Энтропия (Глава 7)

Леон рвалась сквозь мертвый, покинутый порт. Каждая живая душа, словно крыса, сбежалась к центральным воротам – туда, где Лилит затеяла свой последний, безумный бой. Леон неслась, не думая ни о чем, кроме следующего шага, оставляя Сухарто далеко позади. «Справлюсь одна. Всегда справлялась,» – шептал ей внутренний голос, привычная мантра выживания. Но тут же в ее душе поднималась новая волна, холодная и острая, крича: «Лжешь. Тебе не все равно.»

Перед ее внутренним взором вновь и вновь вспыхивал взгляд Сухарто – взгляд, полный невыносимого, всепоглощающего отвращения и жгучей ненависти, что могли испепелить душу. Леон стиснула зубы до скрежета, рванула чеку со снаряда и швырнула ее на палубу. Секунда. Затем адский грохот и ослепительная вспышка, разорвавшая предрассветную тьму. Черная вода вскипела, а величественный остов корабля заплясал, охваченный жадным, пожирающим пламенем. Наемница, издавая дикий, животный вопль, срывала следующую чеку, отправляя в огненный ад еще один беззащитный силуэт судна.

Как она могла?! Как смела она дать ей эту призрачную надежду на принятие, на прощение, несмотря на все ее проклятое прошлое? Как смела она так жестоко, так мгновенно вырвать ее из сердца? Сотрясаясь от ярости, от жгучей обиды, Леон метала снаряды, не целясь, просто выплескивая всю свою боль в уничтожение. Весь порт горел, как гигантский погребальный костер. «Море должно гореть,» – прошептал в ее сознании голос Лилит, и Леон знала: море будет гореть.

Внезапно, с другой стороны порта, небо вновь разорвала вспышка пламени – еще один корабль охвачен смертью. Сухарто. Конечно. Сухарто, что предпочла действовать в одиночку, лишь бы не марать себя сотрудничеством с такими мерзкими аристократами, как Леон. Мысль пронзила, обжигая. Она замерла, уставившись на этот далекий, чужой огонь. Ее трясло так, что зубы стучали, а онемевшие, похолодевшие руки мертвой хваткой вцепились в оставшиеся снаряды. В их хватке не осталось ни жизни, ни надежды – только оцепенение и боль.

– Леон! – Голос Изекилла, срывающийся от напряжения, разрезал полумрак. За его спиной маячили силуэты наемников – живые щиты, оплаченные Лилит. – Где Сухарто?

– Сделала выбор. Ушла. – Во рту у Леон встала горечь. Имя Сухарто было ядом.

– Таймер… девять минут сорок секунд. Совсем скоро от этого места ничего не останется! – Изекилл поправил очки, и в линзах на миг отразилось алое цифровое табло. Его ум был беспомощен перед человеческим упрямством. – Мы обязаны ее найти!

– Мы никому ничего не должны. – Леон наконец обернулась. В ее взгляде не было злобы, только холодная, отполированная сталь решимости. – Ты спасаешь свои алгоритмы. Я остаюсь со своей совестью.

Изекилл замер, конфликт логики и приказа бушевал в нем. – Отправляйся к Лилит в центральные ворота. Это… единственный рациональный выход.

– А ты? – Леон уже сделала полшага в темноту.

– Приказ… – ученый сглотнул. – Приказ Лилит не обсуждается. Ее расчеты не оставляют места сантиментам. Прости.

Он резко развернулся и почти побежал, уводя за собой наемников. Звук их шагов быстро растворился, оставив Леон наедине с давящей тишиной и, кажется, тиканьем часов. Ее пальцы нащупали на поясе рукоять ножа – холодную, знакомую, верную. Заточенного только для ее миссии.

Катарина основала свое логово на руинах некогда величественного порта, который стал жертвой постоянных наводнений. Этот заброшенный уголок, погруженный в тьму и гниль, стал ее царством, где среди разлагающихся парусников возникло поселение, пропитанное ненавистью и злобой – против воли самой Океании.

