Как дежавю

В белом, похожем на подвенечное платье Нина лежала на столе совсем как живая, будто спящая сладким сном. Несколько зажженных свечей окружали ее возле изголовья, и так требовал ритуал, проводимый им, который не торопился приступить к основной части. Какое-то время он просто смотрел на бездыханное тело молодой женщины, разглядывая каждую черточку ее мертвенно бледного лица. И надо было быть полностью конченым, чтобы лишить это очарование жизни. Тот, кто сделал это, не имел права ходить по земле.
Анна же будто представила ему очарование в каждой женщине, оставляя в них часть себя. Анна будто знала, что ее собственная жизнь будет такой же недолговечной, что и жизнь этой несчастной красавицы перед ним сейчас. Он долго оплакивал свою возлюбленную, к которой даже после ее кончины не угасала страсть, внутри, про себя, не показывая происходивший в нем хаос окружающим. Но вот прошло время, все бури утихли. Утихло все. Остановилось. Застыло. Затвердело. Физически он чувствовал, что умер и холод пронизывал его всего, изгоняя даже мысли из головы. Все не имело прежнего значения, и он практически не удивлялся собственной окаменелости. Больше того, он не чувствовал своего сердца. Он прижимал руки к груди – сердце его не билось. И он не был удивлен.
Но все оказалось не столь однозначно. И сейчас он стоял над бездыханной Ниной, которую совсем скоро зароют в землю. И Нина была не первая, мертвое тело которой представляло для него интерес. Власть и деньги не смогли исцелить Анну, однако позволяли ему оставаться с мертвыми женщинами на несколько минут наедине. Все ради одной цели: вновь сказать ей о своих чувствах, сказать о том, что он оставался жив, что сердце его не умерло. Сказать о том, что все обратимо. И Анна определенно слышала его, он знал, что Анна слышала каждое его слово.
И вот он склонился над безжизненным телом Нины, разглаживая ее холодное лицо, касаясь ее светлых локонов волос, чувствуя их необычайную мягкость и шелковистость. Пламя свечей становилось ярче и нежнее в то время как его лицо приближалось к лицу мертвой женщины, пока, наконец, губы его не коснулись холодных ее губ. Он был не собой в этот миг, он знал, что это был не он, столь же холодный, что и Нина перед ним. Разница заключалась лишь в балансе темного пространства, поглотившего их обоих. Он будто стер черту, отделившую Анну от его преданности своим чувствам, своей боли и радости, которые всегда были с ним, и которые Анна видела своими глазами. В этот миг холод губ мертвой женщины разлился внутри него теплой оживляющей волной. В этот миг биение его сердца было столь сильным, столь звонким, столь трепетным, что, казалось, его можно было услышать на расстоянии, сквозь самые толстые двери и самые глухие стены.
В этот миг мертвая женщина обвила его руками, разомлевшая от страстного поцелуя и жаждавшая продолжения закружившего ее огня. Она узнала его, и все в ней было от Анны, даже искра в ее глазах, распахнутых и застывших во время бесконечной нежности, на которую он был способен. Даже в последние дни ее жизни, когда Анна была прикована к кровати не в силах подняться на ноги, эта искра никуда не делась, даже стала ярче. Как стала сильнее нежность и ласка в его руках и прикосновениях. Он видел свет, окружавший Анну подобно ореолу святой, ореолу богини, живой и трепетавший, предназначенный только ему одному. А теперь этот свет ему дарили зажженные у изголовья мертвой Нины свечи.
-Не отпускай, — осторожно выдохнул он, не смея даже моргнуть.
-Это так здорово, — в свою очередь не сдержалась Анна, — Хочу, чтобы это продолжалось. Будь во мне…
Их губы слились в глубоком поцелуе, сладость которого он не смог бы передать даже в эмоциях. Дальше все происходило как будто вне его тела. В то время, как он овладел пылавшей огнем страсти девичьей плотью, Анна целиком влилась в его рассудок, наполняя его сокрушительной волной собственных чувств. В этот миг от него самого не осталось ни грамма, ни атома, вообще ничего. Лишь плоть, возбужденная гормонами, разгоряченная ожившим сердцем, готовым разорваться от собственной мощи.
