Разорванные цепи, разорванные тела. (Глава 8)

Снова здесь. Годы, растекшиеся по стенам каплями сырости, – и пара дней, вонзившихся в память острее ржавого гвоздя. Когда все пошло под откос? Не тогда ли, когда слово «месть» в устах Логова показалось ей своим, родным? Или в тот миг, когда она увидела в глазах Леон не гнев, а тихую, леденящую доверчивость – и поняла, что своей рукой указала дорогу к обрыву? А может, роковой точкой был сам скрип двери, когда на порог каземата упала тень от чужой, слишком хрупкой спины?

Ее не стали прятать в самый дальний карцер. В этом и заключался приговор – в ненужности. Никто не придет. Мир за стенами смирился, притерпелся, втянул голову в плечи под опекой Катарины. Кем вообще была Катарина? Сухарто встретила ее чуть более десяти лет назад, будучи лишь юным подростком. Тогда Катарина была лишь разбойницей, мечтавшей о чем-то больше, чем сырая комната и крохи хлеба на ужин. Но из всех возможных способов она выбрала тот, что вымощен кровью. И следом она потянула Сухарто.

Теперь старые оковы, знакомые до боли, легли на нее с удвоенной тяжестью – тяжестью нового провала. Но давило не железо. Давила точка на каменном полу. Туда, к пятну тусклого света от решетки, ее взгляд возвращался снова и снова, будто пытаясь прочесть на камне отпечаток чужих ног. Беспокойство клокотало под ребрами, требуя действия, злость шипела беспомощным паром, а под ней медленно сочилась густая, как смола, тревога.

“Почему?” – грызла ее изнутри одна и та же зазубренная мысль. Почему эта девчонка, этот мимолетный сгусток чужой боли, не выходит из головы? Она пыталась отогнать мысли, как назойливых мух, но они возвращались, садясь на одно и то же место – на сходство. Две сироты, две выброшенные за борт монеты. Но Леон никогда не была для нее угрозой. А она для Леон… стала катастрофой. И теперь она была обречена ржаветь здесь в бездействии, не имея даже шанса хоть как-то компенсировать утрату Леон.

Вдруг по коридору раздался цокот – тот самый, раскатистый и до боли знакомый, что навсегда врезался в память Сухарто. Но теперь в нем слышался странный диссонанс: будто шаги шли не в такт, а с легким, почти неуловимым опозданием, как эхо из прошлого. Она оторвала взгляд от пола, и из густых теней каземата медленно выплыла фигура. Контуры были её, Катарины – каждый изгиб, каждый жест. Но воздух вокруг словно сгустился, наполнившись сладковатым, приторным запахом увядших цветов, которого раньше никогда не было.

– Какого хрена ты сюда приперлась? – Сухарто прорычала эти слова, ненавистно оскаливаясь, но в ее голосе сквозила странная нотка неверия.

– Как грубо. – Голос Катарины. Абсолютно ее голос. Но он звучал так, будто кто-то чужой тщательно скопировал его, забыв о полутонах живого существа. Она состроила невинную мину, позванивая связкой ключей в руках. – Я же пытаюсь тебя спасти, милая.

Что-то здесь было катастрофически, мучительно не так. Сухарто отчетливо, ясно как день, видела перед собой Катарину. Каждое движение – знакомо, но неестественно плавно. Каждое слово – ее голос, но с чужим эхом. Ее внешность, ее манеры, даже запах – все кричало: «Катарина!» И все же – все в ней было чудовищно неправильным. Сухарто сделала шаг вперед, и их взгляды встретились. И только тогда, в самом центре зрачков, она совершенно отчетливо увидела древний, безжизненный фиолетовый проблеск.

– Что… – Голос Сухарто оборвался, застряв в горле, хриплым и надломленным. – Что это за… бред?

– Грубый вопрос, Сухарто. Разве ты не видишь? – Усмешка «Катарины» была холодной, словно высечена изо льда, и в ней сквозило что-то забытое, хищное.

Онемевшая Сухарто лишь наблюдала, как фигура, называющая себя Катариной, с непринужденностью, граничащей с небрежностью, вставила связку ключей в замок. Щелчок. Еще один. Дверь камеры распахнулась не как символ свободы, а как зияющая пропасть между ними. Это была не милость, а ультиматум. Ладони «Катарины» сложились в жесте, лишенном всякой человеческой теплоты, скорее напоминающем ритуал или застывшую позу.

– Обойдемся без предисловий, Сухарто. Мне нужно, чтобы ты вытащила Леон из той бездны, куда ее загнали. Любой ценой. А взамен… – Чужой взгляд скользнул по ее цепям, затем по распахнутой двери, задерживаясь на миг, словно смакуя предстоящее. – Взамен ты получишь свободу. И кое-что еще: возможность для Леон уничтожить Катарину. Мою Катарину.

