Поцелуй осени

Мы приехали вчера утром, и как только вошли в дом, я сразу окунулся в прошлое, в своё далёкое детство.
Я — дома. Знакомый запах гостиной, приятный аромат маминых цветов; всё такой же угрюмый медвежонок на столе, а рядом с ним, на стене, мой детский рисунок на уже пожелтевшей бумаге. Те же стулья, столы, тот же дощатый скрипучий пол — всё так, как и двадцать лет назад.
В комнате был включен телевизор: мои старики каждое воскресенье слушают телепроповеди Грэма Хауэлла. Он, как обычно, прочитал молитву и стал о чём-то говорить. Я сначала ничего не понял, думая о своём, и только через время до меня дошёл смысл его слов: «Братья и сёстры! — начал Хауэлл. — Приближаются два неразлучных друг от друга праздника, посланных нам с небес, чтобы отпели мы молитвы во имя всех святых наших; и почтили память, братья и сёстры, в следующий день, День всех усопших, всех...»
И как же во мне всё сразу заиграло, запрыгало; как глубоко вздохнулось… Закружило. Словно подхваченный осенним ветерком жёлтый лист, я вспорхнул и полетел над золотистыми кронами деревьев. И стал ощущать на себе её нежные прикосновения, её ласки.
Я отключился на время — я был с о с е н ь ю.

Сколько себя помню, каждую осень я приезжаю в Калиспелл. Каждый свой отпуск планирую только на это время года: унылое, прохладное и сырое. И не представляю, как можно расслабиться и спокойно отдохнуть, например, летом, когда стоит невыносимая жара, когда в душных квартирах никому не сидится и все выбираются на улицу. В такое время негде камню упасть: всюду люди, кругом толчея, много приезжих, туристов; парки до отказа забиты отдыхающими, в барах невозможно продохнуть, а о городских пляжах и говорить не хочется.
Всё это не то. Я считаю, это не время для отдыха. Мне нравится поздняя осень, и не где-нибудь, а у нас, только у нас, в Калиспелле, округ Флатхед, штат Монтана.
Какая-то неистовая сила тянет меня в эти края. Здесь я родился и вырос, здесь живут мои родители, здесь мои старые школьные друзья. Но даже не всё это, вместе взятое, притягивает меня сюда. Раньше я этого как-то не замечал, но теперь-то, с годами, я обнаружил в себе страсть, или слабость, что ли, — я люблю лес. И не зимний, не весенний, не летний, а именно лес о с е н н и й.
Ещё на вокзале, стоя на перроне с только что сошедшего поезда, я слышу пьянящий аромат опавших листьев, горьковатый запах грибов; представляю полуголые деревья, с которыми скоро встречусь.
Я з а в о р а ж и в а ю с ь.

