Опухоль (Глава 2)

Вскоре прикатила пожилая санитарка с черным-причерным инвалидным креслом:

— Коротков Дмитрий Анатольевич?!

— Да.

— Ну, садись, прокачу! — сказала маленькая женщина с веселыми чертиками в глазах.

Вокруг ее глаз двигались крупные морщины, это те самые черти беззвучно играли на них, как на струнах.

— Не, я на своих двоих, мне стыдно, что меня повезут, как инвалида, да еще женщина…

— Так у нас положено. И по здоровее тебя возила.

— Не. — отшучивался я, как-то всерьез. — Лучше я вас прокачу, а вы дорогу показывайте!

В общем, быстро мы сговорились и пока шутили прошли пол пути…

— Не спеши, милок. — сдерживала она мою пьяную походку. — Успеем теперь.

— Простыл наверное, ухо болит и шея, аж ходить не могу толком. А может хондроз.

— Ничего. Щас доктора посмотрят. Всё будет хорошо… — сочувствовала она в таком всё духе…

И вот, впервые в жизни, передо мной дверь в аппаратную, где проводят компьютерную томограмму. И были на ней всего две большие черные буквы: «КТ».

В аппаратной меня встретили, даже лучше, чем родного. Улыбчиво советовали, как побыстрее раздеться. Санитарка помогла снять, будто специально не желавшую расстегиваться цепочку. Сама вызвалась ведьма. Раздели опять же по пояс, только с крестиком пришлось расстаться. Не положено — металл.

Не знаю как это объяснить, то внимания не достаточно, то оно приторно избыточное. Как семь наседок над одним цыпленком. Ну, что я дитя малое?! Нет! Взрослый человек! Сам лягу и сам встану! Пока руки ноги работают не надо меня опекать, как инвалида первой группы. Ну, честное слово!

Либо в этом есть что-то темное. Отвлечь. Зачаровать. Потому что, когда эта технология закончилась и я под охи-вздохи вновь набежавших работниц стал одеваться, то оказалось, что цепочка моя порвана, а замок потерян. Покрутив вокруг шеи ставшее бессмысленным серебро, с горечью опустил ансамбль в карман.

«Э, не к добру это». — заекало в душе.

Чертова санитарка лебезила под руками. Захотелось прибить ее, как подлую муху. Это же она помогла! Я бы такого не совершил! Повозился бы, но сделал всё по уму. Сейчас глупая баба говорила, как, мол, исправить. Дальше думалось матом…

Убил бы старуху, как Раскольников и не за ее деньги, а просто за то, что дура. Потому что самое главное правило в жизни: прежде, чем исправлять, научись не ломать!

Рентгенология находилась в другом крыле, за стеклянной дверью, если идти отсюда. Восхитительно, там меня ждет моё терпеливое Солнышко. Греющее все 24/7/365-366. Не слишком ли я размахнулся? Эдак любить не должно ни одно Солнце. Выходные и отпуска нужны и от любимых людей. К тому же, после некоторой разлуки повышается любовный градус. 100 %!

Не переборщил, если понимать, что высокой оценкой я выразил радость, испытанную мной в ту секунду, когда я понял, что следуя за вражеской спиной всё той же санитарки, иду именно туда, где одиноко сияет звезда всея моей жизни. Что путь мой лежит через Моё Солнце! Которое, не задумываясь, в миг, испепелит всех чертей колдунов и ведьм! Шучу…

Я понимаю, что вера это не только освященный церковью крестик денно и нощно оберегающий вашу шею. Но, как говорил мне знакомый батюшка, мол, всегда носи крест, ибо он колокольчик по звону которого Господь, пастырь наш, отыщет свою овцу в любом стаде. Но будет ли колокольчик звенеть в кармане? Этот вопрос мучил.

— И в кармане позвенит. — успокаивала жена. — А починишь, повесишь куда надо. Главное чтобы он при тебе был.