– В чем подвох? – Сухарто, чьи закованные в цепи запястья нервно дернулись, скрестила взгляд с этим существом. Ее голос был хриплым, пропитанным едким скепсисом. – Ты… не похож на того, кто станет искать посредников для убийства. Тем более Катарины, которая для тебя явно больше, чем просто неудобство.

Тень смешка пробежала по чужому лицу, не затрагивая глаз. – О… Поверь, Сухарто, моя причина простирается за пределы твоего понимания. Так ты согласна?

Взгляд Сухарто опустился на ее собственные цепи, затем скользнул по распахнутой двери и чужому, обманчивому лицу. Решение было принято еще до того, как это нечто произнесло первое слово. Цена не имела значения. Все, чего она желала, было остановить страдания Леон. У той молодой девушки не должно быть такой жизни, какая была у нее самой. Изломанная, истерзанная, лишенная выбора – нет, Леон заслуживала лучшего. Сухарто вспомнила тихие моменты, когда Леон, совсем уставшая, вглядывалась в пустоту, мечтая о простом, чистом покое. Это желание, отраженное в ее глазах, было для Сухарто священным долгом. И за него она готова была заплатить любую цену.

Резким, почти болезненным рывком она подняла цепи, взывая к освобождению, выставляя их как клеймо, как немой обет. Страх перед безымянной фигурой или призраком самой Катарины был давно сожжен, уступив место единому, раскаленному добела вектору: спасти ту, что однажды встретила её клинок, ту, кого она когда-то обрекла.

– Идем, – произнес голос, и в тот же миг незнакомка, чьи пальцы двигались с неуловимой грацией, освободила последние засовы. – Прежде чем ты сможешь коснуться Леон, нам предстоит привести в порядок дела с Изекиллом.

– Погоди, – Сухарто шагнула вперед, ее голос был хриплым от негодования, словно пробудившийся от долгого сна зверь. Резкая смена планов казалась оскорблением. – Разве Леон не моя… не единственная цель?

– Ну конечно же, Леон твой приоритет, – незнакомка медленно потерла переносицу, словно слова Сухарто вызвали в ней усталость. – Но все, что угрожает Леон сейчас – это неприветливое ложе мужа. И поверь, для многих других ситуация куда безнадежнее.

Сухарто, хоть и не понимала почему, повиновалась безмолвному зову. Она следовала за высокой, окутанной тенью фигурой, чей облик оставался неразличим, словно сама тьма приняла очертания проводника. Выйдя из каземата, чья пустота казалась неестественной, Сухарто вдруг ощутила, что странным образом поравнялась с молчаливой спасительницей. Не было ни шагов, ни спешки – лишь внезапная близость, словно время и пространство перестали иметь значение.

– Ты не Катарина, – выдохнула Сухарто, ее голос прозвучал остро, почти как обвинение, рассекая тишину. – Кто же ты на самом деле?

Из бездонной глубины, откуда-то из самой ткани небытия, вырвался смешок – не просто зловещий, а первозданно нечеловеческий, звук, который не должен существовать. Если бы сама материя вокруг исказилась, чтобы произнести его. В ту же секунду воздух вокруг фигуры не просто задрожал – он искривился, словно реальность дала трещину. И ткани ее облачения перестали быть тканью, растворяясь и не истлевая, затягиваясь в невидимую воронку, обнажая нечто… что просто не принадлежало миру Сухарто.

Зрение сбоило. Оно будто перестраивалось, принудительно адаптируясь к новой, чудовищной истине. Была ли эта форма всегда такой? Или она изменилась только что, но воспринималась так, будто ее истинный облик был таким во время всей их встречи? Постепенно проявлялись новые черты, но не как нечто возникшее, а как изначальное, всегда бывшее, будто Сухарто была преднамеренно слепа.

Разум отчаянно цеплялся за знакомое, но мир не просто выворачивался наизнанку – он переписывал свои законы, а вместе с ними и саму Сухарто, перепрограммируя ее восприятие. Лицо, которое минуту назад она знала как «Катарину», но никогда по-настоящему не видела, теперь выглядело знакомым до дрожи. Она не просто пробудилась от сна – она поняла, что никогда и не спала, а лишь блуждала в чужой иллюзии.

– Зови меня Этьенн, – прозвучал голос. Он был шелковым и острым, словно режущий лед. И на странно синих, почти чернильных губах, медленно, с жуткой, почти ритуальной грацией, расцвела улыбка. Она была не просто холодной, а абсолютно безучастной. Улыбка без тепла, обещающая не просто бездну, а бесшумное, неотвратимое поглощение.

– Погоди… – Сухарто настороженно сделала шаг назад. – Я видела тебя в Логове. Ты знала Леон?