Леон, как хищная кошка, ловко взобралась на крышу деревянной хижины, где головорезы Катарины совсем недавно завершили пиршество. Под покровом ночи и адского пламени наемница мчалась, словно тень, цепляясь за балки и перила. Порт окутал дым, а огонь у центральных ворот стал для нее ярким маяком, к которому она стремилась с неутолимой жаждой.

Пригнувшись на краю крыши, она пыталась сквозь черный дым оценить обстановку. Звуки лязга клинков и шорохи умирающих разрывали тишину, пока каменная дорога постепенно окрашивалась в алый цвет. Среди бесконечного числа тел она заметила своего друга, с которым всего лишь утром делила чашку кофе.

Спустившись с крыши так же бесшумно, как появилась на этом поле боя, Леон знала: лезть на рожон было бы опрометчиво. Она выстраивала свой план с холодной расчетливостью. Одиночки, оторванные от своих групп, становились ее мишенями; она вырезала их незаметно, наслаждаясь каждым мгновением. Окропленная чужой кровью, она испытывала сладкое удовлетворение от каждой отобранной жизни у этих монстров. Они отобрали у нее все, и теперь пришла пора забрать назад. Но самое сладкое было лишь впереди: Леон не успокоится, пока ее клинок не напьется крови самой Катарины.

Бойня стихла, сменившись тишиной, густой и липкой, как пролитая кровь. Вражеских единиц почти не осталось, и Леон, наконец, осмелилась выйти из мрака. Лилит стояла, словно явление из самых глубин кошмара. Каждый дюйм её кожи и одежды был залит тёмной, почти чёрной кровью, которая капала на землю с кончиков её пальцев. Её лицо было маской из багровых подтёков, а в глазах плясал не ликующий, а пустой, почти животный восторг от совершённого убийства. Это был не воин, а орудие бойни.

– Как идут дела? – голос Леон прозвучал хрипло. Она подошла, пока союзники методично, без эмоций, добивали раненых. Хруст ломающихся костей и последние хрипы были единственными звуками.

– Потери… чуть больше половины, – выдохнула Лилит, и её замешательство было похоже на пробуждение. Она медленно моргала, будто пытаясь собрать мысли в кровавом тумане. – Но… слишком легко. Словно под нож сами подставились. Изекилл справился?

Взгляд её скользнул за спину Леон, и в нём мелькнула тень тревоги. – Где Сухарто?

– Корабли скоро превратятся в щепки, – отрезала Леон, чувствуя холодный ком тревоги под рёбрами. – Обсудим Сухарто позже. Сейчас нужна Катарина.

Она сделала шаг вперёд – и мир взорвался. Что-то горячее и живое просвистело у самого её уха, оставив на коже жгучую полосу. Но боль пришла не от этого. Она пришла следом – кипящая, разрывающая, когда пуля, пробив спину Лилит, вырвалась наружу уже из её собственного живота с клочьями ткани и брызгами её же крови.

Леон застыла, не веря. Медленно, как в страшном сне, она обернулась. Лилит не рухнула. Она осела, будто подкошенный цветок. Её глаза, ещё секунду назад пустые, встретились с взглядом Леон – и в них не было боли. Только чистое, детское удивление. Она посмотрела на свою руку, прижатую к животу, откуда между пальцами хлестала алая струя, смешиваясь с чужой кровью на её ладони. Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь булькающий, мокрый хрип, и на землю упали не капли, а целый поток тёмной крови с кусочками чего-то внутреннего.

И тогда Леон увидела её.

Среди новой волны наёмников, хладнокровно добивавших её людей, стояла Катарина. Не в доспехах, а в изящном, чистом платье, будто наблюдала за представлением. В её руке дымился изящный пистолет. Она не улыбалась. Её лицо было спокойным, почти скучающим. Она целилась. Не в Леон. А в Лилит, которая, захлёбываясь кровью, всё ещё смотрела на неё с немым вопросом.

