Дорога через Россию в Европу
Iskremas_1924_ Возрастные ограничения 12+
«Мы – звездные дети
С одною судьбою:
Искать на цементе
Уступы рукою,
Все выше и выше
За память держаться.
Когда-нибудь с крыши
Пора оборваться…»
(А.Розенбаум)
«В феврале 1917 года императорская власть в России фактически перестала действовать, и управление страной взяло на себя Временное правительство. Это сподвигло большевиков принять более ускоренные методы своего расширения и укрепления в обществе. Ленин и группа его соратников приехали в Петербург. Теперь, когда вся партия находилась в сборе и руководители могли непосредственно принимать решения, над Временным правительством нависла реальная угроза.» — воспоминания из дневника Писателя.
Здравствуйте! Знаете, я не буду представляться, предпочитаю оставаться инкогнито. Называйте меня просто, Писатель. Все же, согласитесь, это лучше чем ничего. Все-таки почетно, когда тебя называют профессионалом своего дела. Ах, да… Простите, я же не сказал вам самого главного, я — писатель. История о том, как я шел к своей профессии достаточно велика, но… Вы же никуда не торопитесь?..
Началось все в далеком 1917 году. Мне тогда было 19 лет. В крови бурлил азарт, желание жить и наслаждаться жизнью. А в стране, словно соответствуя моему боевому настроению, начались многочисленные митинги, общественные движения и выступления видных ораторов партии большевиков. Все это было как нельзя кстати. Я впитывал в себя воздух, пронизанный криками миллионов голосов, смотрел на красные тона на плакатах и видел отражение себя. Я читал на лицах окружающих людей негодующее понимание, смешанное с какой-то дикой радостью. Все это делало меня не просто живым, а зависимым от этой обстановки постоянной борьбы, соперничества и сопереживания. Меня пьянило ощущение свободы и возможности изменить мир. В этом было мое отличие от большевиков. Я считал, что необходимо менять мир, они же ограничивались одной страной, мне были безразличны люди, а они заботились об их благополучии. Я давно пересмотрел свои убеждения. Ведь, мудрость, как известно, приходит с возрастом. А тогда… Тогда я был молодым авантюристом без гроша в кармане, но с открытой душой и навязанными социалистическими принципами.
Чаще чем на площадях я бывал только на выступлениях Ленина. Меня поражала энергия, которая казалось била ключом из этого человека. Он предлагал планы развития экономики, решения внешних и внутренних проблем, рассказывал о минусах политики, проводимой эсерами и меньшевиками, которые «волею судьбы» оказались у власти. Он рисовал нам картины безоблачного будущего, которое ждет каждого из нас… Я понимал, что это скорее всего невозможно. Разумом… А сердце мое желало верить этим правдивым словам, которые так легко срывались с губ этого вроде бы ничем не примечательного человека. Если кто-нибудь спросит меня, обладал ли Владимир Ильич харизмой, я отвечу положительно. Разумеется обладал. Его слушали миллионы, им восхищались все. Даже те, кто порицал или отрицал его мнение. Поэтому здесь стоит кое-что пояснить. Я никогда не поддерживал политику Ленина или кого-либо еще. Просто потому что я предпочитаю не лезть в это болото лицемерия и лжи. Но то, как он говорил, как агитировал народные массы… Вот это было волшебство в его истинном, первородном виде. Я попытаюсь передать вам атмосферу, царившую на его собраниях. Многомиллионная толпа стекалась на улицы под красными знаменами, с лозунгами «Вся власть Советам!» и «Долой Временное правительство!». В разряженном воздухе, казалось чувствовались колебания огромного сердца революции. Спустя целую вечность на трибуну выходил «молодой и перспективный политик, проявивший себя в годы первой революции». А дальше… Жизнь на мгновение замирала, чтобы потом снова начать свой вечный бег с большей скоростью. Звучность его голоса, внутренняя притягательность, некий шарм и особенности его речи (картавость) заставляли внимать каждому его слову, забывать о времени и пространстве, переноситься душой в лучшую жизнь, которую нам так навязчиво рекламировал Ленин. Я не берусь судить все содеянное им, но могу сказать точно, он создал огромную и великую страну. Да, со своими особыми изъянами, да, в чем-то отстающую, примитивную, по сравнению с развитыми европейскими державами. Но знаете, наша страна всегда была, есть