Слишком персональное пространство

Сколько ни пытался Серж вспомнить, но так и не смог ответить на вопрос каким образом она появилась в его жизни. Он не сомневался в том, что ей это удалось легко, молниеносно, как-то вопреки всем законам физики, логики, даже морали. Все, кто знал Сержа лично (на самом деле, совсем небольшое количество людей, и родственники не в счет), знали его как очень закрытого человека, в чье личное пространство зачастую невозможно было попасть. Это был очень скрытный человек, и все, что он показывал окружающим, так это свой негатив в их адрес. И в основе этого негатива лежало ничем не прикрытое недоверие, взращенное жизненным опытом Сержа и его наблюдениями. Подобное отношение касалось всех без исключения, даже родных, которых (и он был убежден в этом) больше волновали собственные проблемы. Оттого, в свободное от работы время, Серж намеренно выпадал из поля видимости, отключая сотовый телефон, и запираясь дома на все замки.
Конечно, он мог позволить себе вылазки на улицу, но только если ему необходимо было что-то купить. И тогда дорога его пролегала строго до торговой точки и обратно. Быстрым шагом, слегка сгорбившись, он добирался до места назначения, стараясь не смотреть по сторонам, и взгляд его был направлен только вперед. Ходил он только пешком, совсем изредка прибегая к службам такси, только если, как говорится, время совсем прижмет.
Личное пространство Сержа практически не предполагало участия в нем сторонних лиц. Он не подпускал к себе слишком близко, окруженный этим незримым щитом со всех сторон. И больше того, он чувствовал свою изолированность от людей физически. Он видел вокруг себя плотную массу, густое нечто, подобно глухому забору без каких-либо брешей, через которые можно было бы проникнуть внутрь его владений. Серж чувствовал некую вязкость, совсем не давящую на него, но облегавшую все его тело подобно оберточной пленке. И он был в ней, казалось, еще до своего появления на свет. Потому что не мог вспомнить того момента, как осязание вязкости проснулось в нем, и с каждым днем становилось только приятнее. Даже было что-то позитивное в ожиданиях оказаться в дураках в очередной раз.
Да, у Сержа имелся немалый опыт в той лжи, которую он слышал от самых разных людей. Его и обсчитывали и облапошивали, ему врали, глядя прямо в глаза. Он был прост и откровенен в своих мыслях, практически не стеснялся выразить негативные чувства, переполнявшие его в ответ на что-либо, свидетелем и/или участником чего Серж периодически становился. Оттого ему неизбежно хотелось дистанцироваться и закрыться, что удавалось вне рабочее время. Плотный вязкий воздух надежно отдалял от малейшего людского вторжения, которое непременно имело бы место при первой же возможности.
Она же была тем средством, что позволяло забыть о существовании мира за пределами его убежища. Серж был уверен в том, что знал ее имя настолько хорошо, что обращался к ней исключительно нежностями. Он был уверен, что был знаком с ней так еще до своего рождения на свет, поэтому называть ее по имени у него просто не поворачивался язык. Она всегда ждала его дома, всегда была рада быть рядом с ним, всегда поддерживала Сержа в его стремлении находиться в домашних стенах. Именно благодаря ей домашние стены были полны уюта и комфорта, которых ему не хватало на рабочем месте, о которых он думал каждую минуту, к которым хотел как можно скорее вернуться. Вернуться к ней.
Но он не сомневался в том, что ее не было в доме, пока он сам пребывал на работе. Она появлялась вместе с его возвращением. Никто не знал о ней, никто из соседей не слышал ни шороха в его квартире, никто никогда не видел, чтобы она выходила из его дверей, никто и разу не видел ее рядом с Сержем когда тот был на улице. И можно сказать, что Серж сам придумал ее, физически не в силах выдержать свое глухое одиночество, отгородившийся от целого мира вязкой субстанцией, пропитавшей нутро его дома насквозь. Но всякий раз по возвращении с работы он вдыхал приятный аромат ужина, наполнявший прихожую, и торопивший его поскорее вылезти из ванной и сесть за стол.
Она заботилась о физическом и эмоциональном состоянии Сержа не хуже родной матери. Она точно знала, чего он хочет в данный момент, она умела быть незаметной, когда Сержу требовалось полное отрешение, она умела быть нужной, когда он чувствовал себя отверженным и ком в горле его вырастал сам собой. Она видела его насквозь, и потому ей всегда удавалось достичь полезного для него результата. Она целиком и полностью овладевала им в постели, легко и непринужденно разжигая в нем огонь страсти. Она была той самой, которую Серж мог бы видеть в своих эротических снах, все элементы и черты которой полностью соответствовали бы его представлениям о женской привлекательности.