– Скорее знала, как она была полезна, – и голос Этьенн скользнул по камням, холодный и тонкий, как лезвие, – но ее пользы оказалось недостаточно. Никто другой с этой задачей не справится.

– Разве Корона оставит без внимания то, что делает Катарина? – Сухарто нахмурилась, в памяти всплывали вырезанные династии и пустые родовые имена.

Этьенн тихо цокнула, будто выбирая слова так же тщательно, как драгоценный камень. – Корона уже сделала выбор. – Её улыбка не была улыбкой аристократа; это была усмешка того, кто наблюдает за гибелью как за неизбежным спектаклем. – Мускай закроет на это глаза. Цитрин нет, но у неё связаны руки.

– Я так и знала, что Королева чхать хотела на простых смертных, – выплюнула Сухарто, и её слова прозвучали как заклинание ярости. – Аристократов заботит только их шкура.

Этьенн подняла палец, тонкий и бесшумный, как тростинка в ночи. – Но-но-но, – пролепетала она, и в её тоне мелькнуло не то укор, не то предостережение. – Мускай делает это не из равнодушия; она боится крови народа. Катарина сидит на побережье, и, если Мускай даст им бой – сгорят деревни, сгинут люди, которых она клянётся хранить. Она верит, что Катарина – проблема, которая рассосётся сама собой. Верит настолько упорно, что в ее вере уже есть смерть.

– А ты типа их тайный агент? – усмехнулась Сухарто, ожидая тайного знака.

– Нет, – Этьенн отозвалась, и её голос стал ещё тоньше, как сквозняк в гробнице. – Я не имею никакого отношения к Короне. – Пауза затянулась так, будто в ней могло уместиться несколько жизней. – Пока.

– Так значит ты хочешь зарубить Катарину и занять позолоченное кресло? – взметнула бровь Сухарто, удивлённая наглостью плана.

– Проницательно, – Этьенн легко сложила руки за спиной. Тень от её фигуры вытянулась по камням, как чернильный след. – Но мне вполне достаточно донести весть до тех, кто правит.

– Тогда почему сама не убьёшь её? – Сухарто давила дальше. – Ты явно владеешь некими фокусами.

Этьенн улыбнулась, и улыбка эта была похожа не на отказ, а на приговор. – Как раз из‑за этих “фокусов”, – она прикрыла рот на мгновение, – я не могу убивать. Никого. Никак. Убивать – значит расшивать те нити, что связывают меня с тем, кем я явилась. Каждый срез – это потеря; каждое имя – зияющая дыра, что начинает поглощать меня изнутри.

Она сделала шаг вперёд, и воздух вокруг застыл. – Вот почему я пришла, – прошептала Этьенн.

Сухарто казалась растерянной перед запутанностью слов, но ее истинный страх был не в бессвязности – он был в самой сущности Этьенн. Она была как щербатое зеркало, в котором отражались не люди, а их возможные кончины: неуловимо чужая, как голоса, что доносятся из соседних залов истории и грядущего одновременно. Её движения были слишком спокойны, чтобы казаться человеческими; взгляд – слишком длинным, чтобы быть настоящим. Сухарто успокаивала себя словами Леон: думай прежде, чем действовать. Как тогда, в первом шпиле, когда она заметила ее заинтересованный взгляд на запылившихся грамотах Изекилла и успешно подловила ее мысль.

Внезапно в нос ударил резкий запах гари и древесной смолы. Дым, вязкий и холодный, цеплялся за ноги, будто место только что отдало своё сердце огню. Вынырнув из переулка, Сухарто замерла, вслушиваясь в бормотание, раздающееся неподалеку. Перед ней открылось Логово – не просто место, а сцена катастрофы. Сгоревшие колонны искажали тени, словно кто-то нарочно игрался с ними, не обращая внимания на законы. Изекилл сидел на ступенях, скрюченный и обездоленный, и его глаза были пусты, как у человека, увидевшего финал пьесы прежде, чем она началась. Скрип обуглившейся калитки резанул тишину, словно стальной коготь по стеклу, когда Сухарто шагнула за ворота. Густой, едкий дым щипал глаза, и каждый вдох отдавал гарью.

– Изекилл? – Ее голос дрогнул, но затем обрел жесткость, пытаясь пробить пелену дыма и ужаса. – Изекилл, что здесь произошло?!

Ученый вздрогнул, словно электрический разряд пронзил его тело. Его взгляд, до того застывший в пустоте, вдруг сфокусировался, но в нем по-прежнему плясали тени невообразимого кошмара. Руки, да и всё его тело, бились в неконтролируемой дрожи. Он казался извлеченным из-под обломков, почти живым мертвецом. На полусогнутых ногах, спотыкаясь о невидимые преграды, он поплелся навстречу Сухарто. Его хватка на ее плечах была обмяклой, но цепкой, словно он боялся упасть, если ее отпустит. Его лицо, до того серое от пыли и шока, приблизилось.