В первый день по приезду я отдаю себя родителям: они расспрашивают меня обо всём на свете, а я им долго и подробно рассказываю о том, что со мной происходило за прошедший год. Вечером, обычно, встречаюсь со своими друзьями, которых у меня в этом городке не сосчитать. А на следующий день я встаю рано утром, одеваю охотничьи сапоги отца, тёплый комбинезон, брезентовую накидку на случай дождя, беру с собой рюкзак с провизией и отправляюсь в лес, в этот сказочный золотой мир. Могу бродить по нему целый день просто так, любуясь поистине неповторимой красотой янтарно-жёлтого царства. Бывает, возвращаюсь домой поздно вечером, а то и глубокой ночью (если ночь, конечно, светлая и лунная), но это происходит тогда, когда я очень уж соскучусь по своему лесу. Иногда пользуюсь его подарками: ягодами, грибами, а если решаю взять с собой ружьё, то хоть одного зайца или какую дичь, да подстрелю обязательно.
Я всегда приезжаю в конце октября, когда листопады в самом разгаре. Уже через неделю-полторы лес стоит полуголый. К ноябрю почти все деревья наполовину сбрасывают свои одёжки, оставляя лишь на самых верхушках жёлто-бурые шапочки. Когда идёшь по лесу в эту пору, то даже через сапоги ощущаешь под ногами мягкий, как перина, красно-жёлтый ковёр из опавших листьев. Смотришь на эту россыпь и невольно вспоминаешь прошлое, ну, по крайней мере, не всё прошлое, а весь безвозвратно уходящий год. И тогда весь этот влажный, лиственный ковёр кажется каким-то загадочным и мистическим местом, в котором собираются все годы, месяцы, дни и секунды ушедшего времени. Как не вернуть нам наших прожитых дней, так не вернуть и листья деревьям. Я часто философствую на эту тему, когда иду по ковру уходящего времени. А какие яркие краски можно увидеть на этих лиственных коврах! Особенно под клёнами: здесь каждый красно-оранжевый лист, как маленькое солнышко слепит глаза. Буйство красок напрягает зрение, привыкшее полгода до этого созерцать тёмные, успакаивающие зелёные тона… Тишина! Какая в это время года в лесу тишина! Словно всё живое вымирает до весны. Единственные нарушители спокойствия: дятлы, вороны и сороки, но, как мне кажется, они нисколько не порят её, а наоборот, только украшают — ведь согласитесь, скорее щебет жаворонка или пение иволги поздней осенью был бы там некстати. К концу осени грибной сезон заканчивается, хотя, если быть повнимательнее и хорошо присмотреться, то можно различить ещё множество рыжих и коричневых шляпок, спрятавшихся под опавшими листьями и веточками от голодных глаз человека. Только опытный грибник со стажем сможет обнаружить эти укрытия, если его не опередят наши лесные друзья: белки или ежи. Но, обычно, любителей грибов в ноябре редко когда встретишь: конец осени — пора ненастная, сырая и прохладная, и мало кому по нраву. А я всё равно иду в лес, даже если моросит дождь. Естественно, когда пускается ливень, то ничего интересного такая прогулка не предоставит. Ну, а если так, изморось или мелкий дождик, то для меня он не помеха, уверяю. Мне даже нравится ходить по склизким листьям, которые парят и благоухают терпким ароматом прелости, и которые постоянно прилипают к сапогам; и как ты не старайся их стряхнуть, ничего не получится — они намертво приклеились к резине. После дождя — да и во время него — запах в лесу становится каким-то особенным, неповторимо приятным, несравнимым ни с какими «Ревлонами». Вокруг, как полированные, блестят мокрые стволы деревьев — лес умывается и очищается от знойного и пыльного лета. После дождя, на следующий день, весь лес погружается в белую дымку — туман. Лес тогда засыпает на весь день, а то и на дольше, укрывшись белым покрывалом, под которым видимость не больше трёх-четырёх ярдов, а местами и того меньше. Иногда туман бывает до того густой, что даже невооружённым глазом видны маленькие кристалики — капельки-песчинки, которые еле-заметно поднимаются от земли, растворяясь где-то вверху; а некоторые, более тяжёлые и крупные, оседают на ближайших ветках и, собираясь в капли, снова возвращаются на лиственный ковёр. Когда проходишь сквозь такой туман, создаётся впечатление, будто идёшь сквозь дымчатые стены: туман как бы слоями висит в воздухе: в одном месте он гуще, плотнее, в другом его меньше или вообще нет. Однажды в такую погоду я оступился и чуть не свалился в небольшую ямку, благо, вовремя успел остановиться… Да и заблудиться не долго в туманную погоду. В этом случае, я беру с собой компас, хотя лес наш знаю, как пальцы своих рук.
В общем-то, тут на долго не потеряешься. Хоть в ясную, хоть в пасмурную погоду кто-то в лесу или поблизости да будет: охотники, егеря, те же любители грибов или просто отдыхающие, такие как я, например. К тому же, в десяти-пятнадцати милях от Калиспелла находится Национальный парк Глейшер — один из тысячи живописных уголков Америки, где бережно хранится вся божественная красота, которую создала матушка Природа. Между парком и городом проходит автомагистраль номер 2Е, на которой постоянное движение транспорта; и эта трасса, в особенности её шум и гул машин, может послужить ориентиром для заплутавшего в лесу человека. А если взять севернее, оставив на востоке Глейшер, то через несколько десятков миль, за лесистыми холмами и скалистыми нагорьями, окажешься на границе с Канадой. Так что, кто-нибудь обязательно найдёт потерявшегося. Надо только не паниковать, вот и всё. Лес не враг — он сможет з а щ и т и т ь заблудившегося.
Живёт в наших краях такая легенда. Давным-давно, когда жили здесь индейцы шайенны, наши холмистые леса Монтаны они называли с в я щ е н н ы м и. Правда или нет, но до сих пор считается, что лес не любит людей жадных, коварных и нечестных. Поверье такое пошло: если кто-то не вернулся из леса, значит что-то нечистое было в том человеке. Говорят, лес может л ю б и т ь, но немногие удостаиваются его любви, а только те, кто сам его свято любит. Такой человек жил среди индейцев. Он каждый день ходил в лес, каждый день с ним общался и каждый день он был счастливей всех счастливых. И жизнь он прожил долгую и здоровую. Прознал про это вождь его племени, позвал к себе в вигвам, и спросил:«Брат мой, скажи мне, правда ли то, что ты уходишь в горы и разговариваешь с деревьями?» — «Правда», — отвечал счастливый воин. «И то что они тебе отвечают, тоже правда?» — «Да». — «И ты не придумываешь всё? Ведь деревья безмолвны, как камни.» — «О, нет! Лес живой, как ты и я, вождь. Он умеет любить и говорить ласками...» — «Это всё?» — «И наделять силой и счастьем.» — «Но ты живёшь как все, имеешь не больше, чем твой брат. В чём же заключается твоё счастье?» — «В радости нового дня, в красоте мира, в любви к жизни.» — «Что надо, чтобы слышать голос деревьев?» — «Надо любить его...» — «Но я люблю нашу землю, люблю наши скалы и лес… Почему же я болен и чувствую горесть и усталость?» — «Он сам выбирает себе друга, — отвечал индеец, — если только сердце его и совесть чисты, а любовь к лесу искренняя. Такого человека лес почувствует, поцелует и счастьем обольёт его жизнь.» Говорят, что на следующий день вождь ушёл в лес за счастьем и не вернулся. Кто знает, возможно совесть его была нечиста или любовь к лесу неискренна.
Такая вот легенда передаётся из поколения в поколение. И вы знаете, я ей верю… Верю в то, что лес м о ж е т любить. Во время лесных прогулок я что-то такое ощущаю, правда-правда. Иногда я даже что-то слышу. Я тогда как заново рождаюсь. Конечно, это может показаться странным или смешным, но это так. А вот то, что лес может и н е л ю б и т ь, — пожалуй, тоже правда, хотя и горькая.
Завтра вот праздник, о котором по телевизору напоминал Хауэлл… Я вспоминаю детство.
Мы часто бегали в парк Глейшер на «заработки», — было нам тогда по восемь-десять лет. Обычно туда мы ходили пешком, а иногда ездили на велосипедах. Но на колёсах сложнее было добираться, потому что приходилось пробираться по узким каменистым опасным тропкам, усыпанным большими камнями, преграждавшими путь, или по крутым и обрывистым склонам холмов. Можно было ездить и по дороге 2Е, а потом с неё свернуть на Глейшер-Рут-1роуд. Но этот способ был плох тем, что нас могла остановить дорожная полиция и наш велоэскорт развернули бы обратно домой (правда уже в сопровождении автомобилей с мигалками на крыше). Пешком было легче тем, что маршрут пролегал напрямик, через лес и в низине холмов, по тропинкам, о которых знали не многие в нашем городе. Минуя Клумбия-Фолс, мы шли на север по дороге 486, а потом сворачивали с неё в лес, откуда выходили на дорогу Сидар-Крик-роуд, а там и рукой подать до курортного Апгара. Иногда, если на велосипедах, мы проезжали вдоль всего побережья озера Лейк Макдональд и добирались до Ред Рок Пойнт, у подножия гор Кэннон и Мак-Портленд. где постоянно находилось множество туристов со всех концов света, любующихся красивыми горными пейзажами. В парке постоянно находились отдыхающие из разных стран, которым мы продавали всякие деревянные безделушки и поделки из шишек, а порой и просто выпрашивали несколько центов. Бывало, прогоняли нас оттуда служащие; а если кого ловили, такую взбучку устраивали, что всякая охота туда возвращаться моментально пропадала. Но родители нас в то время не баловали подарками и, тем более, деньгами, отчего приходилось снова и снова бегать в Глейшер, чтобы хоть чуточку почувствовать себя самостоятельными и свободными, имея в кармане по три-четыре доллара.
По учению Католической церкви 1 и 2 ноября все католики празднуют День всех Святых и День поминовения усопших. Вся Америка пышно и торжественно отмечает Хэллуин. И только у нас в Монтане, в особенности именно в нашем округе Флатхед, их празднуют несколько мрачновато, а приближение Хэллоуина ожидают с настороженностью и опаской.
Родители мои — католики — всегда силой тащили меня в собор. А я, ну никак не любил посещать мессы и все эти нудные пения. Да и многие мои сверстники так же не имели удовольствия «ходить к Богу», предпочитая это время играм и весёлым развлечениям на ярмарке.
Хорошо помню, как мы решили все вместе сбежать от родителей 1 ноября. Это было в 1966 году, мы все учились тогда в одной группе четвёртого класса начальной частной школы госпожи Харрельсон. Обманув родных, мы с утра помчались в Глейшер. Хотели «заработать» по два-три доллара и вернуться в город к обеду — стольких денег нам хватило бы, чтобы досыта накататься на атракционах и наесться сладостей.
Было нас семеро: я, Джонни, Микки, Бобби, ещё один приезжий мальчик и две девочки, Шейла и Кэти. Не учли мы в тот день одного: в лесу возможен туман, так как накануне, 31 октября, прошёл небольшой дождь. Лучше бы мы поехали на велосипедах, придерживаясь гулкой автострады, или хотя бы взяли с собой компас, коли решили пойти пешком, но…
Когда мы вышли из дому, в городе и местами на открытом пространстве местности туман был небольшой, и мы на него не обратили особого внимания. В лесу же нас встретила плотная белая завеса, в которой видимость — на вытянутую руку. Но что нам, бывалым! Мы были уверены, что дорогу знаем даже в такой ситуации. Пошли. Шли долго, около трёх часов. Точнее, блуждали вслепую, постоянно натыкаясь на кусты и деревья, которые как чёрные длинные призраки внезапно появлялись впереди из тумана и так же бесшумно и незаметно исчезали позади нас. Тишина вокруг была, как в усыпальнице фараонов: только шелест листьев, треск веток под ногами и наше учащённое дыхание. Вокруг — полумрак.
Обычно до парка мы добирались за три-четыре часа, если двигались попеременно: то шагом, то бегом. Судя по времени, которое мы прошли, нам давно пора было оказаться в парке, или хотя бы выйти к реке Мидл-Форк-Флатхед. И мы поняли, когда прошло порядком более пяти часов нашего путешествия, что заблудились. Естественно, нас охватила паника. Стали искать хоть какой-нибудь выход из создавшегося положения. Шейла предложила разойтись в разные стороны, вытянуться цепочкой и идти, в надежде обнаружить знакомую тропинку. Чтобы не потерять друг друга в тумане, договорились периодически делать перекличку: «Бобби, я ту-ут!» — «Шейла! Я здесь!» — «Джонни-и-и, я ту-ут!»
Не знаю, что мои друзья думали в этот момент, только я был почему-то абсолютно спокоен. Я ходил среди тёмных силуэтов деревьев-призраков и просил их тихо о помощи. Я знал и помнил о легенде и верил, что наш лес о с о б е н н ы й, что ОН нас обязательно выручит; что нас, в конце концов, найдут. Помню, как меня дурманил и успокаивал пряный запах мокрых листьев и подгнивших пней. От нахлынувшего на меня странного чувства я становился немного заторможенный, потому как часто забывал отвечать на позывные друзей — им по-нескольку раз приходилось звать меня, прежде чем я пробуждался и отвечал, что со мной всё в порядке, что я «ту-у-ут». Перекличка возобнавлялась, и мы продолжали бесцельно плутать в туманном царстве, тщетно пытаясь найти из него выход.
" По-ол, ты меня слышишь?" — «Да-а, Кэти!» — «Далеко не отходи, Джонни!» — «Хорошо, Бобби. Я тут, рядом...» — «Микки… Ми-и-икки-и!» — «Микки, ты где?» — «Почему молчишь, Мик?» — «Ми-икки!!! МИ-И-И-И-ИКИИИИииии!!!»
Не помню кто заметил, что Микки не откликается. Мы снова сделали перекличку — Микки молчал. Стали кричать громче — тишина. Сошлись — Микки не было.
Тут нами и овладела паника в полном смысле этого слова. Не подумал бы, что Боб ещё не разучился плакать — он единственный, кто распустил сопли, выставив наружу свою трусость. Я и Джонни тоже сильно испугались, но старались не подавать вида нашего беспокойства. У того приезжего мальчика нервишки оказались покрепче, чем у всех нас вместе взятых. Он присел возле сосны и сказал с невозмутимым видом:«Лучше бы я остался дома, сходил бы с родителями в церковь, вернулся и сидел бы дома в тепле, ел бы яблочные пироги...» Шейла и Кэти явно струхнули, это было видно по их испуганным лицам. Шейла молча сидела на корточках и смотрела куда-то в туман; казалось, она находилась в прострации. Да что тут говорить, — мы все были напуганы. Вот так праздник получился. Дома каждому из нас хорошенько перепадёт, это уж точно. Вероятно, нас уже искали близкие.
Девочки вскоре начали хныкать. Мы стали звать на помощь. Кричали так громко и отчаянно, что наши писклявые голоса слышны были на восточной стороне Скалистых гор.
В тот момент я рассуждал иначе, и панике не поддавался. Почему не находится Микки, думал я? Что с ним случилось? Не могли же его загрызть дикие звери? Мы бы услышали. Для меня возникал главный вопрос: почему л е с не хочет отдать нам друга? Ведь Микки не тот парень, который не любит лес. Он и мухи-то не обидит. Наоборот, это его частенько обижает старший брат, постоянно бьёт за каждый пустяк, издевается над ним, а потом оправдывается перед родителями, что Микки, мол, натворил то-то и то-то, а он его, видите ли, слегка наказал. Ха, слегка: синяком под глазом и, однажды, переломом руки! При этом строго-настрого приказывал Микки молчать насчёт того, кто это сделал…
Нет, верил я, в Микки ничего нет нечистого, чтобы платить все братовы грехи лесу своим исчезновением. Я вспомнил, как однажды Мик поделился со мной школьным обедом, когда я опоздал в столовую. Он тогда мне отвалил половину от своей порции.
Примерно через час мы услышали треск сухих веток, частые шаги и мужской голос. Спустя минуту из тумана появился бородатый человек в дождевике; в руке он держал двуствольное ружьё.
— А ну, молодёжь, живо собирайся, и за мной! Всем вытереть сопли! — улыбаясь приказал спаситель, взял за руку плачущую Кэтти, и повёл нас в глубь леса, в сердце туманного царства.
Это услышал и обнаружил нас егерь. Он отвёл нас в свой дом лесников и напоил чаем. Про Микки мы рассказали ему сразу же, и он пообещал нам немедленно его найти. Из сторожки он связался по телефону с городскими властями, а потом отвёз нас на грузовике в город.
Тем временем, в городе подняли на ноги почти всех жителей на поиски Микки. Задействованны были и военные с приграничной зоны. Даже вертолёт вёл поиски с воздуха. Лес прочёсывали вдоль и поперёк между Калиспеллом и Глейшер парком. Кстати, оказалось, что мы в тот день зашли на добрых двенадцать миль к северу от города, оставив территорию парка в пяти милях восточнее, и оказались у южного подножия горы Биг.
Наступила ночь, а Микки не находили. Сутки поисков тоже не принесли результатов. Как на зло, через день туман стал сгущаться, что осложнило поиски вдвойне. Рассеялся он аж пятого ноября, но и тогда Микки не нашли, потому что нежданно, как никогда рано, выпал первый снег…
С того дня лес для нас стал закрыт. Родители хорошенько нас наказали за то роковое путешествие, и я долго ещё вспоминал, когда садился, как отец меня выпорол широким кожаным ремнём. Впоследствии родители — и не только наши — боялись и беспокоились за своих детей, и в лес одних не пускали. Стали даже пугать этим несчастным случаем. Помню, запугивание такое пошло: мол, если будешь баловаться и не слушаться, заберут тебя в лес чудища горные, как мальчика Микки.
Не сомневаюсь, что подобные запугивания действовали на непослушных детей, но мне неприятно было слышать, как пугают моим другом и л е с о м. СВЯЩЕННЫМ ЛЕСОМ! Причём тут лес?! Не виноват же о н в том, что был туман, и мы, глупые и безголовые, потерялись. Пугать надо туманом, а не лесом — он виновник трагедиии.
Лично я всё равно не боялся ходить в лес, потому что в дальнейшем придерживался правила: в туманную погоду одному в лес ходить опасно — чего я и не делал, — а ходил только в ясную, и постоянно брал с собой компас.
Время шло, наступила зима, и случай с Микки постепенно приживался в сознании, медленно, но неохотно растворяясь в прошлом…