и будет прямой и искренней. Если власть чем-то недовольна, она выдвигает претензии, а не прячется за общими фразами. Если все настолько плохо, что дальше уже просто невозможно, то наш народ, удивительный и неповторимый, объединяется перед лицом всех невзгод и препятствий. И революция у нас всегда останется революцией, а «не дворцовым переворотом», не слащавым термином «смена власти», да, смена, но мы объективно понимаем, что из-под одного гнета угодили в другой. Какой бы гниющей не была наша страна, как бы не процветал Запад, все равно правда на нашей стороне. Потому что не было еще такой правды, которая бы стояла на стороне бывших политических преступников, беженцев и каторжников, привыкших трусливо прятаться за чужие спины. Знаете, мою мысль, наверное, поддержали бы многие участники тех далеких событий; идеей Ленина заразился не только я, ей отравились многие…
Но в глубине души я считаю его своим наставником. Наверное, это глупо, ведь, я ни разу не разговаривал с ним лично. Тем не менее, именно он натолкнул меня на мысль о будущей профессии. Каким образом? О, на этот вопрос ответить очень просто. Подумайте сами, куда мне еще было девать все то разнообразие образов, что копилось у меня в голове, куда было выплескивать вместе со словами всю накопившуюся во мне страсть? Тут вы правы, у меня было несколько путей решения возникшей передо мной проблемы. Ораторская деятельность, литература и политика. Передо мной стоял нелегкий, на первый взгляд, выбор. Но очень быстро я определился, что два выбранных мною направления не опираются на мои внутренние качества, а значит являются ошибочными. Я мог говорить красиво. Мог агитировать, мог импровизировать. Но не при людях. Они стесняли меня. Раскованность уходила в небытие, когда приходила толпа. Все качества окружающих людей в такие моменты словно оголялись, и я мог видеть малейшие недостатки. У меня создавалось обманное ощущение и фантомный страх быть непонятым. Поэтому не ораторское искусство. Ну, а политика – это… Если искать мягкие выражения, то это не моя среда. Какой мне был резон просиживать брюки в душных кабинетах, наполненных сероватым дымом дорогих сигарет и буквально пропитанных запахом мужского одеколона со слишком едкими нотками формальности. Оставалась только литература. Это моя ноша, мой крест, мое проклятие… Каждый день, каждый час, каждую минуту я ее видел, слышал и чувствовал. Как будто по венам моим текла не кровь, а слова, пропитанные горьковатым запахом юности.
Писать мне было не сложно, я этим жил, я этим дышал. Отличие людей моего типа мышления состоит в том, что весь мир нам видится в словесных образах. В глубокой юности я очень часто от этого страдал. Все мои друзья шли пускать кораблик в ручейке, а я отправлял его в кругосветное путешествие по огромным волнам широких рек, раскинувшихся на безбрежных просторах нашего городка. Потом в моем мозгу возникали страшные картины. Вот он, мой маленький кораблик захлебывается волной, тонет и идет ко дну, а я просто стою и наблюдаю, не в силах чем-либо помочь ему. В конце концов это состояние бессильной злобы настолько захватывало меня, что у меня отпадало желание куда-либо идти и что-либо делать… И, да, у меня до сих пор сохранился тот старый бумажный кораблик, сделанный из желтых листов газеты. На нем можно прочитать выведенную моей рукой надпись: «Капитан Север». Но… Я также помню, как обидно было слышать от мальчишек, недавних моих друзей, такие прозвища, как «слюнтяй», «слабак» или, еще чего хуже, «трус». Я всегда говорил, обзывайте меня кем угодно, но не трусом, потому как им я точно не являюсь. Мне было больно терять товарищей из-за своего образа мысли, но я был очень упрям. Кроме того я четко понимал, что я индивидуальность и имею право на проявление каких-либо своих особенностей, которые не должны считаться слабостью. Я ограничил свой круг общения, постепенно стал замыкаться в себе. Но все те мысли, идеи, соображения, мечты, фантазии никуда не делись. Я просто лишил окружающих людей возможности слушать их. И все это долгое время копилось во мне, чтобы потом выплеснуться на бумагу в совершенно свободном и произвольном варианте. Мне было не сложно начать писать, сложно прекратить этим заниматься. Я до сих пор не могу избавиться от привычки записывать все, что со мной происходит.