– Сухарто, – прохрипел он, собирая остатки голоса, пропитанного горем и безысходностью. – Это конец. Всё кончено.

Сухарто застыла, словно все ее тело превратилось в камень. Ее взгляд скользнул мимо Изекилла, упершись в картину за его спиной: руины, ещё дымящиеся, словно сам воздух вокруг них был раскален. Обгоревшие балки, исковерканный металл, клубы едкого дыма, поднимающиеся к серому небу. Вопрос, безмолвный и ужасный, застыл на ее губах, в ее широко распахнутых глазах. Она не просто ждала – она требовала объяснений, которые, казалось, должны были прийти сами собой из этого апокалиптического кошмара.

– Я не знаю, Сухарто, что страшнее, – Изекилл отшатнулся, его обмякшие руки выпустили ее плечи. Он медленно повернулся, его взгляд прошелся по обугленным руинам того, что когда-то было их убежищем, их последней надеждой. – То, что они… всех перебили здесь, а потом пришли за теми, кто мог скрыться. То, что Логово пало так бесславно. А Лилит… Лилит так и не вышла на связь. Я боюсь, что она… – Он прервался, каждый слог давался ему с трудом, словно он пытался вырвать из себя внутренности. Его голос содрогнулся, когда он снова посмотрел на Сухарто, его глаза были полны невыплаканных слез. – Или то, что Королева Мускай объявила меня вне закона и арестовала всё моё имущество за помощь вам.

– Что?! – Голос Сухарто взорвался, резко контрастируя с его шепотом. Она скрестила руки на груди, ее поза напряглась, словно она в любой момент готова была броситься на Мускай. – За что? Почему?!

– Я Королевский ученый, – тяжело вздохнул Изекилл, и в его словах прозвучала ирония и горькое осознание. – Мой долг служить Короне. Я не имею права действовать против ее воли, её интересов… даже если я краду свою же технологию из своего же дома. Чертов статус. Он связал меня по рукам и ногам, а я разорвал эти узы. Теперь я никто.

– Ты… ты знал, что так будет? – Сухарто подняла бровь, пытаясь осознать масштаб абсурда и безжалостности этого аристократического мира, оторванного от реальности.

– Ну разумеется, я знал, – прошептал Изекилл, словно выдирая эти слова из самых глубин своего разбитого разума. Его взгляд скользнул на кольцо на пальце. – Я выбрал Лилит. Я знал, что без моей помощи, без моей технологии… это будет верная смерть. Я просто… я надеялся, что смогу помочь им покончить с этим быстрее. Что мы сможем вернуться. Вернуться к тому, что было раньше, но лучше. Без этой бесконечной тяжести… без мысли о мести, без теней прошлого. Просто… жизнь.

Изекилл медленно поднял руку, его пальцы с трепетом коснулись кольца. Это было кольцо Лилит, символ их общей мечты, их тайного будущего. Он гладил холодный металл с такой нежностью, словно это был не просто кусок сплава, а живое, бьющееся сердце. В его глазах отражалась не просто досада, а глубокая, пронзительная боль утраты. Он вмиг потерял всё. Не только своё место при дворе, не только свою свободу. Он потерял Лилит. Потерял саму надежду, ради которой и рискнул всем.

Из тени, что цеплялась за обугленную колонну, выплыла фигура Этьенн, словно она была не человеком, а сгустком чернильной сажи, проступившим на пепельной поверхности. Она медленно провела кончиками пальцев по оплавленному камню, растирая угольную крошку, и на ее губах играла улыбка – не добрая, не приветливая, а та, что возникает у того, кто знает ответы на все тайны мира, и готов поделиться ими лишь по своей прихоти.

– Изекилл, – ее голос был низким, вкрадчивым, словно шелест увядающих листьев. – Ты рано предался скорби. Лилит ведь все еще жива. Пока что.

В ту же секунду Изекилл поднял глаза, и в них вспыхнула дикая, отчаянная надежда. Его взгляд заметался между непроницаемым лицом Этьенн и бледной Сухарто, словно он пытался ухватиться за ускользающую нить реальности. Тревога, до того давившая его, теперь скрутилась в тугой узел. Он старался сохранить внешнее спокойствие, но голос дрожал, выдавая лихорадочное желание броситься в бой, немедленно, без промедления, без всяких «но», чтобы спасти ту, что была для него всем.

– Поэтому я и отвлекаю тебя от твоей миссии. – Этьенн невозмутимо кивнула, ее взгляд скользнул по Сухарто, оценивающий, но совершенно безразличный. – Прежде всего, нужно вытащить Лилит.