В Леон что-то сломалось. Не сердце – что-то более глубокое, фундаментальное, скрепляющее разум. Весь мир сузился до двух точек: истекающей кровью Лилит и спокойного лица Катарины. Звуки битвы заглохли, сменившись оглушительным звоном в ушах. Она не почувствовала боли в плече, не почувствовала ничего, кроме всепоглощающего, белого каления ненависти.

– ТЫ…

Её крик был не человеческим. Это был рёв раненого зверя, скрежет ломающегося металла, вопль самой земли. Он вырвался не из груди, а из самой глубины её существа, содрав горло в кровь.

– Я УНИЧТОЖУ ТЕБЯ!

Она не побежала. Она рванулась, забыв про оружие, про тактику, про боль. Её движения были резкими, судорожными, как у марионетки с порванными нитями. По её лицу текли слёзы, смешиваясь с кровью и грязью, но в глазах не было ничего человеческого – только пустота, заполненная одной мыслью, одной потребностью: дотянуться, вцепиться, разорвать. Разум отступил, уступив место древнему, первобытному безумию, где единственным законом была месть, а единственной целью – уничтожение источника боли. Катарина перестала быть человеком. Она стала воплощением всего зла, объектом, который нужно стереть с лица земли, даже если это будет последним, что сделает Леон.

Катарина ничего не делала, она просто стояла и наслаждалась болью, высеченной на лице Леон кровавыми ссадинами. На ее лице светилась жадная улыбка, желающая растянуть это представление подольше. Леон собрала всю свою силу, всю боль, все пролитые слезы, сосредоточила на конце своего лезвия, готовящегося вонзиться в грудь этой чертовой Катарины.
Война не прощает ошибок, особенно сделанных на эмоциях. За эту она собиралась взять плату сполна. Сильный удар ногой под дых отбросил Леон, словно тряпичную куклу. Воздух с сиплым хрипом вырвался из её лёгких, оставив внутри вакуум жгучей боли. Нож выскользнул из онемевших пальцев, звякнув о камень. Она не могла вдохнуть, не могла крикнуть – только беззвучно ловила ртом раскалённый воздух, а её тело судорожно выгнулось от спазмов.

– Какие громкие слова для такой сопли, – прогнусавила Катарина, демонстративно махнув пистолетом, словно это был дамский веер. – Возьмите их. Живьем. Хочу сама.

Один из наёмников шагнул к Леон. Она отчаянно рванулась, царапая землю обломанными ногтями, пытаясь отползти, уйти, исчезнуть – лишь бы не попасть в её руки. Её пинки были слабыми и беспорядочными, а удары – жалкими шлепками по бронежилету наёмника. Он даже не среагировал. Разговор здесь явно не был в почёте. Без предупреждения, словно опускающийся пресс, его массивная рука в перчатке врезалась ей в лицо.

Первый удар – оглушительный хруст в носу. Тёплая, солёная влага тут же залила верхнюю губу и рот.

Второй удар – в скулу. Мир поплыл в чёрных и алых пятнах.

Третий – в челюсть. Щелчок, белая вспышка боли, и на языке вкус металла.

Она не кричала. Не могла. Она лишь хрипела, захлёбываясь собственной кровью, с каждым ударом погружаясь во всё более густой мрак. Её тело перестало слушаться, превратившись в безвольную массу, которую продолжали методично, почти ритмично избивать. Сознание уплывало, но в последнем мерцающем кадре, сквозь опухшие веки и кровь, она увидела, как Лилит – обмякшую, с волочащейся по земле рукой – грубо тащили за ногу, оставляя на земле тёмную влажную полосу.

Сознание вернулось не вспышкой, а медленным, тошнотворным погружением в реальность, которая была хуже любого кошмара. Первым пришло осознание боли – глухой, разлитой по всему телу, будто её перемололи в жерновах. Но боль была лишь фоном. Главным было чувство унижения, сковывающее сильнее любых верёвок.

