Про то, как в среду Пармён Савелич помереть решил
Алексей Н. Возрастные ограничения 18+
По осени скучно стало жить Пармён Савеличу. И решил в среду Пармён Савелич помереть. Не натурально, конечно же, а просто стало интересно ему посмотреть – как село реагировать будет? Соберутся ли к пятнице хоронить, приедет ли батюшко Фотий, да накроют ли на поминки чего акромя кутьи. В тайне, конечно, надеялся, что накроют. А он потом как выпрыгнет, обрадует всех, да как посмеются и покушают, посидят, на радостях все вместе, представлял себе Пармён. Решился.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Для оповещения пришпилил у магазина на фанерном стенде объявление фломастером:
«Не проходите мимо!
Пармёну – царствие небесное, отмучился, касатик. В пятницу схороните», – и крестик православный внизу подрисовал.
От магазина шел огородами, озирался, под воротником прятал физию, глазами постреливал по кустам, чтоб пацанва да челядь местная не приметила его. Желтела природа вокруг. Перекрашивалась, умирая, листва под тучами, унесли ветры грачей в теплые страны, и печаль, с ежегодной осенней тоской на пару, молотили в оконца да по крышам домов холодными каплями. Пармён Савелич давил черноземные комья кирзой, пробираясь к дому. Нырнул прытким вором в сенцы, дверь прикрыл не хлопая. Затаился в тишине спальни, под тиканье часов. Остаток дня провел поедая запас баранок, старался не хрустеть. К вечеру, сидя без света, оголодал, конечно. В сгущающихся тенях вскрыл консерву мясную, наскоро наварил картошек нечищеных на плите. Темнело. Определил в сенях ведерко под нужник. Поужинал картошкой с кожурой и солью в кухонных потемках молча. Холодало. В доме ощутимо стыли стены и пол. Печь Пармён Савелич решил не топить до пятницы, чтоб по дыму из трубы не прознали, что в доме есть кто-то. Ночевал в тулупе, под ватными одеялами свернувшись беззащитным эмбрионом.
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Проснувшись поутру долго мыл голодные глаза ледяной водой. Чтоб перед окнами своими не маячить, передвигался на четвереньках. За завтраком доел хлеб с картошкой и выпил все сырые яйца в доме. За окном шастали черные тучи, ветер гонял воробьев с бузины на березу и обратно, дребезжала форточка в гостиной. Пармён Савелич достал из серванта фотоальбомчик с серыми картонными страницами, обитый зеленым бархатом с проплешинами по уголкам. Там, вперемежку друг на друге, лежали живые и мертвые родственники. Холодными пальцами стал раскладывать их друг относительно друга по степени родства, вспоминая дни их рождения и смерти да фамилии с отчествами. Улыбался некоторым, некоторых ругал, многих так и не вспомнил. К обеду догрыз баранки и молоко скисшее допил. Все свои фотопортреты разложил в хронологическом порядке и долго любовался становлением своей натуры, отмечая мужественность и состоятельность лика своего. В полдниках съел полбанки горчицы, вперемежку со слезами. Ближе к ужину, ползая по комнате, в поисках вторых шерстяных носков, скрипя душой посматривал на кота. Кот, поймав Пармёнов взгляд, остановил мурлыканье, подозрительно сощурился, распушил хвост и попятившись сиганул с трюмо на шкап, от греха подальше. Вазочку с камышами сушеными уронил, черт веревочный!
Вторая ночь была еще более холодной и дождливой. Пахло отсыревшей пылью и волглой периной. Подвывал ветер, в помощь соседскому собаке Борису, создавая ощущения тревоги. Пармён Савелич, стоял локтями на подоконнике, против правил курил в доме, и смотрел в ночную темноту. В соседских оконцах вдоль большака тепло горели огоньки и мерцали телеэкраны. Их свет причудливо размывался по стеклам дождем, бликуя в расфокусе калейдоскопом красок и как бы стекая сверху вниз. Пармён Савелич беззвучно плакал, пряча сигаретный огонек в ковшик ладони. Смотрел как гнутся ветки орешника под тяжестью дождя. Спал плохо. От шерстяных носков чесались ноги, его кидало то в жар, то в холод, а природа за окном, подыгрывала, беснуясь грозой. С раскатами грома сами собой открывались глаза, с молниями вместе из сада на секунду заходили, и зависали на потолке узловатые чудища, Пармён поскуливал, сморкаясь в ветошку.
