Инфекция

…Ему часто снился один и тот же сон. Даже не сон, что-то другое, чрезмерно живое и реалистичное. И он бы не назвал его кошмаром, хотя просыпаясь среди ночи он чувствовал холодную дрожь, и воздуха не хватало, чтобы полноценно дышать. Но вместе с тем он на миг понимал, что получает удовольствие от этих неприятных ощущений, и ужас осознания данного извращения так же сладко успокаивал, отчего ему хотелось увидеть свой сон еще раз.
Ему снился деревенский дом, небольшой, черной тенью наложенный на темноту летней безлунной ночи. Это был его дом, в котором он родился и вырос. Но в эту безлунную ночь, мрачную и пугающую, он был вне стен родного дома, а потому просто стоял перед его незашторенными окнами, глядя внутрь. В окнах горел свет, погрузив все нутро дома в нездоровую желтизну. Нездоровую потому, что она была пропитана ужасом, заставлявшим тело ее наблюдателя снаружи покрываться гусиной кожей. Это была мертвая, безмолвная, и холодная желтизна, всю мощь страха от которой он вряд ли бы смог описать словами.
Желтизна позволяла ему увидеть все нутро родного дома, которое он помнил наизусть. Он видел старый шкаф, все дверцы которого слегка скрипели, стол, накрытый полиэтиленовой скатертью, две кровати, обе мягкие, на которых сон захватывал практически мгновенно, и ничто не могло ускользнуть от его взгляда. Но самым главным в этот момент была женщина, блуждавшая по его дому в темном летнем платье и грязных резиновых сапогах. В руках ее было двуствольное ружье, из которого женщина только что застрелила двоих человек, и тела их находились в обагренной кровью одной из кроватей, накрытые одеялом. То были любовники, застигнутые женщиной врасплох. И движимая бешенством, до ужаса исказившем ее некогда хорошенькое лицо, она женщина расправилась и с мужем, и с его любовницей. Но и после этого убийства эта мерзотная маска, превратившая женщину в кошмарного монстра, никуда не делась.
Он почему-то узнал в убийце свою соседку через три дома от его собственного, Лилову Людмилу Леонидовну (хотя между ними даже отдаленно не было ничего общего внешне), застрелившую мужа и его «шалаву», совсем молоденькую рыжую Кристинку Вано, заявившись к той в дом с неожиданным визитом и ружьем наперевес. За это убийство Лилову закрыли на шестнадцать лет, и на тот период времени он был еще пацаном. И он был сильно впечатлен произошедшем и громким преступлением, несомненно, надолго запомнившемся всеми местными. Конечно, еще тогда он понимал, что налево ходили все, и что в столь тесном деревенском мирке у всех были тайны, о которых не стоило открывать рот даже под воздействием алкоголя. Кто кого перетоптал и сколько раз должно было оставаться зарытым поглубже.
Женщина в его сне не вызывала в нем ничего, кроме отвращения, он понимал, что должен был как можно скорее покинуть это место, переполненный всеми возможными негативными эмоциями. И все равно продолжал наблюдать за ней. И в какой-то момент женщина поворачивалась к нему лицом, и он чувствовал весь кошмар его. И в следующий миг входная дверь его дома открывалась, и женщина представала перед ним, вырастая и возвышаясь над ним, сжимая ружья обеими руками, в которых было максимум ее могучей силы. И несмотря на темноту улицы, он отлично видел ее страшный взгляд, стремившийся уничтожить его без остатка. Его сердце было готово выпрыгнуть из груди от холода, пронзавшего всего его насквозь. И лишь за долю секунды перед пробуждением он понимал, что находился внутри этого ужасающего существа, в котором от женщины оставалась одна только физическая оболочка. И он не просто не мог убежать от нее, но не хотел бежать, чувствуя свое физическое превосходство.
И когда Люда, его жена, упала, сраженная насмерть из обреза охотничьего ружья, и кровь расплылась под ней, он совсем не испытывал какой-либо паники от того, что только что сделал. Точнее, реакция на убийство собственной жены дойдет до него не сразу. И это будет правильная реакция. Просто в момент нажатия на курок перед ним была совсем не Люда, но та женщина из его сна, невероятно жуткое лицо которой, отчетливо въелось в его сознание, и при одном воспоминании о нем он весь покрывался гусиной кожей. В момент нажатия на курок он не знал наверняка, была ли она готова броситься на него. И даже голыми руками она могла разделаться с ним, выросшая перед ним, или же заставившая его сжаться до размеров нашкодившего малыша.