– Откуда ты знаешь, что она правда жива? – Сухарто, в отличие от Изекилла, сохраняла холодный прагматизм. Вопрос был логичен, но тут же получил резкий, едва ощутимый толчок локтем под ребра от Изекилла. Для него само сомнение в жизни Лилит было немыслимо, святотатственно.

– У меня был… договор с Лилит, – Этьенн проигнорировала нетерпение Изекилла, устремив на Сухарто пронизывающий взгляд, словно копаясь в самых потаенных уголках ее сознания. – И сейчас самое время выполнить свою часть сделки.

– Хорошо. Что нам нужно? – В голосе Изекилла прозвучало нечто, похожее на облегчение, когда он сделал шаг навстречу Этьенн, готовый выполнить любое указание.

– Ну, во-первых, стоит проверить, почему твоя хваленая бомба не сработала, – слова Этьенн были как пощечина, острый клинок, ткнувший Изекилла лицом в грязь его собственного провала. Его плечи осунулись, надежда погасла, сменившись жгучим стыдом. – И сделать все, чтобы в следующий раз она непременно сработала.

– Вероятнее всего, она до сих пор активна, – Изекилл поправил съехавшие очки, голос его слегка дрогнул. – Значит, она может взорваться в любую секунду.

– Раз так, надейся, чтобы она не сделала этого, пока ты будешь с ней возиться, – Этьенн равнодушно покачала головой, словно жизнь гениального ученого была для нее равносильна мешку овса. Её спокойствие в лице смертельной угрозы было почти пугающим. – А после этого мы отправимся за Лилит. Доставим ее в безопасное место. А ты, Сухарто, – ее взгляд, холодный и требовательный, остановился на ней, – прямо с порта отправишься в Косту за Леон.

– Мне просто пробраться на один из кораблей? – В голосе Сухарто звучал скепсис, подкрепленный поднятой бровью.

– Корабль, на котором увезли Леон, давно уже ушел, – Этьенн слегка улыбнулась. – Поэтому тебе придется добираться самостоятельно. До полуострова доберешься на лодке, а потом придется пешком. Тебе нужно найти особняк Алькальде.

– Разве чтобы обойти Косту не потребуются недели? – Изекилл с сомнением переводил взгляд то на одну, то на другую, пытаясь ухватиться за хоть какую-то логику в этом безумном плане.

– Верно, – Этьенн подбоченилась и с явным недовольством посмотрела на Сухарто. – А ты хотела личный кортеж до полуострова, где у каждого на слуху твое имя? Милая, не припасти ли фейерверка для эффектного появления?

Этьенн развернулась и бесшумно, словно тень, скользнула к воротам. Остановившись на мгновение, она бросила через плечо: – Как обычно не получится, Сухарто. Тебе нужно будет вести себя скрытно, иначе ты подведешь её.

Сухарто проглотила колючий ком, ощущая горький вкус реальности. Этьенн была права: бросить вызов целому городу в одиночку, да ещё и прилюдно, было верным самоубийством. Изекилл встретился с ней взглядом, в его глазах читалось молчаливое понимание и смирение, и кивнул, прежде чем пойти вслед за Этьенн. Выбора у Сухарто тоже не было. Она двинулась за ними, чувствуя, как на её шее постепенно сходятся тиски неизбежности, а каждый шаг отдавался эхом надвигающейся опасности.

Над морем, словно запекшаяся кровь, расплывались багряные сумерки, когда трое единомышленников оказались перед раненым сердцем порта Альянса. Над ним, густым едким покрывалом, ещё висел дым прошлой ночи, впитавший в себя запах гари и разрушения. Почерневшие скелеты затонувших кораблей торчали из воды, словно надгробные памятники, обугленными носами указывая в алое небо. Урон, причинённый Катарине, был колоссален, гораздо хуже, чем они осмеливались представить. Мёртвая тишина лежала над портом, ни звука, ни малейшего намёка на человеческое присутствие. Однако само безмолвие, каждый брошенный якорь, каждая распахнутая створка трюма кричали о том, что жители Альянса, словно раненые звери, собирались для скорого отплытия.

– Корона могла бы воспользоваться тем, что мы её ослабили, – Сухарто презрительно цокнула языком, её взгляд скользнул по половине поселения, обращённого в бесформенные руины. В её голосе звучало горькое непонимание политики.

– Корона предпочла публично отказаться от лучшего учёного, лишь бы не быть запятнанной этим… инцидентом, – Этьенн скользнула вперёд, и её голос изменился. Ожидаемый шелест шёлка сменился тяжёлым металлическим скрежетанием, словно внутри её горла перетирались шестерни.