Но что-то не давало покоя. Видимо какое-то суеверие глубоко засело в душе. А может и нехотя, но признавал я, что это очень плохой знак. Ну так как-то не совсем осознанно. Ведь тяжело утверждать, что, ну вот, тебе капец. Гораздо легче заявить, мол, фу ерунда, случайное совпадение. Ум командир, а душа ноет. Ноет и ноет, а ты чуешь, что она ноет. А вот почему, не то что бы не понимаешь, скорее не хочешь.

Честно скажу. Открытым умом в плохое я не верил нисколечко. Да как это вообще возможно плохое со мной?! Да за столько лет жизни ничего такого, тьфу, тьфу, тьфу, тук, тук, тук, не бывало, и впредь не случится. Простыл. Или хондроз. Неделю, две, да хоть месяц! И на работу! Спрашивала же армянка, мол, а вы у лора были! И тут кто-то спросил. По-моему старшая. Так что…

К тому же, я прямо ошалел, наконец-то, воссоеденившись со своим Солнцем. Я черпал и черпал силы из ее близости. Нашлось и время. Рентгенолог, строгая, с распущенными волосами, черными с проседью, выпроводила меня обратно за дверь, типа, я вас вызову. Вызывание затягивалось, но на этот раз я был счастлив.

Полуседую ведьму злило, что ее заставили работать за пять минут до окончания ее рабочего дня. Женский голос звучал раздраженно, напоминая карканье вороны.

«Прислонитесь грудью!», «Локти вперед!», «Подбородок выше!», «Не дышите!», «Дышите!», «Одевайтесь!»

Показалось мне, что команда «Дышите!» задержалась на целую минуту, если ни дольше. Но ты меня не знаешь ведьма, в детстве я был лучший ныряльщик на всей нашей деревенской речке, не такой уж и маленькой, хотя называлась она Тишанка. В том месте, где мы обычно купались ширина реки сравнима с четырехполосной автострадой, по две полосы в каждую сторону. Нырял я от берега до берега.

И плавал я быстрее всех. А вообще, во время купания я любил прикидываться дельфином. Чувствовал себя благородным принцем водной стихии, и совершенно не боялся воды, ни мелкой, ни глубокой, ни медленной, ни быстрой, пока мою маму ни напугала залетная цыганка.

— Береги сыночка… — нагадала смуглолицая оракулша, мол, смертельную опасность представляет для него большая вода.

Какая именно большая вода, она и сама не знала.

— Так вижю. — сказала цыганка и исчезла, поселив страх в сердце матери, насторожив меня.

Вскоре мы забыли об этом. Так думал я, что забыли. Мама помнила всю жизнь. И когда на нашу школьную бригаду строителей отделочников пришла коллективная путевка на море, мама приложила все усилия, чтобы меня не взяли, отстранили от поездки с какой-то мутной формулировкой.

Потом уже, в один из приездов из института, я встретил своего бывшего наставника по труду. Выпили конечно. Тогда он и попросил у меня прощения за тот морской случай, рассказав, что это моя мать чуть ли ни на коленях умоляла его вычеркнуть мою фамилию из списка достойных. Вот как оно бывает-то в жизни. А я ведь сильно в те дни обижался на весь белый свет, даже бросил любимое занятие — художественное оформление поверхностей. Нахамил руководителю, разругался с ним вдрызг.

Встреча с женой дала толчок моему энтузиазму. И еще одно обстоятельство подвигло к принятому решению — пришли мы в два, а стало шесть. Никто не должен по столько ждать. Форменное безобразие и наиподлейший произвол, исключая обстоятельства непреодолимой силы.

Мы еще посидели и даже сходили в туалет (что для меня было весьма актуально), пока за нами пришли провожатые через стеклянную стену. Именно, за нами! На все протесты поводыря я даже не соизволил ответить. Как схватил в одну руку сумку, в другую тонкую горячую ладошку супруги, так и попер, напролом, дорогу обратно я знал, на остальное чихать.

