Бар в разрушенном городе

После менее чем часового перерыва снова пошел дождь. Крупные капли воды низвергались с серого неба, барабанили по каске, пробирались за шиворот и, стекая по телу, попадали в сапоги, откуда, через трещины в подошве, выливались на битый кирпич и осколки стекла, по которым шаркая, еле волоча ноги от усталости и пронизывающей боли, ступал Роберт. Вода встала на сторону врага и убивала страшнее немцев. Она была везде: проникала под одежду, находила пути обхода непромокаемых дождевиков и плащ-палаток, пряталась, приводя их в негодность, в ящиках с боеприпасами, даже в стволах пулеметов и орудийных дулах можно было найти затаившуюся и выжидающую воду. Она все лилась и лилась с неба и болезнями подтачивала армии, и без того изрядно потрепанные боями.
Один Джефферсон не боится воды. Да, ему она нипочем – вот он стоит, высокий, жилистый, мускулистый, в своей будто на заказ сшитой форме, стоит словно и не на передовой вовсе, а на приеме в Адмиралтействе, и не замечает ни проливной ливень, ни промокшие насквозь сапоги. Только винтовку он держит дулом вниз.
Забавно то, как мы запоминаем облик людей. Капитан Джефферсон, пятого стрелкового батальона, простоял так секунду, не более, и за эту театральную позу поплатился жизнью, однако, даже увидев его лежащим в луже своей крови под стеной полуразрушенного здания, с разорванной пулеметной пулей грудью и лицом, искаженным гримасой боли, смешанной с удивлением, Роберт все равно видел его таким, каким он был в ту последнюю секунду — вытянувшимся во весь рост, вглядывающимся в еле заметные за завесой дождя и ночным мраком позиции врага и живым. Он и остался бы таким, наверное, если б не геройствовал тогда на подступах к городу. Не надо было ему этого делать.
А мне повезло, подумал Роберт, и его охватило легкое, еле уловимое чувство стыда. Он увидел новый день, и с его приходом все почему-то стало проще и понятнее. Но тогда, когда он ошалело, слушая звон в ушах, бежал не то на север, не то на юг, не то на врага, не то от него, ни черта не было понятно. Он бежал, сжимая окоченевшими пальцами винтовку, петлял по городским улицам, несколько раз забирался в разрушенные снарядами дома и потом выбирался оттуда, снова бежал, везде почему-то стреляли, иногда стреляли даже в него, но не попадали, а он сворачивал и бежал дальше, в темноте спотыкаясь о трупы. Когда бой был еще в самом разгаре, он запутался в колючей проволоке и провисел на ней минут пятнадцать, пока в считанных сантиметрах от его виска свистели пули, но, разодрав шинель и заполучив несколько глубоких порезов на левой руке, выпутался и убежал оттуда. Теперь Роберту, бредущему под дождем по улице, дома по обе стороны от которой были разрушенными и обвалившимися, все более и более загадочным казалось то, что его не убили, ничего не соображающего и носящегося под пулями. Велик и ужасен случай.
Но теперь бой позади. Он идет, оказавшись где-то на окраине города, ставшего несколько часов назад могилой для большинства его друзей, идет, вслушиваясь в шум дождя, сквозь который уже не слышно трескотни пулеметов и щелчков взводимых затворов винтовок, вслушиваясь, чтобы услышать вовремя шаги и немецкую речь, ведь кто знает, чем закончилось ночное сражение. Роберт не знал. Скорее всего, британцы прошли через город и погнали немцев дальше, на восток, хотя – он вспомнил вчерашнюю неразбериху и горы трупов на мостовой – может быть, атаку отбили, и он оказался в тылу врага, за линией фронта, которую не удалось прорвать его батальону. Но тогда почему так тихо?
Нет, наверное, вчера мы победили, утешил себя Роберт. К вечеру сюда подойдут подкрепления, заберут его и, может быть, даже отправят домой – когда увидят, в каком он состоянии. Ситуация казалась простой и даже удачной, но Роберт знал, что это не так. На этой войне ничто не бывает простым и удачным.