Сухарто отшатнулась от Этьенн, её сердце стучало как сумасшедшее. Вместо Этьенн перед ней стоял знакомый наёмник – тот самый, что в прошлый раз держал нож у горла Леон. Эта способность была не просто трюком, это было глубоко тревожащее изменение самой её сущности. Изекилл, погружённый в собственные мысли, не сразу заметил метаморфозу. Лишь заметив ужас в глазах Сухарто, он перевёл взгляд на Этьенн и вскрикнул от неожиданности, поперхнувшись воздухом.

– Можно хотя бы предупреждать, когда ты это делаешь?! – Сухарто скрестила руки, её упрёк был смешан с негодованием и лёгким страхом.

– Привыкай, – отмахнулась Этьенн, и голос наёмника звучал грубо, охрипшим и угрожающим, лишённым той вкрадчивой мелодичности, что была присуща ей самой.

– А что, если мы встретим «оригинала»? – Сухарто не сводила глаз с нового облика, пытаясь найти в нём хоть толику знакомого.

– А с чего ты решила, что он вообще есть? – Голос Этьенн теперь звучал как скрежет пенопласта по стеклу, продираясь по нервам. От смысла сказанного Сухарто едва не вскипела, вспоминая всё, что тот наёмник сделал с Леон. Этьенн наслаждалась её реакцией. – Успокойся, я просто шучу.

Этьенн не удостоила её ответом, лишь изучающе, с оттенком довольства, наблюдала за её реакцией. Группа из троих тихо проскользнула в порт, ступая по обгоревшим камням и хрустящему щебню. Кажется, всё это место полыхало ещё несколько часов назад; страшно было представить, что от него осталось бы, если бы сработало оружие Изекилла. Эта часть порта пострадала сильнее всего, но в центре, среди хаоса, стояли корабли. И среди них – галеон, который казался заметно ниже, чем должен был быть, его обводная линия корпуса ушла под воду.

– Галеон с бомбой заполнен водой, – прошептал Изекилл, словно его только что осенило, указывая на осевший корабль. – Возможно, из-за этого он и не взорвался.

– Так или иначе, придётся забраться внутрь, чтобы наверняка это узнать, – Этьенн произнесла это шёпотом, но в её голосе звенела стальная решимость, когда она двинулась ближе к гигантскому, опасно накренившемуся кораблю.

– Тихо! – Голос Сухарто был острым шепотом, словно срезающим звенящую тишину. Она жестом указала на группу из пяти наемников, чьи силуэты, казалось, выросли из багровых сумерек, направляясь прямиком к галеону.

– Сейчас я отвлеку их. Сухарто, если что-то пойдет не так, мне нужно будет, чтобы ты вмешалась, – голос Этьенн, все еще принадлежащий наемнику, был хриплым и жестким. В этих словах прозвучал почти неслышимый намек на ее странную слабость: она могла имитировать, пугать, но вот причинять настоящие, смертельные увечья – в этом была граница, которую ее сущность, похоже, не позволяла ей пересечь. – Изекилл, как только я отвлеку их, заберешься в галеон. Постарайся не облажаться сейчас.

Изекилл кивнул, его губы сжались в тонкую линию. Очередная грубость, очередное язвительное замечание пролетело мимо, не задев. Этьенн, облаченная в чужую плоть, казалась воплощением угрозы. Эта маска наемника не просто слилась с ее лицом, но, казалось, поглотила и ее характер, придавая каждому движению тяжелую, безжалостную решимость. Она шагала не просто отвлечь, а словно шла вершить казнь. Завидев грозную фигуру, возвышающуюся над ними на пару голов, группа наемников мгновенно замерла, выстроившись в нестройный ряд, остолбенев от неожиданности и явной, необъяснимой опасности.

Сухарто не могла разобрать слов их разговора, но чувствовала напряжение, пульсирующее в воздухе. Спустя несколько долгих минут, наемники, словно загипнотизированные, развернулись и потянулись обратно, в сторону, откуда пришли, их шаги казались неестественно поспешными. Этьенн повернулась к Изекиллу, ее жесты были резкими, приказывающими. Он послушно выскользнул из своего укрытия и, пригнувшись, прошмыгнул на корабль. Над портом повисла могильная тишина, нарушаемая лишь редким потрескиванием остывающих углей. Этьенн стояла неподвижно, ее голова медленно поворачивалась, глаза осматривали окрестности. Она хотела увидеть угрозу первой, почувствовать ее раньше, чем та успеет заметить их. Вскоре Изекилл, весь испачканный сажей, выскользнул из нутра галеона и поспешил к Сухарто, а затем и сама Этьенн вернулась к ним.

– Как я и думал, – Изекилл вытер запачканные сажей руки друг о друга, оставляя черные разводы. – Низ корабля оказался затоплен, таймер застыл на двенадцати секундах. Вода замкнула цепь, но не уничтожила ее.

– И что теперь? – Этьенн хлопнула ладонью по колену наемника, ее тон был нетерпеливым. – Она вообще не работает?