Однако, все же стоит сказать, что в моей жизни, в моей карьере были не только счастливые дни полные самолюбования и восхищения собственным талантом. Нет… Как и у всякого человека у меня были взлеты и падения. И когда я только начинал работать по выбранному направлению, у меня не было уверенности, что тексты, написанные мной будут читать. Все начиналось, конечно, не так безоблачно, как я себе фантазировал. Более того, оказалось, что профессия писателя является одной из самых жестоких и грубых. Это я познал на себе. Первое мое произведение называлось «Низвергнутые». Оно должно было стать некоей пропагандой большевистских принципов. Это была повесть о простом рабочем, который сумел заставить Временное правительство буквально работать на пролетариат. Безусловно, сомнительная идея и какая-то абсолютно мистическая ситуация. Но мне казалось, что это верх литературного искусства, я даже некоторое время сравнивал себя с Достоевским и Толстым, дескать, отражаю правду жизни. Все издательства забраковали мое произведение. Куда бы я не пошел. Единственный ответ: «Незлободневно и неактуально.» Этот период моей жизни, я считаю личной трагедией. Меня посещали смутные призраки сомнения. Может я что-то не так делаю? Может мне это не дано? Я находился в изнуряющих метаниях. Не понимал, чем я занимаюсь и почему. Я задал себе тысячу вопросов и ни на один из них не смог ответить. Это изводило меня, лишало какого-то внутреннего стержня. Делало слабым и уязвимым. Я, честно скажу, тяжело пережил это период моей жизни. Однако спустя несколько месяцев затяжной депрессии, я вдруг понял, что мне необходимо писать. И я творил. С утра до вечера. Я засиживался допоздна над очередным томом. В конце концов, мой небольшой чердак, в котором я разместил свою скромную обитель, стал похож на большой склад или библиотеку. Повсюду хаотично лежали огромные талмуды, написанные от руки, валялись листы бумаги и стояли грязные чашки, наполненные крепким черным кофе. И мне все это нравилось. Этот хаос, эта сладкая, пленяющая иллюзия жизни. Я снова стал отправлять свои произведения в газеты, но не по одному, а сразу штук десять. Двадцать разных издательств познакомились с моими творениями, и вот теперь-то они оценили их по достоинству и напечатали на страницах самых известных и распространенных газет. Мое имя стало узнаваемым.
Но путь через тернии к звездам для меня был действительно непредсказуемым и очень сложным. Я никому не говорил про это, но после той самой первой неудачи, я стал параноиком. Мне казалось, что я пишу отвратительно, не делаю акцент на интересных темах и игнорирую достаточно важные факты. Я стал часто думать про то, как буду жить, если мои произведения измельчают настолько, что их не будет принимать ни одна газета… Это было ужасно. Я не спал, не ел, не выходил из дому. Это продолжалось до тех пор, пока один мой знакомый поэт не сказал мне: «Хватит прятаться от людей, они желают видеть своего героя. Подумай, даже если тебя распнут на кресте всеобщей ненависти, через какое-то время все равно вспомнят, будут читать твои произведения и рыдать от тоски и осознания того, какого человека они погубили.» Эти его слова стали отправной точкой, и рубеж, который я никак не мог осилить самостоятельно, оказался покорим.
