Армейские рассказы

АРМЕЙСКИЕ РАССКАЗЫ

КОМАНДА 300

— Вставай, сынок, пора…, — сквозь сон услышал я тихий мамин голос.
— Уже? – спросил я и открыл глаза. Мама сидела на краю дивана, держа на коленях мой вещмешок.
— Уже… — так же тихо произнесла она.
— Не волнуйся! — улыбнулся я, сел и обнял маму, чувствуя, как вздрагивают ее плечи, — Это же всего на два года! Санька же отслужил, и ничего! Всего два года! Все будет хорошо, не переживай… Все будет хорошо…
Повестку из военкомата я получил два дня назад. «Явиться 1 ноября в 4 часа утра с вещами…» — звучало сухо и казенно, как приказ и приговор одновременно. Два дня прошли в приготовлениях и сборах, а накануне были проводы. Просидели с друзьями допоздна, с интересом слушая разные армейские байки уже отслуживших ребят. Больше всего мне запомнились слова Толика Гилева, Толича, как мы его называли. Он сказал, когда мы курили, стоя на балконе:
— Главное, чувак, не принимай все близко к сердцу, особенно «дедовщину». Прими это как само собой разумеющееся, как игру, тебе легче будет. Только не зацикливайся. «Дедовщина» была, есть и будет, без нее нет армии, это ее основа. Но все это лишь игра, запомни!
Забегая немного вперед, скажу, что эти слова не раз выручали меня. Но это потом, а пока…
К военкомату мы подъехали в половине четвертого. Я хотел было идти, но старший брат Саня остановил меня:
— Сиди, успеешь…
Он достал бутылку водки и налил мне почти полный стакан:
— Держи, брат, для храбрости!
Я выпил. Мы вышли из автобуса, стояли, молча курили.
— Ну все, иди, пора, — сказал Саня и пожал мне руку, — Мы на вокзал поедем, найдем тебя там.
Я оглянулся. Сквозь стекло автобусного окна я увидел, как мама крестит меня и что-то беззвучно шепчет. Сразу вспомнилось, как, пять лет назад, мы на этом же месте провожали в армию Саньку, и как мама тогда перекрестила его.
Я улыбнулся маме, помахал всем рукой и пошагал к военкомату.
Меня встретил офицер:
— Фамилия?
— Садовников!
— Кто Садовников? Артист Садовников?
— Призывник Садовников, товарищ майор! – поправился я, заметив одну большую звездочку на его погонах.
— Так то лучше! Иди в ленинскую комнату, скоро поедем…
В большом и пустынном кабинете сидели двое призывников.
— Здорово, мужики!
Когда они обернулись, я удивленно и обрадованно крикнул:
— Димыч, ты? Здорово!
Дело в том, что с Димкой Свистуновым мы учились в одной группе ПТУ. Вместе проходили призывную комиссию. Вместе писали рапорты, чтобы служить в Афгане: «Прошу направить меня для прохождения воинской службы в Республику Афганистан для защиты завоеваний революции…». Из-за этих рапортов врачи из комиссии смотрели на нас, как на психов. В Афган нас не взяли, а зачислили в команду «300», что означало пограничные войска. Если об Афганистане мы не знали практически ничего, кроме того, что там вот уже шесть лет шла настоящая война, то о службе на границе было известно, конечно, больше. Было немало фильмов, в которых бравые пограничники лихо выслеживали и задерживали всяких нарушителей и диверсантов.
— Здорово, Миха! Вот, знакомься, — показал Димыч на второго парня, — Игорь Логинов. Тоже с нами, в погранцы, команда «300».
— Игорь, — представился парень.
— Миха, — ответил я и пожал протянутую мне руку.
— Майор сказал, нас будет четверо, — сообщил Димыч,- Ты вот пришел, а где четвертый?
В это время в коридоре раздался голос майора:
— Самченко! Явился наконец-то! Бегом в ленинскую комнату за остальными и чтоб через минуту стояли все четверо вот на этом самом месте! Бегом!
Мы с Димычем переглянулись.
— Самченко?
В этот миг в дверь просунулась голова и сказала:
— Мужики, здорово! Пошли! Майор зовет!
— Самец! – почти одновременно заорали мы с Димкой и, схватив вещмешки, поспешили за Олегом Самченко, с которым также учились в одном училище, хоть и в разных группах.

ИЗ ПУНКТА «А» В ПУНКТ «Б»

Выйдя на крыльцо, мы были крайне удивлены, увидев перед военкоматом две «Волги» с шашечками на дверках.
— Ничего себе! В армию на такси!
— Ага, с ветерком! – улыбнулся майор. – Садитесь, поехали на вокзал!
На вокзале майор оставил нас около группы таких же, как мы призывников, а сам куда-то ушел. Через несколько минут нас отыскали провожавшие родственники и друзья.
Вдруг мы услышали вой сирены и увидели въезжающий на перрон милицейский «УАЗик». За ним шла качающаяся и орущая толпа призывников. По бокам этой колонны, словно конвоиры, шагали солдаты.
— С областного военкомата колхоз пригнали, — сказал кто-то.
Тут появился наш майор и заорал:
— Вы что еще здесь? К вагону! Бегом!
Кое-как попрощавшись с теми, кто нас провожал, мы побежали за ним. У вагона уже шла посадка, грузили областников. Отовсюду слышались крики сопровождающих офицеров и солдат:
— Бегом! Не задерживайся! Пошел!
Мы стояли немного в стороне и удивлялись. Вагон, в который нас грузили, был какой-то резиновый! В него уже залезли больше пятидесяти человек, а на перроне оставалась еще внушительная толпа народа. Наконец настала наша очередь. Когда мы вошли в вагон, места сесть там уже практически не было, на каждой полке размещалось по несколько человек. В обычном плацкартном вагоне, расчитанном на пятьдесят с небольшим человек, народу набилось больше, чем летом дачников в электричке! Потом, когда пересчитали, нас оказалось сто двадцать призывников! Плюс капитан, прапорщик и два сержанта – наши, так называемые, «покупатели» из части, где нам предстояло служить.
Поезд тронулся. Колеса вагона начали потихоньку отстукивать первые мгновения нашей, только что начавшейся, воинской службы.
Двое суток мы ехали в переполненном вагоне до Новосибирска. Потом был перелет до Хабаровска. И как только наш бедный «ТУ-154» не рухнул! Сто двадцать призывников и почти все в, мягко говоря, нетрезвом состоянии! В разных местах салона бренчали одновременно несколько гитар. Шум, гам, дым коромыслом! Гуляй, братва, в армию летим!
В Хабаровске нас снова пересадили на поезд. Теперь уже до конечной точки нашего «великого переезда» — Приморский край, город Дальнереченск.

