули разжалованный бумажный самолетик, и стали читать вслух: 1-й брат: «Друзья, видите эти гривы холмов, морщинами избороздивших всю местность?
2-й брат (не дожидаясь реакции публики): «За одной из этих морщин расположился Ди Хуа ФУ». 1-й брат: «Посмотрите на эту «первоклассную крепость»! Длина стен этого города составляет 9 ли (указывая на толпу небоскребов в долине). 2-й брат (поправляя очки): «Постройка китайских стен своеобразна. На глинобитное основание высотой 1 м накладывается хворост, который внутри придавливается бревном с одной стороны затесанным в доску; на этот хворост наваливается месиво из глины и рубленой соломы. Солому и глину уминают до кромки бревна. Затем бревно перемещают выше, а глину опять наваливают и уминают…». Мне надоело слушать членов Русского географического общества, поэтому я не совсем деликатно вмешался в разговор: — Господа, вам перед выступлением что-нибудь рассказывали о вашей аудитории? Старший брат зло блеснул очками. Ха. Им следовало догадаться, что на лекцию придут одни строительные материалы. Вокруг меня собрались малыши. Те, что постарше, на ходу играли в карты. Не с кем было посоветоваться: куда девать этих двух джинов, которые периодически выходили за рамки своего научного труда. Между тем, солнце пекло так, что малышня стала расплываться перед глазами. Блуждая в переулках между тонкой тенью и острым бликом, случайно зашел в гости к низкорослой брюнетке. Малыши куда-то пропали: я оказался на чужой территории. Во дворе, размером с кузов грузовика, вместо кур паслись голуби. Домашняя птица, ободрав лишние перья, маскировалась под мусор. Остатки всевозможных предметов заняли выгодные позиции по углам двора. В сарае полчища старых пакетов и коробок доедали велосипед. Соседняя каморка не имела двери. Там, на полу, уткнувшись в грубый грязный войлок, спал малыш. В соседней комнатке гладила по голове еще одного сыночка маленькая брюнетка. Озаренное мультяшной улыбкой ее лицо было таким круглым, что поначалу я удивился — как странно повис в воздухе резиновый мячик. Такие лица следует печатать на воздушных шариках и раздавать детям бесплатно. Мое появление ее не смутило: ведь я – посторонняя деталь пейзажа.
В комнате на письменном столе стоял телевизор, оба они подпирали груду мятой бумаги, которая столбом росла в углу; чтобы она не рухнула, с нужной стороны его поддерживал выступ печи. Второй малыш назывался Старшим Братом. Он совсем недавно перестал пускать сопли. В его глазах зажегся взрослый огонек, который пояснил: «Мы люди неграмотные, но у нас есть письменный стол. Мусор в углу – это запас растопки на зиму. Холодными вечерами мы топим печь, смотрим телевизор и пьем зеленый чай. У нас нет хорошей мебели и краски, чтобы покрасить стены, зато у нас есть мама, которая лучше — и краски, и мебели». Солнечная мама прощебетала длинную фразу, налила из кувшина в стакан немного кипятка и протянула его мне. Горячая жидкость растеклась по телу и появилась на лбу. — Это подарок вашему письменному столу, — вручил я Старшему Брату все сорок глав «Описания» вместе с братьями Гржимайло. Малыш схватил стопку бумаги и рассмеялся. Посторонняя деталь пейзажа покинула помещение. Перед уходом она сказала: «Се-се».
На улице меня поджидали четверо малышей и тот самый подросток. Для них, я – важная фигура, герой понедельника, человек из ниоткуда.
Мне, важной фигуре, следовало выяснить: где пивная лавка? Подросток носом, глазами и ртом написал на своем лице: Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО и потянул за рукав туда, где шумела улица Ши Шон Лу. На Ши Шон Лу под тополем дымила бочка-тандыр. Костлявый старик пек самсу. Наша компания окружила продавца, бочку и двух покупателей. Малыши, словно птенцы, открыли рты, разглядывая пожилую пару. Это были мои соотечественники.
Я спросил: — Добрый день, мне нужен пивной ларек. Может быть, вы подскажете, где я смогу его найти? Мысленно пересчитывая лысины детей, старик ответил: — Пройдешь прямо метров триста – увидишь.

Герой понедельника накупил самсы и раздал детям. Малышню следовало отправить домой. Я достал разговорник из кармана и стал читать:
— Цзай-цзянь, дети.
Торговец самсой изобразил пальцами ножницы. Ему разговорник не нужен, ему нужна сигарета.
В доме у Муслима стало людно: пришла жена с подругой. Они потоптались в коридоре и сразу исчезли в спальне, оставив нас наедине с песней «Лейли». Опять зазвенели бутылки. Я достал самсу. Завидев меня, Толик вскочил с дивана в обнимку с магнитофоном и бросился в пляс: — Лейли, Лейли… опа… опа…!!! Муслим с Абдулом, хлопали в ладоши. Табачный дым вальсировал с вечерней духотой подгоняемый музыкой. Комната задышала барабанами, дутарами и ситарами. Я стал изображать что-то среднее между танцем живота и танцем джигита. Мы с Толиком месили воздух вместе с Лейли в виде старого кассетника, и делали его потным. Абдул стал подпевать: ТЫ МЕЧТА-ЖЕЛАНИЕ ТЫ ПРЕКРАСНАЯ ПОЭМА ТЫ ВЫСОКОЕ НЕБО ҚУЯШ КҮЛГƏН ҚОЙНИДА
Его губы складывались бантиком в косынке из усиков. Толик утопил кнопку громкости, словно педаль газа в полу суперкара – соло ситаров рвануло в открытое окно. Стекла задрожали вместе с пиалами. Деревья в сумерках вздрогнули. Муслим, тоже бросился в пляс. Глаза Толика светились. ТЕБЯ АТКАН ТЕНИМ ЛЕЙЛИ ЛЮБОВЬ МОЯ БЕСКОНЕЧНАЯ ТЫ УСПОКОИШЬ МОЕ СЕРДЦЕ СОЛНЕЧНЫМИ ЛУЧАМИ — Жизнь койдум, Лейли, — упал вместе с песней на колени Толик, и, протирая штаны, пополз к холодильнику. Ситары грянули всеми струнами – «студент» извлек из белого шкафчика варенную баранью кость и стал грызть. Бешеный наигрыш разобрал покой на мелкие кусочки. Бросил это стекло в «Душистую Ипархан» задвинутую в угол. Я был убежден: щеки ее покраснели от злости как пластиковые яблоки. Солнце упало за «Гору Всяких Чудес Богдо». Хмельная пена понесла нас на Южный вокзал. Спокойные капитаны Николай и Степан запрыгнули в лодку на ходу. Гостиница махнула на прощанье коридором и лестницей. Толик никак не мог расстаться со своим кассетником. Он продолжал голосить: «ТЕБЯ АТКАМ ТЕНИМ ЛЕЙЛИ!» Муслим потерялся, Абдул плелся где-то сзади. Я все еще продолжал приплясывать вместе с Толиком. Поезд уже пыхтел на платформе. Мы предъявили билеты. Над головами провожающих качалась шевелюра веселого «студента»: — Эй, други, привет наша Одесса… Одесса хорошо…!!! Нас, птиц Аксу, Кучи, Коры и Карамая, фаршем прокрутило через все турникеты и вывалило на перрон. Длинная песня затихала вдали: МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ТЫ ЛЕЙЛИ, ЛЕЙЛИ ЛЮБИМАЯ РОДИНКА
АЛЕКСАНДРИЙСКОГО ЛИСТА