С одною судьбою:
Искать на цементе
Уступы рукою,
Все выше и выше
За память держаться.
Когда-нибудь с крыши
Пора оборваться…»
(А.Розенбаум)
«В феврале 1917 года императорская власть в России фактически перестала действовать, и управление страной взяло на себя Временное правительство. Это сподвигло большевиков принять более ускоренные методы своего расширения и укрепления в обществе. Ленин и группа его соратников приехали в Петербург. Теперь, когда вся партия находилась в сборе и руководители могли непосредственно принимать решения, над Временным правительством нависла реальная угроза.» — воспоминания из дневника Писателя.
Здравствуйте! Знаете, я не буду представляться, предпочитаю оставаться инкогнито. Называйте меня просто, Писатель. Все же, согласитесь, это лучше чем ничего. Все-таки почетно, когда тебя называют профессионалом своего дела. Ах, да… Простите, я же не сказал вам самого главного, я — писатель. История о том, как я шел к своей профессии достаточно велика, но… Вы же никуда не торопитесь?..
Началось все в далеком 1917 году. Мне тогда было 19 лет. В крови бурлил азарт, желание жить и наслаждаться жизнью. А в стране, словно соответствуя моему боевому настроению, начались многочисленные митинги, общественные движения и выступления видных ораторов партии большевиков. Все это было как нельзя кстати. Я впитывал в себя воздух, пронизанный криками миллионов голосов, смотрел на красные тона на плакатах и видел отражение себя. Я читал на лицах окружающих людей негодующее понимание, смешанное с какой-то дикой радостью. Все это делало меня не просто живым, а зависимым от этой обстановки постоянной борьбы, соперничества и сопереживания. Меня пьянило ощущение свободы и возможности изменить мир. В этом было мое отличие от большевиков. Я считал, что необходимо менять мир, они же ограничивались одной страной, мне были безразличны люди, а они заботились об их благополучии. Я давно пересмотрел свои убеждения. Ведь, мудрость, как известно, приходит с возрастом. А тогда… Тогда я был молодым авантюристом без гроша в кармане, но с открытой душой и навязанными социалистическими принципами.
Чаще чем на площадях я бывал только на выступлениях Ленина. Меня поражала энергия, которая казалось била ключом из этого человека. Он предлагал планы развития экономики, решения внешних и внутренних проблем, рассказывал о минусах политики, проводимой эсерами и меньшевиками, которые «волею судьбы» оказались у власти. Он рисовал нам картины безоблачного будущего, которое ждет каждого из нас… Я понимал, что это скорее всего невозможно. Разумом… А сердце мое желало верить этим правдивым словам, которые так легко срывались с губ этого вроде бы ничем не примечательного человека. Если кто-нибудь спросит меня, обладал ли Владимир Ильич харизмой, я отвечу положительно. Разумеется обладал. Его слушали миллионы, им восхищались все. Даже те, кто порицал или отрицал его мнение. Поэтому здесь стоит кое-что пояснить. Я никогда не поддерживал политику Ленина или кого-либо еще. Просто потому что я предпочитаю не лезть в это болото лицемерия и лжи. Но то, как он говорил, как агитировал народные массы… Вот это было волшебство в его истинном, первородном виде. Я попытаюсь передать вам атмосферу, царившую на его собраниях. Многомиллионная толпа стекалась на улицы под красными знаменами, с лозунгами «Вся власть Советам!» и «Долой Временное правительство!». В разряженном воздухе, казалось чувствовались колебания огромного сердца революции. Спустя целую вечность на трибуну выходил «молодой и перспективный политик, проявивший себя в годы первой революции». А дальше… Жизнь на мгновение замирала, чтобы потом снова начать свой вечный бег с большей скоростью. Звучность его голоса, внутренняя притягательность, некий шарм и особенности его речи (картавость) заставляли внимать каждому его слову, забывать о времени и пространстве, переноситься душой в лучшую жизнь, которую нам так навязчиво рекламировал Ленин. Я не берусь судить все содеянное им, но могу сказать точно, он создал огромную и великую страну. Да, со своими особыми изъянами, да, в чем-то отстающую, примитивную, по сравнению с развитыми европейскими державами. Но знаете, наша страна всегда была, есть и будет прямой и искренней. Если власть чем-то