Мне было сказано, что после КТ и Рентгена произойдет небольшой консилиум, на котором и решится моя судьба. Якобы и диагноз будет подтвержден, и т.д. и т. п. Короче, последний, мать его, рывок! Извините за грубое выражение, но в контексте «тогда» это был наш с женой, именно, рывок из последних сил…

И вот, окрыленные преодолением мы очутились перед кабинетом архангела. Проводник наш где-то потерялся, да и не о нем речь. Я буквально ворвался в кабинет, одним видом, не говоря про шум, ниспровергая тишину заоблачных имперЕй. Жена бронированным щитом решимости следовать по пятам, прикрывала мне спину.

Она медленно подняла глаза от телефончика, по прежнему оставаясь в невозмутимой консистенции не от мира сего. Показалось, что она не сразу поняла в чем собственно дело, кто и по какому поводу шумит.

Мудро устроил Господь не дав ангелам чувств. Опекая род человеческий, зная его подноготную, трудно сдержать истинное отношение к людям, а оно вряд ли было бы хорошим. Отсюда и выражение, мол, ангельское терпение. Но никакой заслуги в таком терпении нет, так как нет и самого терпения. Душевный вакуум. Но, как я уже сказал, так лучше для всех.

— А… — что-то шевельнулось на лбу этой женщины, морщинка проскочила или метнулся лучик лампы дневного света. Далее спокойный деловой тон. — Подождите в коридоре. Сейчас принесут результаты вашего обследования. Вениамин Викторович и Анна Сергеевна пригласят вас в смотровую.

«Логично». — подумал я, задницей толкая жену на выход, и аккуратно закрыл дверь…

Оказавшись за порогом, довольные друг другом, мы по хозяйски оседали в кресла, превращая больницу в ночной вокзал, посмеиваясь над тем, что как были с сумками, так и ломились к доктору. Сумки, верхняя одежда и мы посреди бардака, представляли собой настоящий цыганский табор, только мини.

Пригодились и яблоки. Гремя пакетом, ведь там была и посуда, женщина накрыла на стол, то есть положила кулек с яблоками на колени. Ах, какие это были вкусные яблочки!

— Ешь, ешь. — она подсовывала мне яблоко за яблоком, сама кое-как догрызая одно.

— А ты?

— Я обедала, когда ты позвонил. Потом отпросилась и пошла. Приду домой и поем, а тебя неизвестно покормят сегодня или нет.

Разумеется, от ее заботы я таял. Набивая яблочной плотью жадный рот, лепетал о любви.

— Ешь, а то подавишься. — говорила она строго.

И конечно же, наступил момент, когда уже невозможно стало сидеть, и я забегал по коридору, иногда останавливаясь возле супруги, чтобы окунуться в ее глаза, поцеловать в губы, которые она с готовностью подставляла.

Так мы и ждали еще пол часа, пока в коридоре ни появились двое новых белохалатавцев. Молодые амбициозные доктора. А одного из них я вынужден был осадить.

Это была иная медицинская ветвь, может хирурги, не знаю. Направлялись они в другой кабинет, не к нашему архангелу. Я понял что результатов моего обследования у них нет и потерял к ним интерес.

Им пришлось немножечко обойти нас. Поначалу это не затруднило эскулапов, и не отразилось на их умной беседе. Они, как бы, в упор не видели нас, но лучше бы и не смотрели.

Однако, этот мамкин глист, уже пройдя мимо, резко развернулся и вылупился на мою жену, словно темно-зеленый речной рачок.

— Что здесь происходит?! — его вроде бы нормальный голос превратился в дискант — странная голосовая пубертация для мужчины.

Да и судя по капризному тону что-то с ним было не так, что-то не ладилось в его тощей скелетообразной жизни. Скорее всего, он не был любимцем женщин, вследствие чего чрезмерно умничал и ко всем придирался.

— Что угодно, господину, эскулапу? — спросил я, вставая на пути его зрения.