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Еще до первых петухов начал ползать Пармён Савелич по дому, «кис-кискать» в углы, ища кота-аспида, и гремя банками в полумраке комнат. Тот исчез бесследно, а Пармен всего-то руки хотел об него погреть. От отчаяния на завтрак доел горчицу, водой запивая. Сел на пол у часов, отсчитывать время до очередной кукушки, складывая фотографии назад в альбом. Ровно в 9:59 в дверь постучались аккуратно, в 10:00 постучались настойчивей. Екнуло сердце Пармёна. «Хоронить пришли!», – подумалось сразу. «И как же… теперича лечь надо как-то, чтобы веночек красиво поставили… что ж я не подумал раньше, как должно быть… и что делать нужно». В панике сбил самопрялку, зазвенел хрусталь с чайными парами в сервантике, лбом пребольно тюкнулся о сундук, проползая ко входной двери. «Ты чаво не топишь, Пармён! Живой там?», – это брат пришел, братишка – Савелий Пармёныч, вертопрах сиволапый!.. Пармён Савелич затаился в раздумьях, а в дверь все стучат, да настойчиво. И так вдруг внезапно как-то… потеплело на душе! И как будто весь лед грусти и скуки из нее в одночасье растаял! И покатились слезы отрадные по обветренным щекам, прямо в бороду и дальше, круг родинки устремились куда-то под воротник. Заулыбался Пармён Савилич входной двери, подскочил с пола, распахнул ее, и кинулся брата обнимать синюшными холодными руками! Тут же и кот явился откуда-то из анонимности, в ноги стал бодаться головой да мурлыкать, шельма! Савелий Пармёныч сумку поставил, тоже обнял брата. Постояли так молча, бородами спутавшись. Тишину кот нарушил: в сумку полез, зашуршал бумагой упаковочной. Оттуда показался с коляской краковской колбасы, Савелий Пармёныч из сельпо шел… Блеснули глаза Пармён Савелича. Не говоря ни слова подцепил он сумку своей синюшной левой клешней, правой благодарственно хлопнул брата по плечу и молча попятился в дом, прикрыв за собой дверь.
Перво-наперво затопил печь. Ходил не стесняясь по дому, свет везде позажигал, приплясывал бесновато. Насвистывал похоронный марш, сахарком хрустел. Распетрушил сумку. Нарезал колбасы и хлеба толстыми ломтями, банку хамсы в томате вскрыл, а из зеленого лука и укропа вперемежку веночек сплел, пока картошки варились. И теплело в доме! И хрустнул венок зелени во рту, за ним провалилась горячая картофелина, в крупной соли обкатанная одним бочком. И черный хлебушек, мягким пластилиновым бруствером все это припечатал хорошенько, а за ним рыбка в томатном соусе нырнула прямо между усами и бородой.
Налил граненый стакан «Зубровки». Выдохнул. Помянул себя да еще налил…
Ну и что, что осень! Жить – хорошо!
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Для оповещения пришпилил у магазина на фанерном стенде объявление фломастером:
«Не проходите мимо!
Пармёну – царствие небесное, отмучился, касатик. В пятницу схороните», – и крестик православный внизу подрисовал.
От магазина шел огородами, озирался, под воротником прятал физию, глазами постреливал по кустам, чтоб пацанва да челядь местная не приметила его. Желтела природа вокруг. Перекрашивалась, умирая, листва под тучами, унесли ветры грачей в теплые страны, и печаль, с ежегодной осенней тоской на пару, молотили в оконца да по крышам домов холодными каплями. Пармён Савелич давил черноземные комья кирзой, пробираясь к дому. Нырнул прытким вором в сенцы, дверь прикрыл не хлопая. Затаился в тишине спальни, под тиканье часов. Остаток дня провел поедая запас баранок, старался не хрустеть. К вечеру, сидя без света, оголодал, конечно. В сгущающихся тенях вскрыл консерву мясную, наскоро наварил картошек нечищеных на плите. Темнело. Определил в сенях ведерко под нужник. Поужинал картошкой с кожурой и солью в кухонных потемках молча. Холодало. В доме ощутимо стыли стены и пол. Печь Пармён Савелич решил не топить до пятницы, чтоб по дыму из трубы не прознали, что в доме есть кто-то. Ночевал в тулупе, под ватными одеялами свернувшись беззащитным эмбрионом.