… Наступила весна следующего, 1967 года.
Уже к концу марта лес полностью освободился от тяжёлых снежных сугробов, которые превратились под действием тёплого солнца в маленькие лужицы и тоненькие ручейки, стекающие по склонам холмов, сливаясь в небольшие лесные речушки и болотца. Буро-коричневые прелые листья прошлого года дышали влагой, оставленной зимой, насыщая воздух приятным запахом — ароматом, коим обладает только одна. в е с н а. Но весной, глядя на прошлогодние листья, я всегда вспоминаю осень, по которой грущу. Весной мне не комфортно, и я набираюсь терпения и жду, жду, жду, когда появятся почки, когда распустятся листья и… когда они вновь упадут мне под ноги.
Полусгнивший труп Микки обнаружили в конце марта, в пяти милях от избушки егерей, один из которых тогда нашёл нас. Рассказывали, что нашли его то ли в яме, то ли в берлоге, тщательно присыпанного листьями. Прошлогодними листьями. И если бы не голодные после зимы звери, то неизвестно сколько ещё Микки пролежал бы незамеченным: мороз сохранил тело целым, а звери, как только труп показался из расстаявшего снега, разворошили его постель, разорвав тёплое покрывало, которым укрыла Микки осень.
Осень?! О нет, — убийца. Осень не могла такого сделать… Она была, конечно, свидетельницей и, в какой-то мере, соучастницей преступления. Но я же знаю, что осень здесь ни при чём, и лес не виноват. Не мог же он взять и убить тем столовым ножом с перламутровой серой ручкой, который нашли между рёбер Микки.
Никто тогда не предполагал, что это преступление станет началом зверских убийств какого-то сумасшедшего.

Ровно через год, весной 1968 года, к северу от местечка Халфмун, там где к Халфмун-роуд примыкает дорога Тамарак-Лэйн, в лесу обнаружили труп мальчика одиннадцати лет.
В ста ярдах от перекрёстка он был убит и спрятан в овражке, аккуратно присыпан листьями и ветками. Как и Микки, парня нашли благодаря расстаившему снегу. Рядом валялся нож, похожий на тот, которым убили Микки, и похожий на те многие, которые продаются во всех хозяйственных магазинах штата: обыкновенный столовый нож с прямым пятидюймовым лезвием, заострённым на конце и с ручкой, отделанной серым перламутром. Этим ножом убийца вспотрошил мальчику туловище.
Паренёк этот жил в Калиспелле, и полгода назад, 30 октября 1967 года, пропал без вести: ушёл в магазин и не вернулся. Его родители на следующий день обратились в полицию. Найти прошлой осенью его так и не удалось.
Убийцу не находили.
Весь Калиспелл слегка (тогда ещё только слегка) насторожился…

… Весна, начало мая 1969 года.
Уже было совсем тепло, и зелёный масив и солнечная погода как магнитом манила к себе всех, кто любит природу.
Жил я тогда в напряжении и ожидании: найдут ли снова чей-либо труп в нашем лесу или нет? Убийца двух подростков был не пойман, а в полицейском управлении ещё с прошлой осени лежали три заявления о без вести пропавших жителях нашего города.
И вот прошло два месяца весны, и, когда казалось, что на этот раз всё обошлось без происшествий, город облетела страшная весть: в лесу за городом найден очередной труп подростка пятнадцати лет.
В тот день какая-то компания молодых людей отдыхала на берегу реки Флэтед, напротив Конкелли, и случайно кто-то из ребят нашёл нож с перламутровой ручкой, рядом с которым, присыпанный землёй и листьями, был спрятан труп. Рассказывали, что труп был почти разложившийся, и что экспертиза определила, что убийца-маньяк выколол мальчику глаза. Нашли ещё какую-то записку, тетрадный листок, но он весь раскис от сырости и прочитать написанный текст не представилось возможным.
Этот юноша, как выяснилось, ещё за полгода до обнаружения, в 1968 году 1 ноября уехал с друзьями на мотоциклах праздновать Хэллуин, и больше домой не вернулся. Друзья, с которыми он находился первую половину дня, рассказали, что расстались с ним около полудня (он якобы с кем-то хотел встретиться), и больше его не видели. Допрашивали всех, кто его знал, кто был с ним знаком, но никто его в тот день больше не видел. Мотоцикл, спустя несколько лет, нашли в той самой реке.
Этот случай шокировал всё взрослое население города. Даже мы, школьники, участвовали в митинге возле городского муниципалитета и управления полиции. Все жаждали и требовали скорейшей поимки и «суда Линча» над детоубийцей; жители требовали незамедлительных действий со стороны полиции и властей города…