Ухо зверя шевельнулось, но тяжелые веки не дрогнули. Он не любил открывать глаза просто так. Тем более, что голод легче терпеть, мечтая о чем-нибудь хорошем. И обязательно с закрытыми глазами. Так как сейчас…

— Дим, перестань, я прошу тебя. — Зверь давно почувствовал чье-то приближение. Оно уже волновало его. С жадностью он проглотил загустевший комок слюны, однако старательно делал вид, что всё еще дремлет…

— Ну, я жежь вежливо жежь! — Они уже слишком близко. Достаточно близко, чтобы он полностью пробудился. Но зачем они это делают? Может, хотят накормить? А знают ли они, что зверя нельзя будить просто так?! Разбудил, значит, корми…

— Знаю я твою вежливость. Прекрати, пожалуйста. — - Сонце, я только полюбопытствую, чем же на ЭТОТ РАЗ я не угодил богам!

Зверь напрягся. Затаил дыхание. Он готов прыгнуть. Ну, давайте! Еще! Еще один шажок! Еще один звук! Если он услышит шепот чужого дыхания, ему не понадобиться, даже смотреть на жертву…

Он откроет глаза, только тогда, когда его клыки войдут глубоко в умопомрачительную плоть. И этот сладкий трепещущий вид, наполняя кровью пересохшую пасть, станет для него щедрым подарком…

Встречный вопрос не понравился молодому человеку. Переваривая сопротивление, он завис как сырая прошивка телефона. Его спутник насторожился. Через пару секунд настырный докторишка возобновил наступление:

— Это приемный покой, а не ночлежка.

— Сомневаюсь.

— Что значит сомневаюсь?

— А то, что мы с женой целый день уже тут. И похоже, останемся на ночь. Не люкс, зато по ОМС.

— Вы вместе?

— Ну, да.

— А кто пациент?

— Ну, я.

— Посторонним запрещено находиться в приемном покое. Вашей супруге придется пройти для ожидания в холл. — выдал сушеный лангуст изображая официоз.

Теперь я застыл с полуоткрытым ртом. Жена засобиралась.

— А, ну, погоди, дорогая. Это кто тут посторонний?

Когти выскочили из фаланг. Зверь уже знал, что прыгнет. Осталось мгновение…

— Я пойду…

— Сядь, говорю, Сонце! Не будет никакого холла. Кажется, эти господа не понимают, с кем связались.

О, эти возомнившие себя богами! Почему они думают, что это мы жертвы? Почему из чистого благоразумия не предполагают, что жертва может оказаться притаившимся монстром? И что этот монстр, только и ждет повода, чтобы наброситься и растерзать очередного глупого божка?

— Знаете что, мучить людей тоже не положено, особенно докторам. Послушай, ребенок, иди-ка ты отсюда, врач ты или трепач. Ты видишь, мы болеем, нам помощь нужна, а от тебя один вред. Не навреди. Помнишь? Отстань, говорю от нас, пока я не съел тебя… — наступал я.

— Если вы не уйдете, я вызову охрану! – вновь задисканил доктор обращаясь напрямую к жене.

— Да ты еще и не мужик! Да какой же ты тогда доктор?! Мразь ты, а не доктор! – я сделал подшаг и хотел уже ударить гада.

Зверь прыгнул, наслаждаясь полетом своего мощного тела…

Ситуация грозила, если не участком, то улицей, но тут вмешался другой эскулап. Прихватив локоть раздувшегося до покраснения коллеги, с силой дернул назад. И вовремя. Получилось, что я не дошагнул. Махать в пустую не стал. Выдохнув второй доктор спросил:

— Вы Коротков?

— Да, я Коротков. А что?

— Ничего. Просто уточняю.

Применяя и дальше физический подход, он потащил товарища за собой, наговаривая тому в ухо:

— Это тот пациент, про которого Веник говорил, пошли-пошли, там что-то серьезно всё, пусть Елена сама разбирается.

Торжествуя победу, я повернулся к жене:
— Слыхала, вся больница уже в курсе, что к ним Коротков ложится.

— Нельзя так с врачами разговаривать. Они людей спасают. — обиделась жена. — И ничего, подождала бы и там…

Надув губки, она демонстративно отвернулась…

— Ну, Сонце, мы же победили. — взмолился я, приседая на корточки, опираясь на ее колени, заглядывая в убегающие глаза.