УЧЕБКА

Когда наша колонна входила в ворота части, кто-то пронзительно крикнул:
— Прощай, «гражданка»!
Тут же со всех сторон послышались свист, шутки и смех. Но каждый в душе осознавал, что именно с этого момента начинается настоящая служба и каждый в душе мысленно попрощался на два года с прошлой, гражданской, жизнью.
После небольшой лекции в клубе нас повели в баню, где мы поменяли свои вольные прически на ровные головы советских солдат, а также свою гражданскую одежду на военную форму. Из бани до казармы мы шли уже строем одинаковых существ, похожих на бесформенные мешки защитного цвета.
Первым, кто нам встретился в казарме, был старшина Онищенко, и из его первых же слов мы узнали, кто мы теперь такие:
— Сынки! Прыщи! Цырики!
На учебном пункте было двенадцать учебных застав и нашу команду разбросали кого куда. Нам повезло. Я, Димыч и Игорь Логинов, которого мы потом прозвали Сынком из-за его небольшого роста, попали на одну учебную заставу. Старшина выдал нам всем хлорку и показал, как и где мы должны проставить бирки со своей фамилией на обмундировании, приговаривая при этом:
— Пишите, сынки, рисуйте! Солдат без бирки, что баба без дырки!
Потянулись дни учебных занятий, занятий по строевой и политической подготовке. Мы знакомились с новыми ребятами, у нас появлялись новые друзья из разных городов страны. Белгород, Кемерово, Новосибирск, Омск, Красноярск, Тюмень, Брянск, Орел, Чита… Вся география была, как на ладони!
Особой «дедовщины», которой нас пугали на «гражданке», мы не ощущали. Причиной тому было то, что наш учебный пункт располагался в другом здании, отдельно от остальных подразделений погранотряда. К тому же с нами постоянно находились офицеры и сержанты. Последние и являлись по сути нашими первыми «дедами». Отслужившие уже год, с сержантскими лычками на погонах, они чувствовали свое превосходство над нами, «желторотыми» салагами. Так как на учебном пункте господствовал Устав, подчинение сержантам было беспрекословным. Нам постоянно вдалбливали в голову непререкаемую армейскую истину – командир всегда прав! Поэтому на вопрос сержанта:
— Бурундук – это птичка ?, — я, стоя навытяжку, отвечал:
— Так точно, товарищ сержант! Птичка!
Служба для сержантов не была уже чем-то тяжелым и обременительным, поэтому, особенно в отсутствии офицеров, они развлекались, как могли. Естественно, развлекались они над нами. Вот тогда я и вспоминал слова Толича Гилева: «Принимай все происходящее, как игру…». И действительно, все это было похоже на игру, порой жесткую, иногда даже жестокую, но игру.
В основном все начиналось после отбоя. У нас на учебной заставе был парень, Саня Фильченко, все звали его Сан Саныч. Его отличительной особенностью был нос, этакий длинный «шнобель». Наши сержанты завели традицию: после команды «Отбой!» Сан Саныч вставал со своей койки, подходил к выключателю и говорил, стоя по стойке «смирно»:
— Товарищ выключатель, разрешите вас щелкнуть по носику!
После чего своим длинным носом выключал свет.
Если кто-то из сержантов, а обычно это был сержант Федорчук, заходил в спальню после отбоя, наш командир, сержант Чащин, командовал:
— Первая учебная застава! Выразим всеобщее презрение сержанту Федорчуку!
И шестьдесят голосов протяжно гудели:
— Ууууу, суууукаааа!
Естественно, Федорчук от этого приходил в ярость, начиная кидаться в нас сапогами, аккуратно составленными у наших коек. Только успевай уворачиваться! А Чащин и другие сержанты ржали, как кони, наблюдая этот спектакль.
Среди нас, новобранцев, были совершенно разные люди. Были и такие, про которых говорили: « Из лесу за солью вышел, тут и в армию забрали». Одним из таких был Витя «Одуванчик» из Брянска. Одуванчиком его прозвали потому, что короткие волосы на его голове были похожи на пух. Однажды на политзанятиях сержант вызвал Одуванчика к доске, на которой висела большая карта мира. Указывая на карту, сержант попросил Одуванчика показать Африку. Витя смотрел на карту, словно видел ее первый раз в жизни.
— Одуванчик, вот видишь, крупными буквами написано: АФРИКА! – показал сержант на карту, — Так где Африка?
— Вот… — протянул палец Витя, тыча туда, куда показал сержант.
— А покажи, где ты служишь?
Одуванчик уставился на карту, как баран на новые ворота. Сержант решил повеселиться:
— Вот видишь, Витя, Токио! Токио – это по-китайски Дальнереченск! Понял?
— Понял…
— Так где ты служишь? – спросил сержант, едва сдерживая смех.
— В Токио… — показал Витя на столицу Японии уже под общий хохот всего класса.
Перед первыми стрельбами сержанты усадили нас в ленинской комнате.
— Завтра стрельбы, — объявил нам Чащин, -Вам дадут по три патрона. Будут три мишени. После того, как отстреляетесь, бежите к командному пункту на доклад. Стрельбы будет принимать сам начальник учебного пункта подполковник Дмитриев. Не вздумайте облажаться! – Чащин обвел нас всех грозным взглядом и многозначительно посмотрел на Одуванчика. – А сейчас запишем форму доклада: «Товарищ подполковник! Рядовой Иванов стрельбу закончил. При стрельбе наблюдал: цель первая поражена…». Это если вы попадете,- пояснил Чащин, — а если промажете, скажете «обстреляна». Понятно? – Чащин снова посмотрел на Витю.
— Так точно, товарищ сержант, понятно! – Одуванчик вскочил со своего места, будто его подбросило пружиной.
— Ладно, — с безнадежностью махнул рукой Чащин, — садись! Так и пишите: «…цель первая поражена….», в скобках напишите «обстреляна». Так же вторая и третья цели. Все ясно?
— Так точно! – гаркнули мы.
На следующий день, пробежав до стрельбища шесть километров, мы получили там заветные патроны. Отстрелявшись, каждый бежал на доклад. Настала очередь Одуванчика. Ни разу не попав, он поспешил к командному пункту. Командование находилось на смотровой вышке, перед которой был установлен микрофон, так что доклад был всем хорошо слышен.
— Товарищ подполковник! Рядовой Иванов стрельбу закончил! При стрельбе наблюдал: цель первая — поражена, в скобках обстреляна! Цель вторая — поражена, в скобках обстреляна! Цель третья — поражена, в скобках обстреляна!
Хохотали все, кто был на стрельбище, даже офицеры, а Чащин из-за угла командного пункта показывал Одуванчику кулак…
Однажды мы втроем – я, Димыч и Сынок – решили немного отдохнуть от занятий или, как это называлось – «закосить от службы». Записались на прием в медпункт. Придя туда, увидели большущую очередь. Решив, что это надолго, вышли на улицу покурить, а когда через пятнадцать минут вернулись никакой очереди уже как не бывало.
— Ну что, «сынки», кто на что жалуется? – с издевкой спросил фельдшер, когда мы вошли в кабинет, и, не дожидаясь ответа, добавил, — Сейчас будем лечиться!
Мы переглянулись.
— К бою! – скомандовал фельдшер, — Отжимаемся! Раз…два! Раз…два! Раз…два! Встать! К бою! Отставить, не резко! Встать! К бою!
Мы падали на пол и тут же вскакивали, мысленно проклиная себя за опоздание и армейскую медицину за ее методы лечения.
— Устали? – язвительно спросил фельдшер, — Отдохните, посидите… « Китайский стульчик»!
«Китайский стульчик» — чисто армейское изобретение. Ты стоишь с вытянутыми вперед руками и согнутыми в коленях, под прямым углом, ногами, словно действительно сидишь на стуле. Нескольких минут такого «сидения» достаточно, чтобы у человека начали трястись руки и ноги…
— Устали сидеть? – продолжил наше «лечение» фельдшер, — К бою!..
Когда через полчаса такой терапии он спросил нас, больны ли мы, мы в один голос заорали:
— Никак нет! Здоровы!
— Тогда пошли вон! – с ухмылкой сказал фельдшер, записывая что-то в своем журнале.
Два раза наша учебная застава попадала в наряд в столовую. Так как новые сутки в погранвойсках начинаются с боевого расчета, то есть с 20-00, то и наше дежурство начиналось с вечера. По этому поводу был даже анекдот:
Идет игра «Что? Где? Когда ?». Знатокам задают вопрос:
— Почему в погранвойсках новые сутки начинаются с 20-00?
Знатоки подумали минуту, не знают. Взяли дополнительную минуту, не знают. Взяли помощь клуба, то же результат. Тогда им объявляют ответ:
— Ответ мы читаем в сказке А. Толстого «Золотой ключик»: «…День в Стране Дураков начинался с вечера…».
Первый наш наряд начался с чистки картошки. Мы сидели вокруг огромной кучи и нещадно срезали кожуру с клубней, лишь бы быстрее закончить. Наши сержанты сидели в сторонке, курили и покрикивали на нас, чтобы мы быстрее шевелились. В это время в столовую пришли два «дембеля» из отряда. Дело в том, что хоть и была уже середина декабря, в отряде оставалось еще немало «дембелей», со дня на день ожидавших приказа об увольнении. По сути, они были нашими «прадедами». Они считались уже «квартирантами», которым было все по барабану. А те, что зашли к нам, были еще и из разведроты! Надо сказать, что рота разведчиков была одним из элитных подразделений пограничного отряда. Те, кто служил в ней, несколько раз были в «командировках» в Афганистане. Воевали! Мы смотрели на них, как на героев из фильмов. И вот эти, прошедшие огонь и воду, двадцатилетние ребята — «дембеля» запросто с нами разговаривали, расспрашивая, кто откуда, нет ли земляков. А потом и вовсе произшло неожиданное. «Дембеля» объявили для нас перекур, а чтобы работа не простаивала, чистить картошку усадили наших сержантов, называя их при этом «сынками»! Нам было интересно наблюдать, как наши сержанты безропотно, не говоря ни слова, на наших глазах из грозных командиров превратились в «сынков». Тут пришел повар и сказал разведчикам, что ужин для них готов. Любимым, недоступным для других, блюдом «дембелей» считалась жареная картошка. Они ушли, а у нас все встало на свои места: мы продолжили чистить картошку, а сержанты курили и подгоняли нас еще больше, восстанавливая свой авторитет, только что так неожиданно упавший на наших глазах.
На другой день с утра наряд продолжился. Наше отделение попало на мойку, которую называли «дискотекой». Там стояло несколько ванн, наполненных водой, в которых мылась посуда. Посуда была металлической и, поэтому на мойке всегда было шумно. Отсюда и название – «дискотека».
Первыми в столовую ходили заставы учебного пункта. После обеда солдаты сами аккуратно составляли пустые тарелки в стопки и подавали нам через небольшое окно. Затем в столовую заходил отряд и тогда грязная посуда просто летела в окно, а мы «танцевали» на своей «дискотеке», успевая уворачиваться от всех этих тарелок и кружек.
В столовой был хлеборез, веселый и бесшабашный парень по имени Мишка. Он ставил одного из нас нарезать хлеб и давить масло, а сам развлекался тем, что устраивал на нашей мойке-«дискотеке» душ, как он сам это называл. Мишка брал самый большой половник, зачерпывал из ванны грязную и жирную воду и подкидывал вверх. Ему было весело! Потом он шел и переодевался в чистое и сухое, а мы так и оставались грязными и мокрыми в своей единственной форме.
Следующий наряд по столовой перевернул мою дальнейшую службу. Случилось это так. Как всегда, вечером мы заступили в наряд. Нас с Валеркой Гришаевым, из Новокузнецка, отобрали для рубки мяса. Когда мы зашли в мясной цех, то были ошарашены увиденным. Справа на столах высилась гора мерзлых бараньих туш, слева была гора мороженного минтая. Посреди цеха стояли две колоды для рубки мяса, на которых лежали большие топоры, у которых вместо топорищ были приварены железные трубы. Старший повар объяснил нам, что это все мы должны за ночь изрубить на кусочки размером не больше спичечного коробка, а потом будем спать до обеда. Оставив нам пачку сигарет, он ушел спать, предупредив, что разбудить мы его можем только тогда, когда закончим всю работу.
Мы с Валеркой закурили, оглядывая объем предстоящей работы. В цехе стоял жуткий холод и чтобы хоть как-то согреться, мы стали отчаянно рубить мясо… Рано утром уставшие, замерзшие, с негнущимися руками мы вернулись в казарму. Я, не раздеваясь, повалился на свою кровать, проклиная в душе всю армейскую службу и столовую в частности. От мысли, что через несколько часов нужно возвращаться в наряд, разламывало виски. Уже проваливаясь в сон, я услышал разговор. Шел набор в поварскую школу. Решив, что хуже уже не будет, я поднялся с кровати и пошел записываться в повара.