недовольна, она выдвигает претензии, а не прячется за общими фразами. Если все настолько плохо, что дальше уже просто невозможно, то наш народ, удивительный и неповторимый, объединяется перед лицом всех невзгод и препятствий. И революция у нас всегда останется революцией, а «не дворцовым переворотом», не слащавым термином «смена власти», да, смена, но мы объективно понимаем, что из-под одного гнета угодили в другой. Какой бы гниющей не была наша страна, как бы не процветал Запад, все равно правда на нашей стороне. Потому что не было еще такой правды, которая бы стояла на стороне бывших политических преступников, беженцев и каторжников, привыкших трусливо прятаться за чужие спины. Знаете, мою мысль, наверное, поддержали бы многие участники тех далеких событий; идеей Ленина заразился не только я, ей отравились многие…
Но в глубине души я считаю его своим наставником. Наверное, это глупо, ведь, я ни разу не разговаривал с ним лично. Тем не менее, именно он натолкнул меня на мысль о будущей профессии. Каким образом? О, на этот вопрос ответить очень просто. Подумайте сами, куда мне еще было девать все то разнообразие образов, что копилось у меня в голове, куда было выплескивать вместе со словами всю накопившуюся во мне страсть? Тут вы правы, у меня было несколько путей решения возникшей передо мной проблемы. Ораторская деятельность, литература и политика. Передо мной стоял нелегкий, на первый взгляд, выбор. Но очень быстро я определился, что два выбранных мною направления не опираются на мои внутренние качества, а значит являются ошибочными. Я мог говорить красиво. Мог агитировать, мог импровизировать. Но не при людях. Они стесняли меня. Раскованность уходила в небытие, когда приходила толпа. Все качества окружающих людей в такие моменты словно оголялись, и я мог видеть малейшие недостатки. У меня создавалось обманное ощущение и фантомный страх быть непонятым. Поэтому не ораторское искусство. Ну, а политика – это… Если искать мягкие выражения, то это не моя среда. Какой мне был резон просиживать брюки в душных кабинетах, наполненных сероватым дымом дорогих сигарет и буквально пропитанных запахом мужского одеколона со слишком едкими нотками формальности. Оставалась только литература. Это моя ноша, мой крест, мое проклятие… Каждый день, каждый час, каждую минуту я ее видел, слышал и чувствовал. Как будто по венам моим текла не кровь, а слова, пропитанные горьковатым запахом юности.
Писать мне было не сложно, я этим жил, я этим дышал. Отличие людей моего типа мышления состоит в том, что весь мир нам видится в словесных образах. В глубокой юности я очень часто от этого страдал. Все мои друзья шли пускать кораблик в ручейке, а я отправлял его в кругосветное путешествие по огромным волнам широких рек, раскинувшихся на безбрежных просторах нашего городка. Потом в моем мозгу возникали страшные картины. Вот он, мой маленький кораблик захлебывается волной, тонет и идет ко дну, а я просто стою и наблюдаю, не в силах чем-либо помочь ему. В конце концов это состояние бессильной злобы настолько захватывало меня, что у меня отпадало желание куда-либо идти и что-либо делать… И, да, у меня до сих пор сохранился тот старый бумажный кораблик, сделанный из желтых листов газеты. На нем можно прочитать выведенную моей рукой надпись: «Капитан Север». Но… Я также помню, как обидно было слышать от мальчишек, недавних моих друзей, такие прозвища, как «слюнтяй», «слабак» или, еще чего хуже, «трус». Я всегда говорил, обзывайте меня кем угодно, но не трусом, потому как им я точно не являюсь. Мне было больно терять товарищей из-за своего образа мысли, но я был очень упрям. Кроме того я четко понимал, что я индивидуальность и имею право на проявление каких-либо своих особенностей, которые не должны считаться слабостью. Я ограничил свой круг общения, постепенно стал замыкаться в себе. Но все те мысли, идеи, соображения, мечты, фантазии никуда не делись. Я просто лишил окружающих людей возможности слушать их. И все это долгое время копилось во мне, чтобы потом выплеснуться на бумагу в совершенно свободном и произвольном варианте. Мне было не сложно начать писать, сложно прекратить этим заниматься. Я до сих пор не могу избавиться от привычки записывать все, что со мной происходит.
