Самый счастливый день

Погода за окном, конечно, не радовала – дождь, грязь, сырость. И еще холод. И еще начало рабочей недели – понедельник. Тем не менее Вадим проснулся и понял, что чувствует себя бодрым, свежим, полным сил и надежд. И, кажется, наполовину зимние сопли за окном служили источником его утреннего вдохновения на совершение самых настоящих подвигов, которых от него ждали, и Вадим был геройствовать снова и снова.
Впрочем зарядами позитива и воодушевления, кажется был пропитан сам воздух. Непогода же приводила в действие ностальгию Вадима о далеком детстве, в чем-то прекрасном, в чем-то не очень, но приятных воспоминаний было больше. Хотелось пережить эти мгновенья еще раз. В непогоду ведь инстинктивно хочется оказаться под крышей, и это обязательно какой-то опыт и впечатления, которые со временем осмысливаешь по новому. Вряд ли он был уверен наверняка, но, кажется, осенние серость и сырость господствовали, например, в тот день, когда Вадим еще школьником посетил городской музей вместо нудной писанины за партой. А еще раньше, когда молнии сверкали за окном дома, он качался на качелях, подвешенных в комнате. Вадим точно помнил, что в доме были качели, а молнии и ливень снаружи, возможно, ворвались в его воображение только сейчас, принося в сознание Вадима приятные, какие-то окрыляющие эмоции. Будто все так и было взаправду. Будто серость и сырость были его негой, которую так не хотелось покидать, чтобы не отдаляться от некоего жизненного источника.
Но не он один чувствовал непривычный прилив воодушевления, от которого все напасти и невзгоды оставались на отдалении и не факт, что могли вернуть свое прежнее превосходство. Вадим видел сияние на лицах людей, на себе чувствовал их окрыленность, внутреннее ликование как будто после нескончаемых лет унижений и ничтожества.
Что-то определенно произошло этим утром. С Вадимом, с людьми, с окружающей реальностью. Некое воздействие наслаждения и эйфории, рожденное вопреки уже одной только погоде. Пока он добирался до работы в набитом людьми маршрутном «Пазике» (вымытом снаружи перед выходом на линию до идеала, и даже грязь странным образом не спешила заляпать белую краску не только одной лишь маршрутки), бессмысленная для Вадима музыка, доносившаяся из магнитолы водителя, будто обрела глубокие идеи. Все было иначе в это утро. Все дышало жизнью, питаемое осенним дождем.
И среди всей этой воодушевленной толпы Вадим заметил парня, занимавшего одно из пассажирских мест у окна. К уху парня был прижат телефон, однако он молчал и изредка кивал головой, и очевидно, что у его собеседника не закрывался рот. При этом лицо молодого человека сияло не хуже начищенной монеты. Он уже был в маршрутке, когда Вадим протиснулся в салон. Очевидно, что на том конце провода была его подружка, очевидно, что эта беседа длилась достаточно долго, и очевидно, что парень оставался всецело занят ею, абсолютно оторванный от толпы, вообще от окружавшего его мира. И, кажется, подружка в его жизни появилась совсем недавно, и Вадим очень хорошо знал этот взгляд, изредка перемещавшийся от событий за окном в салон. И в глазах парня бушевал огонь, жаркий и страстный, и эта сила переполняла молодого человека и накрывала его с головой. Эта сила рвалась во все стороны, тепло и жар ее распространялся на весь салон, пронзал всех и каждого, пробивался в самые недра сознания Вадима, желая умножить все то самое светлое и приятное, что было в нем. Эта сила заливала улицы, не переставая струиться из того парня неиссякаемым источником. А что должна была испытывать в эти минуты та, чей голос не смолкал в трубке телефона!
И не один Вадим не переставал обращать внимания на охваченного светлыми чувствами молодого человека, всецело поглощенного болтовней подружки. И, казалось, последнему было все равно проехать свою остановку и опоздать на работу (если вообще туда не явиться), или куда он еще направлялся. Быть может, его восторг и страсть вели окрыленного парня в бессмысленном петлянии по городу. Ему было не до того. Вадим вспомнил свои собственные любовные чувства, вспыхнувшие по отношению к Наташке, из-за которой он чуть в тюрьму не попал, полностью потеряв голову. И тогда Вадиму тоже было все до одного места, и его собственный конфетно-букетный период казался самым лучшим моментом в жизни.