ШКОЛА

Наша группа желающих учиться на поваров состояла из двадцати человек. Школа располагалась совсем в другой части, которая была полностью учебной. Кроме поваров там готовили сержантов для всего Тихоокеанского пограничного округа.
В школу мы прибыли в середине января. Часть находилась на берегу бухты, с моря дул холодный и пронизывающий ветер.
Так как приехали мы уже поздно вечером, офицеров в школе не было. Нас встретил старшина Демин. Осмотрев нас, он, покачав головой и весело улыбаясь, сказал:
— Ну что, «сынки», поварами вы, может, и не будете, но спортсменами будете обязательно!
В школе было четыре взвода и нас раскидали по пять человек в каждый взвод. Я попал в третий, которым командовал сержант Комаров, по прозвищу Кошмар. Заместителем командира взвода, «замком», был сержант Гоманюк, прозванный за свой высокий рост Удавом. Курсанты были из разных частей и уголков обширного Приморского края: из Находки, Владивостока, с Сахалина и даже с Камчатки.
Демин держал свое слово, делая из нас спортсменов. Утром зарядка с пробежкой, перед обедом и ужином тоже. А вечером мы занимались «спортом» в спальном кубрике своей казармы – отжимались. Так как центральный проход в кубрике был узкий, отжимались мы по очереди: выстраивались в две шеренги, первые отжимались, вторые держали первых за ноги, потом менялись. Особенно с нами любил заниматься Удав. Он садился на табурет, составляя около себя несколько пар сапог. Если кто-то, отжимаясь, халтурил, в того летел сапог.
Преподавателями в школе были в основном офицерские жены, по своим настоящим профессиям далекими от технологии приготовления пищи. Они просто брали учебник и читали нам, а мы записывали. От этой монотонности хотелось спать. Против сна у наших сержантов было много способов. Они заставляли нас отжиматься, бегать вокруг классов или закрывали в холодильниках по несколько человек. Сон как рукой снимало!
Один единственный раз у нас были тактические учения. Сперва был марш-бросок на двадцать километров с полной боевой выкладкой. Кроме своих автоматов, вещмешков и противогазов, мы по очереди тащили тяжелые ящики с боеприпасами. В школе был лейтенант Мороз, большой любитель погонять солдат. На марше он по очереди угонял на несколько километров вперед взвод за взводом. Настала наша очередь:
— Третий взвод, за мной! Бегом, марш!
Мы пробежали около трех километров и остановились на большом и пустынном поле.
— Взвод, к бою! Газы! – скомандовал Мороз, — По-пластунски вперед, марш!
Мы упали, натянули на головы противогазы и поползли. Все поле оказалось «заминированным». Было видно, что совсем недавно здесь прогнали стадо коров. Сперва мы, как могли, старались обползать коровьи «блины», а потом было уже все равно…
К обеду мы вернулись в часть. Помылись, почистились, сходили в столовую. А после обеда у нас был учебный бой. Нас разделили на две враждующие «армии», выдали холостые патроны. Лейтенант Мороз и наш командир взвода Кошмар бежали в атаку, кричали «Ура !» и не догадывались, с каким упоением мы стреляли им в спины.
После такой «игры в войну» мы вечером чистили оружие. Скучное занятие. Чтобы как-то развлечься, я решил подшутить над Кошмаром. Зафиксировав боек автомата, я подошел к командиру взвода.
— Товарищ сержант, — пожаловался я, — у меня вот на автомате неровность какая-то…
Взвод затих, ожидая, поведется Кошмар на мою уловку или нет.
— Где? – спросил сержант, вглядываясь в автомат.
— Да вот тут, — показал я, — вы пальцем проведите и сразу почувствуете…
Как только палец сержанта коснулся автомата, я нажал на спусковой крючок. Боек ударил по пальцу. Кошмар взвыл от боли, а взвод откровенно хохотал и с интересом ждал продолжения представления.
— Ааааа! – орал Кошмар, тряся ушибленным пальцем, — Гена! Молодой издевается!
Гена, по прозвищу Крокодил, был командиром второго взвода. К тому же он был боксером, а поэтому прибежал с боксерскими перчатками. Подтянулись и другие сержанты. Для начала они по очереди отрабатывали на мне удары перчатками. Когда эта забава им наскучила, притащили из «оружейки» противогаз. Открутив от него банку с фильтром, протянули мне.
— Надевай!
Я натянул противогаз на голову. Сержанты закурили и стали пускать дым через шланг мне под маску. Вытирая глаза и кашляя, я стянул противогаз.
— Надевай!
Кое-как отдышавшись, одел маску снова. Так повторялось несколько раз, пока командиры курили. Стащив с себя маску последний раз, я уже кашлял не переставая. Мне дали воды и я отдышался. Тогда мне связали за спиной руки. Связали ноги. Связали руки и ноги между собой и в таком виде подвесили между кроватями второго яруса! Вечер удался, всем было весело! В том числе и мне, ведь я не чувствовал ни обиды, ни боли. В конце концов, я сам начал эту игру!
Армия воспитывает чувство товарищества, взаимовыручки и справедливости. В армии другие приоритеты и нормы поведения и некоторые поступки порой сурово караются. Так мы наказали своего командира отделения. Со своей ежемесячной «зарплаты», которая составляла семь рублей, мы собирали по рублю на пряники. Отдавали деньги командиру отделения, он ходил в магазин и за ужином мы пили чай с пряниками. Однажды выяснилось, что наш командир часть денег присваивал себе. Естественно, после отбоя мы провели с ним «воспитательную работу», с командиров он слетел и до конца срока обучения в школе был у всего отделения «на побегушках».
Особое место в школе занимали тувинцы. Как их брали в армию вообще непонятно! Некоторые из них не умели писать по-русски и плохо понимали русский язык. Был среди них курсант Ундун. Однажды его поставили дневальным, объяснили: если в школу заходит офицер, ты кричишь «Школа, смирно !». Он покивал головой в знак того, что понял.
Стоит, значит, этот Ундун «на тумбочке». Заходит замполит школы, капитан. Ундун кричит:
— Школа, смирно!
А сразу за замполитом заходит начальник школы, майор. Ундун увидел его и орет:
— Школа, еще смирней!
Один из тувинцев обладал техникой горлового пения — национального тувинского искусства. Он брал гитару, оставлял на ней всего одну струну и, брякая на одной струне, горлом издавал мистические, ни на что не похожие звуки! Ничего подобного я ни до, ни после никогда не слышал!
Наступила весна. Вышел Приказ Министра Обороны о демобилизации весеннего призыва. У нас был всего один сержант – весенник, Юра Тишинко. Хоть и был он всего один, но позабавиться решили все. Тишинко и сам всегда любил пошутить и посмеяться, обладал острым умом и смекалкой. В школе ходила легенда о том, как он заработал себе отпуск.
Как-то в школу с проверкой приехала высокая комиссия из округа во главе с генералом. Обойдя все классы и кабинеты, комиссия направилась в столовую, накануне, естественно, начищенную до блеска. Тишинко как раз в это время был в столовой дежурным. Комиссии все понравилось, офицеры восхищались чистотой и порядком, но тут генерал вдруг заметил на краю плиты, наполовину обуглившегося уже, таракана. Он вызвал дежурного и, указывая на плиту, грозно спросил:
— Это что?
— Товарищ генерал, это мы компот варили, так вот изюминка выпала! – не растерялся Тишинко и на глазах у изумленных офицеров отправил таракана себе в рот.
— Фамилия? – спросил генерал, когда тот, не моргнув глазом, проглотил «изюминку».
— Сержант Тишинко, товарищ генерал!
— Десять суток отпуска старшему сержанту! – генерал обернулся к начальнику школы, — За находчивость и смекалку!
Так Тишинко заработал себе отпуск и стал старшим сержантом.
По не писаной традиции Приказ должен был читать, стоя на табуретках, молодой солдат. Выбрали Саньку Подтеребу за его маленький рост и небольшой вес. Легче поднимать! Поставили друг на друга три табурета, на них поставили Саньку, дали ему в руки газету с Приказом.Читать нужно было четко, громко и без запинок.
Подтереба начал читать, кое-как удерживая равновесие на шатающихся табуретках. После нескольких предложений Санька замешкался, едва не упав. Воспользовавшись моментом, один из сержантов пнул по нижней табуретке. Под общий смех Подтереба полетел вниз. Его подняли, вновь дали газету и установили на табуретках. Прочитал он Приказ только с четвертой попытки.
После того, как традиция оглашения Приказа была соблюдена, в нашей школе появился собственный «квартирант» — сержант-«дембель». Тишинко теперь только спал, ходил в столовую и доделывал свой «дембельский» фотоальбом. Если вечером, после ужина, Тишинко возвращался из столовой в то время, когда мы «отжимались» в узком проходе спального кубрика, то он, не раздумывая, проходил к своей кровати прямо по нашим спинам. Никто ему не говорил ни слова, даже офицеры. Что взять с «дембеля»?
Вскоре теоретическое обучение в школе было закончено, наступило время стажировки. Нас распределили по разным частям Приморского края. Я попал в пригород Владивостока, где размещался пограничный авиаполк. Большинство личного состава в полку составляли офицеры и прапорщики – летчики, техники, начальники различных служб. Служба солдат и сержантов заключалась в охране и обслуживании части и аэродрома. Как иронично говорили про службу солдат в авиации, они «подметали взлетную полосу».
Я проходил стажировку в офицерской столовой, где «командовали» гражданские поварихи. В солдатской столовой поварами были солдаты. Один раз мы наблюдали в солдатской столовой интересную картину. Наряд по столовой состоял из молодых солдат, начальником у них была прапорщик, молодая женщина лет тридцати. Она развлекалась, заставляя солдат из наряда отжиматься, сама ходила между ними в короткой юбке, отсчитывая: «Раз…два! Раз…два!» При этом, как нам потом рассказывали, она не носила нижнего белья.
В авиаполку в основном служили москвичи. Однажды в часть привезли фильм «Москва слезам не верит». Его крутили два дня подряд, по несколько раз и постоянно кинозал в полковом клубе был забит до отказа. Во время сеанса то и дело слышались крики: «Мой дом !», «Моя улица !» Мы смотрели фильм и втайне завидовали москвичам.
Время стажировки пролетело незаметно. Мы прибыли обратно в школу, успешно сдали экзамены и были направлены для прохождения дальнейшей службы по своим частям.

