Апатия.

Не хотелось, конечно, поддерживать негативное чувство тоски-печали, но на меня, чо-то, прям так, навалилось, аж дышать тяжелее стало… кусок в горло не лезет… словно плитой фундаментной во весь рост накрыло… Глубочайшая и бескрайняя апатия.
Сейчас бы смотрел в никуда и медленно-медленно передвигая ноги, шёл бы по Советской улице, укутанный в зимнюю куртку с высоким воротником и непроглядные любимые солнцезащитные очки…

Вот так и подбираешься к этой опасной грани между упорством и пошловсёнахерством. Словно подойдя к высокому забору, встаёшь на цыпочки, чуть подтягиваешься руками, пытаясь заглянуть — что там?.. А как там будет? А если я решусь и с разбега перемахну через этот чёртов корявый частокол?..
Но когда оборачиваешься и смотришь на эшафот, который остался позади, шагах в двадцати, даже не напрягая зрение, видишь рядом с ним эти старые, проржавевшие весы, чаши которых уже начали трескоться от старости. На весах тех, а они даже не качаются, видишь свою заветную чашу, на которой небрежно навалены твои драгоценности под видом долга, ответственности, совести и чести.
И видишь ты периферийным зрением, что вокруг тебя и эшафота стоят, окружая овалом, люди. Они смотрят и ждут, оценивают и готовы обвинить и раскритиковать, чтобы ты не сделал, как бы не поступил. Есть среди них незнакомые лица, забытые, упущенные избирательной памятью. В большинстве, люди знакомые, близкие и родные, но особенно на их лицах угадываешь выражение какого-то тревожного ожидания, по которому не ясно к чему они готовятся.
Смотришь, так, на них, равнодушно, оглядываешь. Они не двигаются, дышат спокойно, изредка моргают. И ты понимаешь, что в данную секунду, которая стремится затянуться на всю твою жизнь, все они просто мертвы и чувствуешь, будто густой мОрок, создавая эти образы, пытается задушить тебя собственной бездыханностью.