Шестая симфония П.И. Чайковского

5- ое марта 1953 года. Страна замерла в ожидании беды: тяжело заболел тов. Сталин. Весеннего настроения не чувствовалось. Народ ходил тихо-тихо, прислушиваясь к сводкам о здоровье вождя. ЛИСИ. Комната 306. Все девочки уже убежали в институт на занятия, а Лариса опять завозилась. Засыпать как положено, так и не научилась. Засыпает поздно или рано, то есть под утро, а потому с трудом по утрам просыпается. Но она шустрая девочка — догонит подруг. Окинув в последний раз комнату, чтобы проверить всё ли взяла, что нужно, всё ли в порядке в комнате оставили, а то придерутся студсоветчики, оправдывайся потом. Как будто всё в порядке.
Лариса подошла к двери и замерла. Из репродуктора зазвучала незнакомая ей музыка. Из глубины её хрупкого организма стали вытягиваться струны — внутренности. Она остановилась, прислонилась к дверному косяку и прижала руки к груди. Сердце то замирало, то начинало учащённо биться. Такое с ней происходило впервые. А из репродуктора неслось нечто необъяснимое: будто все скрипки мира объединяются, объединяются в одно могучее целое и как-то надрывно, что ли, устремляются ввысь.
«А а а ааа аааа а!!!»… И опять то же! У Ларисы защемило сердце. " Тов. Сталин умер! Поэтому так рыдают скрипки!" Музыка оборвалась. Пауза и… сообщение, что наш вождь, учитель скончался и тут же вступили скрипки, рвущие душу. Лариса не могла оторваться от дверного косяка. Музыка обволокла всю её. Она не могла пошевелиться. Она стала немного соображать. Судя по всему, передавали какую часть произведения, причём с постоянным повтором. Тогда про магнитофоны никто ничего не знал, но в студиях нечто подобное, видимо применялось. А вот и новости, подробности. Надо бежать в институт. Это довольно далеко: с Курляндии до Красноармейской, то есть — до Техноложки. СтОит ли? Первую пару придётся пропустить. Нет, нельзя. Практические занятия по математике. Ведёт Камышко. Он и строгий, и добрый. Отругает, но на вторую сорокапятиминутку пустит. «Прогула» не будет. Так думала она, пока бежала к проспекту Огородникова, где можно сесть на транспорт — хотя бы на трамвай. Повезло ей. Но лишь она вошла в трамвай, как в ней зазвучала та самая музыка. Чуть было не проехала остановку. Чудо! В институт пропустили, не отобрав студенческий. Она подбежала к аудитории и остановилась: она же не придумала «уважительную» причину для оправдания опоздания. Осторожно, тихо открыв двери, вошла и замерла.
— Можно войти?
— Вы уж вошли. Потрудитесь объяснить, что Вас так слегка, скажем, задержало? Ну! Что придумали?
— Музыка, — вдруг выпалила Лариса, глядя прямо в глаза Камышко.
Тот, оторопело раскрыв свои огромные карие глазищи, приблизившись вплотную к Ларисе тихо попросил: «Повторите, пожалуйста».
— Музыка,- опустив глаза, но твёрдо и чётко повторила Лариса.
— Какая музыка?
— Я её впервые слышала. Не знаю! Но, пока её исполняли я не могла сдвинуться с места. Извините, — добавила она со слезами в голосе. — Очень сильная музыка.
— Ну, хорошо! В наказание идите к доске и выведите простую формулу… из следующего условия. (Дальше следует начальное уравнение).
У Камышко был такой финт: После того, как в результате различных математических преобразований, получалась более простая формула, применяемая в сопромате, например, он говорил свою коронную фразу: «Ну а теперь её в рамочку и на стеночку». Сначала, вроде как в шутку, а потом весьма строго требовал, чтобы студенты вешали эти формулы на стенку. Первокурсники смеялись, но на втором курсе уже все так и поступали, ибо когда перед глазами висят эти формулы, то к экзаменам, они становятся уже въевшимися в мозг, и учить их не надо. Но это я так, отвлеклась немного.
Лариса пыталась добросовестно сообразить, на что надо умножить или разделить обе части уравнения, но слёзы затуманивали глаза и музыка не выходила из головы.