Осенью того же года отдел по без вести пропавшим сообщил о четырёх зарегистрированных случаях исчезновения людей: одной женщины и трёх мужчин, среди которых был мальчик четырнадцати лет. Все четверо пропали в течение полугода, а последним исчез тот самый подросток — 31 октября.
Когда я узнал об этом, то вспомнил тот день, 31 октяря. Именно в тот день, когда пропал этот парень, я ходил в лес и дошёл до самых скал. Оттуда, через сосновый бор, к полудню вернулся в город. Получалось, что его убили неподалёку от того места, где находился я! И что-то под ложечкой у меня заныло от таких выводов…
Весь город застыл в ожидании чего-то худшего: кого же найдут первым? Станет ли кто из пропавших очередной жертвой убийцы?
Спустя несколько недель полиция отыскала пропавшую женщину в соседнем штате, где она скрывалась за кражу; нашли так же и одного из мужчин. Мальчика же обнаружили спустя три месяца, в феврале семидесятого.
Хорошо помню, как прочитал в газете заметку с показаниями охотника, который наткнулся на его труп в лесу: «Я, вообще-то, охочусь на зайца. В тот день мне посчастливилось подстрелить двоих, а вот третьего я преследовал по следам на лыжах. Следы уходили вглубь леса, и я шёл по ним около часа, но всё оказалось напрасным — не смог догнать ушастого. Собрался было уже плюнуть и возвращаться назад, как заметил рядом следы лисицы — следы свеженькие и как раз в обратном направлении, к городу. Решил преследовать её, терять нечего, всё одно мне по пути. Прошёл мили три через сосновый бор, прежде чем увидел рыжее пятно. Остановлся, притаился. Вижу, плутовка что-то ест, уткнувшись мордой в темное пятно на сугробе. Она так увлеклась трапезой, что мне не составило большого труда подсрелить её. Когда подошёл к ней, то увидел эту страшную картину: под убитой лисой лежало чьё-то тело, и на тело животного оно никак не походило. Лиса просто-напросто разгребла снег и старые листья над туловищем человека — я различил болоньевую осеннюю куртку. Вот и всё. Ни к чему не прикасаясь, я поспешил в город сообщить в полицию о своей ужасной находке.»
Так был найден исчезнувший мальчик. Ему перерезали горло и выпотрошили живот. Столовый нож с серой перламутровой ручкой торчал из левого уха парня.
Теперь-то не только наш город охватил страх, а и весь штат заволновался.
— Как так, — возмущался мой отец, — который год убивают детей, а полиция ни черта не чешется. Все находят убитых, кроме полиции. Они как специально ждут весны, что бы расстаял снег и всё открылось само собой. Да что же это такое! Ума не приложу, чего выжидает Линдэй? Он ждёт, наверное, когда его разорвут на мелкие кусочки отцы и матери несчастных детей. Ой, чувствую, что-то будет… что-то будет.
Капитан Стив Уилок, начальник окружной полиции и Макс Линдэй, лейтенант, инспектор отдела по без вести пропавшим, заверили толпу митингующих перд зданием управления в том, что, если в течение года они не найдут убийцу, то подадут в отставку или покинут свои посты. Это публичное заявление они сделали в присутствии прибывших крупных должностных лиц из Хелены: губернатора и нескольких представителей из обеих партий. Местные корреспонденты зафиксировали сей факт, и заявление тотчас было отпечатано во многих газетах, даже в «Санди Таймс».
Теперь, казалось, убийце не спрятаться от правосудия — Линдэй и Уилок не рискнут подорвать свою служебную репутацию и лишиться насиженных мест.
Потому первые осенние дни можно было частенько увидеть вдоль дорог 2Е, 486 и Восток-Эджвуд-драйв, разделяющих города, посёлки и лес, патрульные машины, или пеших блюстителей правопорядка, курсирующих вдоль обочины.

Когда наступила весна 1970 года и полностью расстаял снег, когда солнце с каждым днём становилось горячее и ярче, а земля достаточно просохла, я пошёл в лес. Пошёл в тот самый злополучный сосновый бор у подножия скалистых гор, где был убит и спрятан маньяком последний труп. И где именно в тот день, только полгода назад, был поблизости я. Я хорошо помнил тот день, потому как мама попросила меня заодно собрать ягод, чтобы из них приготовить ко Дню святых пирог. В тот же самый день, получается, где-то рядом со мной находился тот парень в лесу; и именно в тот день убийца вышел на свою «охоту».
Я долго ходил взад-вперёд, прежде чем нашёл то место, где охотник нашёл четырнадцатилетнего мальчика полтора месяца назад, в феврале, когда подстрелил лисицу, разворошившую его могилу. Хоть и солнце весеннее светило вовсю, я стоял как истукан и дрожал от холода, глядя на неглубокую выемку в земле… Это место казалось зловещим. И чем дольше я разглядывал могилу, тем сильнее меня наполнял страх: ведь в этой могиле мог оказаться и я! Я же находился совсем рядом в тот день, и, возможно, в то самое время, когда совершалось преступление.
Я решил, что мне следует быть осторожным во время лесных прогулок. Осень, она и правда — пора таинственная и мрачноватая: дожди, туманы, серое пасмурное небо; как мёртвые стоят голые деревья; а прибавьте сюда ещё и ветер, да впридачу сумерки — у-ух, жуть, не правда ли? К тому же, в последнее время от осени стало вееть и смертью. Не хотелось бы мне, чтобы о с е н ь тоже укрыла меня жёлтым одеялом.
Пытался я спросить у леса: кто, кто убивает детей? Но деревья безмолвно стояли, хотя, я уверен, они знали и видели, к т о убийца. Но, видимо, я пока не заслужил е г о любви — лес так и не ответил мне… До сих пор!
Неужели индейская легенда — правда? Неужто лес на самом деле не возвращает грешников? Но опять-таки, возникало противоречие: причём тут Микки? Он же был честным парнем и не делал ничего дурного. Да он в своей короткой жизни просто не успел ещё совершить чего-то плохого! За что же его то?