ЗАСТАВА

Шесть месяцев мы не были в своем погранотряде. Старые друзья по «учебке» служили теперь в разных подразделениях. Юрка Орлов был писарем в штабе, Игорь Логинов служил в ремонтном взводе, Борька Маркин был радистом. Нас, новоиспеченных поваров, распределили по заставам. Меня отправили на третью погранзаставу — «Ласточку», названную так из-за минерального источника, находившегося рядом с ней. Друзья говорили, что мне повезло, в чем я не раз впоследствии убеждался.
На заставу меня привезли уже ночью. Не успел я переступить порог, как дежурный по заставе ефрейтор Новиков спросил меня:
— Ты кто?
— Повар… — ответил я.
Услышав мой ответ, Новиков заорал:
— Репа, вставай! Тебе поваренка привезли!
Я не понимал, что происходит. И что еще за «Репа»? Кто такой этот Репа?
Послышались тяжелые шаги и из спальни, потирая сонные глаза, вышел рослый детина.
— Керя, ты откуда? – спросил он меня.
— Из Тюмени…
— Зема… Иди на доклад в канцелярию, потом ко мне подойдешь.
Меня проводили в канцелярию. За столом сидел и что-то писал начальник заставы капитан Кулигин.
— Товарищ капитан, рядовой Садовников для дальнейшего прохождения службы прибыл! – отрапортовался я.
— Ты откуда, Садовников? – спросил меня начальник, не отрываясь от бумаг.
— Из Тюмени, товарищ капитан!
Кулигин устало потер виски:
— Как надоели эти земляки… — сказал он, покачивая головой.
— Товарищ капитан, а вы…
— Я на Смоленской живу, — предупредив мой вопрос, ответил Кулигин, — Ладно, иди спать, завтра поговорим…
— Есть! – я развернулся кругом и вышел из канцелярии.
Меня встретил Новиков и проводил в спальню. Репа показал мне на кровать:
— Рядом спать будешь! Будешь мне сказки рассказывать!
— Какие сказки? – не понял я.
— Любые, — пояснил Репа, — Что на гражданке делал, чем занимался, анекдоты там всякие… Да хоть про Красную Шапочку! Кстати, меня Серега зовут, — протянул он мне руку.
— Миха! Будем знакомы!
Мы вышли на улицу, покурили. Потом легли спать. Но только я закрыл глаза, как услышал голос Репы:
— Керя, сказку давай…
На следующий день Серега показал мне кухню: два стола, электрическая четырехконфорочная плита, небольшой бытовой холодильник и пара шкафов. В стене было сделано окно раздачи, за ним обеденный зал, в котором стояло четыре стола.
— Вот и все наше хозяйство, — пояснил Серега, — Народу немного, всего тридцать человек, так что работать будем по одному. Я в день, ты в ночь, — распределил он, — Так- то вот, Керя!
С «легкой» Серегиной руки прозвище «Керя» приклеилось ко мне до самого «дембеля». Иногда меня еще в шутку называли «Репа маленький». Серега представил меня старшине заставы прапорщику Богатикову, который заведовал вещевым и продовольственным складами. Это был хитроватый и не очень приятный человек. Так как «деды» на него внимания почти не обращали, все свое служебное рвение он выплескивал на нас, «молодых». Полной противоположностью Богатикову был другой прапорщик, старший техник Гена Алехин, которого даже мы, молодые солдаты, звали просто по имени. Гена заведовал техническим парком заставы: два ГАЗ-66, УАЗик, пара снегоходов и трактор, на котором периодически вспахивали КСП – контрольно-следовую полосу.
В мои обязанности входило ночное дежурство на кухне, приготовление завтрака и всяких заготовок. Также я помогал Сереге готовить ужин и мыл посуду. После ужина Репа шел отдыхать. Перед этим он давал мне ЦУ, «Ценные Указания»:
— Посуду помоешь… Порядок наведешь… Овощи начистишь… Компот сваришь… Бульон…
Часам к четырем утра у меня было все, или почти все, готово. Я садился за стол и засыпал до утра…
Утром выдавал завтрак и шел будить Серегу. Тот, приоткрыв один глаз, спрашивал:
— Все сделал?
— Все, — врал я и забирался под одеяло.
Репа вставал и шел на кухню, а я лежал и слушал его шаги. До кухни он шел медленно и тяжело, но почти тут же быстро возвращался обратно и устраивал мне нагоняй:
— Почему картошка не начищена? И лук?
— Серега, спать хотел, — оправдывался я.
— Ладно, спи… Почистит кто-нибудь…
Так начиналась моя служба на заставе. Из тридцати человек личного состава почти половина были моими земляками, включая Репу и начальника заставы капитана Кулигина. Все были распределены на несколько отделений, в зависимости от своей воинской специальности. Были «системщики», обслуживающие различные заградительно-оповестительные системы на границе и обеспечивающие связь, «собачники», занимающиеся дрессировкой и кормлением собак, и простые «стрелки», основным занятием которых было просто «тащить службу», то есть ходить в дозоры и на посты наблюдения. Из числа «стрелков» назначались солдаты на различные хозяйственные должности: кочегар, банщик, каптер (армейский завхоз), скотник. Водители и повара также относились к «стрелкам». С началом весны, когда на Уссури сходил лед, на заставу приходили два пограничных катера, которые оставались у нас до глубокой осени.