Наконец-то, глядя в упор, она высказалась:

— Я сама медик. Ты знаешь, как обидно, когда стараешься, а тебе хамят ни за что?

— Почему ни за что? А чего он привязался? И так терпения никакого.

— Какого-никакого. Раз не положено, значит так надо.

— Ладно, в другой раз учту. Но я…

— А чего ты на дитя накинулся? — строжила она.

— Какой же он дитя?!

— Ты сам сказал, что ребенок.

— Это он мозгами ребенок, а телом-то дядя… урод…

Не желая длить размолвку, я душевно попятился:

— Ну, Сонце, ну, хочешь, я пойду, извинюсь?

Не знаю, пошел бы я на такую жертву, ради любви, но диалог наш прервали. В предбаннике объявились Веня и Аня. Они спешили со стороны большого коридора. Что-то обсуждая, скрылись в кабинете. У Веника бумаги. Может мои?

Я сидел на кушетке напротив письменного стола, за которым со сцепленными перед собой руками полулежал Вениамин Викторович. Расслабленный. Возможно усталый.

Анна же Сергеевна в сиреневом костюмчике воссела на столе. Впереди, справа от Веника. Болтая ногами. Вот-вот, и меня удивило, как школьница на парте. К тому же отсутствуя и какая-то веселая.

Дежавю это не назовешь, однако, сходство имелось — всё те же, и всё о том же, только сбросив тяжелые маски. Кстати, воспринималось нормально. Мой десятилетний сынок отлично разбирается в гаджетах, помогает и мне, при этом ведет себя, как пацан. И что? Естественно — вот что!

— К сожалению, мы не можем положить вас в отделение неврологии — нет мест. Предлагаю лечь в реанимацию. Через сутки переведем в палату. Имейте ввиду это совсем другой уровень медикаментов. На порядок выше. Вы сразу почувствуете облегчение. — включив доктора, предлагал Вениамин, но казалось, он и сам не верил в то, что говорил, и был бы рад моему отказу.

Я наслышан про реанимацию. Не помню, правда, откуда. Самое ужасное место на земле перед могилой! Придется лежать 24 часа с катетером в уретре…

Конечно, они не могли знать, что я знаю об этих ужасах. И все-таки, настойчиво думалось, что предложение не без подвоха…

— Я согласен. — и наверное, своим решением я удивил не только себя.

Волнение опустилось в ноги, заставляя двигаться. Соглашаясь на предложение, я уже был возле стола, опирался руками на столешницу.

Впрочем, эмоционального взрыва хватило, только на эти два слова — я согласен. Обесточенный, я растерянно наблюдал за врачами, переводя взгляд с одного на другого.

Лицо Анечки остановилось. Оно было совсем близко и я заметил как изменился его цвет, словно задули свечу.

Опираясь щекой на ладонь, замер и Венечка. Что-то он хотел сказать, но видимо онемел, распахнув глаза и заодно рот.

Первой очнулась Анна Сергеевна. Нервный дверной хлопок включил Вениамина. Посмотрев на дверь, закрывшуюся за Анечкой, потом на меня, он заговорил:

— Ну, что же, сейчас мы кое-что подпишем…

Заискивающе и суетливо я перебил:

— Вениамин Викторович, извините, а можно посоветоваться с супругой? Она у меня медик, разбирается в этом вопросе лучше, чем я.

Я топтался и мямлился. Стыдно идти на попятную, однако, интуиция или что, но червь сомнения прогрызал подкорку:

«Надо посоветоваться! Надо посоветоваться!»

Веня не возражал. Даже наоборот.

Покинув смотровую, я словно вынырнул из чего-то нехорошего, из чего-то безвоздушного и безжизненного.

— Рони, в неврологии нет мест. Дал согласие на реанимацию… — сообщил я бодро, но с подспудной виной.

— Нет! Ни за что! В реанимации умер мой отец! Они забыли про него!