Осенью того же года, за неделю до Дня святых и Хэллуина, 25 октября, мы собрались у Джонни дома, чтобы обсудить важную затею. На этот раз нас было четверо: я, Джонни, Кэти и Шейла. Мы были две неразлучные пары с раннего детства. Наша детская дружба незаметно перерастала в какие-то новые для нас, ещё более приятные и крепкие отношения, нежели раньше. Не трудно догадаться — то были первые искорки первой любви. Джонни как-то признался мне, что ему нравится Кэт, и что они уже один раз целовались. Как же я был счастлив услышать это признание от него! Я так беспокоился, что ему нравится Шейла, которая симпатизировала мне. И вот мы друг другу признались в своих чувствах к девочкам, и дали мальчишечью клятву, которую придумали на ходу: будем защищать девчонок и женимся на них, когда вырастим.
Лично я такую клятву дал сам себе уже давно. И давно решил для себя, что всегда буду защищать Шейлу до конца своих дней, пока смерть не разлучит нас, и обязательно женюсь на ней и увезу так далеко, что бы её проклятый отец больше не увидел её никогда.
Ещё в первом классе мне понравилась Шейла. Её красивое, милое личико с правильными чертами лица и светлые, слегка волнистые волосы, напоминали мне принцессу из сказки. Но было одно обстоятельство, которое портило эту прекрасную картину. Вот представьте себе такую маленькую, безобидную, симпатичную крошку… и с ссадинами или синяками на лице! Представили? Трудно представить более ужасную картину, не так ли? А вот Шейлу нередко можно было увидеть с разукрашенным лицом. Её били дома. Били два близких и родных человека, отец и старший брат. Только мать, благо, была и от роду спокойная и до мозга костей католичкой, потому грех на душу не брала и на дочь руки не поднимала, ограничиваясь словесными нариканиями и запретами на просмотр телевизора или игр с любимыми куклами; и то, делала она это крайне редко, за что так же получала от мужа. А он пил. И пил изрядно, не стыдясь и не боясь никого и ничего. Его, конченого пьянчугу, знали все в округе. А за то, что он свою семью держал на кулаках, его никто не уважал. Даже дети поддразнивали его, завидев пьяным на улице, и вслед бросали камни. Всё зло своей грубой души он срывал на домашних: на жене, на Шейле, на сыне (которого, как он часто всех уверял, любит больше себя!). Сына он всячески подстрекал и настраивал против сестры, а тот, дерьмовая душонка, опасаясь потерять свой авторитет перед отцом, с удовольствием глумился над Шейлой. Получалось так, что девчонка в семье была скорее рабыней, изгоем, нежели полноправным членом семьи. И так и продолжала существовать, боясь хоть каким-то способом защититься. Плюс школа, где её ждали насмешки и подтрунивания, когда она приходила то с синяком под глазом, то с отпечатками пятерни этого животного на руках. Не раз мне приходилось защищать Шейлу от таких же как и её брат хамов и подлецов. И я горжусь этим. Но, несмотря на все эти мрачные бытовые обстоятельсва её жизни, Шейла была на удивление милым, добрым и достойным уважения человеком! Я до сих пор удивляюсь, как ей, при такой жестокой жизни, удавалось оставаться сдержанной, спокойной, прилежной и при этом хорошо учиться. Её красота пленила многих мальчишек в нашей школе. Взрослея, она всё чаще испытывала к себе чрезмерное мужское внимание и назойливые домагания старшеклассников. Я не скорою, что сильно ревновал Шейлу, опасаясь потерять её навсегда. Если бы Шейла была распущенной и не закоплексованной девицей, ей стоило поманить только пальцем, как любой парень, позабыв про гордость, стелился бы у её ног половиком из прихожей. Но для Шейлы в списке общечеловеческих ценностей на первом месте стояли порядочность, честь и совесть, вопреки той жестокости, которую она испытывала и наблюдала в своём закрытом семейном мире. Из-за семейных неурядиц и плохого отношения к себе она нисколько не обозлилась ни на людей, ни на жизнь. Силы воли ей было не занимать. Её часто можно было встретить то на спортивной площадке, то в спортивном зале, выполняющую упражнения; ей нравились многие виды спорта, и Шейла, за школьные годы, перепробовала множество секций, начиная со спортивных танцев, гимнастики до волейбола, лыжного спорта и стрельбы из лука. По понятным причинам, она держала себя в физической форме и побаивалась мальчишек и общения с ними. Шейла была немного замкнута, но, кроме нас, её друзей: естественно, меня, Джонни и, уже покойного, Микки. Когда мы собирались вместе, Шейла преображалась, становилась раскованной, жизнерадостной, общительной и смелой. Она была настоящей девчонкой и преданным другом. Я жаждал скорее вырасти и жениться на ней.
Так вот, в тот день мы собрались у Джонни дома, чтобы обсудить план поимки детоубийцы. Да-да, мы решили сами его поймать. А что, к тому времени мы уже порядком повзрослели, наши с Джонни мускулы налились силой, голова на плечах держалась крепко — пора было заняться серьёзными делами. Тем более, каждый из нас жаждал отомстить за Микки.
План был таков: 31 октября идём рано с утра в лес и поджидаем убийцу. Ведь чаще всего тот выходил на «охоту» именно накануне католических праздников.
Прошла томительная неделя ожидания, и вот мы встречаемся в шесть утра в условленном месте и направляемся к шоссе 486. Ещё раз согласовав действия, мы вошли в глубь чащобы на полмили и разошлись в разные стороны по-одному на несколько сот ярдов так, чтобы не находиться в поле зрения друг друга, и в то же время не настолько далеко, дабы успеть прийти на помощ, если понадобится.
С собой мы взяли ножи, которые купили в магазине, но не те, разумеется, которыми пользовался маньяк.бПонятное дело, всё это мы планировали применить только в случае самообороны, так как хотели взять негодяя живым; чтобы он, как полагается, предстал перед судом.
Дежурить решили до поздна, поэтому взяли с собой пакеты с продуктами и фонарики. Встречаться условились в определённом месте три раза: на завтрак — в девять до полудня; на обед — в два после полудня; на ужин — в семь вечера. Разошлись.
На своём посту я думал о Шейле. Очень беспокоился за неё. Думал: вот, она где-то рядом, совсем одна. Вдруг что, а я не успею… Но старательно отгонял эти дурные мысли, хотя они назойливо лезли в голову. И на первую сходку я бежал сломя голову, мечтая увидеть Шейлу живой и невредимой. И вздыхал облегчённо, когда видел её перед собой улыбающуюся и спокойную.
После лёгкого завтрака мы снова разошлись. И опять я предавался думам о Шейле. Думал о той, которую люблю, люблю безумно. В то утро она впервые взяла меня под руку. Она — меня! Меня сразу же наполнили чувства гордости и ликования в тот момент, когда я ощутил лёгкость её прикосновения. Она не отпускала мою руку всю дорогу, а ещё тихо спросила:«Пол, ты меня защитишь, если он нападёт на меня?» О, бог мой! В ответ я только промычал, потому что проглотил язык от волнения, и лишь утвердительно кивнул головой в ответ. Господи, радовался я про себя, конечно же, дорогая, я защищу тебя! Как ты можешь сомневаться во мне?! Так мы и шли рядом, и хотелось никогда не останавливаться и не разжимать наши руки, чтобы не потерять друг друга…
В два часа после полудня сошлись на ленч. Поели, поделились впечатлениями. Убийца не появлялся, будто чувствовал, что его поджидает засада. Дельного предложения никто не высказал — мы порядком утомились и раскисли от монотонного дежурства в одиночестве и полного бездействия. Джонни стал уговаривать нас ужинать дома; Кэти, ко всеобщему удивлению, сказала, что когда стемнеет, одна в лесу не останется, и вообще, она боится. Шейла, молодчина, молчала, хотя было видно по выражению её лица, что и ей эта затея начинает надоедать. Но, по крайней мере, как мы, она не ныла, а даже немного подбодрила нас, когда мы стали расходиться:«Его надо найти, друзья. Микки ждёт этого...»
И снова пост, дежурство в одиночестве, томительное ожидание появления убийцы. Ха, абсурдная, детская, глупая и опасная затея!
Темнело. Не знаю, как моим друзьям, но мне не одиноко было на своём посту — со мной был мой молчаливый лес, падающие листья и мысли: чьи, интересно, ласки приятнее, прекрасной Шейлы или этого сказочного творения природы? Потом мне, вдруг, «приснилась» (только так могу назвать это видение, потому что на яву такого просто не бывает) жёлтая карусель из листьев; а таинственный синий ветер нежно-нежно закружил меня на ней и так плавно, будто на руках. Я сидел… нет, скорее, полулежал, в какой-то лодочке, на дно которой осень постелила янтарно-жёлтые листья, как перину. И невидимые силы кружили меня в ней, кружили, плавно поднимая то вверх, над кронами деревьев, то опуская вниз до самой земли. Я плавал в осени, как в желе. Я — б л а ж е н с т в о в а л!
Это я, скорее всего, как обычно, отключился… забылся… заворожился, — не знаю как и описать своё состояние, которое нередко у меня возникает, когда я нахожусь в лесу рядом с осенью. Пребывал я в таком состоянии довольно долго, так как время пролетело моментально, и я пробудился лишь тогда, когда наступили сумерки.
Пора было идти ужинать — семь часов.
… Мы стояли с каменным лицами, безмолвно глядя друг на друга. Кровь пульсировала у меня в висках, как молот по наковальне. И вдруг — этот крик! Даже лес содрогнулся — это Кэти так истерично закричала. Её на выкате глаза и дикое, испуганное выражение бледного лица, точнее его подобия, я не забуду никогда. Шейла тоже смотрела на меня испуганным взглядом, как бы спрашивая, что произошло?
Я не желал этому верить… Я надеялся, что Джонни где-то прячется, и это его очередной неуместный фокус.
Девчонки дали дёру в сторону автострады, как только опомнились, а я, борясь со страхом, пошёл искать Джонни, шаря в полутьме лучом фонарика. Уже полностью стемнело, когда ярко-белый луч выхватил его оскаленное лицо из кромешной тьмы. Из перерезанного горла друга медленно вытекала жизнь: алая, честная и чистая. Куртка Джонни и рубашка наполовину снизу были расстёгнуты, а на обнажённом животе был вырезан неровный квадрат; в центре квадрата, на месте пупка, торчала серая в перламутре рукоять столового ножа.
Я отвёл луч в сторону, меня стошнило…
… Спотыкаясь и падая, обливаясь кровью и потом, я понёс друга в город.
Девчонки ждали меня возле дороги на обочине: Шейла обнимала плачущую Кэт. Я сразу же подумал о том, что не стоит их впутывать в это. Шейлу отец прибьёт точно, да и Кэти неизвестно как достанется.
— Вы пойдёте домой, поняли? — приказал я им, когда положил на землю обмякшее тело Джонни. — Никто не должен знать, что мы были вместе. Я сам… Живо сматывайтесь!
— Но как же, Пол?..
— Бегом!
Они нехотя попятились от меня. Потом остановились в нерешительности. Проезжающий трейлер громко посигналил, ослепляя дальним светом.
— БЕГОМ, КОМУ ГОВОРЮ!!! — заорал я им вслед что было сил, и они покорно побежали к городу.
Когда их силуэты скрылись, я вышел на дорогу и стал махать руками прилижающемуся автомобилю. Легковушка сбросила скорость и притормозила возле меня. В открытое окно я попросил водителя:
— Пожалуйста, в больницу… раненый…
— Давай, парень, — прорычал мужчина, и без лишних вопросов вышел и помог положить Джонни на заднее сиденье «бьюика».
Спустя десять минут мы были в больнице. Но как я не надеялся, другу она уже ни чем помочь не могла: смерть наступила мгновенно — ещё тогда, когда нож прошёлся по его шее.
Последующие несколко дней я помню плохо — голова шла кругом: полиция, кабинет Линдея, вопросы, ответы, вопросы, ответы, слёзы родителей. Я не спал несколько ночей. Всё во мне перевернулось. Помню лишь голые ноябрьские деревья на кладбище и суматошное карканье ворон, противный моросящий холодный дождь и как мы — весь город — прощались с Джонни Робертсоном. Видел, как плакала Кэти; как мама Джонни не отпускала гроб… Помню, как тот день объявили в городе траурным.
Господи, думал я, на кой чёрт мы туда пошли?!
Эти траурные дни вся Америка, казалось, говорит об одном: о Потрошителе — именно так его окрестили после убийства Джонни.
АМЕРИКАНЦЫ! НАЧАЛАСЬ НОВАЯ ЭРА НОВОГО
ДЖЕКА-ПОТРОШИТЕЛЯ, УБИВАЮЩЕГО МУЖЧИН!!!
ПЯТЬ СТРАШНЫХ УБИЙСТВ В МОНТАНЕ!
КОГДА ПОЙМАЮТ ПОТРОШИТЕЛЯ?!!!
СМЕРТЬ ДЕТОУБИЙЦЕ!!!
ВСЕ СИЛЫ НА ПОИМКУ УБИЙЦЫ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ!
ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ МЕНЯЕТ ПОЧЕРК — ОН С ЖЕНЩИН
ПЕРЕШЁЛ НА МУЖЧИН!
ЛИНДЭЙ — В ОТСТАВКУ!!!
Макс Линдэй и Стив Уилок, естественно, ушли в отставку, как и обещали. Поговарвают, что их перевели на другое тёпленькое место в Хелену. Но нам, жителям Калиспелла, было уже всё равно, что сталось с ними, — мы потеряли пятерых детей, которых уже не вернуть.
Смерть Джонни явилась переломным моментом в моей жизни. Я твёрдо для себя решил отомстить за его смерть и смерть Микки. Отомстить с а м, лично, никого больше не вовлекая в это дело. Я поставил перед собой цель: найти Потрошителя!
Тогда же зародилась у меня мечта стать частным сыщиком, специализирующимся на поисках исчезнувших людей. Но покуда я им стал, новоявленный Джек-Потрошитель отнял жизни у ещё пятерых подростков.
Я начал фиксировать каждое последующее убийство, пытаясь самостоятельно добраться до истины:
1972, 15 ноября.
В лесу обнаружен труп семнадцатилетнего парня.
Его шея перерезана, на животе вырезан круг, в центре которого торчал нож с серой ручкой.
Парнем оказался чернокожий Джо Хьюз, пропавший без вести 30 октября того же года;

