Без четверти век
Возрастные ограничения 18+
Рукопись-черновик третьего рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.
– Алло, Капочка, – кричу в трубку, – Алло!.. Ты меня слышишь?
— Алло-алло, – хрипит в ответ динамик моего домашнего телефона. – Кто это?
— Капочка, здравствую, это же я, Валя, – радуюсь, услышав знакомый голос подруги, с которой ни один год вместе за одной партой проучились в нашей деревенской школе…
Её-то, той школы – два небольших домика на пустыре на краю деревни Верещено между молодежным клубом (бывшей церковью), да погостом – уж полвека, как и нет вовсе. Первый (поповский дом), где размещалась начальная школа, ныне зияет пустыми окнами, словно вглядывается в нас сегодняшних, а второй, побольше двухэтажный – и вовсе сгинул во времени, говорят, сгорел в конце пятидесятых, почитай стразу, как мы с Каппой, отучившись, паспорта у нашего председателя колхоза вытребовали и уехали.
Тогда без председательского благословения из деревни уехать было никак не возможно: ни на работу, ни на учёбу, никуда не возьмут, не пустят. Но нас, детей-войны, так просто не возьмешь: и беда нам не беда, и председатель не указ.
Он нас в дверь, а мы в окно!
Он в окно, а мы под окно: стоим и своё гнем, протестуем, ничего и никого не боимся. Правда на нашей стороне!
Ну и как ему было нас при себе удержать?
Вот так, почитай все наши, рожденные в суровые сороковые, и укатили кто куда: на стройки, заводы, фабрики, в техникумы и институты. А школа спустя пару лет после нас совсем осиротела, опустела, да и сгорела в итоге без присмотра, а восстанавливать-то её, вроде б и не для кого стало.
…– А, это ты, Валечка, подруженька моя, здравствуй! Давно, давно тебя не слыхивала, – звонко на деревенский манер с ударением на «О» звенит в трубку Капитолина. – Вот только утром с Барсиком на прогулке тебя вспоминали, пока рядом с домом твоим прогуливались.
– Как он там, кстати? – интересуюсь. – Домик мой родной, старенький.
– Да куды ж он тут денется-то, – смеется подруга. – Стоит твой красавец, весь в снегу, дремлет, ни одного следочка вокруг, акромя Барсиковых, нет. Видать, разбойник-то мой, там у тебя мышей ловить настропалился, скучно коту, ни одной подружки в округе, как дачники по осени в город подались, не осталось, одни мы с ним тута. Да и кому ж тут, в нашей-то глухомани, в эту пору быть: не избы, ни хаты – одни курятники щитовые понастроили, хоть и красивы, да негодны для житья в мороз. Вот и брожу тут одна с котом по дорожкам нами же и протоптанными. Ныне, как снег в конце ноября лёг, чего-то и автобус нейдет, говорят, мол, ездить сюда некому, даже колеи на дороге не стало…
— Ка-пуш-ка, поздравляю тебя, с юбилеем, – перебиваю её неспешный привычный деревенский монолог с собой…
Бывало и мама, царство её небесное, заводила так свой нескончаемый неспешный теплый рассказ о том, о сём и обо всём сразу.
…– Без четверти век всё-таки тебе исполнился, – продолжаю, – как-никак дата, поздравляю тебя, дожила.
– До-жи-ла, – задумавшись, тянет та. – Как жизнь пролетела-то, не пойму? Вроде б ещё вчера мы с тобой в школу бегали, потом уехала, училась, замуж выскочила, сына, дочерей родила, вырастили их всех, да ещё шесть внуков подняли, теперь вот за правнуками летом приглядываю. Боже мой, до каких лет-то мы с тобой, Валентина, незаметно дожили?.. Как?.. Когда?
– Твоя правда, Капушка, твоя, – подхватываю вслед за ней. – В зеркало смотришь и думаешь: ты ли это? – и тут же, опомнившись, продолжаю тараторить своё заготовленное поздравление, летящее в новгородскую глубинку из города-героя Ленинграда. – Желаю тебе, подруженька моя, прежде всего крепкого здоровья, долгих лет жизни и, конечно же…
— Да-да, – перебивает задумчивый голос Капы, – любви и счастья!.. Правильно-правильно говоришь, Валенька, спасибо тебе. Вот, как раз к Сашке собираюсь дойти, всё равно дома никого нет сегодня, мои лишь в воскресенье здравить приедут, так я к нему… с ним сегодня отпраздную. Рюмку водки налью, ничего-ничего, она там, на морозе не замерзнет, за любовь и счастье, что с ним делила… делю, а то ведь, как снег выпал, и не была ещё. Он-то у меня, помнишь, аккурат под Новый год, после моего шестидесятилетия… Э-эх, надорвал себя картошкой той чертовой, немолодой, чай, был, а туда же. Говорила-говорила ему, мол, хватит нам и с огорода, куды ж ею окаянной весь погреб набивать. А он своё тянет: детям, детям в город надо… молодой, домашней.
