роман "Хромосома Христа" ЛЕНИН 1

ГЛАВА 14
Стало холодно. Москва недружелюбно встречала гостей свирепыми порывами ветра, грозным пугающим ходом низких свинцовых туч, стылыми булыжниками мостовых. Кутаясь в капюшон куртки, я стоял в очереди к Ленину. Часовые со стеклянными глазами, стоящие у входа в Мавзолей, своей недвижностью напоминали каменных статуй, одетых в парадную форму. Отрешенные лица и белый взгляд, устремленный куда-то поверх людей — казалось, мертвецы стерегли покойника.
Каждый раз, бывая в этой усыпальнице и глядя на усопшего вождя мирового пролетариата, я искал и не находил в нем ничего пролетарского. Хотя вовсе не обязательно, чтобы учитель был одного сословия с учениками, но как-то невольно думалось об этом… И пример Хаммурапи, Конфуция, Сенеки и многих-многих других, кто стал великим учителем человечества, в данном случае казался неприменимым. Мне трудно было представить, что полвека тому назад этот гений держал на себе любопытное внимание всей земной цивилизации: «Да здгавствует коммунизм — светлое будущее всего человечества!». Не потому трудно было представить, что Ленин не соответствовал этому масштабу и значению, а потому что простые люди понимали, любили и передавали из уст в уста его великую теорию. Это поражало!
Ступенька за ступенькой я подбирался к святая святых нашей истории — к человеку, провозгласившему, что оплотом мира является всеобщее равенство, братство и справедливость. Мне надо было еще раз на него взглянуть, на его восковое чело и губы, замершие на последнем слове надежды. Или проклятия? Этого никто не знает. Я и раньше часто приходил сюда, чтобы стоя в очереди, в абсолютном одиночестве (лучшего места для размышлений в Москве не найдешь), думать о своих клеточках. Меня не оставляла мысль о создании клона Ленина. Можно ли оживить ДНК мумифицированных клеток? У меня всегда находилось часа полтора для обдумывания наших проблем. Булыжники мостовой на Красной площади вели к одной цели и не давали мысли сбиться с пути. Шаг за шагом я анализировал все возможности реанимации ДНК, строил планы. Мумии фараонов толпились в моем воображении, как песчинки в песочных часах. Если нам удастся…
Когда я проходил мимо стеклянного колпака, под которым в подслеповатом серо-желтом свете лежал Владимир Ильич в темном вечернем костюме, мне пришло в голову, что если мы его оживим, то есть, клонируем… Если нам удастся вырастить его клон… У меня даже мурашки побежали по спине от предвкушения такого научного подвига. Именно: подвига! И засияла надежда: а если он, новый Ленин, возьмет и достроит коммунизм в отдельно взятой стране! Да! В России! Или где-нибудь в Швейцарии, или, на худой конец, на так полюбившемся ему Крите, или Капри, или на острове Пасхи! На отдельно взятом квадратном километре…
Признаться, я не всегда принимал Ленина. Листая его «Философские тетради» или «Как нам реорганизовать рабкрин?», я ловил себя на том, что ни одна жилка, ни один мой нерв не желают участвовать в реорганизации рабкрина. Но не всем же это предначертано! «Материализм и эмпириокритицизм» угнетал своей филигранной логикой. Но и логикой, увы, наделены лишь избранные. Атом неисчерпаем! Я читал это и разогревал себя идиотскими теориями, крича в мыслях: «Ну и что с того?!» И понимал, что не прав, ибо не все уяснил из написанного, но это-то и раздражало! С моей точки зрения, в работах Ленина нет ничего теплого, задушевного, например, как в любовных романах для дам. Теперь даже смешно вспоминать об этом! А тогда я возмущался — ни слова о любви. И это у вождя мировой революции, на каждом шагу повторявшего о счастье для людей! Как же можно преобразовать жизнь или осчастливить людей, не сказав ни слова о каждодневной заботе? Я думал, что ведь люди не признают однобоких суждений и высокопарных речей. Где я видел однобокость, в чем — высокопарность? Но я накручивал себя дальше, что в работах Ленина нет простоты жизни, — и это опасно для жизни. Для меня, думал я, милые забавы Гаргантюа, усатые подвиги пучеглазого Дон Кихота или туго набитые оптимизмом жульничества Остапа Бендера более понятны, а значит, они гораздо прекраснее и жизнеутверждающее против всех ста сорока томов философского наследия Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина и всей «Истории КПСС». Я не понимал исторических и диалектических материализмов, капитализмов, социализмов и коммунизмов, даже не различал, где название теорий, а где — социально-экономических формаций.