1973, 3 ноября.
На обочине дороги, со стороны леса, обнаружен убитый шестнадцатилетний парень.
Как всегда: перерезано горло, на теле 16 ножевых ранений. Рядом валялся нож с перламутровой ручкой. Никаких следов, никакого мотива.
Этот юноша, которого звали Луис Лаусон, ушёл из дома накануне, 2 ноября.
В городе паника…

В 1974 году, с 25 октября, вдоль леса по шоссе выставляют вооружённые до зубов наряды полицейских ( наконец-то что-то дельное пришло в голову новому шефу полиции Чарльзу Тэйнку). Каждого, кто направляется в сторону леса или выходит оттуда, тщательно проверяют.
Вся Монтана замирала в ожидании убийств во время Хэллуина. А Калиспелл, как обычно, на эти дни погружался на дно. Весь город (перед Днём святых, вовремя него и после) разговаривал чуть ли не шёпотом. Атмосфера страха накалялась в течении всего октября, и особенно по вечерам напряжение достигало наибольшего предела — ожидание ядерного взрыва, не иначе. Даже у флегматика сдали бы нервы от всеобщего нудного шушуканья, типа: «надо-не-отпускать-детей-на-улицу», «нужно-следить-за-каждым-их-шагом», «убийца-может-быть-среди-нас», «надо-быть-настороже».
И вот прошло полмесяца тех криминогенных дней, когда совершались злодеяния, но никто из жителей за это время не исчез и никого не убили.
10 ноября наряды полиции снимают.
Буквально через три дня, 13 ноября, в руки нового инспектора отдела по расследованиям без вести пропавших людей, лейтенанта Джорджа Мартина, попадает заявление от жителя Макса Уивера, сын которого, Даниэль, восемнадцати лет, третий день не появляется дома.
Первым делом Мартин решает прочесать в округе лес, и посылает на поиски наряд полицейских. И, представьте, попадает в точку: через семь часов поисков ему доложили, что Даниэля Уивера обнаружили в двух милях от города, в болотистой части леса — мёртвым. Почерк тот же: несколько раз перерезано горло, разрезан живот, надрезаны пальцы. Чуть было не упустили из виду обрывок тетрадного листа в клеточку, приколотого к стволу дерева пятидюймовым лезвием столового ножа с серой ручкой, на котором кривыми печатными буквами было написано: СМЕРТЬ ФАШИСТАМ!
Хоть какой-то мотив стал обозначать убийца-псих. Вот только никаких следов по-прежнему этот «антифашист» не оставлял после себя, что позволяло ему преспокойно разгуливать на свободе.
Инересен ещё тот факт, что, по словам мистера Уивера, его сын никогда не имел пристрастия к лесу, тем более, в последнее время, когда ежегодно происходят убийства. Однако, Даниэль был в лесу. Вероятно, Потрошитель каким-то образом заманил его туда. Но каким?!!!
За следствие взялись люди из ФБР: обыскивали, обнюхивали, допрашивали, опрашивали весь город, и — вот-те на! — под подозрение попадает один паренёк, которому предъявили обвинение за все убийства только потому, что он кому-то проболтался, что убьёт этого самого Дэниеля Уивера, если тот не оставит в покое его девушку. Улик, как видно, против него было мало. Но, тем не менее, его продержали под стражей, пока не произошло очередное убийство.
Население города хотело было с облегчением вздохнуть по случаю поимки маньяка, как на следующий день сообщили о пропавшем семнадцатилетнем парне. Лейтенант Мартин снова решил прочистить лес, но на этот раз поискам помешал нежданно-негаданно выпавший снег. Подозреваемый парень был отпущен восвояси.
А пропавшего нашли только спустя четыре месяца, весной, в лесу, когда расстаял снег. Нашли его полусгнившего, со столовым ножом в шее. В кармане записка: СМЕРТЬ ГАДАМ!
Мартин и Тэйнк метали гром и молнии!
Президент высказывал соболезнования родным и близким всех погибших детей, обещая направить в Монтану лучших следователей для скорейшей поимки и ареста изувера.
Чарльз Тэйнк решает подстраховаться, и осенью того же года вновь выставляет вдоль леса вооружённых копов. Но на этот раз уже заранее, с 1 октября.
А убийца, опять-таки, обманывает всех. 20 октября грибники натыкаются на очередной труп подростка, причём совсем в противоположной стороне, вообще не контролируемой людьми Мартина: в лесном массиве южнее Калиспелла, возле озера Фойс
Это уже слишком!
Народ начинал не доверять полиции, которая безуспешно, вот уже как десять лет подряд, пытается выйти на след убийцы, но не продвинулась в расследовании ни на шаг.
Наш город вымирал на три осенних месяца. На тех, кто в эту пору болтался после шести вечера по улицам, смотрели как на душевнобольного. Помню, как и мне многие крутили пальцем у виска, когда видели, что я поздно возвращался из леса в город…