– Да ты, что? – волнуюсь я. – Куда же ты одна по голому полю три километра по бездорожью пойдешь?.. На лыжах, что ли?.. Немолодая, чай, не школьница, в такой мороз бывало и прежде, лишь вдвоём с тобой ходили. С ума, что ли, ты там сошла, мозги заморозила?
– А ты знаешь, Валечка?.. – будто не услышав, продолжает Капитолина. – А теперь-то её, картошку, и не сажает никто в деревне, говорят, не выгодно. Вот и я своим строго-настрого наказала не сажать её в этом году: мне нельзя, сахар, а они всё равно в городе всё готовое покупают, полуфабрикаты там какие-то, – а затем, вдруг, словно дошло, рассмеялась, – придумаешь тоже: на лыжах. «Сдурела бабка!», – не люди, так покойники на погосте скажут: сама, мол, сюда на своих двоих в последний путь заявилась. Да ты не беспокойся, это ж по деревне дорога не езжена, «тута» кому чистить, сама ж знаешь, а там по большаку меж деревнями трактор ходит и… люди тоже. Вот и я с ними и пойду, може кто и подвезёт. Ну, надо мне туда, понимаешь, надо, чувствую, аж дышать не могу.
– Иди, Капа, конечно, иди… раз надо, – переживаю за неё. – Тогда и к моим загляни, поклон передай…
– Зайду, зайду, Валечка, ко всем нашим зайду. А там… все наши, сама знаешь, словно домой иду, – уверенно радостно так говорит моя подруга, и от слов её на душе делается тепло, спокойно. – А ещё и к развалинам церкви схожу, да на школу нашу гляну. Её-то, говорят, купил кто-то из городских, вроде как ремонт затеял, може и жить в ней станет. Хорошо бы, коли так, а то у кладбища нашего совсем ничего, акромя старого гнезда аиста на дырявом куполе не осталось. Неправильно это, чудно…
– Неправильно, – соглашаюсь с ней, – кладбище без жизни рядом и не кладбище вовсе, а так – пустырь!.. Должна быть связь времён, а иначе – что получается? – безвременье, пустота. Даст Бог, по весне и мы с сыновьями приедем всех навестить…
– Ах, да что ж это я, – вдруг запричитала подруга, заспешила, – и тебя, подружка моя милая, с наступающим днем рождения. Тебя ж двадцать пятого, ровно через неделю после моего, тож юбилей ожидает.
– Ожидает, окаянный, ожидает, – соглашаюсь. – Куда ж от него денешься. Спасибо, Капушка, да ведь заранее, говорят, не поздравляют.
– Да, чего нам с тобой теперь бояться-то?.. – смеётся трубка. – Чай домой собираемся, ни куда-нибудь, к своим. Мы ж с тобой, из рожденных здесь в военное лихолетье, последние остались, в любой момент может случиться, а неделю ещё прожить надо, сама знаешь. Вот и здравлю тебя теперь, а уж двадцать пятого ещё раз отдельно позвоню, коль доживу. Помню, баба Дуня, царство ей небесное, мама твоя, Евдокия Михайловна, рассказывала, что аккурат под Новый год, как только сели фрицы проклятые в доме вашем за стол, выгнав её на задний двор, так она и родила тебя там. Ты знаешь, я только теперь поняла, что не новогодний день то был, а Рождество ихнее. Ох, и кричала ты, говорила она, как резанная, не дала извергам, покоя в ту ночь, будто весь мир перекричать хотела. А куды, куды им деваться-то было в день рождения Самого Иисуса, грех гнать из собственного дома новорожденную дитятею божью на мороз. А ведь ты тогда, как и Он, в хлеву родилась! Наши-то о том не ведали, а немцы знали, вот и забоялись трогать вас, ушли, даже врача бабе Дуне прислали. Вон оно как бывает!.. Неспроста всё это: испытание для всех: им, ей, тебе.
– Скажешь тоже: неспроста, – смеюсь над подругой. – Вот же выдумаешь, ну да, ладно, пора уже, заболтались мы с тобой, всего тебе наилучшего и…с юбилеем тебя, Капа!
– Спасибо, спасибо, подруга, – кричит та, – и тебя с наступающим юбилейным рождением и… Рождеством Его… Вашим!..
https://proza.ru/2021/03/30/367
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.