Ближе к концу Анны такой мощи, конечно, уже быть не могло. И уже тогда он чувствовал изменения внутри себя, уже тогда он мог сказать, что его сердца коснулся холод. Совсем чуть-чуть, едва заметно, но вполне ощутимо. Но лишь Анна могла справляться с этой напастью. Он понимал, что зависел от Анны, что зависел от Анны всегда, что ничего не мог, а самое главное, не хотел делать, чтобы избавиться от своей зависимости, позволяя последней только расти и крепнуть. И он не винил Анну, и после ее смерти практически не задумывался об этом. Просто хотел увидеть ее снова. Чтобы ласкать и наслаждаться этой необычной реальностью чувств и огня, будто в каком-то дежавю.
Да, Анна оставила частицу себя в каждой женщине, но в том и дело, что только частицу: в ком-то улыбку, в ком-то походку, в ком-то грацию и стать, и т.д… Но он хотел видеть ее всю, без обрывочных воспоминаний, ранящих элементов, ложных ориентиров. Окаменевшее сердце и мертвый холод внутри стали той самой дверью, за порогом которой была Анна, ожидавшая его каждый миг. Ей нужен был только привычный и теплый для нее свет. Отсюда и свечи, тихое и восхищенно спокойное пламя их, не слишком яркое, приглушенное, чтобы не терялось природное ее естество.
Осознание попыток ласкать мертвое женское тело его нисколько не беспокоило. Он не собирался с ним трахаться, он никогда не занимался любовью с мертвецами, и тема некрофилии была ему полностью чужда, даже противна. Впрочем, он видел несколько роликов, выложенных в Сеть, и продолжавших находиться в свободном доступе, посвященных самому настоящему сексуальному, людскому извращению. Все это были люди, со сбившимися ориентирами, тем не менее, вполне отдающие себе отчет о своих пристрастиях. Особые фантазии в их головах однажды взяли верх настолько, что выставлять их напоказ (для таких же извращенцев) совсем не являлось чем-то ненормальным. Даже наоборот, только культивировало и пропагандировало извращения как нечто естественное. И в другое время, во время живой Анны, имея деньги и власть, он попытался бы адекватно воздействовать на это форменное безобразие (хотя, чего скрывать, ему было все равно).
-Возьми меня на руки, — просила Анна.
Она хотела побыть маленькой девочкой в отцовских руках. Она чувствовала себя совсем слабой и беззащитной, убивавшей ее болезнью. И просилась на руки к мужу почти каждый день. И оказавшись на руках, сцепляла руки у него на шее, прижимала голову к его груди, наслаждаясь каждым мгновеньем его хватки, могла даже уснуть. Он был с ней рядом всегда. Усадив ее к себе на колени, он целовал Анну в губы, буквально осыпал ее поцелуями, и ей нравилось, и она хотела еще поцелуев. Он разглаживал ей волосы, и тогда все замирало в ней. Анна брала его за руку и прижимала ее к своей груди, и он чувствовал, как сладко замирало ее сердце. Она смотрела ему прямо в глаза, так близко, что он мог почувствовать ее завороженный взгляд. Он мог подолгу наблюдать за ее сном, таким нежным, таким ласковым и волшебным. И Анна знала, что открыв глаза, она обязательно увидит его, ожидавшего ее пробуждения. И тогда он прижимал ее нежные руки к кровати и вновь наполнял Анну чудесным огнем страсти, скрытом в длительном поцелуе.
-Я хочу, чтобы она была кремирована, — заявил он по окончании своего общения с мертвой женщиной ее немногочисленным родственникам, — Я готов оплатить все расходы.
Он вновь был собой, и вновь его сердце не билось, ожидаемо (но вопреки его надеждам) затвердевшее с догоревшим пламенем свечей.
-Не по-христиански это, — после долгой паузы возразил отец Нины.
Видно было, однако, что он колебался. Все было подготовлено к погребению, деньги были потрачены.
-Я верну все до копейки, — непреклонным холодным тоном настаивал он, предавший тело Анны сожжению, — Не хочу даже думать о гниении и разложении некогда прекрасного тела. Уж лучше пусть огонь превратит его в пепел, развеянный по ветру, чем черви, глумящиеся над плотью. Сколько вам нужно?
И, в конечном счете, родители Нины оказались не против его предложения. Как было все прочие разы. И он совсем не сомневался, что будет иначе.

конец