— Ну, что не получается? Почему? Вы же сообразительная девочка! Что Вам мешает сосредоточиться.
— Музыка!
Тут Камышко изменил себе. Он подошёл к Ларисе, внимательно посмотрел ей в заплаканное личико.
— Так, что же это за музыка?
— Очень трагическая! Ведь умер тов. Сталин! — всхлипнула она.
— А! Я понял! Это передавали шестую симфонию Чайковского. Патетическую! А слёзы от чего?
— Так ведь умер тов. Сталин!
— Ну, тут не плакать надо, а радоваться!!! Наконец — то!
Аудитория затаила дыхание. В воздухе повисла тяжёлая тишина.
У Ларисы слёзы мгновенно высохли.
— Да...! Да..., как Вы можете?! Вы!.. Вы — предатель!
И она выскочила из аудитории. Побежала в гардероб, накинула пальтишко и выбежала на улицу. А дальше куда? Издалека, с улицы Огородникова доносится всё та же музыка. Шестая симфония! — пронеслось в голове. Стало немного спокойнее. «Какой гад, этот Камышко. А мы его так любили! Сколько же в стране прячется за патриотическую личину таких „камышков“?! Но думать об этом не хотелось. Она чувствовала себя несчастной, уставшей, неприкаянной. Вот и родная Курляндия! Взяв ключ, она потихоньку отправилась в свою комнату. На лестничной площадке своего этажа она увидела Юру Ахматова. Он тоже из Сталинабада. Учится на дорожном факультете. Между ними ещё на Родине установились очень теплые, дружеские отношения. Она считала его настоящим другом: он был старше, умнее, сильнее, а главное — надёжнее других. Он уже дважды помог ей в очень серьёзном деле. Юра был влюблён в её подругу. Они крепко и длительно дружили. Но через год, как Юра поступил в институт, она вышла замуж и родила ребёнка. Он очень переживал тогда, даже перестал ездить домой на каникулы. Лариса огорчалась, что не смогла ему помочь. Теперь вот как будто встречается с девочкой с механического факультета, которая живёт на одном этаже с Ларисой. Приходит он довольно редко, делится своими чувствами скупо. И есть ли у него чувства к этой девочке, Лариса очень сомневалась.
— Привет, Юра! Что — то случилось? Свидание в неурочное время! Вы что? Не пошли в на занятия?
Надо сказать, что некоторые занятия для этих факультетов проходили на первом этаже.
Ей с одной стороны не хотелось разговаривать ни с кем, с другой — хотелось поделиться общим горем, рассказать про Камышко.
— Ты знаешь, что Сталин сегодня под утро умер! Какой ужас! Что теперь будет со страной, если некоторые рады этому.
— И кто же?
— Наш Камышко! Представляешь, — начала она говорить сквозь слёзы — слёзы горькой обиды.- Говорит: радоваться надо, а не плакать!
— Правильно говорит ваш Камышко. Сколько наших людей он положил, особенно в начале войны. Люди, молодые люди гибли из-за него.
— Юра! Юра! Ты чего это такое говоришь?
— Ты же знаешь, я был в боях. Я же сын полка. Я сам, сам, понимаешь видел и слышал, как молодые солдаты бежали в атаку, кидались под танки, крича „За Родину, за Сталина!“, и гибли, гибли, гибли.
— Так они же кричали сначала „За Родину“, а уж потом — »За Сталина!" Ты же сам говоришь: «за Родину». Так что? Если с нашей Родиной что-то случится, то надо будет радоваться? Потому, что наши люди умирали «За Родину». А при царе умирали за «Царя батюшку». Ведь не лично же за царя, а потому что царь — это, вроде как, — отечество и есть.
— Что с тобой говорить! Мала ты ещё! История рассудит. Я пошёл. Звонок слышишь? Пошёл.