… Летом 1975 года наша с Шейлой мечта сбылась — мы поженились. В 1976 году мы переехали в Миннеаполис, штат Миннесота, где живём по сей день. Со временем мы приобрели домик из семи комнат на берегу Миссисиппи, на живописной окраине города. Одна из комнат нашего гнёздышка превратилась в кабинет частного сыскного агенства по делам без вести поопавших. Искать пропавших людей, занятие нудное и трудное. Но кому-то же необходимо заниматься этим вопросом. А у нас с Шейлой дела шли просто замечательно. Мы можем похвастаться, что с 1976 года отыскали 44 человека — живыми; 93, к сожалению, попрощавшимися с нашим миром навсегда; и разоблачили восемь преступников, причасных к исчезновениям. Вот такой позитивный послужной список в нашей совместной работе.
Все эти годы, работая в Миннеаполисе, не переставал я думать и о Потрошителе, который всё так же продолжал безжалостно убивать с той же периодичностью, оставляя свои ужасные записки и ножи, лишь немного меняя координаты мест преступлений. Ни у кого уже не вызывало сомнения, что он, скорее, псих, как не вызывало сомнений и то что этот ненормальный живёт среди жителей Калиспелла. Город, как и прежде, погружался в осеннюю спячку, слегка пробуждаясь ко Дню Святых; потом снова в сон, покуда не наступала зима — тогда уже можно спокойно вздохнуть: время убийств прекращалось с выпадением первого снега.
Успокаивало и то, что маньяк перестал трогать детей и подростков. Теперь его объектами насилия становились мужчины различного возраста, от двадцати до сорока лет. На сегодняшний день от его столового ножа погибло 27 человек (то есть, в год по мужчине, начиная с 1966 года, когда он начал с Микки). Он убивал всех без разбору: студентов, рабочих, учителей, шоферов транзитных трейлеров. Все погибшие являлись для него фашистами, он ненавидел всех, видя в каждом нациста.
«Мёртвый сезон» — так газетчики называли три осенних месяца в Калиспелле.
/...«надопереждатьэтучёртовуосень»… «главноеменьшеболтатьсяпоулицамвпозднеевремя»… «господидаймнепережитьэтупроклятуюосень» — доносился шёпот из каждого дома/
Может вы помните тот бум, в начале восьмидесятых, когда создавались добровольческие отряды и забрасывались в Скалистые горы Монтаны, в наш округ. Помните наверняка, когда за голову Потрошителя предлагали вознаграждение в полмиллиона долларов. Тогда в своих предвыборных компаниях будущие президенты и губернаторы обещали, в случае их избрания, в течение месяца арестовать маньяка. И я не помню человека в Монтане, который после таких громких заявлений проголосовал бы против. Даже я верил кандидатам, потому что просто устал от этой многолетней череды бесконечных убийств. Но все обещания оказывались пустышками, как и громкие слова о том, что «делом Потрошителя» заняты все лучшие юридические умы США. Мало того, Потрошитель постепенно втиснулся в политическую жизнь страны, играя на руку многим политическим деятелям, сенаторам, губернаторам, мэрам и очередным кандидатам в департаменты. По крайней мере, в нашем штате на каждой легислатуре в Хелене звучали разного рода многообещающие высказывания по поводу Потрошителя, смысл которых сводился к тому, что, якобы, все главы депараментов в поте лица только и занимаются тем, что думают денно и нощно об убийце и разрабатывают планы его поимки. Тонким намёком чинуши давали понять населению, что им нужна, мол, поддержка изберателей, дабы оставаться на своих постах (в мягких креслах) ещё один срок, чтобы довести «дело Потрошителя» до конца и посадить его на электрический стул. Смех, да и только! Вспоминаю, как уверенно произносил губернатор нашего штата, Дэвид Грин, в 1979 году, такие слова:«Я не покину свой пост, покуда не получу голову Потрошителя!» (а точнее, один дополнительный срок во власти! Или не лишние полмиллиона зелёненьких). Ха! И многие же верили. Верили, потому что никому не хотелось оказаться жертвой маньяка.
… ПОТРОШИТЕЛЬ… ПОТРОШИТЕЛЬ… ПОТРОШИТЕЛЬ… ПОТРОшитель… потрошитель… трошитель… рошитель… шитель… тель… ль…
— это имя, ставшее нарицательным, эхом расходилось от криминогенных лесов Монтаны во всех направлениях, и уже не имело того первоначального пугающего смысла, как раньше. Это имя произносилось так часто и висело почти у каждого на языке, что уже ни чем не отличалось от привычных названий знаменитых мистичских героев ужасов: оборотень или вампир. А подозрительные, мнительные высказывания типа: "… дружище, по радио слышал, что поймали Потрошителя!" и "… я сегодня на улице видел маньяка, у него в руке был столовый нож, и я еле унёс ноги..." — стали привычной в городе пугающей шуткой.
500 000 долларов, «спрятанных» где-то в предгорных лесах Монтаны, манили каждого американца — такая наша натура! Как во времена «Золотой лихорадки», сюда тянулись молодчики со всех штатов в надежде обогатиться. Но никто из них так и не стал счастливчиком и героем: Потрошитель продолжал убивать, убивать у них под носом, включая их самих; а также под носом полиции. Падающие жёлтые листья заметали все следы негодяя.
Тем временем список жертв пополнялся:
1975 год — убит служащий банка;
1976 год — убит студент;
1977 год — убит рабочий из швейной фабрики;
1978 год — вспотрошён учитель географии;
1979 год — убит...;
1980 год — убит...;
1981 год — вспотрошён, обезглавлен...;
всё так же в лесу за городом, всё тем же столовым ножом.

Мы с Шейлой каждую осень приезжаем в Калиспелл, чтобы отдохнуть от мегаполиса и повидать стариков, встретиться с друзьями и, конечно же, навестить мой любимый лес, а заодно попытать счастья в расследовании серийных убийств. Прошло много лет, а Микки и Джонни так и не отомщены, что не даваёт нам с Шейлой покоя по сей день. К тому же, это задевало нашу прфессиональную гордость: как же так, мы, два опытных частных сыщика, а не в силах поймать какого-то психа!
Как-то в 1985 году, 1 ноября, после отпевания в церкви, я решил прогуляться в свой лес. Родители мои вернулись домой готовиться к праздничному ужину, а Шейла пожелала навестить кого-то из подруг. Когда я вышел из города, на автостраде, возле леса, меня остановил молодой полицейский и попросил предъявить удостоверение личности (в последнее время для местных эта процедура — скорее, для отвода глаз, нежели ради безопасности — являлась привычной).
— Хочешь найти психа? — саркастично усмехнулся офицер, протягивая обратно мне мою визитку и документы на право ношения оружия.
Я ответил ему, что в этот лес хожу с детства, что в нём потерял двух своих друзей и, естественно, буду счастлив поймать этого ублюдка, если повезёт.
— Но ты, всё же, будь осторожен, коллега, — посоветовал коп. — На днях пропал парень. Шеф заставил нас прочесать полосочку леса вокруг города шириной в десять миль. Хе! Мы неделю вкалывали с утра до ночи, изучая каждый дюйм, и всё напрасно. Возможно, исчезновение парня — его работа. — Офицер посмотрел в сторону леса. — Мне приходится, дружище, дежурить здесь и ночью. И хотя у меня на поясе пара стволов, знаешь, дурные мысли не улетучиваются. Может он и сейчас где-то в лесу поджидает очередную жертву, такую, вроде тебя, приятель… Жаль, что деревья разговаривать не умеют, а то бы они всё рассказали, они-то всё в и д я т. Я не советовал бы тебе идти туда, но, в случае чего, стреляй — я прибегу. О'кей?
— О'кей, — ответил я, и вошёл в золотистый массив.
«Жаль, что деревья разговаривать не умеют...» — сказал полисмэн. Нет, лес живой, и деревья умеют говорить. Только не так громко, как люди. Они разговаривают шёпотом, тихо так, нежно… особенно осенью, когда идут листопады.
Я вошёл в лес, и всё во мне всколыхнулось, заиграло, разгорелось по-новому. Этот жёлтый ковёр, долгожданный пряный воздух, эти липкие опавшие листья — я снова погрузился в атмосферу умиротворения, убаюканный в нежных объятиях осени, позабыв обо всём на свете, даже о Потрошителе. Сознание переключилось — захотелось отдохнуть от всего. Так и бродил, затерявшись в пространстве небытия и вне времени, пока не очнулся, когда чуть не подвернул ногу, наступив на мягких холмик из листьев. Выругался — не хотелось возвращаться в реальность. Посмотрел на кучку листьев, о которую споткнулся, и что-то мне в ней показалось странным: явно не природа так их уложила. Осторожно ковырнул носком ботинка верхушку… ещё раз… ещё, и отпрянул — из образовавшегося окошка показалось застывшее в маске ужаса, серое и холодное лицо молодого человека. Я многое повидал за жизнь, но тут мне почему-то сделалось нехорошо: чего-то не хватало в этой кучке листьев — объёма, догадался я! Потому что из листьев на меня смотрела — одна голова. Искать остальную часть я не решился. Достал пистолет и выстрелил вверх.
Мартин со своими людьми обыскал чуть ли не пол-штата, а убитый находился всего-навсего в двухстах ярдах от дороги, на которой пассивно дежурили офицеры…
Через двадцать минут то место кишело людьми в форме.
Расстроенный и злой я вернулся домой под вечер, как только ответил на однообразные, формальные вопросы Мартина и Тэйнка.
На следующий день все узнали из газет, как частный сыщик из Миннеаполиса, Пол Уипл, то бишь я, во время прогулки в лесу наткнулся на присыпанную листьями голову мужчины, недавно пропавшего без вести, двадцатитрёхлетнего Майкла Моррисона. Остальную часть тела нашли неподалёку; на животе покойника красовалась надпись, написанная красным маркером: СМЕРТЬ ФАШИСТАМ!!! Вместо одной из точек в восклицательном знаке был воткнут нож — всё тот же столовый нож с пятидюймовым лезвием и ручкой, отделанной серым перламутром. В прессе также говорилось, что по следу предполагаемого убийцы шла собака, но потеряла его где-то на границе с городом.
Спустя несколько дней, перед отъездом в Миннеаполис, я зашёл в управление полиции к Джорджу Мартину, поинтересоваться ходом следствия.
— Понимаешь, коллега, сплошная тьма. Не пойму одного: как ему удаётся проскальзывать у нас между пальцами? Этот негодяй работает так чисто, что нам не за что даже зацепиться. И место же выбрал, подонок, — лес. Будь всё проклято, но разве можно в лесу найти следы, разве обнаружишь среди листьев волосинку с его дурацкой головы или ту же нитку?.. Если даже какой-то след он и оставит, опять-таки, дождь тут же размоет все улики или их спрячет под себя выпавший снег. Мы как-то решили фиксировать всех, кто покупает эти чёртовы ножи, но затея оказалась глупой: такие ножи продаются во многих штатах… Да и покупать их, собственно, стали реже — символ смерти, вроде как…
Да, мне знакомы те слухи и сплетни насчёт этого ножа. Считалось, что тот, кто купит такой нож, невольно сам станет убийцем-маньяком, так как нож несёт в себе дьявольскую силу. Нож этот, якобы, заставляет идти на преступление и несёт в себе силу СМЕРТИ.
— Что определённо точно мы знаем о нём, — продолжал делиться Мартин, — так это то, что подонок х и л ы й. Так работать ножом может разве что семилетний мальчишка. Маньяк физически слаб, и это наглядно видно по неглубоким, рваным ранам. Ему приходится по-нескольку раз полосовать по одному месту. На глаз видно, что рука у него слабая. Всё это смахивает на детский почерк, но даже если Потрошитель подросток, он же должен давно уже вырасти! Мы всех рахитов и больных в городе пробили — всё тщетно. Не знаю, что и думать. И почему он убивает мужчин под такими лозунгами? Каким образом заманивает в лес? Остаётся ждать и надеятся на чудо: когда он допустит промах. А ждать времени нет. Эти динозавры, — Мартин указал пальцем в потолок, — требуют и пугают отставкой. Звонят каждый день из Хелены и Вашингтона… Они думают, что я Бог, что ли, или ясновидящий? Вот так вот мы и работаем, коллега. И мне кажется до-о-олго мы будем его искать, долго…