Там же, по ночам, стискивая ее в своих объятьях, обнимая ее после любовных утех, Серж чувствовал и со всей зрительной ясностью во сне и наяву видел ее тонкое, практически нематериальное естество, ее абсолютную хрупкость, ее абсолютный трепет. Нечто куда более нежное по сравнению с хрусталем, невозможное для физического осязания, неизбежно разрушаемое даже от еле заметного прикосновения, и даже, наверное, воздух казался прочнее. Когда она обнимала его, то были прикосновения не физические прикосновения, столько в них было легкости, что-то неземное. Ее дыхание наполняло легкие Сержа утонченными ароматами, а в глазах ее была поистине небесная бездна, в которую он просто не мог не провалиться. Обняв ее, он чувствовал некую вибрацию, проходящую через каждую частицу ее тела. Это было похоже на то, как звучит подлинный хрусталь, пронизанный солнечным светом, играющий множеством цветов, от которых невозможно оторвать зачарованный взгляд.
И, похоже, что она приходила к нему из того вязкого плотного воздуха, доступного для всех органов чувств. Она была предназначена исключительно для Сержа, она была нужна ему, и он обязан был ей дорожить. Просто из-за того, что не должно было быть так, чтобы он оставался один на один со своими мыслями, со своим возмущением и обидами, чтобы его сердце затвердело и ожесточилось. Он никогда не замарал его грязными деяниями и поступками, не боясь принять удар на себя. На работе никто не мог бы вспомнить о нем как о нерадивом сотруднике, он всегда делал свое дело, стараясь довести его до конца.
И она открывала в нем чувства, о которых он не знал прежде. И на интуитивном уровне он чувствовал не просто ответственность, но огромную ответственность, заключая в свои объятья совсем хрупкое существо, которое мог просто стереть в порошок практически незаметным усилием. Но этого не происходило по той причине, что Серж держал свои силы под надежным контролем рядом с ней. Он не повышал на нее голоса, не злился, не стремился показать ей свое физическое превосходство. Любое неосторожное действие с его стороны влекло к ее разрушению. И лишь он мог быть с ней аккуратен. И никогда бы он не поступил с ней грубо, чтобы не разрушить эту вибрацию, разливавшуюся по всему его дому, от которой он получал удовольствие.
Все в ней было настроено для его умиротворения, для надежды на приобщение его к этому миру. И он много раз видел в своей голове образы катастрофы в своем доме, и всякий раз она обнимала его так, что он чувствовал трепет ее нежного сердца, и тогда приятный слуху звон вновь наполнял его.
И постепенно Серж начал понимать, что эта искрящаяся поющая вибрация становится частью его самого. Что все внутри его тела переходило в некую вязкость, которой он привык дышать, освобождаясь от тяжелого воздуха, напитанного ложью и эгоизмом, от чего он так старался укрыться. С каждым новым днем ему все противнее становилось покидать стены дома и выходить на улицу. И даже работа, которая занимала все его внимание, и отвлекала конечным возвращением к ней, ожидающей Сержа и хлопочущей ради восстановления его сил, превращалась в унылое однообразие с единственным плюсом в виде гарантированной зарплаты день в день. По крайней мере, хотя бы в этом все было честно. Впрочем, руководство всегда знало как наебать (именно так), иначе это было бы неважное руководство.
Как-то незаметно тонкая вибрация внутри него усиливалась. Как-то незаметно утонченность все больше искрила внутри дома. Вязкость обретала запахи и вкусы. Это были совершенно новые запахи и доселе незнакомые ему вкусы. Вот вроде все было привычным: и еда, приготовленная ею из продуктов, купленных в магазине, и вода из-под крана, что Серж пил, запахи с улицы через открытые окна. Однако они в корне отличались от тех, какими он их знал. Он перестраивался внутри, и эти процессы начиналась, кажется, с самого его рождения в этом мире. Но с трудом Серж мог вспомнить свое детство, память выступала против него, а в какой момент этих воспоминаний как будто и не было. Лишь она была рядом. И будто вечность он провел на Земле, будто вечность он провел рядом с ней.
А на самом-то деле ее звали Валей, с которой Серж был в близких отношениях около трех лет. Просто личное пространство, в которое он так стремился прочь изо лжи и нечистот внешнего мира, оказалось чересчур личным и неприкосновенным, наполненным подлинным им, не должным быть выставленным напоказ перед людьми со своими проблемами. Валя была не их делом. Она понимала его за его бережное отношение к ней, за его верность своим чувствам, которые не позволили бы Сержу предать ее; она принимала его открытость, принимала его таким каким он был и каким хотел бы стать. За ее собственными плечами так же было далеко не все гладко. И оттого вязкий тягучий воздух, наглухо обернувший ее с головы до ног, содержал в себе невероятно утонченные приятные запахи и вкусы, что Серж приносил с каждым своим появлением прямо из воздуха, ласкавшие слух Вали певчим голосом хрусталя.
Они оба принадлежали одному миру, не имея с ним, однако, ничего общего. Они оба возникали из ниоткуда, периодически встречаясь в одной материальной точке, принимавшей их, где не оставалось места темным пятнам и негативным эмоциям, чтобы наслаждаться обществом друг друга как в самый первый раз. Они оба перестали быть просто людьми из плоти и крови. А скорее всего, они никогда и не были таковыми, являясь своеобразной игрой могущественной стихии, засоренной людскими тщетой и фикцией…

…без окончания…