Про Пармёна и азиатскую любовь

Захотелось как то Пармён Савеличу азиатской любви. Сиамского тела женского, с грудью, размером с детскую формочку для песочницы, глазками-щелками и волосьями черными, как камера обскура. В кино «Шокирующая Азия» видал. Многое там не понравилось конечно. Про тараканов там, про кузнечиков, которых прямо зубами разгрызать нужно, для получения белка питательного, тьфу ты! Однако та часть, где про утехи телесные было – прямо покоя лишила! Такие они там затейливые, до похоти охотливые и изобретательные такие все! Ну и возникло чувство потребности испытать эдакое на себе! А откуда взяться такой фемине на деревне родимой? Тут и негру-то видели только на картинках в «Хижине дяди Тома» из библиотеки.
Начал думать. Два дня просидел на кухонке, четверть бражки из фляги приговорил. В какое-то невнятное время суток очнулся от того, что муха по глазному яблоку лапками перебирает, переползая с верхнего века на нижнее. Тряхнул буяной головой, поморгал, побрызгал слюнями на треснутую клееночку.
Кота заметил, который от голода вместо мурлыканья начал переходить на храп-рычание. Вдох – храп, выдох – рычание. Покормил, конечно чуть, да погулять дал.

Придумал, в общем, с соседкой это самое учудить, с Лизаветой Парамоновной. А еще порешил пусть ее пчелы покусают в необходимых масштабах и местах, для пущего эффекта! Всего-то надо увлечь ее на огород, поближе к пасеке Савель Пармёныча, брата родного по матушке (шоб его собаки грызли!). А как она на огороде увлечется, так рядом с пасекой с трех сторон солому поджечь, чтоб пчела на Лизаветин огород пошла. Ну прокусят шкурку ей, ну припухнет ещё кое-где без всякой симметрии. Ничего! Спасителей и победителей не судят! А он как раз собирался Парамоновну спасти, и пчел победить, как в Ералаше однажды видал.

Вообще на Лизаветин двор Пармён Савелич посматривать давно стал. Видал однажды, как она, Лизавета Парамоновна, стирая белье в речке, была застигнута врасплох речным бризом, который без прелюдий задрал ей сзаду сарафан! А Лизавета эдак рукой его, р-раз и пригладила… замедленно как-то и очень уж по-свойски. Запомнил Пармён Савелич случай этот. А как забыть, когда еженощно представлялась ему Лизавитина тыльная сторона переда, только ближе ещё, так, что чуть не тепло её чудилось во мраке ночи, прямо под одеялом байковым! Волновало необычайно это воспоминание, не давало никого покоя ни сердцу, ни воображению.

У Пармён Савелича, сразу за сутулой сарайкой был небольшой садик, в котором подсолнухи росли. Облезлый такой садик, без феншуя. Прямо за садиком, за заборчиком зеленым, в обшарпанном домике 1952 года выпуска и проводила лето Лизавета Парамоновна. От звонка до звонка, на все каникулы приезжала. Опасалась оставаться в городе с учениками-хулиганами, коим являлась классным руководителем. Пармён Савелич акурат на первомай признавался сам себе, что ждёт её, окаянную, скучает в удлинняющихся световых днях по фигуре ейной, мелькающей непредсказуемым сусликом в садовых кустах, и ейному немолодому голосу, орущему на кур. Конечно несколько смущала бездна в социальных, так сказать, отношениях. Лизавета была умна и образована, он называл ее на «вы». У Пармёна Савелича через эту бездну мостик был хрупок и держался только на природном мужском обаянии, каковым он, по его же мнению, обладал как никто!

Пармён мнил себя натурой романтичной, и конечно же собирался впоследствии выучится писать стихи, или, например, глаза театрально закатывать в нужный момент. По дороге к пасеке сорвал пук ромашек. Одну зацепил за отверстие в майке, в районе ключицы, типа бутоньерка, остальным же оборвал корни и сложил букетиком.
Воодушевленно шёл, не видя тропинки, шаркая сандалиями. В слезящихся от солнца глазах скорым счастьем маячили утренние солнечные зайцы и белки, дух лета носил по воздуху аромат покоса и земляники, шелестела трава. От похоти кружило голову. Дух Асмодея завладел всеми членами Пармён Савелича, поглотив его целиком, вместе с бутоньеркой. Пармён Савелич шагал почти не касаясь земли, как под гипнозом, даже чуть подпрыгивая. В голове звучала невероятная музыка, казалось, что вот-вот вырастут крылья и мухи расступятся в воздухе, уважительно кланяясь.
Так, не заметив преграды из свежих следов коровьего присутствия, он на полном ходу погрузил левый сандаль в самый большой след. Нелепо соскользнув на одной ноге куда-то на север и падая, Пармён Савелич салютом раскидал цветы, вывихнул лодыжку и обронил айпод. Приземляясь, уткнулся затылком в довольно твёрдый камень. И оборвалась музыка.

Очнулся от того, что соседский собака Борис, притулившись к согнутой в колене Пармёновой ноге, эту самую ногу бесцеремонно, в свете дня, оплодотворял исступленно подергиваясь. Орала ворона, оповещающая все село об увиденном. Пахло дымом горящей соломы. Совсем невысоко в небе темное облако собиралось в тучу. Пармён Савелич скрипя суставами поднялся на ноги. В собаку кинул камень, о который стукнулся головой неведомо сколько времени назад. Пальпацией осмотрел повреждения затылка. Нащупав шишку и пытаясь прикинуть текущее время по положению солнца, стал искать источник задымления. Источник нашелся быстро. Стожок, который Пармён Савелич приметил для поджога, весело горел. В легкой дымке непрерывным гудением в сторону Пармёна двигалось облако из пчел. Сквозь дым, рядом со стогом увидал деревенского дурачину Николашку, старшого сына Савель Пармёныча (шоб его собаки грызли!). Тот стоял и смеялся в голос, размахивая горевшей метлой.
Шерстью на спине Пармён Савелич почуял беду. В своей ущербности он сейчас напоминал служащего контроля на эскалаторах метрополитена, и если бы видел их хоть раз в жизни — обязательно подумал бы об этом.

Побежал прочь.

Скакать от пчел через картофельные грядки с одной босой ногой было неудобно. Пчелиные укусы настигали позорно удирающее туловище в самых неожиданных местах. За картофельным полем репейник стал хвататься за штанины и тащить назад, скользили в чем-то жидком и вязком ноги, акация болюче кололась сквозь майку, порвались носки.
Марафон закончился так же стремительно, как и начался. Пчелы всей преступной группой устремились сначала вверх, потом их туча стала редеть, а затем и вовсе истлела.
Пармён Савелич сквозь скупые слезы поражения скулил. Вытряхнув из под майки трупики убиенных пчел стал считать болезненные укусы. Ровно по количеству зубов насчитал — восемнадцать.
Прийдя домой выпил антигистаминный H1-блокатор. Вроде обошлось, только зеркало предательски показывало какое-то опухшее чудище. Смекнул, что в таком виде Лизавета Парамоновна вряд ли была бы краше него самого, и даже немного обрадовался.

Николашку объявил для себя врагом №2.

Нумером первым в этом списке был Якубович Леонид Аркадич, ведущий Поля Чудес, но об этом в другой раз.