СЛУЖБА

Примерно через неделю после моего прибытия на заставу я пошел в свой первый дозор. Наш наряд состоял из двух человек – меня и старшего. Старшим наряда, естественно, был «дед» — Саня Ломакин из Брянска. Получив приказ «Выступить на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик…», мы погрузились в ГАЗ-66 и отправились к «Центру».
« Центром» называлось место в трех километрах от заставы, откуда начинались наши фланги, то есть наши участки охраны границы. Фланги представляли собой дорогу, вдоль которой тянулись контрольно-следовая полоса и «система» — высокий забор с проволокой, срабатывающей на замыкание. Через каждый километр были столбики с резетками для выхода на связь с заставой. Задачей дозора было пройти семикилометровый фланг до стыка с участком соседней заставы, наблюдая за прилегающей местностью и осматривая КСП и «систему».
Идя по флангу следом за Ломакиным, я старательно вглядывался в КСП, пытаясь отыскать следы нарушителей. «Вот она – настоящая граница !» — думал я. Ломакин периодически связывался с заставой, говоря на каком участке границы мы находимся. Пройдя примерно половину фланга, Саня повернулся ко мне:
— Все, перекур!
Мы сели около столбика с резеткой и закурили. Просидев минут десять, Саня подключил рацию:
— На пятом! – сообщил он на заставу и посмотрел на меня, — Дальше не пойдем, нечего там делать. Сейчас полчасика посидим и обратно двинем. Кино через час должно начаться по телеку, еще успеем!
Посидев еще немного, Саня сказал по рации, что мы «на шестом участке», потом «на седьмом»… Наконец, он произнес:
— Мы на стыке! Все чисто! – и, повернувшись ко мне, добавил, — Не ссы, молодой, граница на замке! Все, потопали обратно…
Вернувшись на заставу, Ломакин доложил дежурному офицеру, что «…наряд прошел без происшествий … признаков нарушения государственной границы не обнаружено…» и мы пошли в ленинскую комнату, где стоял телевизор, смотреть кино. Мысль о том, что я в первом же своем дозоре совершил «недоход», не давала мне покоя. Вечером, оставшись вдвоем на кухне, я рассказал об этом случае Репе.
— Хреново это, Керя! – сказал Серега, выслушав мой рассказ, — Сашка еще тот раззвездяй, вылетит когда-нибудь со своими «недоходами» с заставы, да еще молодого какого за собой потянет! Ты кому-нибудь об этом еще говорил?
— Нет, — помотал я головой.
— И не надо, сами разберемся…
Серега сдержал свое обещание. Каким образом они «разбирались» с Ломакиным, я не знаю, но «недоходов» он больше не делал.
Незаметно подошла осень, вышел приказ о демобилизации и наши «деды» стали собираться домой. Теперь полноправными «дедами» становились мы! Только вот «сынков» у нас не было, не считая трех весенников – «молодых фазанов». Но они были не в счет, так как по не писаному закону те, кто призывался в погранвойска весной, не были ни «сынками», ни «дедами». Это были просто «фазаны», первый год службы – «молодые», а второй, соответственно, «старые». Молодое пополнение из призывников-осенников только начинало прибывать в отряд на «учебку». Нас осталось на заставе всего восемнадцать человек…
После того, как уехал домой Серега «Репа», я остался на заставе единственным поваром. Теперь моя служба начиналась с шести утра и заканчивалась далеко за полночь. Через пару недель я вполне втянулся в свой новый нелегкий график.
В конце декабря на заставе закололи быка Ваську и я готовил из настоящего мяса, а не из надоевшей всем китайской тушенки. Мяса было много, и я предложил капитану Кулигину настряпать на Новый Год пельменей для всей заставы. Эта идея пришлась начальнику по душе и он каждый день стал выделять мне помощников. Иногда приходили помогать и офицерские жены. Дело шло быстро и уже через десять дней, тридцатого декабря, у нас было восемьдесят килограммов пельменей! Кроме того, я испек два огромных торта, каждый из которых был килограммов по пять! 31 декабря в ленинской комнате мы накрыли шикарные, по армейским меркам, столы. Праздник прошел шумно и весело, а я потом еще пару дней отсыпался и отдыхал. Не зря же я предложил пельмени лепить! Два дня я не готовил ни обеды, ни ужины. Кто хотел есть, просто доставал пельмени из морозилки и варил себе сам.
Иногда на заставу приезжали с проверкой офицеры из комендатуры. Был среди них майор Попов. Службу в погранвойсках он начал простым солдатом еще в середине шестидесятых годов, потом остался на сверхсрочную, закончил военное училище и вернулся обратно в Приморье на китайскую границу. Нам нравились его рассказы о приграничных конфликтах с китайцами, которые происходили в конце шестидесятых – начале семидесятых годов, когда на границе было неспокойно и доходило даже до вооруженных столкновений.
— Дело в начале весны было, — рассказывал нам майор, — Я тогда сверхсрочную уже служил, старшиной был на соседней с вами заставе. Высыпают, значит, китайцы на Уссури, на лед. Много их, как тараканов. С транспарантами всякими, цитатниками своими маоцзэдуновскими машут, галдят.
— А чего они хотели-то, товарищ майор? — спрашивал кто-нибудь из нас.
— Как чего? На территорию они на нашу зарились, на землю нашу. Да только вот шиш им! Мы тоже у себя на берегу построимся и ждем стоим, что дальше. Они, значит, потихоньку по льду в нашу сторону двигаются, а мы стоим, ждем. А вот когда они к середине реки подойдут, то есть уже перейдут границу, вот тогда и мы вперед пошли. Стрелять нельзя было, так мы что придумывали: надевали по три рукавицы, мочили их в воде и они застывали. Такая ледяная «кувалда» получалась! Вот этими «кувалдами» и разгоняли узкоглазых! Они быстро к своему берегу убегали! – улыбался майор Попов и продолжал рассказ, — А один раз, в конце марта, вот также они на лед вышли и пошли в нашу сторону. Мы на них поперли. А у них первые шеренги расступились, а дальше автоматчики стоят! Ну тут война-то и началась настоящая. Месяц воевали, а потом дипломаты, — майор Попов поднимал вверх палец, — там, наверху, все это прекратили, договорились и мир заключили. Вот такие-то вот дела были, сынки, — заканчивал он свой рассказ и переходил от прошлого к настоящему.
— Сейчас на границе, конечно, обстановка другая, но бдительности терять нельзя! Для пограничника что главное? Бдительность и дисциплина! Взять вот хотя бы личное время солдата. Зачем солдату личное время? – спрашивал майор и сам отвечал – Личное время дается солдату не для того, чтобы в телевизор пялиться! А для того, чтобы письмо мамке написать, внешний вид свой в порядок привести, обмундирование почистить, погладить, подворотничок пришить и … Устав учить!
Как-то раз майор Попов зашел ко мне в столовую. Через небольшое окошко раздачи я услышал его знакомый, протяжно окающий, голос:
— Солдат, налей-ка мне компотику!
Я налил в кружку компот и подал майору через окно. Он попробовал и вернул мне кружку:
— Что-то он не сладкий, добавь-ка сахарку!
Я взял кружку, судорожно соображая, что мне делать. Компот, конечно, был не сладкий – сладкий давно выпили, и мне пришлось разбавить водой остатки. Сахара на кухне тоже не было — вчерашний запас я уже весь израсходовал, а на следующий день еще не получил. «И принесла же его нелегкая не вовремя», — думал я, размешивая компот в бачке, будто добавил туда сахар, и нарочно громко брякая поварешкой. Потом снова налил компот в кружку и протянул ее в окно. На этот раз Попов выпил весь компот и, возвращая мне пустую кружку, сказал:
— Вот теперь другое дело!
— На здоровье, товарищ майор! – сказал я, потом удивленно посмотрел на бачок с компотом и с облегчением вздохнул.