Со стоном, больше похожим на предсмертный хрип, Леон попыталась пошевелиться. Грубые волокна верёвки впились в запястья, сдирая кожу до крови при малейшем движении. Отекающие руки были вывернуты за спиной так неестественно, что плечи горели огнём от вывиха. Она открыла глаза. Каюта. Стол. И она – Катарина, полубоком сидящая на краю стола, как хозяйка на троне, с бокалом чего-то тёмного в руке.

– О, смотри-ка, наше дорогое приобретение очнулось, – раздался сладкий, как сироп, голос Катарины. Он не звучал сзади. Он лился спереди, являясь частью её пытки. – И уже пытается играть в героиню. Мило.

Леон проигнорировала её, глазами лихорадочно шарив по помещению в поиске Лилит. Взгляд, полный животного ужаса, искал хоть намёк, тень, клочок одежды. Рука, грубая и холодная, впилась в её волосы, не схватила – а именно впилась, вырывая пряди с корнем, и с силой, ломающей шейные позвонки, рванула голову вверх. Леон вскрикнула – коротко, по-звериному. Её взгляд, затуманенный болью и слезами, столкнулся с ледяным, любопытным взором Катарины, который изучал её, как энтомолог – редкое, отвратительное насекомое.

– Тише, грязь, – Катарина цокнула языком и, не меняя выражения лица, толкнула её голову об спинку стула. Дерево глухо стукнуло о череп. – Когда с тобой говорят – смотрят в глаза. Это правило хорошего тона. А ты, я смотрю, совсем не воспитана.

– Иди… иди к черту! – Леон выплюнула слова, смешанные с кровью и слюной. Её рычание было хриплым, отчаянным. – Тварь! Я тебя убью! Я…

Катарина лишь подняла бровь. Мгновение – и наёмник, стоявший сзади, не ударил, а методично, со всего размаху, надавил ладонью на её явно смещённое, опухшее плечо. Боль была ослепительной, белой и беззвучной. Крик застрял в горле, превратившись в булькающий, захлёбывающийся стон. Тело предательски обмякло. Она бессильно уткнулась лбом в собственные колени, трясясь в немом припадке агонии. Катарина наблюдала за этим с лёгкой, научной заинтересованностью.

– Вот видишь, как быстро ломается дешёвый фарфор, – её голос был ласковым. Она вернулась к столу, скрестив ноги. – Тебе повезло, Капелла. За тебя заплатили. Крохи. Цену, за которую обычно покупают выдержанную свинью на убой. Но убить тебя было бы… банально. Мне куда приятнее знать, что ты будешь жить. Как вещь. Как украшение в доме того, кому ты будешь обязана каждым вздохом.

Леон подняла голову. В её взгляде не осталось даже ненависти – только пустота, шок и первобытный ужас.

– Ах да! – Катарина хлопнула в ладоши, как ребёнок, нашедший новую игрушку. – Поздравляю со свадьбой, дорогуша! Твой жених – старый, жирный граф с дурным запахом изо рта и славной привычкой бить жён. Но он щедро заплатил за молодую, испорченную невесту с бойцовским характером. Ему понравился вызов.

Она наклонилась вплотную, так что Леон чувствовала на своём лице её тёплый, прокуренный выдох. Её пальцы, холодные и влажные, как у слизня, потрепали Леон по сине-багровой щеке.

– Могу ведь поздравить? – прошептала она, и в её шёпоте была вся сладость яда.

Воздух в лёгких Леон исчез. Мир сузился до этого лица, до этого голоса, до этого будущего, которое было не смертью, а бесконечным, живым погребением. Она сидела, окоченевшая, раздавленная, опустошённая до самого дна. Катарина не просто победила её. Она стёрла её в порошок и развеяла по ветру.