Что и с чем я сравнивал? Зачем сам себя выгораживал, во имя чего себе врал? Но так было.
— И империализмов же? И рынка?
— Да. Мне были более ясны и милы Гоголь, чем Гегель, Бабель, чем Бебель… Простая случайная мысль о письмах Сенеки, Флобера или того же Ван Гога приводила меня в трепет. И уж, конечно, читая Евангелия, невозможно не оглядываться на жизнь Христа, не прислушиваться к Его умным речам и притчам, не выискивать верную тропинку для своих поступков. И вот что еще меня поражало: как мог Ленин, однажды узнавший Христа, не воскликнуть о Нем: «Вот матерый Человечище!». Ведь даже какой-то там прокуратор Иудеи осмелился произнести свое «Се Человек!». А Ленин, Ленин — не удосужился.
Ну и что с того? Как-то я спросил об этом Жору.
— В своих работах, — сказал я, — он не приводит ни одной притчи Христа как, впрочем, и Соломона или Экклезиаста, ни одной Его заповеди. Это потрясающе! Почему?! Не был же Ленин так близорук и недалек, что не видел Его величия?
Жора тотчас откликнулся на мой вопрос.
— Знаешь, я и сам не в восторге от Ильича. Искренний поборник справедливости, ратовавший за счастье каждого на этой грешной земле (Жора ерничал?), не мог просто так взять и отмахнуться от Нагорной проповеди, перевернувшей умы многих поколений и до сегодняшнего дня приводящей в восторг своей изысканной ненавязчивой простотой миллионы людей на планете.
Жора ерничал?
— Неужели он не читал Евангелие от Матфея или Луки, или от Иоанна, не прорабатывал их с карандашом в руке? Как того же Маркса, Маха или Фейербаха? Читал. Читал! В его работах ни слова об «Апокалипсисе» Иоанна! Читал!!! Так в чем же дело? Он не мог поверить в воскресение Христа? Многие не верили. Многие и сегодня не верят. Попы, конечно, попы исказили Его учение. Религия — опиум для народа. Может быть. Религия — все это нагромождение ряс и обрядов, сытых заросших рож и тонкоголосых плаксиво воющих фарисеев, весь этот ладанный смрад и сверкание золотых крестов на жирных пупах, все это не может не действовать на чувства верующих. Но святое учение Христа о том, что Небо может упасть на Землю, что и на земле могут царить небесные добродетели, что восторжествуют-таки красота, нежность, справедливость и любовь, это учение, указавшее человеку Путь на Небо, не может не стать фундаментом для строительства новой жизни.
Жора секунду подумал и продолжал:
— Христос же старался как мог. Изо всех сил, кровью и потом Он убеждал нас следовать за Ним. Двадцать веков подряд, изо дня в день. Ленин не мог этого не видеть. Ленин не прислушался. И чем, позволь спросить тебя, закончилась его социальная инженерия? Пшиком! Нужно быть слепым, чтобы не видеть бесконечные толпы людей, следующих до сих пор за Иисусом, как овцы за поводырем; нужно быть глухим, чтобы не расслышать животворную мелодию Его «Любите друг друга» и набат колокольного звона Его «Горе вам, фарисеи и книжники…». Иисус — вот же матерый Человечище!
— Гений не слышит Гения… Обычное дело.
— Гения — да, но Бога! — возразил Жора.
— Он Его отрицает, — сказал я.
— Он отрицает религию, поповщину и это понятно. Но Бога!..
Жора усмехнулся.
— Он хотел Его перепрыгнуть, — сказал он, — но ему не хватило жизни.