ГАГАРИН

Игорь Гагарин служил в отделении «собачников». На службу он пришел со своей собакой – овчаркой Брайтом. Фамилия Гагарин сделала свое дело – Игоря «перекрестили» в Юру. За своим псом Юра ухаживал с большой любовью, почти все свободной время он проводил в питомнике. Брайт всем своим собачьим сердцем отвечал ему взаимностью — пес был большой умница! Легко поддавался дрессировке, выполняя порой команды больше похожие на цирковые номера. Юра обучил его игре «Замри! Умри! Воскресни !». По команде «Замри !» Брайт останавливался, как вкопанный, и стоял не шелохнувшись. Затем Юра говорил: «Умри !», и пес валился на бок, вытягивая лапы. Когда Юра командовал: «Воскресни !», Брайт вскакивал и, виляя хвостом и лая, начинал весело прыгать вокруг хозяина. А как он брал след! Запросто мог найти человека, прошедшего по лесу семь-восемь часов назад! Иногда мы ходили к «собачникам» помощниками для отработки «следовой» выучки собак. С Юрой и его Брайтом работать было интереснее других.
Происходило это так. Юра давал псу понюхать нашу одежду, потом мы уходили в лес за несколько километров от заставы, петляя и, как могли, запутывая наши следы. Хорошо зная Брайта, мы останавливались около какого-нибудь дерева, на которое можно было легко и быстро забраться. Через несколько часов, за которые мы успевали даже выспаться, Юра пускал Брайта по нашему следу. Умница-пес всегда находил нас, «учебных нарушителей», а мы в свою очередь, услышав его приближение, всегда успевали залезть на дерево. В такие дни Юра всегда баловал своего пса, принося ему часть своего ужина – котлету или тушенку.
Ходить с Юрой в наряд было одним удовольствием. Брайт безошибочно чувствовал приближение чужого человека и поэтому мы могли не беспокоиться, что пропустим нарушителя или кого-нибудь из наших офицеров, если вздумают проверить наряд на предмет несения службы и на бдительность. В одну из таких проверок с Юрой произошел курьезный случай. Дело было зимой в ночном дозоре. О случившемся нам рассказывал начальник заставы капитан Кулигин, а мы, слушая его, покатывались со смеху.
По словам начальника, Юре ночью в наряде приспичило, что называется, «по большому». Недолго думая, он расчистил место в сугробе, расстегнул тулуп, снял штаны и присел справить нужду, держа в руках поводок Брайта. Кулигин сам смеялся до слез, продолжая свой рассказ: « Я стою в кустах и вижу картину: на меня несется Брайт, а за ним в своих огромных и скользких валенках, как на лыжах, едет Гагарин с голой задницей !»
Этот случай на несколько дней стал темой для разговоров, а Юра и его Брайт стали объектами для всеобщих насмешек. Но, как говорится, смеется тот, кто смеется последним! Юра по-своему решил эту проблему. Несколько дней подряд он пропадал в питомнике, усиленно занимаясь дрессировкой Брайта. Однажды вечером Толик Козлов вышел покурить на улицу. Спустившись с крыльца, он увидел неподалеку Юру, который, как казалось со стороны, о чем-то разговаривает со своим псом. Толик, воспользовавшись случаем, не преминул «подколоть» Юру:
— Что, Гагарин, просишь пса больше не возить тебя к начальнику с голой ж…й?
Козлов рассмеялся своей удачной шутке, но тут же прервал смех, услышав, как Юра спокойно сказал своей собаке:
— Брайт, а ну-ка, покажи этому придурку, что девочки любят!
Толик не успел опомниться, как Брайт в два прыжка подскочил к нему, положил передние лапы ему на плечи и начал совершать такие неприличные движения! Все, кто в это время стоял на крыльце и наблюдал эту картину, хохотали до слез. Козлов, как мог, уворачивался от Брайта, крича:
— Юра, да убери ты своего проклятого кобеля!
После этого шутить над Юрой перестали, никто не хотел ощутить на себе «ласки» Брайта!
Как-то раз, уже поздней осенью, мы с Юрой и его собакой пошли в ночной наряд. Наш участок границы проходил по лесу недалеко от берега реки. Ночь была очень темная, хоть глаз выколи, но вокруг все было спокойно, поэтому мы медленно, но уверенно двигались привычным маршрутом. Вдруг Юра, который шел впереди, резко остановился. В темноте я чуть не наткнулся на него.
— Ты чего? – шепотом спросил я.
— Не знаю, — тоже шепотом ответил Юра.
— А чего встал?
— Брайт, — Юра показал на собаку, — С ним что-то не то…
Брайт стоял на тропе ощетиневшись и поджав хвост. Мы с Юрой тоже замерли и прислушались. Вокруг все было тихо. Постояв пару минут, мы хотели уже идти дальше, но пес уперся, не желая идти вперед. Юра взял Брайта за ошейник и повел рядом с собой. И тут мы услышали чьи-то мягкие и осторожные шаги! Мы остановились. Остановился и тот, кто шел невдалеке от нас. Брайт выглядел растерянным и испуганным, он все время прижимался к своему хозяину, и Юре пришлось с силой потянуть его за ошейник, когда мы снова пошли вперед. В ночной тишине мы снова отчетливо услышали чьи-то шаги, но теперь, судя по звуку, они от нас удалялись. Было понятно, что это не человек, это какой-то зверь. Но кто? Время нашего наряда подходило к концу и мы повернули в сторону заставы.
Когда на заставе мы рассказали об этом Кулигину, тот, стукнув себя ладонью по лбу, сказал:
— Совсем перед нарядом забыл вам сказать! По оперативным данным с соседней заставы к нам на участок тигр зашел…
Мы Юрой переглянулись и посмотрели на Брайта. Пес сидел, всем своим видом показывая: «А что вы на меня смотрите? Слышали, что начальник сказал? Тигр !»
Когда подошел срок окончания службы, Гагарин своими руками сделал своему Брайту столько всяких значков и медалей, что пес получился, как минимум Герой Советского Союза и Чемпион Вселенной! Отслужив верой и правдой два года на заставе, Брайт поехал на «дембель» вместе со своим хозяином.