И тут раздался громкий грохот. Дверь не просто открылась. Она взорвалась внутрь, сорвавшись с петель с таким дребезжащим грохотом, что в ушах Леон зазвенело. В проёме, в клубах пыли от штукатурки, стояла она – Сухарто. Но не та, которую Леон знала. Это была тень, вырезанная из мрака и ярости, с глазами, в которых горели угли погасшего ада. Леон непроизвольно дёрнулась всем телом, отчего верёвки впились в открытые раны на запястьях, и по спине пробежала свежая, острая волна боли. Её сердце не просто пропустило удар – оно сжалось в ледяной ком, а потом забилось с такой бешеной силой, что в висках застучало. На миг, на слабый, предательский миг, в груди вспыхнул тёплый, дурацкий лучик надежды: “Она пришла. За мной.”

Но взгляд Сухарто, пустой, как заброшенный колодец, скользнул по ней без узнавания и тут же прилип к Катарине. И Леон поняла. Её тело обмякло, будто из него вытащили позвоночник. Не за ней. Никогда за ней. Только месть. Только Катарина. Катарина не шевельнулась. Просто медленно, как хищница, оценивающая добычу, подняла руку – ладонью вниз. Палец за пальцем сжалась в кулак. Команда. Абсолютная тишина. Ни один из наёмников даже не перевёл дыхание.

– А вот это уже интересненько… – голос Катарины был тихим, бархатным, как шипение змеи перед укусом. Она переплела пальцы, и костяшки хрустнули в гробовой тишине. – Я, конечно, знала, что ты выползла из каземата. Но не думала, что у тебя хватит глупости приползти сюда. Я что, обидела тебя, милая?

– Заткнись. – Голос Сухарто был хриплым, лишённым всякой интонации, как скрип ржавых ворот. Но её глаза – они выдавали всё. Они метались между Катариной и Леон, и с каждой секундой в них нарастала не тревога, а животная, паническая ярость, смешанная с ужасом.

– Погоди… – Катарина замерла, а потом её губы растянулись в широкой, неестественной улыбке. Из её горла вырвался не смех, а короткий, резкий звук, похожий на лай гиены. – Ты… за ней пришла?

Леон вздрогнула так, что стул скрипнул по полу. Каждый нерв в её теле закричал. Катарина закатилась настоящим, истерическим хохотом, давясь им, хватая ртом воздух, будто её душил припадок. Она била себя ладонью по колену.

– Капелла! И Сухарто! – она выкрикнула это сквозь смех, и слёзы блестели у неё на глазах. – О, боги, я не могу! Это же… это же анекдот!

Сухарто сделала резкий шаг вперёд. Всего один. И тут же воздух возле шеи Леон похолодел. К горлу, прямо на пульсирующую вену, прижалось лезвие. Не просто холодное – мокрое от чужой, уже засохшей крови. Леон замерла, перестав дышать. Она чувствовала каждую зазубрину на стали.

– Советую без лишних движений, – голос Катарины стал тише, но в нём появился холод. Веселье испарилось, как будто его и не было. Её взгляд впился в Сухарто, словно шприц, вытягивая душу. – Но мне правда интересно. Вы же… знаете друг о друге? – Она перевела взгляд с одной на другую, как зритель на теннисном матче. – Сухарто. Милая. Ты ведь в курсе, что эта грязь – Капелла? Из тех самых Капелла?

Сухарто молчала. Её челюсти были сжаты так сильно, что мышцы на скулах ходили ходуном. Взгляд, полный чистой, неразбавленной ненависти, был пригвождён только к Катарине.

– Достаточно. Замолчи. Сейчас же. – прошипела Сухарто.

– Так она не знает… – Катарина усмехнулась уголком рта, и это было страшнее любого крика. Она повернулась к Леон, и её голос стал сладким, почти сочувствующим. – Леон… а ведь тебе понравилась моя идея с гирляндой из Капелла, да? Остроумно было. А могла ли ты подумать, что её исполнитель все это время был рядом?