Сейчас идёт 1992 год. На счету Потрошителя 27 смертей. И никаких следов.
И где-то далеко в прошлом Микки иДжонни.
Честно вам признаюсь: я потерял к маньяку всякий интерес, устал думать о нём, читать о нём, слушать, преследовать… Что ж, нам следует признать его, если можно так выразиться, профи в своём кровавом деле. Уж и не верится, что я доживу до того дня, когда его арестуют.
Я хотел отомстить за вас, мои друзья, и пытался найти вашего убийцу, я столько лет над этим работал, но всё, как видите, безрезультатно. Прошу вас меня понять и простить: я не в силах найти его. И сдаюсь. Я хочу отдохнуть. Всё возможно, и я снова когда-нибудь вернусь к этому делу. Но только не сейчас. Я устал.

Два дня прошло, как мы с Шейлой приехали к родителям в Калиспелл, но никуда до сих пор не выходили из дому. Мы приехали вчера утром, как я уже говорил, и как только вошли в дом, я окунулся в прошлое, в своё далёкое детство. Я — дома. Вчера весь день предавался вспомнинаниям.
Завтра вот праздник, о котором напоминал проповедник Грэм Хауэлл, и мы с Шейлой решили, как в детстве, пойти в Глейшер-парк. По тропинкам детства, если они с тех пор не поросли травой. Хоть у меня и настроение неважнецкое с самого утра после всех этих воспоминаний, я надеюсь оно изменится через час, когда я встречусь со своей осенью и лесом. Вот вижу, моя Шейла в коридоре укладывает рюкзаки. Удивляюсь ей: как она не боится Потрошителя? Эх, любимая моя Шейла. Пчёлка моя, непоседа. Кстати, она как и я, тоже влюбилась в лес. Весь год живёт в Миннеаполисе с затуманенными мозгами — скучает по Монтане, понимаю. А как только приезжаем сюда, сразу преображается, расцветает, хорошеет прямо на глазах: так сильно действуют на неё родные края. Бедная моя Шейла. А кто, собственно, у нас есть, кроме леса? Тот удар, ещё в детстве который нанёс Шейле в живот её пьяный отец, сделал своё дело — мы не можем иметь детей. Но это же не значит, что всё так плохо? Мы любим друг друга, и у нас от жизни есть всё. Хотя бы эта осень, которая чего стоит…
Как я хочу поскорее выбраться в лес! В этом году мы там ещё не были. Ведь сейчас в лесу листопады в самом разгаре!
— Ну, детектив, ты готов? — спросила жена.
Я вяло поднялся с кресла, потянулся.
— Готов.
Она протянула мне один из рюкзаков и кобуру с пистолетом.
— Давай, дорогой, разомни-ка свои косточки, — подбодрила Шейла. — Что-то ты раскис сегодня. Как в последний раз собираешься! А ну, расслабься! У нас две пушки и две головы… Чего ты, Пол?
«Лес сам выбирает себе друга, если только сердце и совесть его чисты, а любовь к лесу искренняя. Такого человека лес поцелует и счастьем обольёт его жизнь...»
И правда, чего это я. Лес, в конце концов, ж д ё т.
Почему-то разволновалась мама. Но я успокоил её, и пообещал, что мы к ужину вернёмся.
… Ах, как пахнуло свежестью, когда мы вышли за пределы города и подошли к опушке; и как он — дурманящий воздух — тут же вскружил мне голову. Так бывает разве что в раю. А чем, собственно, здесь не рай? Вот он, перед тобой — реальный, живой! Пожалуйста, заходи, наслаждайся. У меня мигом поднялось настроение, развеялись дурные мысли, предчувствия. Вот как надо забывать весь мир со всеми его заботами и невзгодами — этот опасный, нелёгкий и жестокий мир. Тут, только тут в осеннем лесу настоящая жизнь: и чистая, и искренняя, и верная.
Я поднял на руки Шейлу, и мы, кружась, шагнули в лес.
Ничего не помню: сколько мы так кружились вдвоём, когда я поставил Шейлу на ноги — ничего не помню, ей богу. Я всего лишь вдохнул этот мягкий аромат, как эфир, и улетел в небытие, растворился в янтарно-жёлтом пространстве; закружился во времени. Я думаю, это ярко-красный клён во всём виноват — это он, точно знаю, он так меня заворожил. Я упал в мокрое море листьев — погрузился в прошлое, в детство. И как же во мне с новой силой всё всколыхнулось, заиграло… Дыхание стало свободным, лёгким. Откуда-то появились и полились звуки изумрудного цвета. Я будто с кем-то разговаривал! Неужели с лесом? Да-да, кто-то о чём-то мне нашёптывает, и я слышу нечто: хххоооуууу-кхоооуууу… А может это листья шуршат под ногами? Хм. Пожалуй, это они. Ведь деревья не разговаривают… «О, нет, лес живой, как ты и я. Он умеет любить и говорить ласками...» Я вскочил на ноги и побежал. Кошмар какой-то! Может я ненормальный? Мне четвёртый десяток пошёл, а я бегаю среди деревьев, радуюсь, как ребёнок. А вообще, плевал я на все стиснения и возрасты — любви все возрасты покорны. Любовь моя — ты снова со мной; давай кружи меня, кружи!.. Господи, сколько времени прошло? Где Шейла? Что с ней? Хотя, ничего страшного, она где-то рядом, она поймёт меня… Шейла всегда понимает меня… Я упал на колени — хочу немного отдышаться, успокоиться. Я всё ещё не могу — или не хочу — вернуться о т т у д а! В глазах — карусель, оранжевая карусель… и лодочка… И что-то нежно прикасается ко мне, обжигает шею, и мне становится тепло… Начинает медленно темнеть в глазах… Что это, ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)