Но та энергия, которую резонировал этот человек, Вадиму была несвойственна. То, что чувствовал не только Вадим, но и все остальные в это утро представляло собой феномен, аномалию, неестественность, пусть и несущую в себе положительные эмоции. Будто молодой человек действительно докричался до целого мира о своей влюбленности, заставил всех и каждого испытать то же, что испытывал в эти сладостные для него мгновения сам. Только позитив, только эмоциональный подъем, только приятные воспоминания. И насрать на внешние факторы, такие как, например, погода снаружи.
Однако, помимо самых светлых и окрыляющих чувств оставались и самые мрачные и чересчур неприятные, вгоняющие, хорошо если в одно лишь только уныние или скуку. И чувство беспокойства за Наташку, третий день чихавшую и кашлявшую вследствие ОРВИ не смог бы затмить собой никакой моральный подъем. Все эти три дня Вадик не переставал волноваться за здоровье жены, периодически звонил ей с рабочего места, и требовал от Наташки самой почаще выходить на связь.
Утренний позитив уступил место тревоге и мыслям о жене. И если образ ее перед глазами Вадима был вполне объясним и логичен, то вот тревога казалась излишней. Конечно, он переживал за Наташку, желая ей скорейшего выздоровления, вот только самые худшие опасения, вплоть до фатального исхода, были в новинку. Они никуда не делись даже после того как Вадим набрал номер телефона супруги, и услышал из ее уст, что она в порядке и крутится у плиты. До полудня он разговаривал с Наташкой еще дважды, и тревога все еще одерживала над Вадимом верх, и, впрочем, не только над ним. Все в его конторе были сами не свои, какие-то нервные, дерганые, суетливые. Да и Наташка признавалась по телефону, что в голову ее лезли какие-то непонятные переживания, жаловалась на дождливую серость за окном, просила мужа приехать домой пораньше.
Все это были не их собственные переживания, и Вадим понимал, что виновником дополуденной нервотрепки являлся тот парень, чье утреннее воодушевление, вызванное общением с подружкой по телефону, каким-то непостижимым образом передалось другим людям. Сначала воодушевление, теперь вот тревога и опасения, что дальше? И как долго это могло продолжаться?
Никто из его коллег по офису не ехал в это утро в том же маршрутном такси, никто не видел того человека, довольного до умопомрачения, а значит Вадим мог не говорить об этом. Тем более, что его наблюдения выглядели для остального коллектива какой-нибудь НЁХ (неведомой ё.…й х….й). Тем более, что после полудня тревога и нервозность улетучились, вновь сменившись облегчением и позитивными эмоциями, и все прежние худые мысли казались фальшивкой, дурным сном, о котором легко забыть. После полудня слегка выглянуло солнце, прогнавшее дождь и обещавшее мирный вечер.
И по возвращении домой Вадим не испытывал никакой перемены настроения, как будто ничего и не было, и все эмоции принадлежали лишь ему самому. Тем не менее, он рассказал жене о случившемся с ним поутру и до обеда, о парне, эмоционально воздействовавшем на окружающую реальность. И Наташка не восприняла его рассказ как небылицу. Сказала, что утром не услышала по телевизору ни одной гадкой новости, ни одной пошлости, не увидела ни одного кадра чернухи.
-По-моему, даже рекламы не было, — неуверенно добавила она.
Лишь во время той, дополуденной тревоги, когда Наташка чувствовала острую нехватку мужа рядом, она хотела только тишины, а каждое слово из бубнившего «зомбоящика» резало слух. Ей пришлось выключить телевизор, и хотелось простой тишины. А еще в тот момент Наташка порезалась ножом, когда резала в суп картошку.
-Чем бы не это не было, что бы не произошло с тем пацаном, на какое-то время мы все почувствовали себя живыми, — констатировала она, — Как освежились. И я хочу, чтобы это повторилось вновь. Столько в том человеке экспрессии, столько открытых чувств. Чего их стесняться?
-А вдруг так и останется? — подумав, попытался оспорить Вадим, хлебая горячее на ужин, — Если она его бросит? Представляешь, депрессия у всего города на неделю? На месяц, на два? Я очень надеюсь, что такого больше не повторится. Рад за него, да, было классно пару-тройку часов, но пусть его экспрессия меня больше не касается. Хочу жить своими предсказуемыми чувствами.
-Всем бы так хотелось, — кивнула головой Наташка, — Не зависеть от чужого настроя, каким бы приятным или отвратительным он не был…

…без окончания…