В Леон что-то порвалось. Не в душе – физически, где-то в груди. Боль от ран, страх, унижение – всё это перекрылось одним, всепоглощающим белым шумом предательства. Она не закричала. Сначала из её горла вырвался низкий, горловой стон, а потом её голос взвизгнул, сорвался в истерический, нечеловеческий вопль.

– ТЫ ЗНАЛА! – она забилась в верёвках, не чувствуя боли, не чувствуя ножа у горла. Слюна и слёзы брызгали с её лица. – ТЫ ЗНАЛА, ЭТО БЫЛА МОЯ СЕМЬЯ! И ТЫ… ТЫ МОЛЧАЛА!

– Леон… – имя на устах Сухарто прозвучало как признание и приговор одновременно. Она запнулась, и её голос дал трещину. – Пожалуйста… Но слова повисли в воздухе беспомощными, гнилыми плодами. Никаких оправданий не существовало. Только факт. Только кровь.

– Вот как мы можем поступить, – Катарина мягко, почти нежно, взяла нож из руки наёмника. Лезвие блеснуло в тусклом свете. – Сухарто. Ты разворачиваешься, уходишь, и я делаю вид, что этой истерики не было. С одним крошечным условием. – Она плавно протянула руку с ножом, рукояткой вперёд, к Сухарто. – Закончишь то, что начала пять лет назад. Здесь. Сейчас.

Сухарто оцепенела. Её взгляд прилип к рукояти ножа, будто к раскалённому железу. Потом, медленно, против своей воли, её глаза поползли к Леон. И она увидела. Не ненависть. Хуже. В глазах Леон была пустота. Полное, абсолютное отсутствие всего. Как будто в неё уже воткнули нож. Сухарто сделала шаг назад. Её лицо побелело. Это был не жест отказа. Это был крах. «Лучше меня. Лучше убейте меня».

– Что ж, просто чудесно! – Катарина вздохнула с преувеличенной досадой. И её рука взмыла вверх и с коротким, мощным свистом врезалась в живот Леон.

Звук был глухим, влажным, как удар кулаком по сырому мясу. Леон не закричала. Воздух вышел из её лёгких одним хриплым, клокочущим выдохом. Её тело согнулось пополам, натянув верёвки до хруста. Боль была немедленной, вселенской, жгуче-холодной. Она не могла дышать, только беззвучно ловила ртом воздух, глаза, полные немого шока, выкатились из орбит. Из уголка рта потекла струйка тёплой, солёной крови.

Сухарто инстинктивно рванулась вперёд. Её тело само, помимо воли, совершило этот рывок. И в ту же миллисекунду в её спину, чуть левее позвоночника, с сухим треском врезалось что-то, от чего всё её существо взорвалось белым огнём. Электрическая дубинка. Не удар – разряд. Её мышцы свело судорогой, зубы сомкнулись, откусывая кончик языка. Она не упала – она рухнула, как подкошенное дерево, на пол, беззвучно, теряя сознание от шока и боли.

– Твою ж мать, – Катарина вытерла тыльной стороной ладони брызги крови с щеки. Её причёска слегка растрепалась. – Сухарто – в самый дальний карцер. Чтобы на этот раз не вышла. Никогда. – Её взгляд, холодный и пресыщенный, скользнул по Леон. Та сидела, согнувшись вокруг рукояти ножа, торчащей из её живота, мелко и часто дрожа, как в лихорадке. Из-под лезвия медленно, густо сочилась тёмно-алая кровь, капая на пол с тягучим звуком. – А эту… кораблем отправьте. Тошнит уже смотреть на эту гниющую плоть.

Катарина не обошла, а переступила через тело Сухарто, наступив каблуком на её разжатые пальцы с хрустом, и скрылась в темноте коридора, оставив за собой тишину, нарушаемую только прерывистыми, клокочущими всхлипами Леон и запахом крови, медленно заполняющим каюту.