– Нет. Запуск еще возможен, – Изекилл замялся под пристальными взглядами обеих женщин. Он тяжело сглотнул. – Только с одним условием…

– Каким?! – Голоса Сухарто и Этьенн прозвучали почти в унисон, резким, громогласным шепотом, прорезавшим тишину ночи. Их глаза, полные тревоги и решимости, впились в ученого.

– Запускать необходимо вручную, – ученый поочередно взглянул на своих соучастниц, на их напряженные лица, читая в них вопросы и осознание. – Кто бы ни был добровольцем, у него будет всего двенадцать секунд, чтобы покинуть зону поражения. Двенадцать секунд в условиях затопленного трюма, в полной темноте… Другими словами, это очень, очень рискованно.

Этьенн на мгновение застыла, погруженная в расчеты, словно ее искусственный мозг анализировал все переменные. Сухарто же знала – интуитивно, болезненно, – что один из них, скорее всего, обречен на эту жертву. Или… может, есть другой вариант? Неожиданно Этьенн резко вскочила, ее наемничья плоть натянулась, и направилась куда-то в сторону.

– Пошлите, – коротко бросила она, ее голос снова звучал спешно, теперь с новой целью. – Нам все еще нужно вытащить Лилит. Бомба подождет.

Этьенн вела их по чреву Альянса – не по коридорам, а по его артериям и венам, скрытым в каменной плоти зданий. Она скользила мимо постов головорезов Катарины с противоестественной, почти инстинктивной точностью, будто читала карту, начертанную у нее под кожей. Ее остановка у ничем не примечательной стены из потрескавшегося кирпича была внезапной. Не дверь, а просто… шрам в кладке. За ним зияла пасть, ведущая вниз, в кромешную тьму, от которой веяло запахом, еще не достигшим их, – предвкушением гнили.

Это было не просто перекопанное под хранилище вина подземелье. Это была анти-архитектура, кошмар, высеченный в камне. Тоннели не расходились – они пульсировали, бессмысленно петляя и закручиваясь в спирали, будто выдолбленные слепым червем, одержимым безумием. Воздух был не просто влажным и вонючим. Он был густым. Липкая, сладковатая вонь разложения въедалась не только в ноздри, но и в поры, втиралась в язык. Под ногами хрустел не мусор, а ковер из костей, настолько старых, что они рассыпались в мелкую, острую пыль, и настолько свежих, что на них еще держались клочья плоти, черные от мух. В нишах, похожих на стойла, темнели груды тел в различных стадиях превращения в жидкость – тихий, булькающий пир для ползающих существ.

Сухарто зажала рукавом рот, пытаясь заглушить спазм в горле. И именно в этой тишине, подчищенной ее собственным усилием, она его и услышала. Не просто бульканье. Это был звук, похожий на работу неисправных, мокрых мехов: «Хххр-гллл… хххр-гллл...» – ритмичный, живой, ужасающе настойчивый. Сухарто не подошла ближе. Ее ноги приросли к месту, пока разум отчаянно пытался отрицать то, что видели глаза. Фигура на стуле не просто сидела. Она дышала этим ужасным, мокрым звуком. Каждое хриплое втягивание воздуха заставляло обрубок там, где должна была быть рука, слабо дергаться, выплескивая на пол новые порции темной жидкости.

Изекилл, увидев ее оцепенение, шагнул вперед, и его тело сработало быстрее сознания. Резкий, животный толчок отбросил его назад. Он не просто упал на колени. Он рухнул, будто подкошенный, и его тело вывернулось наизнанку в судорожных, горловых спазмах. Звук его рвоты, кислый и грубый, смешался с тем булькающим хрипом, создавая адскую симфонию.

Теперь Сухарто видела все. Лилит. Это слово вспыхнуло в мозгу, не находя соответствия с тем, что было перед ней. Каркас из костей и разорванных мышц, удерживаемый на стуле веревками, впившимися в запекшуюся плоть. Там, где была рука, болталась окровавленная, искривленная кость, привязанная к туловищу окровавленными же нитями сухожилий. Второй конечности не было – лишь рваная, сочащаяся впадина. Но самое чудовищное было лицо. Вернее, то, что от него осталось. Кожа была содрана лоскутами, обнажая влажную красно-желтую мышечную ткань. И в этой массе, там, где должны быть глаза, зияли две темные, бездонные дыры.

– Дерьмо! – Голос Этьенн был сдавленным рыком, когда она, словно вихрь, ворвалась в смрадную камеру. Воздух здесь был тяжелым от запаха пота, крови и чего-то едкого, химического. – Если она умрет…

Этьенн, теперь в своем истинном облике, ее глаза горели неестественным огнем, дьявольски зашипела, оглядываясь. На покосившемся, заляпанном столе она заметила несколько опустошенных ампул, пару все еще запечатанных и мерцающий в тусклом свете шприц. Ловким, почти механическим движением она подняла одну из пустых ампул, переведя взгляд на Лилит, чье тело на деревянном стуле билось в бессильных судорогах.