Но на самом деле для ее истерики были основания, и он действительно изменял своей жене с хорошенькой и такой одинокой Катей. Изменял около года, и Катя только хорошела и цвела. Как было когда-то с Людой, влюбившейся в него до беспамятства. И за нее он готов был и хотел ломать носы и челюсти каждому, кто посмел бы уже только косо посмотреть в ее сторону, не говоря уже о том, чтобы что-то ляпнуть не подумав. Люда была его собственностью, самым дорогим, что могло быть в его жизни, ну кроме родной матери, конечно. Не хотел он, помня происшедший в поселке двойной огнестрел, чтобы кто-то сторонний, как говорится, присунул его подружке, на которую у него были свои планы. Лишь он один имел право трахать Люду во всех позах, лишь он один должен был поднять на нее руку в случае провинности с ее стороны. Тем более, что Люда по собственной воле хотела быть с ним.
И вот они, наконец-то, поженились, и им нужно было прочно встать на ноги, и только потом планировать детей. И за рутиной напряженных трудовых будней он не заметил как Люда стала обыденностью, как будто была с ним всегда, с самого рождения его на свет, и без нее он элементарно не смог бы прожить и дня как без воздуха или без пищи. Да, с Людой, по-прежнему, было приятно кувыркаться в постели по ночам, с ней было приятно гулять под руку, и вообще этот новый статус молодоженов, сдобренный всяческими выходками с обеих сторон, казался незыблемым. Но все меньше и меньше в Люде оставалось тайн, которые он хотел бы постичь. Люда неизбежно приедалась и блекла. И хоть он не утратил своих чувств к жене, ему необходимо было нечто свежее, нечто поярче, что стало бы передышкой и придало новых сил. И тогда в его жизни появилась Катя.
Он имел право не только испытывать светлые чувства, но и выражать их в постели с кем-то еще. Но конечно Люда не поняла бы. Поэтому отношения с Катей не должны были быть афишированы, однако, каким-то образом его жена узнала о них. Имя Кати, прозвучавшее из ее уст, стало для него неопровержимым фактом измены.
И вот та женщина из его сна оказалась прямо перед ним, готовая наброситься на него со всей своей ужасающей мощью. Он помнил как не раз вместо того, чтобы предстать перед ним в дверях дома в свой полный рост, женщина оказывалась по ту сторону оконного стекла, и ужасное лицо ее приближалась к его собственному буквально нос к носу. И в такие моменты он открывал глаза с мыслью о некоем заражении, которое передавалось ему в последние мгновенья сна, но он всегда успевал избежать этой непонятной и жуткой инфекции.
Женщина из его сна заняла место распсиховавшейся Люды совсем для него неожиданно, но совершенно странным образом он был готов к ней. Будто знал, что однажды она должна была появиться, она ведь знала его в лицо. И он даже представлял ее на месте жены. Больше того, тело ужасной женщины оставалось перед ним уже будучи бездыханным, и какое-то время он не понимал, что только что застрелил собственную жену. Он просто стоял на одном месте, вперив напряженный взгляд в тело убиенной, ожидая, что она вдруг вновь пошевелится, всего лишь раненая, но не убитая, и у него может не хватить времени на то, чтобы добить ее. Но ничего такого не происходило.
Но вот раздался звонок в дверь, за ним еще один, оба продолжительные и пронзительные. То были соседи, услышавшие крики Люды, а затем громкий хлопок, и вслед за тем тишину, а значит обеспокоенные, и им необходимы были объяснения. И именно звонок в дверь заставил его очнуться. И увидев тело жены, и поняв, что он виновен в ее смерти (он ни секунды не сомневался, что Люда была мертва, ведь он просто не мог не остановить женщину из его сна, иначе бы та разделалась с ним голыми руками), он будто прилип к полу, совсем не чувствуя ног.
-Инфицирован, — почти не слышно для самого себя сказал он, не в силах отнять взгляда от мертвой Люды.
Кажется, сейчас ему открывался весь смысл этого слова, заставивший его сесть на пол рядом с телом жены, и смысл был куда важнее всех наступавших для него последствий содеянного.
конец