Улица, все ширившаяся и ширившаяся, постепенно переросла в изрытый воронками проспект, который вскоре уткнулся в бывшую когда-то уютной площадь. Весной четырнадцатого здесь, наверное, был райский уголок – в центре площади высился монумент, окруженный фонтанчиками, откуда вода в былые времена стекала в небольшой бассейн, расположенный под сенью ныне сгоревших и обуглившихся дубов, на покрывавших землю каменных плитах были начертаны засыпанные пеплом надписи, в обвалившихся домах по периметру угадывались заброшенные рестораны и модные магазины. Роберт вдруг понял, что, не будь войны, не будь политических интриг, не будь этого треклятого дождя, он бы больше всего хотел переехать в этот уютный немецкий городок и жить вот в этих вот приятных на вид домах, прогуливаться под дубами и ужинать колбасами, купленными здесь же, в здании, на обломках которого можно было разглядеть вывеску с надписью «Metzgerei». Черт знает, что это значит, но, наверное, это что-то вроде закусочной или мясной лавки, заключил Роберт, увидев на вывеске изображение аппетитной жирной сардельки.
Он наугад выбрал одну из пешеходных улочек, веером расходящихся от площади, и свернул на нее, шагая по осколкам стекла, высыпавшегося из окон уцелевших фешенебельных зданий. Здесь разрушения были уже не так заметны, и казалось даже, что Роберт выбирается из затронутого войной района, но число обвалившихся домов снова стало расти и вот солдат вышел на еще одну площадь. Она представляла из себя пространство, на котором, вероятно, раньше были дома, однако теперь от них остались лишь одиноко торчащие фасады с зияющими проемами, похожими на глазницы черепа, вместо окон. Из земли, засыпанной смесью пепла, кусочков камня и кирпича, грязи и раскрошенного дерева, торчали железные балки, похожие на те кресты, след из которых оставляют за собой армии, кресты, которые сотнями тысяч выросли под Верденом и на Сомме, кресты, грозно нависающие над каждым, кто держит винтовку в руках и гранаты за поясом, деревянные кресты с фамилией – если повезет – или без нее. Рядом с Робертом лежал лошадиный труп, над которым кружились мухи.
А в центре площади, посреди кладбища погребенных под пеплом мечтаний, возвышался прекрасный, целый особняк. Его белые стены так странно и непривычно сочетались с серыми тонами, преобладающими здесь, что здание казалось помещенным сюда искусственно, будто чья-то гигантская рука перенесла его сюда из довоенной Баварии. За низким деревянным заборчиком буйно росла трава, следов которой Роберт не видел с тех пор, как началось наступление, и ее прорезала тропинка, начинающаяся у калитки в низком заборчике, ограждающем здание от развалин, и приводящая к деревянным дверям в фасаде здания, над которыми раскачивалась на ветру вывеска с надписью «Бар» размашистыми белыми буквами и грубо нарисованным пивным стаканом с пенной жидкостью. Из кирпичной трубы тянулась струйка дыма, указывавшего на горящий камин, отблески которого можно было заметить в окнах, дым этот был уютный и теплый, совсем непохожий на тот, плотный и удушливый, через который приходилось пробираться, минуя горящие строения. Особняк манил и казался спасением.
Легкие двери распахнулись, стоило их толкнуть, впустив промокшего и дрожащего от холода солдата в теплое помещение, где пахло пивом и старым деревом. Оно было похоже на обыкновенный немецкий бар с мягким освещением, дубовой мебелью и длинной стойкой, за которой дремал низкий толстоватый человечек лет сорока пяти с добрым лицом и аккуратными серыми волосами, одетый в простой темный жилет поверх белой рубашки и светлые штаны. Цилиндр на голове немного съехал набок, что не преминул исправить его хозяин, подпрыгнувший при хлопке дверей и поспешивший навстречу посетителю.
— Оружие мы оставляем у входа, — поспешно сказал он по-английски, проворно выхватив у Роберта винтовку и положив на столик у двери. – Гранаты?