– Алло, Капочка, – кричу в трубку, – Алло!.. Ты меня слышишь?
— Алло-алло, – хрипит в ответ динамик моего домашнего телефона. – Кто это?
— Капочка, здравствую, это же я, Валя, – радуюсь, услышав знакомый голос подруги, с которой ни один год вместе за одной партой проучились в нашей деревенской школе…
Её-то, той школы – два небольших домика на пустыре на краю деревни Верещено между молодежным клубом (бывшей церковью), да погостом – уж полвека, как и нет вовсе. Первый (поповский дом), где размещалась начальная школа, ныне зияет пустыми окнами, словно вглядывается в нас сегодняшних, а второй, побольше двухэтажный – и вовсе сгинул во времени, говорят, сгорел в конце пятидесятых, почитай стразу, как мы с Каппой, отучившись, паспорта у нашего председателя колхоза вытребовали и уехали.
Тогда без председательского благословения из деревни уехать было никак не возможно: ни на работу, ни на учёбу, никуда не возьмут, не пустят. Но нас, детей-войны, так просто не возьмешь: и беда нам не беда, и председатель не указ.
Он нас в дверь, а мы в окно!
Он в окно, а мы под окно: стоим и своё гнем, протестуем, ничего и никого не боимся. Правда на нашей стороне!
Ну и как ему было нас при себе удержать?
Вот так, почитай все наши, рожденные в суровые сороковые, и укатили кто куда: на стройки, заводы, фабрики, в техникумы и институты. А школа спустя пару лет после нас совсем осиротела, опустела, да и сгорела в итоге без присмотра, а восстанавливать-то её, вроде б и не для кого стало.
…– А, это ты, Валечка, подруженька моя, здравствуй! Давно, давно тебя не слыхивала, – звонко на деревенский манер с ударением на «О» звенит в трубку Капитолина. – Вот только утром с Барсиком на прогулке тебя вспоминали, пока рядом с домом твоим прогуливались.
– Как он там, кстати? – интересуюсь. – Домик мой родной, старенький.
– Да куды ж он тут денется-то, – смеется подруга. – Стоит твой красавец, весь в снегу, дремлет, ни одного следочка вокруг, акромя Барсиковых, нет. Видать, разбойник-то мой, там у тебя мышей ловить настропалился, скучно коту, ни одной подружки в округе, как дачники по осени в город подались, не осталось, одни мы с ним тута. Да и кому ж тут, в нашей-то глухомани, в эту пору быть: не избы, ни хаты – одни курятники щитовые понастроили, хоть и красивы, да негодны для житья в мороз. Вот и брожу тут одна с котом по дорожкам нами же и протоптанными. Ныне, как снег в конце ноября лёг, чего-то и автобус нейдет, говорят, мол, ездить сюда некому, даже колеи на дороге не стало…
— Ка-пуш-ка, поздравляю тебя, с юбилеем, – перебиваю её неспешный привычный деревенский монолог с собой…
Бывало и мама, царство её небесное, заводила так свой нескончаемый неспешный теплый рассказ о том, о сём и обо всём сразу.
…– Без четверти век всё-таки тебе исполнился, – продолжаю, – как-никак дата, поздравляю тебя, дожила.
– До-жи-ла, – задумавшись, тянет та. – Как жизнь пролетела-то, не пойму? Вроде б ещё вчера мы с тобой в школу бегали, потом уехала, училась, замуж выскочила, сына, дочерей родила, вырастили их всех, да ещё шесть внуков подняли, теперь вот за правнуками летом приглядываю. Боже мой, до каких лет-то мы с тобой, Валентина, незаметно дожили?.. Как?.. Когда?
– Твоя правда, Капушка, твоя, – подхватываю вслед за ней. – В зеркало смотришь и думаешь: ты ли это? – и тут же, опомнившись, продолжаю тараторить своё заготовленное поздравление, летящее в новгородскую глубинку из города-героя Ленинграда. – Желаю тебе, подруженька моя, прежде всего крепкого здоровья, долгих лет жизни и, конечно же…
— Да-да, – перебивает задумчивый голос Капы, – любви и счастья!.. Правильно-правильно говоришь, Валенька, спасибо тебе. Вот, как раз к Сашке собираюсь дойти, всё равно дома никого нет сегодня, мои лишь в воскресенье здравить приедут, так я к нему… с ним сегодня отпраздную. Рюмку водки налью, ничего-ничего, она там, на морозе не замерзнет, за любовь и счастье, что с ним делила… делю, а то ведь, как снег выпал, и не была ещё. Он-то у меня, помнишь, аккурат под Новый год, после моего шестидесятилетия… Э-эх, надорвал себя картошкой той чертовой, немолодой, чай, был, а туда же. Говорила-говорила ему, мол, хватит нам и с огорода, куды ж ею окаянной весь погреб набивать. А он своё тянет: детям, детям в город надо… молодой, домашней.