Женский крик, словно камень влетел в окно. Но этим окном оказалась вселенная. Звеня осколками, она рушилась на глазах.

«А… вот откуда я знаю про ужасы реанимации. Недавно у моей супруги умер папа. У него случился инфаркт. Положили с сердечным приступом, но проглядели отек легких».

— Какая реанимация, ты же не при смерти! — кричала жена. — Пусть кладут в отделение или мы уходим отсюда!

— Пусти! — она рвалась в смотровую. — Пусти! Щас я им там устрою реанимацию!

Обнимая маленькое, но очень жизненное тельце жены, я не пускал.

— Ты понимаешь, что такое реанимация? — спрашивала она в слезах.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Кто попал в реанимацию — уже приговорен! Наплевательское отношение, как к покойнику — раз! Просроченные лекарства, ради экономии — два.! Половина не выходят оттуда! Пойдем домой, милый… а?

В глубине ее мокрых, как океаны глаз я читал любовь и страх.

— Хорошо, Сонце, сейчас пойду и откажусь.

Я отказался. Вошел и чуть ли не с порога бахнул, как из пушки:

— Я отказываюсь от реанимации!

Вениамин, всё еще подпиравший левую щеку, лениво распрямился на стуле, флегматично пожал плечами, типа, ваше право, и добавил традиционное:

— Подождите в коридоре.

И кое что новенькое, мол, напишем заключение и отпустим.

— Мне бы от боли что-нибудь посущественней? — вспомнил я к собственной радости.

— Да-да, и лекарство, и рекомендации по применению, всё будет указано.

— Вениамин Викторович, а какой у меня диагноз? — осенило спросить.

— Ничего страшного, обычный хондроз.

— Надо же, обычный, а столько мучений!

— Такое не редкость. К несчастью, плохо поддается лечению. Однако, имеет характер обострения, не давая о себе знать между рецидивами.

— И то хорошо, что обострение и не давая о себе знать.

Двое по приятельски разговаривавших мужчин, уступая из вежливости дверной проем, один за одним покинули «Смотровую».

Тот, что в белом халате, перешел в соседний кабинет, где как бы и канул.

Другой, улыбаясь вовсю ширь крупноватого лица, присоединился к женщине, что сидела напротив, покинутой им мучительской, окруженная их совместными пожитками. Прямо, как королева на троне!

У каждого свое оформление стула для самой важной задницы в государстве. У кого-то в спинке мечи веером, у кого-то рабы распростертые под ногами, а у нас горбом нажитый скарб вокруг. А Скарбство (читай царство) наше такое, право слово, трудовое непосильное!

Уже не было сил, даже болеть. Отупело всё, и сознание, и страдание. Кстати присутствовало облегчение от того, что не надо ложиться в больницу, что и так обойдется. Только про больничный не спросил:

«Лан, щас позовут и спрошу».

Из архангельской выглянула Анечка. Видимо, она так спешила с благой вестью к пославшим ее, что не закрыв до конца дверь, нечаянно огласила:

— Он здесь!

О, как! Распечатав удивление на лицах, мы с женой замерли, глядя друг на друга. Что бы это значило? Уходить не попрощавшись мы не собирались, ведь надо закончить злосчастный визит логично, то есть получив рецепт. Столько времени в пустую это недопустимо и похоже на внезапную смерть.

С другой стороны, пройдено целое обследование, сданы анализы, и в первую очередь на Ковид 19. И всё это за один, хотя и весьма долгий день. Так быстро я еще ничего не проходил. Дотерпим уж до конца. Осталось немного.

В преддверие исхода я значительно повеселел. Жена тоже. Скоро нас выпустят. Может, мы плюнули бы на всё и ушли, но стеклянная дверь открывалась «пластиком». В обезлюдевшем приемном открыть ее некому, кроме этих. Можно потребовать и от них. Не потребовали. Погордились.

Минут через пять-десять распахнулась дверь и ангел на побегушках вежливо пригласила:

— Дмитрий Анатольевич.

— С Богом! — напутствовала жена. — Не забудь про обезболивающие и больничный.