Однако, все же стоит сказать, что в моей жизни, в моей карьере были не только счастливые дни полные самолюбования и восхищения собственным талантом. Нет… Как и у всякого человека у меня были взлеты и падения. И когда я только начинал работать по выбранному направлению, у меня не было уверенности, что тексты, написанные мной будут читать. Все начиналось, конечно, не так безоблачно, как я себе фантазировал. Более того, оказалось, что профессия писателя является одной из самых жестоких и грубых. Это я познал на себе. Первое мое произведение называлось «Низвергнутые». Оно должно было стать некоей пропагандой большевистских принципов. Это была повесть о простом рабочем, который сумел заставить Временное правительство буквально работать на пролетариат. Безусловно, сомнительная идея и какая-то абсолютно мистическая ситуация. Но мне казалось, что это верх литературного искусства, я даже некоторое время сравнивал себя с Достоевским и Толстым, дескать, отражаю правду жизни. Все издательства забраковали мое произведение. Куда бы я не пошел. Единственный ответ: «Незлободневно и неактуально.» Этот период моей жизни, я считаю личной трагедией. Меня посещали смутные призраки сомнения. Может я что-то не так делаю? Может мне это не дано? Я находился в изнуряющих метаниях. Не понимал, чем я занимаюсь и почему. Я задал себе тысячу вопросов и ни на один из них не смог ответить. Это изводило меня, лишало какого-то внутреннего стержня. Делало слабым и уязвимым. Я, честно скажу, тяжело пережил это период моей жизни. Однако спустя несколько месяцев затяжной депрессии, я вдруг понял, что мне необходимо писать. И я творил. С утра до вечера. Я засиживался допоздна над очередным томом. В конце концов, мой небольшой чердак, в котором я разместил свою скромную обитель, стал похож на большой склад или библиотеку. Повсюду хаотично лежали огромные талмуды, написанные от руки, валялись листы бумаги и стояли грязные чашки, наполненные крепким черным кофе. И мне все это нравилось. Этот хаос, эта сладкая, пленяющая иллюзия жизни. Я снова стал отправлять свои произведения в газеты, но не по одному, а сразу штук десять. Двадцать разных издательств познакомились с моими творениями, и вот теперь-то они оценили их по достоинству и напечатали на страницах самых известных и распространенных газет. Мое имя стало узнаваемым.
Но путь через тернии к звездам для меня был действительно непредсказуемым и очень сложным. Я никому не говорил про это, но после той самой первой неудачи, я стал параноиком. Мне казалось, что я пишу отвратительно, не делаю акцент на интересных темах и игнорирую достаточно важные факты. Я стал часто думать про то, как буду жить, если мои произведения измельчают настолько, что их не будет принимать ни одна газета… Это было ужасно. Я не спал, не ел, не выходил из дому. Это продолжалось до тех пор, пока один мой знакомый поэт не сказал мне: «Хватит прятаться от людей, они желают видеть своего героя. Подумай, даже если тебя распнут на кресте всеобщей ненависти, через какое-то время все равно вспомнят, будут читать твои произведения и рыдать от тоски и осознания того, какого человека они погубили.» Эти его слова стали отправной точкой, и рубеж, который я никак не мог осилить самостоятельно, оказался покорим.
Рецензии и комментарии 0