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Проснувшись поутру долго мыл голодные глаза ледяной водой. Чтоб перед окнами своими не маячить, передвигался на четвереньках. За завтраком доел хлеб с картошкой и выпил все сырые яйца в доме. За окном шастали черные тучи, ветер гонял воробьев с бузины на березу и обратно, дребезжала форточка в гостиной. Пармён Савелич достал из серванта фотоальбомчик с серыми картонными страницами, обитый зеленым бархатом с проплешинами по уголкам. Там, вперемежку друг на друге, лежали живые и мертвые родственники. Холодными пальцами стал раскладывать их друг относительно друга по степени родства, вспоминая дни их рождения и смерти да фамилии с отчествами. Улыбался некоторым, некоторых ругал, многих так и не вспомнил. К обеду догрыз баранки и молоко скисшее допил. Все свои фотопортреты разложил в хронологическом порядке и долго любовался становлением своей натуры, отмечая мужественность и состоятельность лика своего. В полдниках съел полбанки горчицы, вперемежку со слезами. Ближе к ужину, ползая по комнате, в поисках вторых шерстяных носков, скрипя душой посматривал на кота. Кот, поймав Пармёнов взгляд, остановил мурлыканье, подозрительно сощурился, распушил хвост и попятившись сиганул с трюмо на шкап, от греха подальше. Вазочку с камышами сушеными уронил, черт веревочный!
Вторая ночь была еще более холодной и дождливой. Пахло отсыревшей пылью и волглой периной. Подвывал ветер, в помощь соседскому собаке Борису, создавая ощущения тревоги. Пармён Савелич, стоял локтями на подоконнике, против правил курил в доме, и смотрел в ночную темноту. В соседских оконцах вдоль большака тепло горели огоньки и мерцали телеэкраны. Их свет причудливо размывался по стеклам дождем, бликуя в расфокусе калейдоскопом красок и как бы стекая сверху вниз. Пармён Савелич беззвучно плакал, пряча сигаретный огонек в ковшик ладони. Смотрел как гнутся ветки орешника под тяжестью дождя. Спал плохо. От шерстяных носков чесались ноги, его кидало то в жар, то в холод, а природа за окном, подыгрывала, беснуясь грозой. С раскатами грома сами собой открывались глаза, с молниями вместе из сада на секунду заходили, и зависали на потолке узловатые чудища, Пармён поскуливал, сморкаясь в ветошку.
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Еще до первых петухов начал ползать Пармён Савелич по дому, «кис-кискать» в углы, ища кота-аспида, и гремя банками в полумраке комнат. Тот исчез бесследно, а Пармен всего-то руки хотел об него погреть. От отчаяния на завтрак доел горчицу, водой запивая. Сел на пол у часов, отсчитывать время до очередной кукушки, складывая фотографии назад в альбом. Ровно в 9:59 в дверь постучались аккуратно, в 10:00 постучались настойчивей. Екнуло сердце Пармёна. «Хоронить пришли!», – подумалось сразу. «И как же… теперича лечь надо как-то, чтобы веночек красиво поставили… что ж я не подумал раньше, как должно быть… и что делать нужно». В панике сбил самопрялку, зазвенел хрусталь с чайными парами в сервантике, лбом пребольно тюкнулся о сундук, проползая ко входной двери. «Ты чаво не топишь, Пармён! Живой там?», – это брат пришел, братишка – Савелий Пармёныч, вертопрах сиволапый!.. Пармён Савелич затаился в раздумьях, а в дверь все стучат, да настойчиво. И так вдруг внезапно как-то… потеплело на душе! И как будто весь лед грусти и скуки из нее в одночасье растаял! И покатились слезы отрадные по обветренным щекам, прямо в бороду и дальше, круг родинки устремились куда-то под воротник. Заулыбался Пармён Савилич входной двери, подскочил с пола, распахнул ее, и кинулся брата обнимать синюшными холодными руками! Тут же и кот явился откуда-то из анонимности, в ноги стал бодаться головой да мурлыкать, шельма! Савелий Пармёныч сумку поставил, тоже обнял брата. Постояли так молча, бородами спутавшись. Тишину кот нарушил: в сумку полез, зашуршал бумагой упаковочной. Оттуда показался с коляской краковской колбасы, Савелий Пармёныч из сельпо шел… Блеснули глаза Пармён Савелича. Не говоря ни слова подцепил он сумку своей синюшной левой клешней, правой благодарственно хлопнул брата по плечу и молча попятился в дом, прикрыв за собой дверь.
Перво-наперво затопил печь. Ходил не стесняясь по дому, свет везде позажигал, приплясывал бесновато. Насвистывал похоронный марш, сахарком хрустел. Распетрушил сумку. Нарезал колбасы и хлеба толстыми ломтями, банку хамсы в томате вскрыл, а из зеленого лука и укропа вперемежку веночек сплел, пока картошки варились. И теплело в доме! И хрустнул венок зелени во рту, за ним провалилась горячая картофелина, в крупной соли обкатанная одним бочком. И черный хлебушек, мягким пластилиновым бруствером все это припечатал хорошенько, а за ним рыбка в томатном соусе нырнула прямо между усами и бородой.
Налил граненый стакан «Зубровки». Выдохнул. Помянул себя да еще налил…
Ну и что, что осень! Жить – хорошо!
Рецензии и комментарии 0