И он ушёл. Лариса зашла в комнату и плюхнулась в постель. Ей было наплевать, что у неё могут быть прогулы и не быть в этом месяце стипендии. Что такое стипендия, если нет больше товарища Сталина, и нет самого лучшего в мире друга. Она своим рыбьим чутьём поняла, что с Юрой отношения прерваны и прерваны навсегда. Она почувствовала себя лишней на этом свете, никому не нужной и очень одинокой. Она горько зарыдала, уткнувшись в подушку, а симфония всё звучала и звучала вперемежку с трагическими подробностями. Убеждали, что врачи сделали всё возможное, но спасти вождя не удалось. Сообщалось, когда будет прощание. Измучившись, Лариса уснула тяжёлым сном. Она проснулась с тяжёлой головой и тяжёлым сердцем. В комнате было приглушённо шумно. Все девочки восторгались её смелостью в разговоре с Камышко. Дежурные организовали наскоро обед: питались то коммуной. А тут вошли несколько мальчишек и сообщили, что он едут в Москву, прощаться с вождём. Что его уже забальзамировали, как Ленина, и будет он тоже лежать в Мавзолее. Ну, а как же! А где же? Всё правильно. Несколько девочек присоединились к мальчикам, в том числе и Лариса. Ехали трамваем, который идёт, оказывается очень медленно. На вокзал было не пробиться. Между людей приходилось протискиваться. Билетов на поезда уже не было. Никаких: ни на сегодня, ни на завтра. Что делать? Правда продавали билеты без мест, как в электричках. Стоять в тамбуре и в коридоре. Люди были и этому рады. " В тесноте, да не в обиде". И действительно: в этой толкотне и неразберихе, не слышалось ни бранных слов, ни скандалов. А то как же! Ведь всем одинаково хотелось посмотреть на настоящего родного Сталина, у всех одинаковые права. Нашим ребятам досталось не более 2-ух — 3-ёх «входных билета». Они, как настоящие джентльмены, отдали их девочкам, а сами решили пробиваться в поезд, чтобы ехать на крыше. Как только поезд подали, народ смёл работниц, проверяющих билеты, милиционеров и мгновенно заполнил поезд. Никаких драк, оскорблений, выталкиваний не было. Все, кто пробился, разместился, ощущали только помощь и поддержку. Из девочек ни одной не удалось попасть на поезд, да и мальчикам не всем повезло. Девочки вернулись в общежитие, мальчики остались пытать счастье в следующем поезде.
Музыка звучала почти целую неделю, правда, с перерывами. Лариса заболела идеей послушать симфонию целиком. Ей повезло: она «Поймала» билет в филармонию и была сильно огорчена. Ей совершенно не понравилась вторая часть. Если первая часть была как бы подготовительной к трагическому концу в третьей части, то вторая казалась ей кощунственно светлой, радостной. Тут и солнечные рассветы и, радостные настроения и весёлые цветочки! Зачем! Это, как она считала, расслабляет настрой. Вторая часть, точно, не уместна. В дальнейшем она многократно ходила в филармонию на эту симфонию. Постепенно, она стала по другому воспринимать её вторую часть. Смирилась, как говорится. Но каждый раз её поражало, как люди относятся к этому музыкальному шедевру. Однажды в филармонию привели солдатиков — молодых ребят. 23-е февраля — день Красной Армии, а 5-го марта — годовщина смерти тов. Сталина. Вот им, видно, и праздник организовали и поминки. Лариса сразу расстроилась: разве эти мальчишки дадут нормально послушать такое произведение?! Однако, солдатики буквально через несколько минут затихли. Воцарилась тишина! Никакого покашливания! Во второй части стали немного «оживать». Вот и третья часть! Вот они — скрипки! Вот как они все слились вместе и… На глазах у многих ребят стали появляться слёзы. Скупые, мужские. Никто не смахивал их. Они скатились и высохли. Конец. Тишина. Минута, другая. Все сидят тихо. Вот кто-то не выдержал, захлопал. Вот его кто-то осторожно поддержал. Так оваций и не получилось. Никаких «Браво». Потом, осторожно, чтобы не стукнуть и не скрипнуть сиденьями, все встали, и в полном молчании, тихо-тихо вышли из зала. Лариса вышла, как всегда среди последних. В гардеробе было тихо. Солдатики не галдели, не шутили. Тихо вышли, построились и тронулись к поджидавшим их машинам.
P. S. Перед выступлением дирижёр Светланов в своём коротеньком вступительном слове говорит: " Если вы хотите кого либо приобщить к классической музыке, надо начинать с прослушивания шестой симфонии П. И. Чайковского. Это — беспроигрышный вариант. Даже, если не появится интерес к классике в целом, положительное отношение к некоторым классическим произведениям обязательно возникнет.