— Хорошо, Сонце. Спасибо.

Крайним брошенным на нее взглядом я отметил, что она поерзала в кресле, устраиваясь поудобнее, готовясь внимательно ждать.

Вот и пал наш ангел непоколебимый в своем игноре к пациенту. Еще одна победа смертного над небожителем! Глупо, да? А что поделаешь, если мы обычные люди такие тщеславные.

Архангел по имени Елена, первая обратилась ко мне, напоминая птичку торопливо клюющую хлебные крошки возле ног кормящего:

— Дмитрий Анатольевич, нужно подписать отказ от госпитализации.

Клюнула и отпрянула недалеко в сторону, опасливо и в тоже время с жадностью смотрит.

Ну, что смотришь, пернатая, клюй уже дальше, мы люди гордые, мелочиться не станем. Не понимаю, к чему столько волнения по поводу какой-то формальности. Надо, значит, надо.

— Да пожалуйста. — сказал я, отгоняя подозрение, подкравшееся из-за поведения старшей.

Однако, этот момент я никогда не забуду, когда после мною сказанного, они переглянулись, как мошенники, мол, всё отлично, перед нами очередной лох. Всё что угодно я мог выдумать, но отнюдь не это…

Ах, ты задача кромешная, не получается. Бедная Елена торопится, пока пациент не передумал, а лист с нужным текстом не выходит из печати. То техника тупит, то женщина решает что-то вдруг допечатать. На лбу у нее усердие и пот. И мы стоим. Ждем. Переминаемся с ноги на ногу. Потеем.

И правда жарковатенько тут, не похоже ни на рай, ни на его преддверие. На адский предбанник больше. Бежать и как можно скорее, раз ничего существенного не обнаружили. Перетерплю, перемучаюсь, задавлю таблетками, лишь бы с работы не выгнали. А то скажут еще, что прогулял день…

Фиг с ним с этим отказом, хотя тоже не по себе, как от нарушения трудовой дисциплины, но главное больничный. Дадут — не дадут? А вообще, за один день не выхода дают? Блиин…

— Простите, а мне больничный дадут?

На желто-сером лице Елены, сосредоточенном на мониторе, снова мелькнул свет:

— Конечно. Сейчас подпишем отказ и я всё объясню.

Ангелы, рангом помельче, стоя по бокам и чуть за спиной старшака, тоже заулыбались и согласно закивали. Улыбался и я, дабы поддержать посыл ангельской доброты…

На столе кипа бумаги. Елена выудила одну, судя по лицу докторши, самую важную, поставила галочки, передала мне:

— Где галочки, пожалуйста, распишитесь.

Веня услужливо, словно официант в кафе, подсунул авторучку. Пока я не читая подписывал, казалось, тишина так сгустилась, что будь здесь мухи, они не смоли бы летать. Казалось, что все звуки мира издавал, только я. Дышал. Шуршал бумагой. Скрипел стулом, на который присел.

— Подписал. — сказал я, включая общую громкость.

— Хорошо. — Елена внимательно осмотрела документ, удовлетворившись, отложила в сторону.

Далее она вручила мне целый талмуд, в котором, якобы, всё касаемо меня: описания исследований, диагноз, способ лечения.

Теперь казалось, что вместе со звуками вернулось и время, ринулось наверстывать упущенное.

Я пытался вникнуть в написанное, но время схватило меня, понесло с ускорением.

Какая скука все эти подробные описания. К тому же они похожи на абсурд, утверждая, что я практически здоров, за исключением не существенных жалоб.

Сквозь устроенное временем коловращение всего на свете, я услышал голос Елены. Поднял на нее глаза. Снисходительно улыбаясь, она говорила:

— Я написала вам каким лекарством лечиться. Как я поняла ваша супруга медик, значит сможете проколоться самостоятельно. Если не поможет приходите еще, подумаем, что делать дальше. Насчет больничного идите завтра к дежурному терапевту, отметку мы сделали, она откроет вам лист нетрудоспособности сегодняшним числом.