– Да ты, что? – волнуюсь я. – Куда же ты одна по голому полю три километра по бездорожью пойдешь?.. На лыжах, что ли?.. Немолодая, чай, не школьница, в такой мороз бывало и прежде, лишь вдвоём с тобой ходили. С ума, что ли, ты там сошла, мозги заморозила?
– А ты знаешь, Валечка?.. – будто не услышав, продолжает Капитолина. – А теперь-то её, картошку, и не сажает никто в деревне, говорят, не выгодно. Вот и я своим строго-настрого наказала не сажать её в этом году: мне нельзя, сахар, а они всё равно в городе всё готовое покупают, полуфабрикаты там какие-то, – а затем, вдруг, словно дошло, рассмеялась, – придумаешь тоже: на лыжах. «Сдурела бабка!», – не люди, так покойники на погосте скажут: сама, мол, сюда на своих двоих в последний путь заявилась. Да ты не беспокойся, это ж по деревне дорога не езжена, «тута» кому чистить, сама ж знаешь, а там по большаку меж деревнями трактор ходит и… люди тоже. Вот и я с ними и пойду, може кто и подвезёт. Ну, надо мне туда, понимаешь, надо, чувствую, аж дышать не могу.
– Иди, Капа, конечно, иди… раз надо, – переживаю за неё. – Тогда и к моим загляни, поклон передай…
– Зайду, зайду, Валечка, ко всем нашим зайду. А там… все наши, сама знаешь, словно домой иду, – уверенно радостно так говорит моя подруга, и от слов её на душе делается тепло, спокойно. – А ещё и к развалинам церкви схожу, да на школу нашу гляну. Её-то, говорят, купил кто-то из городских, вроде как ремонт затеял, може и жить в ней станет. Хорошо бы, коли так, а то у кладбища нашего совсем ничего, акромя старого гнезда аиста на дырявом куполе не осталось. Неправильно это, чудно…
– Неправильно, – соглашаюсь с ней, – кладбище без жизни рядом и не кладбище вовсе, а так – пустырь!.. Должна быть связь времён, а иначе – что получается? – безвременье, пустота. Даст Бог, по весне и мы с сыновьями приедем всех навестить…
– Ах, да что ж это я, – вдруг запричитала подруга, заспешила, – и тебя, подружка моя милая, с наступающим днем рождения. Тебя ж двадцать пятого, ровно через неделю после моего, тож юбилей ожидает.
– Ожидает, окаянный, ожидает, – соглашаюсь. – Куда ж от него денешься. Спасибо, Капушка, да ведь заранее, говорят, не поздравляют.
– Да, чего нам с тобой теперь бояться-то?.. – смеётся трубка. – Чай домой собираемся, ни куда-нибудь, к своим. Мы ж с тобой, из рожденных здесь в военное лихолетье, последние остались, в любой момент может случиться, а неделю ещё прожить надо, сама знаешь. Вот и здравлю тебя теперь, а уж двадцать пятого ещё раз отдельно позвоню, коль доживу. Помню, баба Дуня, царство ей небесное, мама твоя, Евдокия Михайловна, рассказывала, что аккурат под Новый год, как только сели фрицы проклятые в доме вашем за стол, выгнав её на задний двор, так она и родила тебя там. Ты знаешь, я только теперь поняла, что не новогодний день то был, а Рождество ихнее. Ох, и кричала ты, говорила она, как резанная, не дала извергам, покоя в ту ночь, будто весь мир перекричать хотела. А куды, куды им деваться-то было в день рождения Самого Иисуса, грех гнать из собственного дома новорожденную дитятею божью на мороз. А ведь ты тогда, как и Он, в хлеву родилась! Наши-то о том не ведали, а немцы знали, вот и забоялись трогать вас, ушли, даже врача бабе Дуне прислали. Вон оно как бывает!.. Неспроста всё это: испытание для всех: им, ей, тебе.
– Скажешь тоже: неспроста, – смеюсь над подругой. – Вот же выдумаешь, ну да, ладно, пора уже, заболтались мы с тобой, всего тебе наилучшего и…с юбилеем тебя, Капа!
– Спасибо, спасибо, подруга, – кричит та, – и тебя с наступающим юбилейным рождением и… Рождеством Его… Вашим!..
https://proza.ru/2021/03/30/367
Рецензии и комментарии 0