ФЕЛЬДШЕР ШУМКОВ

С новым весенним призывом к нам на заставу привезли трех молодых «фазанят». Среди них выделялся долговязый и неуклюжий парень по фамилии Шумков, оказавшийся по своей «гражданской» специальности фельдшером. Так у нас на заставе появился свой «доктор», которого прозвали Филей.
Шумков редко признавал разные таблетки и мази, больше доверяя так называемой «народной» медицине. Он частенько собирал всякие травки, цветочки и листочки, одни высушивая, а из других делая отвары. Надо отдать ему должное, его методы были намного эффективнее таблеток.
Однажды сразу у нескольких человек выскочила не то экзема, не то лишай. Причем пораженные участки находились в весьма неудобном месте – на внутренней стороне бедер и в области паха. Вылезла эта зараза и у меня. А так как я был единственным поваром на заставе, болеть мне никак было нельзя. Вызвав вечером, после ужина, Филю к себе на кухню, я показал ему свою «проблему»…
— Будем лечить! – просто сказал Шумков, — Нужен чеснок и мука. Сделаю мазь, пару вечеров помажешь перед сном и все пройдет!
Я дал Филе необходимые продукты. Из измельченного чеснока, муки и воды он сделал кашицу, которой и помазал мне пораженные места. Я смотрел на всю эту процедуру с большой долей недоверия и даже попытался возразить:
— Филя, слышь, а может мазью какой?
На что Шумков ответил мне:
— Да не боись ты, все нормально будет! Завтра еще раз помажешь и все!
Я пошел спать, чувствуя некоторый дискомфорт между ног от шумковского «эликсира». Проснувшись утром, я кое-как встал с кровати, в паху нестерпимо жгло. Чеснок дал о себе знать, кожа в паху и на бедрах просто напросто сгорела! С трудом переставляя широко расставленные ноги, я доковылял до своей кухни… Вечером ко мне снова заглянул Шумков.
— Филя, ты что же делаешь-то, садист! – обрушился я на него.- Как теперь ходить-то?
— Терпи! – спокойно ответил фельдшер. – Сегодня еще раз помажем …
— Ты что, дурак ?! – заорал я, — Да у меня же всю шкуру съест твоя чесночная каша!
— Больную съест, — согласился Филя, — Зато здоровая вырастет. Потерпи еще один раз и через пару дней все заживет.
Скрепя сердце, я согласился на повторную экзекуцию. Через три дня, как и обещал Шумков, все зажило и лишая как не бывало!
В другой раз наш фельдшер вылечил сам себя. Случилось это так.
Как-то в субботу, отдыхая после бани, мы сидели в ленинской комнате, смотрели телевизор. Вдруг около входа возник какой-то шум. В двери показалась голова дежурного по заставе:
— Филя сгорел!
Когда мы выскочили из ленинской комнаты, перед нами предстала картина происшествия, нелепая и смешная. Хотя смешного было, конечно, мало. Перед нами стоял, приплясывая, голый и черный Шумков и кричал:
— Сгорел! Машите на меня!
Никто не понимал, что произошло. Еще через мгновение на заставу влетел старший техник Алехин.
— Придурок! – заорал он на фельдшера. – На хрена же ты бензин-то в топку плескал ?! Ладно, хоть живой еще остался!
Заметив наши удивленные лица, Гена быстро заговорил, показывая на Шумкова:
— Ему, видите- ли, холодно в бане показалось, ну и решил он дров в топку подкинуть. А чтоб быстрее разгоралось бензина туда плеснул!!!
Теперь все стало ясно. Дело в том, что печка в нашей бане была устроена, мягко говоря, не очень удобно. Как раз над топкой располагался большой бак с водой и чтобы подкинуть дров, нужно было согнуться, что называется, в три погибели и, сидя на корточках перед открытой топкой, кидать туда дрова. Теперь представьте, что будет с человеком, решившим в таком неудобном положении плеснуть в топку, на раскаленные угли, хоть немного бензина… Именно это и произошло с нашим фельдшером.
Кое-как успокоив Шумкова, мы уложили его в постель. Его плечи, грудь и живот представляли собой один сплошной ожог. Также обожженной была правая рука и колени. Кожа вздулась пузырями и представляла собой страшное зрелище. Сперва у Фили был шок, но теперь его начал бить озноб. Едва успев сказать, какая нужна трава и что с ней нужно делать, он потерял сознание.
Найдя в тумбочке Шумкова то, что нужно, мы запарили траву, остудили ее и вместе с отваром разложили на обожженные места, прикрыв сверху кусками разорванной и влажной простыни. Примерно через полчаса Филя очнулся и, заметив стоявшего рядом капитана Кулигина, обратился к нему:
— Товарищ капитан! Не сообщайте, пожалуйста, никуда. Не надо врачей. Я сам себя вылечу. Ребята помогут…
Мы посмотрели на начальника заставы. Было видно, что ему нелегко принять решение. С одной стороны, на заставе произошло ЧП, пострадал человек. С другой, последствия этого происшествия – проверки, разбирательства, комиссии. И что будет с Шумковым? А вдруг ему станет хуже?
— Не волнуйтесь, товарищ капитан, — словно прочитав мысли Кулигина, проговорил Филя, — все будет нормально. Я хорошее средство знаю…
— Ага, — сказал Кулигин, покачав головой и усмехнувшись, — одно средство ты нам уже сегодня продемонстрировал. Для растопки! Ладно, сроку тебе две недели, чтоб был на ногах! Поджигатель! Ты скажи, Шумков, может купить что нужно? Мазь какую-нибудь или бинты?
— Спасибо, товарищ капитан! – поблагодарил Филя начальника. – Бинты нужны будут и марля. Марганцовка еще. – и, улыбнувшись, добавил, — А мазь я сам сделаю!
Шумков пролежал около десяти дней. Он сам готовил себе лекарства и обрабатывал свои ожоги.
— Скоро буду как новенький! – шутил Филя.
Не прошло и двух недель, как наш фельдшер встал на ноги. Ходил он с трудом, было видно, что каждый шаг ему дается нелегко. Но постепенно Филя расходился, а еще через неделю доложил начальнику заставы, что он в порядке и готов приступить к несению службы. Кулигин, в шутку назвав фельдшера «колдуном» и «шаманом», дал ему еще неделю для полного выздоровления.