— Спасибо, обязательно. Но надеюсь поможет. — лопотал человечишко пятясь к выходу.

«Фух, скорее бы уже выбраться отсюда». — думал я, запоминая лицо доброго ангела. Не лицо, а лик.

Елена была довольна собой, откинувшись на спинку кресла, приняла расслабленную позу, мол, проделавший огромную работу человек или ангел имеют право на отдых…

— Анна Сергеевна проводите пациента. — донеслось из-за полу открытой двери в сияющую долину здоровья

К дому, с заходом в аптеку, прибились мы затемно. Заветным лекарством стали витамины и какое-то вещество в купе с витаминами усиливающее их действие.

Супруга моя была крайне возмущена таким лечением, но два укола я получил. Попросил третий. Это уже мы сами прописали мне кетонал.

Кое как отночевав ночь, по совету жены еще до открытия поликлиники я уже был там. Седьмым. Вытерпев очередь попал к терапевту.

Огромные, как чернослив глаза армянской женщины несколько секунд смотрели не моргая. Такие ли они на самом деле или эффект производили толстые стекла очков? Не суть…

Она узнала вчерашнего пациента, но не могла поверить, что это снова я. С порога стал я извиняться и оправдываться, мол, реанимация это не мой конек. И разве я похож на нуждающегося в подобной экстремальной помощи?!

— А ко мне вы теперь зачем пришли? Я всё для вас сделала. Полежали бы, зато прошли бы полное обследование. Для большей уверенности.

— Я не знаю. У меня еще и ухо болит. Может к лору запишите? Кстати, мне сделали КТ головы и рентген грудной клетки.

Переключившись на монитор, просмотрев уже имевшуюся в базе однодневную историю моей болезни, она круто развернулась ко мне:

— Наверное вы правы, что отказались!

Гнев ее сменился на милость, а непонимание на решительные действия.

— Разумеется прав! С хондрозом в реанимацию не кладут! — взыграло, как у нас говорят, в одном месте веселье.

Опять чернослив:

— Вы что не читали заключение?!

— Честно говоря, нет. Они сказали — хондроз…

— Не могли они такого сказать. Здесь написано, что у вас объемное образование в затылочной ямке с правой стороны черепа. Но витамины они неправильно назначили. Витамины в вашем случае противопоказаны, как провоцирующие рост. Я отменяю вам эти лекарства.

— Извините, какое образование?

— У вас опухоль в правой височной доле, но вы не переживайте раньше времени. Образование не всегда злокачественное. Я направлю вас к нашему онкологу для выяснения окончательного диагноза. Сейчас, только узнаю, когда у него прием.

Глотая информацию, как придорожная трава серую пыль и грязные брызги, я погружался в шок, думая:

«Надо же как оно называется, не просто — опухоль, а — объемное образование. Ну так то да, образование оно и есть. И звучит красиво. К онкологу? А почему к онкологу, если еще неизвестно какая она — злая или добрая?»

Тем временем дежурный терапевт что-то набирала на клавиатуре, куда-то звонила по сотовому, а так же по стационарному, уточняла, запрашивала.

Переваривая услышанное, я всё глубже уходил в себя. Мир внешний отступал всё дальше. Иногда я видел, как открывался рот сидевшей напротив женщины, но не слышал ни единого слова, как будто нас разделяло соответствующее расстояние…

— Вы меня слышите? Вам плохо? — сквозь нахлынувшее воображение к сознанию пробился голос настоящего.

— Да нет, всё нормально.

— Я записала вас к онкологу на после завтра. Не забудьте распечатать талончик при выходе…

Когда я, наконец, вышел из поликлиники, то глядя на мир, почувствовал, что он оставаясь прежним с виду и скорее всего по сути, стал другим лично для меня. Изменилось мое отношение к нему. Показалось, что теперь между нами никого нет. И что посреди тротуара на оживленной улице есть только двое: я и жизнь. Лицом к лицу, визави, тет а тет…

— Блин, весна! — подумал я как-то по особенному тепло и заплакал.