– Они накачивали ее адреналином… – Этьенн со звериной яростью швырнула пустую ампулу в стену, та разбилась с мелким стеклянным звоном, усилив нервное напряжение. – Чтобы эта сволочь могла пытать ее дольше!

– Как… как мы вообще можем ее спасти? – Сухарто подошла к Этьенн на дрожащих ногах, ее собственное сердце колотилось в груди. Она не могла отвести взгляд от Лилит – ее измученное тело, бледное лицо, редкие всхлипы, вырывающиеся из пересохшего горла.

– Мы все еще можем, – Голос Этьенн был жестким, лишенным сомнений. – Продолжим колоть ей адреналин и надеяться, что ее сердце не разорвется. – Она быстро начала осматривать тело Лилит. Та лихорадочно дергалась, обессиленно металась, хрипя и бормоча бессмысленные обрывки слов, похожие на предсмертный бред. – Нужно ее донести до причала. Так мы быстрее доберемся до безопасного места, пока не стало совсем поздно.

– Как мы это сделаем? – Сухарто лихорадочно оглядела камеру, ища хоть что-то, что могло бы послужить носилками, но кроме грязи, плесени и сломанной мебели ничего не было.

– Возьмем этот стул, – Этьенн указала на крепкий, хоть и побитый табурет. – Прикрепим ее так, чтобы она находилась в положении лежа. – Она взялась за спинку. – Больше вариантов нет. Нам нужно убираться отсюда немедленно.

Сухарто отчетливо понимала, насколько плоха эта идея. Передвигать раненую, беспамятную Лилит на стуле через разрушенный порт – безумие. Но Этьенн выглядела и звучала так, будто каждый ее шаг был выверен, каждое решение – единственно верным. Они осторожно подняли стул с Лилит, стараясь не причинить ей еще большей боли. Затем Сухарто окликнула Изекилла, который до сих пор сидел в углу, съежившись, его лицо было мокрым от слез и сажи, взгляд стеклянным от шока и отчаяния. Не было времени на сентименты. Время было дороже золота, нужно было действовать быстро, убираться отсюда, пока не стало не просто поздно, а непоправимо поздно.

Сухарто молилась всем существующим и выдуманным богам, чтобы их вылазка закончилась хотя бы минимальным успехом. Не ввязаться в драку. Не потерять драгоценное время. Не…

– Стой! – Этьенн резко вскрикнула, но это был не крик, а свистящий, ледяной шепот, от которого по спине Сухарто пробежал мороз.

Она осторожно, едва дыша, подперла стул ящиком, чтобы он не сдвинулся, и, словно призрак, выскользнула из-за угла. Впереди, в коридоре, двое наемников что-то оживленно обсуждали. Возвращение Этьенн было быстрым и бесшумным. Ее лицо, обычно бледное, теперь было совершенно обескровлено, глаза – широкие и дикие.

– Что такое?! – Сухарто выглядела донельзя заведенной, ее нервы были натянуты до предела.

– Завтра вечером они отплывут, – Этьенн потерла лоб, ее движения стали лихорадочными, она начала метаться взад и вперед, словно загнанный зверь в клетке. – Мы не успеем. Только если…

Воздух вокруг Этьенн завибрировал, повеяло невыносимым холодом, смешанным с острым запахом озона и накаленного электричества. Она снова менялась, ее фигура начала расплываться, искривляться, а затем, словно в калейдоскопе, вернулась к прежнему облику Катарины. Ее голос, снова чистый, но ледяной, прозвучал, как приговор.

– Я даю тебе всего неделю, – Этьенн ткнула пальцем в грудь Сухарто, и это прикосновение было холодным, как лед. – У тебя есть одна неделя, чтобы притащить сюда Леон и дать последний бой. Больше я не смогу их сдерживать.

– Почему мы не можем сделать все сейчас?! – Сухарто окликнула Этьенн, которая уже двигалась прочь, словно спешила выполнить какое-то собственное, неотложное дело.

– Потому что я пообещала дать тебе возможность спасти Леон, – Этьенн не обернулась. Ее холодный ответ растворился в наступающей темноте, оставляя на языке Сухарто дурное послевкусие сажи и предчувствие неотвратимой беды. Она исчезла, словно и не была здесь, оставив их одних с этим невозможным выбором.

– Изекилл, помоги, – Голос Сухарто был сдавленным, но настойчивым. Она посмотрела на ученого, который до сих пор хранил молчание, пребывая в шоке и отчаянии. – Нам до причала совсем немного осталось. И у нас очень мало времени.