КАРГАЧАКОВ

Вова Каргачаков был по-своему личностью уникальной. Простой и бесхитростный парень родом с Горного Алтая, он всегда говорил то, что думает, невзирая на чины и звания. О последствиях своих слов и поступков Вова никогда не задумывался, с какой-то детской непосредственностью полагая, что он всегда поступает правильно.
Благодаря Каргачакову на заставе не было суровой « дедовщины». То есть поначалу, когда на заставу пришли, сразу после «учебки», молодые «сынки», среди которых был и Вова, «деды» свирепствовали, но после того, как Каргачаков сходил с одним из «дедов» в ночной дозор, все прекратилось.
А дело было так. Вова пошел в ночной наряд с Азаром — одним из самых грозных «дедов» Саней Азаренко. Где-то на середине фланга Вова снял с плеча автомат и, передернув затвор, направил его на Азара.
— Стой, Азар! – спокойно сказал Каргачаков, держа палец на спусковом крючке.
Азаренко повернулся, увидел направленный на него автомат и остолбенел.
— Короче, — продолжил Вова, — если еще раз хоть один из вас, «дедов», хоть пальцем кого-нибудь из «молодых» тронет, будем вас отстреливать по ночам. Понятно?
Азар стоял, не шелохнувшись и не говоря ни слова, тупо глядя то на автомат, то на Вову.
— Понятно? – переспросил Каргачаков, направляя автомат Азару в грудь.
— Понятно, — глухим, словно чужим, голосом проговорил Азар…
После этого случая никто из «дедов» без дела «молодых» уже не трогал. Конечно, мытье полов и чистка картошки остались уделом «сынков», но мордобоя и издевательств больше не было.
Впоследствии, как это часто бывает в армии, Каргачаков сам стал грозным «дедом» и часто без дела гонял молодых солдат.
Перед тем, как прислать на заставу молодое пополнение, к нам приехал майор из, так называемого, особого отдела. Он провел с нами беседу о неуставных взаимоотношениях, а потом начал вызывать по одному в кабинет начальника заставы и задавать всякие каверзные вопросы. Мы сразу поняли, к чему он клонит, а потому прикинулись все честными, хорошими и добрыми. Например, у меня он спросил: что я буду делать, если при мне старослужащий будет обижать молодого солдата? Я, сделав удивленное лицо, сказал, что на нашей заставе такое невозможно, а если все-таки и произойдет, то я скажу этому старослужащему, что молодых обижать нельзя и обязательно сообщу о случившемся дежурному офицеру. Другие вопросы и ответы были примерно такими же. Мы все чуть не давились со смеху, выходя из кабинета. Настала очередь Каргачакова…
— Скажи мне, Каргачаков, — хитро прищурившись, спросил его майор, — а что ты будешь делать, если при тебе старослужащий будет заставлять молодого солдата заправлять свою постель?
— Скажу этому «молодому», чтобы еще и мою постель заправил, — не моргнув глазом, ответил Вова…
После этого у «особиста» состоялся серьезный разговор с нашим Кулигиным. «Особист» настаивал на том, что Каргачакова, как «несознательного элемента», нужно убрать с заставы и направить в стройроту, где ему «самое место». Кулигин, понимая, что Вова со своим «свободомыслием» запросто допрыгается там до дисбата, просил майора оставить Каргачакова, под его, Кулигина, личную ответственность. «Под личную ответственность» «особист» согласился, Вова остался на заставе и по личному распоряжению Кулигина до конца службы работал в кочегарке, подальше от лишних глаз.
Перед самым «дембелем» кочегарка спасла Каргачакова от Афгана.
На заставу снова приехал «особист», о чем-то долго совещался с Кулигиным. Наш начальник заставы к тому времени получил очередное звание майора и мог разговаривать с «особистом» на равных, но… особый отдел на то и был «особым», что с ним много не поспоришь…
Выйдя из своего кабинета, Кулигин приказал построить личный состав заставы. Молча пройдя перед строем, он вернулся на свое место, остановившись по центру. Мы понимали, что нас построили не просто так, что произошло что-то серьезное, и не ошиблись.
— Застава, внимание! – начал Кулигин, — В нашем пограничном отряде формируется сводная рота для отправки в Афганистан. От нашей заставы отправляется один человек…
Он замолчал, оглядывая строй. «Особист» повернулся к нему и, показывая на часы, тихо сказал:
— Товарищ майор, время…
Мы стояли молча, понимая всю серьезность происходящего. Мы, «старослужащие», понимали, что нас это не должно коснуться, были уверены, что Кулигин назовет фамилию кого-то из «молодых». Не то чтобы мы боялись Афгана, боялись войны – нет. Год назад любой из нас вызвался бы добровольцем, но сейчас, когда уже вышел Приказ Министра Обороны о демобилизации, когда до дома оставались считанные дни — и в Афган ?!
— …отправляется один человек, — повторил Кулигин, посмотрев на «особиста», — Каргачаков!
— Я!
— Выйти из строя!
— Есть! – Вова сделал два шага вперед.
— Тридцать минут на сборы! – медленно, будто выдавливая из себя слова, проговорил начальник заставы, — Застава, разойдись! – Кулигин резко развернулся и ушел к себе в кабинет.
Мы обступили Каргачакова, а тот стоял и, ничего не понимая, смотрел на нас.
— Это все «особист», сука, -прервал молчание Сентей, Олег Сентерев, мой земляк, — Кулигин тут ни при чем. Надо прикинуть…
— Чего тут прикинешь-то? Даже начальник против «особиста» не смог ничего!
— Должен быть выход, — Сентей посмотрел на «молодых», которые кучкой стояли в стороне, и тоже между собой обсуждали происходящее.
— А что, «сынки», — обратился к ним Сентей, — из вас кто-нибудь повоевать хочет?
«Молодые» переглянулись, один шагнул вперед. Это был Кудрин, тихий, неприметный и не очень разговорчивый парень.
— Я бы пошел, — сказал он, — у меня в Афгане брат сродный погиб. Отомстить хочу, хоть одного духа замочить…, — и, помолчав, добавил, — А кто меня возьмет? Я и в военкомате, дома еще, и здесь, на «учебке», рапорты писал – бесполезно. И теперь вот Володьку выбрали…
— Володьку не выбрали, — возразил Сентей, — На Володьку «особист» зуб имеет. То, что за брата отомстить хочешь — хорошо. Значит, злость есть, а злых пуля не берет. Короче, — Олег посмотрел на Каргачакова, — тебе на час исчезнуть надо, зашкериться так, чтоб ни одна собака не нашла. А мы к начальнику пойдем…
— Все, что ли?
— Зачем все? Три человека хватит, выше крыши, — Сентей провел ладонью над головой.
— Я с тобой, — сказал я Сентереву.
— Ну и я с вами, — вызвался Санька Белецкий.
Мы постучали в закрытую дверь кабинета и, не дожидаясь, когда нам ответят, вошли.
— Разрешите, товарищ майор?
Кулигин сидел за столом, упершись локтями и положив голову на сцепленные пальцы. Перед ним стоял пустой стакан и открытая бутылка водки.
— Что у вас? — посмотрел на нас Кулигин.
— Товарищ майор, мы насчет Каргачакова, — начал Сентей, — Какой Афган? «Дембель» ведь скоро!
— «Дембель»… — проговорил Кулигин и налил стакан, — Тут не «дембель» решает, а особый отдел. А против особого отдела, как против лома – нет приема… Жалко парня, — Кулигин поднял стакан, посмотрел на него и поставил на место, — вот если бы из «молодых» доброволец нашелся, тогда можно было бы…
— Есть доброволец, товарищ майор! – чуть не закричал Олег, и повторил уже тише, — Есть доброволец! Кудрин! У него, оказывается, в Афгане брат погиб. Отомстить парень хочет. Только что разговаривали!
— Кудрин говоришь? – Кулигин внимательно посмотрел на Сентея, — Сам хочет?
— Так точно, товарищ майор, сам!
— Есть доброволец, значит, — оживился Кулигин и, взяв со стола исписанный лист бумаги, разорвал его и бросил в мусорную корзину, — Белецкий! Кудрина ко мне! Да, и пусть Каргачаков исчезнет на час. Сквозь землю пусть провалится!
Когда «особист» собрался уезжать, Кулигин сообщил ему, что Каргачаков пропал и, указав на Кудрина, добавил:
— Вот, доброволец, забирайте…
«Особист» посмотрел на Кудрина, потом на Кулигина, все понял и, подтолкнув Кудрина к выходу и процедив что-то сквозь зубы, молча вышел с заставы…
— Каргачакова ко мне! – приказал начальник дежурному, когда машина «особиста» выехала за ворота, — И пусть зайдут Сентерев, Садовников и Белецкий!
Вовку нашли в кочегарке, он вылез из-под кучи угля, грязный и замерзший. Вчетвером мы зашли в кабинет Кулигина.
— Ну ты и черт! – засмеялся начальник, увидев чумазого Володьку, а потом серьезно добавил, — Дверь закройте…
Он достал из стола стаканы и водку, молча налил.
— Давайте, парни, — сказал Кулигин, пригласив нас к столу, — одного спасли, — он, усмехнувшись, посмотрел на Каргачакова, — другого на войну отправили…
Все молча выпили и вышли на крыльцо покурить.
— Владимир Петрович, — неофициально обратился к начальнику Олег Сентерев, — а что вам теперь будет?
— А ничего не будет, — ответил Кулигин, — Меня в отряд переводят, в штаб, так что отобьюсь! А ты, — обернулся он к Каргачакову, — домой собирайся, с первой же партией тебя отправлю…
Через две недели Володька благополучно уехал домой, а еще через месяц с заставы в отряд уехал Кулигин.

«ДЕМБЕЛЬ»

Как-то в середине декабря, вечером, ко мне на кухню зашел Сентей. Сел у стола и, помолчав, тихо сказал:
— Меня сейчас начальник вызывал…
— И что? – спросил я. – Да говори уже, не тяни кота за хвост!
Сентей хитро улыбнулся, подошел ко мне и стал трясти меня за плечи, пританцовывая сам:
— Все, Керя! Все! Завтра домой!
— Да ты что ?! Ну, поздравляю, дружище! – от всей души сказал я ему.
Сентей перестал меня трясти и, размахивая руками, спросил:
— Керя, ты не понял, что-ли? Домой завтра! Мы с тобой завтра домой!
Видимо в тот момент у меня было такое удивленно-растерянное выражение лица, что, усадив меня на стул, Сентей рассмеялся, а потом начал рассказывать:
— Вызывает меня начальник и говорит: «Все, Сентерев, собирайся домой, завтра утром поедешь.» А я ему: « Товарищ майор, а Садовников ?» «А что Садовников?» «Так мы же друзья», — говорю, – «и земляки, нам обоим до Тюмени ехать. Нет»,- говорю, — «товарищ майор, что хотите делайте, а я без Садовникова не поеду».
— Так и сказал? – спросил я, немного оправившись от первого потрясения такой радостной новостью.
— Так и сказал, — подтвердил Сентей.
— А начальник что?
— Посмотрел на меня, махнул рукой и говорит: «Хрен с тобой, забирай своего Садовникова!», — Олег опять рассмеялся.
— Так, значит, домой? — спросил я, обводя взглядом кухню, — А как же Санька? Мы же втроем ехать хотели…
Саня Белецкий был нашим общим другом. Веселый и общительный парень из Омска, он на заставе служил водителем. Однажды летом, сидя в курилке, техник Гена рассказывал нам:
— Прохожу сегодня мимо боксов, смотрю Белецкий в «яме» под машиной, ремонтирует что-то. Раз прошел – он в «яме», второй раз прохожу – он в «яме», в третий раз прохожу – он опять в «яме»! Интересно мне стало, чего он там делает? Захожу в бокс, спускаюсь в «яму»… А он, — Гена показал на сидевшего с нами Саньку, — к мосту себя умудрился привязать и спит! Главное, головы не видно, а руки подняты! Издалека и не разберешь, что он не шевелится!
Мы тогда хохотали над Санькиной выдумкой и он сам смеялся вместе с нами.
— Ты как хочешь, Сентей, а я без Белецкого не поеду! – помолчав, сказал я.
— Так и я без него не поеду! – сказал Олег, — Керя, я ж к тебе за этим и пришел. Пойдем к начальнику за Саньку просить!
Выслушав нашу просьбу, Кулигин рассмеялся:
— А больше вам никого не надо?
— Нет !- хором ответили мы с Сентеем, — Можете кого другого отправлять, только мы без Белецкого не поедем, товарищ майор!
— Ну и что мне с вами делать? – нахмурился начальник.
Мы молчали, всем своим видом показывая, что будем твердо стоять на своем решении.
— Сколько служу, — ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)