Вошедший послушно вынул из-за пояса и оставил на столике две ручные гранаты. Помимо винтовки британца, там уже лежало несколько гранат незнакомого образца, принадлежащие, по всей видимости, немецкому солдату, мирно напивавшемуся за одним из столиков, прихлебывая пиво из огромного размера кружки и глядя осоловелыми глазами на происходящее у дверей.
— Черт подери! – выкрикнул Роберт, осознав, что находится в ловушке, снова схватил винтовку, одним движением взвел затвор и наставил его на немца. Тот пробормотал нечленораздельное ругательство и громко стукнул кулаком по столу, заставив съежиться бармена, отскочившего обратно к стойке и вытянувшего руки вперед, словно пытаясь защититься от пули.
— Положи оружие, — твердым голосом, совершенно не сочетающемся с испуганным лицом, сказал бармен. – Положи и пей пиво. Этот, — он кивнул головой на немца, — этот безоружен и в стельку пьян, и если ты думаешь, что он может тебе навредить, то и пушка тебе не поможет.
— Что здесь творится, желаю я знать, — процедил сквозь зубы британец, но опустил винтовку, хоть и оставил палец на курке.
— Я не желаю разговаривать с человеком с оружием, — все также спокойно ответил бармен. – Я безоружен, немец безоружен, чего тебе еще надо? Не желаешь расстаться с игрушкой – убирайся под дождь.
Такая перспектива не радовала обретшего надежду согреться Роберта, а потому он опустил винтовку еще ниже, так что дуло ее смотрело в пол, и примирительным голосом сказал:
— Там, в здании, могут быть еще люди. С вашим ненавистным оружием.
— Тогда они могут убить вас и с винтовкой в руках. Убирайся или клади оружие.
— Покажи руки, — устало попросил, хоть и пытаясь требовать, британец. Удостоверившись, что бармен не держит в руке револьвер и внимательно оглядев его старомодный костюм, Роберт со вздохом положил винтовку, прошел вглубь бара и плюхнулся на стул.
— Пива мне в таком случае, бармен!
Тот улыбнулся, принес из-за стойки две наполненных до краев кружки и сел за столик напротив Роберта.
— Когда последний раз пил хорошее пиво, солдат?
— В четырнадцатом, — ответил гость, хлебнул вкусной холодной жидкости и понял, как же устал. Стертые ступни ужасно ныли, изодранную проволокой руку при каждом движении пронизывала боль, мокрое тело дрожало.
— Снимай шинель, — сказал бармен. – Я принесу новую одежду.
Не дождавшись ответа, он вышел за дверь, ведущую в глубины здания, и вскоре вернулся оттуда с добротным штатским костюмом, похожим на его собственный, в руках.
— Переодевайся, — бросил он.
Может это и уловка, думал Роберт, натягивая на измученный торс мягкую и приятную на ощупь рубашку. Не все ли равно теперь?
— Уже не хочется меня убить, я надеюсь?
Роберт оставил вопрос без ответа.
— Кто вы?
— А что ты думаешь? – спросил бармен, с лица которого не сходила улыбка, разговор ему явно нравился. – Давай, изложи свои мысли.
Роберту думать не хотелось, он просто наслаждался теплом и пивом, каждой клеточкой кожи ощущал свежесть одежды, но все же попытался напрячься.
— Счастливый хозяин чудом уцелевшего бара, — мрачно проговорил он. – Или дьявол.
Бармен усмехнулся.
— Хорошие предположения. Мне нравятся. Будешь еще пива?
Кружка Роберта почти опустела.
— Да, пожалуйста. Я сказал тебе, что думаю я. Теперь ты скажи, насколько я прав.
— Можешь называть меня дьяволом, если хочешь. А можешь – хозяином бара. Ни то, ни другое, не верно, но кому есть до этого дело?
— Мне.
— Посмотри на того немца, — бармен указал на пьяного за соседним столиком. – Пришел сюда вчера ночью, за несколько часов до тебя, ввалился в бар, ничего не спросил, заказал пиво и пьет. А у него есть больше причин спрашивать – в конце концов это его город, разве нет?
На несколько минут воцарилось молчание.
