Ночь откровений

Эта ночь казалась свободному художнику необыкновенно таинственной и мистической. Мужчина долго не мог сосредочиться на своей цели, потирая раскаленный лоб и вновь разглядывая свой дом, каждую секунду напоминавший о безденежном существовании его владельца. Две комнаты, что были еще сравнительно недавно местом его творческой кузницы и которые стали ему сейчас до ужаса противными. Лунный свет, проникающий через окно, казался ледяным и знобил художника, который сейчас больше всего желал закрыть окно, чтобы остановить дрожь.В соседней комнате медленно горела толстая свеча-ультиматум: человек должен был принять решение не позже того, как она превратится в огарок и погаснет…
Мужчина с усилием сжал трясущимися руками петлю. Последние полгода своей, как ему казалось, многострадальной жизни он думал об этом дне. Дне возмездия, когда произойдет знаменательное событие, адресовавшееся одновременно всем и непонятно кому в частности. Дне мести судьбе и дне торжества над своими ошибками.
Ему оставался лишь рывок воли, чтобы осуществить задуманное, но он все еще медлил, памятуя о том, что предстоящий выбор между его тошнотворной жизнью и неведомой смертью уже никогда не получится изменить. Красные глаза его с широким зрачками словно смотрели в бездну, но в душе не было опустошения — там лишь нескончаемый гул воспоминаний: первые дворовые друзья, первая любовь, первый и последний школьный выпускной.
«Интересно, — прервал он навязчивой мыслью ряд прошедших событий, — а что сейчас станет последним? Стук падающей табуретки или миг, когда веки закроются навечно? Жаль, что не спросишь состоявшихся суицидников… Неплохо было бы узнать, как там поживают Ван Гог, Лемуан, Робер!»
Его усталый взгляд упал на одинокий холст, лежавший на столе и окруженный грязной палитрой, остатками масляных красок и старыми мастихинами. В переливах лунного света холст казался мужчине одиноким волком, который заблудился в непроходимой чаще, выл от отчаяния, но все еще не сдавался. Между столом и окном стоял мольберт, не ощущавший на себе тяжести полотна вот уже несколько месяцев. Нет, идеи у художника были, но главного, при которм идея сама по себе ничего не стоит — вдохновения, не наблюдалось. А после экспериментов с алкоголем и психотропными веществами, он отчаялся в поиске долины грез, где оно обитает, довольствуясь одной пенсией и гнушаясь случаными заработками с такими же, как он, непризнанными виртуозами кисти.
«Глупо искать в самоубийстве вдохновения, но жить без него — еще глупее!» — заключил мужчина. По громкому лаю окрестных собак, он догадался, что мысль выскочила криком или даже оглушительным воплем (псы долго не умолкали). Однако для человека непрерывная ругань животных стала уже чьим-то отголоском, который к чему-то его настойчиво побуждал. Со следующим мгновением, эхо стало раздаваться повсеместно и, даже зажав уши руками, мужчина слышал голос еще отчетливее. Скопление бутылок в углу начало плавиться, хотя температура в доме оставалась прежней. Художник посмотрел на мольберт и ахнул: на нем появился ослепительно белый холст, который был гораздо больше, лежащего на столе. Мужчина пригляделся и обнаружил на нем проступающие контуры силуэта, который с каждым моментом становился разборчивее… Вот уже ясно виден голый череп на костлявом туловище, но внезапно он превратился в голову женщины с объемной шевелюрой. Глаз и носа у нее не было, зато она могла похвастаться огромным ртом с большими и острыми зубами. Торс и руки были плотно обтянуты черной кофтой.
— Имя — шипящим голосом приказала она, стоявшему в ступоре мужчине.
— Ке… Иннокентий, — выговорил тот, едва справляясь с волнением.
После этого слова последовал гадкий смех не менее гадкой недоженщины, прервавшийся ее сухим, будто старческим кашлем.
— Видишь, до чего ты довел меня, Невинный, — вкрадчиво произнесла она, выделяя последнее слово. — Самой пришлось к тебе переться. Тебя так и не дождалась…
— Я сомневался, — виновато признался мужчина.
— Не льсти себе, ты сомневаешься и сейчас, — улыбнулась тварь клыкастым ртом.- Впрочем, правильно делаешь — с этим спешить не стоит… Умереть всегда успеешь, можешь мне верить.
— Но ведь ты сама упрекнула меня…
— Ха-ха, это я так. Из вредности. На самом деле мне совершенно безразлично — уйдешь ты сейчас или 20 годами позже. У меня хватит терпения, чтобы подождать.
— Тогда зачем ты явилась?! — вскричал в бешенстве художник.
— Ты не поверишь — мне жаль тебя! — ехдно оскалилось исчадие ада. — Жаль, даже больше, чем тебе самого себя. Сколько можно терзаться? Уйди, как говорится, красиво и бестолково или сожми кулаки и живи дальше! Но нет! Наш невинный, всеми обиженный талант, от чудовищной любви к себе стоит и медлит так, что скоро прирастет к табурету… Кхе-кхе.
«Обиженный талант» наклонил голову и потупил взор.
— Что, нечего ответить? — победно ухмыльнулось женоподобное существо. — Я приходила ко многим Иннокентиям, но уверяю, такие ничтожества, как ты, мне попадались редко. К некоторым из них — вы называете их «герои» — я бы вообще постыдилась являться, была б моя воля… Но, как видишь, приходится. И нередко даже чаще, чем к таким вот малодушным клоунам. Прости, художникам! Ну да ладно, не буду окончательно добивать. Не хватало еще, чтобы ты свел счеты с моей знакомой на моих гла… прямо сейчас. На-ко вот лучше, полюбуйся. Это тебе пригодится.
Она взмахнула конечностью, и в воздухе завис кусок бумажки с указанием какого-то адреса.
— Dedham Community Theatre, 580 High Street, Deadham, Massachusetts, — с трудом прочитал мужчина.
Листок плавно полетел вниз и приземлился под шкафом.
— А теперь мне пора, Безгрешный, — вновь насмешливо прошипела безносая. И помни, художник, жизнь — это кисть, которая всегда в твоих руках.Не стоит тратить ее щетину на бессмысленные и дурацкие рисунки!
Мужчина медленно закрыл глаза, а когда вновь открыл их, то уже не увидел ни мерзкого существа на холсте, ни самого холста. Бутылки приняли обычную форму, а скрипка смолкла и куда-то исчезла. Комната вернула себе привычный вид, за исключением холста, который все еще продолжал выть, но уже постепенно умолкая. Мужчина огляделся вокруг, пытаясь воссоздать картину событий. Обнаружив удавку на своей шее, он понял, зачем стоит посередине комнаты. В голове, которая болела уже гораздо меньше, кружились обрывки воспоминаний. Он мысленно сложил из них пазл, в котором не хватало множества деталей. Мужчина нахмурился и невнятно произносил какие-то нечленораздельные звуки.
— Скрипка, пасть… — пробурчал, наконец, он.- Желтая скрипка. Бред какой-то!
В следующий миг лицо его побледнело и он, сняв веревку, точно удава, окутавшего шею, помчался к шкафу. Заглянув под него, он долго щурился, а после минуты поиска издал крик, в котором была то ли радость с ноткой легкой досады, то ли обескураженная удивленность… Луна продолжала озарять светом сонный город. Остаток свечи догорал.