— Хотя, он очень подавлен. Потерял вчера всю семью: жену, детей, черт знает кого еще, и все это заняло не больше минуты – снаряд попал в дом, да и только. Трагическая история, не так ли? А ведь снаряд был ваш.
Бармен снова замолчал, и в течение нескольких минут Роберт слушал только мягкий треск камина, приятно согревающего вытянутые к огню ноги, и невнятное бормотание немца, разговаривающего со своей кружкой.
— Чем он платит? – британец кивнул в сторону бывшего врага.
— А что, вы чем-то платите? – не снимая улыбку понимающего отца, ответил бармен. – Разве обязательно чем-то платить?
— Мне всегда так казалось.
— Не здесь. Вы все достаточно заплатили, чтобы оказаться здесь, посреди изодранного в клочья города.
— Вы все-таки дьявол, да? – Роберт начинал пьянеть. – Так ведь?
— Как тебе угодно.
Неожиданно за окнами прогрохотали и затихли орудийные залпы.
— Как думаешь, мортиры? – безо всякого интереса спросил британец и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я думал, город уже взят.
Война теперь казалась ему очень далекой и какой-то чужой, будто это южноамериканские страны сражались за кофейные плантации, а он читал об этом в газетах и потешался над нелепостью битв с товарищами. Ныне мертвыми товарищами.
— Мортиры, — ответил бармен. – Кстати, снаряд именно одной из этих штук довел беднягу за соседним столиком до его теперешнего скотского состояния.
Немец тоже это понял, изверг страшное ругательство, непонятное Роберту и потому кажущееся еще более страшным, попытался встать, одной рукой опираясь на стол, а второй сжимая опустевшую кружку, чуть не упал, тяжело плюхнувшись на табурет, и снова поднялся. Кружку он в припадке бессильной ярости разбил об стол, поранив ладонь, и оттого еще больше озверев, а потом пошел, покачиваясь, на Роберта, выкрикивая что-то пьяным голосом и размахивая длинным и острым осколком, еще державшемся на ручке. Со стекла капала темная кровь.
В один прыжок британец, еще недавно сонный и расслабленный, оказался у двери, где выхватил свою винтовку, одним отработанным движением взвел затвор и взял немца на мушку. Тот остановился, выжидающе глядя безумными глазами на врага.
— Положи винтовку, — тем же голосом, что и час назад, приказал бармен. – Положи свою чертову винтовку.
— Нет, — ответил Роберт, понимая, что совершает глупость. Почему-то именно в этот миг он вспомнил истерзанного капитана, лежащего в крови и грязи, заполонившие Европу мертвые тела, сгоревшие дома во Франции и Бельгии, из развалин которых шел стелющийся по земле тяжелый дым, и вдруг увидел виновника в лице уничтоженного горем пьяного человечка, смешно, как маленький ребенок, держащегося за свою пивную кружку.
Немец плакал, ссутулясь, становясь похожим больше на скомканный лист бумаги, чем на человека, а Роберт смотрел на него и вспоминал. Чем больше он вспоминал, чем больше находил в уголках памяти смертей и разрушений, тем больше ненавидел стоящего напротив человечка, тем больше убеждал себя, что вот, вот стоит предатель и злодей, из-за которого случилась мировая трагедия, вот – преступник и убийца.
Роберт выстрелил. Вместе с тем, услышав новый залп мортир, немец, взвыв, бросился на британца, занеся руку с осколком кружки за голову, так что пуля Роберта прошла, не встречая препятствий, и вонзилась в незащищенную шею противника, который, в порыве ярости, приложил всю свою силу к тому, что острое стекло зашло как можно глубже в грудь врага, поваленного на деревянный пол.
Когда воздух со свистом вышел из горла немца, он умер, лежа на своем враге и пытаясь загнать осколок подальше. Роберт попытался силой воли остановить покидающую телу кровь и не смог.
Их нашли на следующий день. Двое солдат разных стран покоились рядом на груде щебня, один – с продырявленной шеей, другой, одетый почему-то в штатское, – со стеклянным осколком в сердце. Рядом лежала разбитая бутылка из-под пива и кем-то оставленная черная траурная ленточка.