Перекраивая прошлое

«Андрон, прости меня за всё. Я не знаю, что натворила. Запуталась и завралась. Всё дело в том, что мой знакомый адвокат Мстислав Заречный взялся за дело по возвращению дочери Виолы. Он не стал брать с меня денег, но поставил одно условие: я должна стать его женой. Он давно, как оказалось влюблен в меня, и его не смущает моё прошлое. Я сначала опешила и ответила «нет». И обманула его, сказав, что у меня есть гражданский муж и отец Виолетты. Назвала тебя. Не знаю почему. Наверное, ты единственный в этом мире, кому я могу довериться. Тогда Мстислав сказал, что добьётся от тебя «отказную» на дочь. Вчера состоялся суд. И мне вернули мою девочку! Я безумно счастлива. Это очень трудно выразить словами. Но ты меня понимаешь. Ты один способен на это. Только мое счастье имеет горьковатый привкус. Свадьба состоится через месяц. Он сильно любит меня, порой даже слишком. Но мне от этого не легче. Не могу разобраться в себе. Прости меня и прощай.
Снежана.»
Письмо дрожало в его руках, а в голове бились мысли, нанося физическую боль. «Сволочь! Гад! Мерзавец! Пользуется моментом для достижения своих желаний. А из-за этого должна страдать девочка. Ну не любит она его! И только ради дочери приносит себя в жертву. Неужели у Заречного нет сердца? Да откуда! Надо что-то делать. Не знаю что, но надо! Времени осталось мало: меньше месяца. Надо что бы он сам расхотел жениться. Вот только как добиться этого? Большой вопрос. Добровольно он на это не пойдет. Это ясно, как божий день. Может, убить его?» — от подобной мысли стало жарко, даже лицо заполыхало огнем. Хомяков прошел в ванную, ополоснул холодной водой лицо и посмотрел на себя в зеркало:
— Да, на убийцу я не похож. И переступить эту черту не смогу. Нанять киллера? Да откуда у меня такие деньги. А что остаётся? — он задумался на мгновение. — Остаётся шантаж! Так, спокойно, Дроша, спокойно.
Прошел на кухню, где достал из холодильника бутылку водки. Выпил сто грамм, курить вышел, по новой привычке, на балкон. Рассуждал вслух:
— На чём строится шантаж? На грехах оного! А есть ли у Заречного грешки или тёмные делишки? Есть. Конечно, есть! У каждого человека – свой скелет в шкафу. Цена вот только разная. Сейчас он – адвокат, преуспевающий адвокат. Если покопаться, то и здесь можно отыскать грязное бельишко. Но для этого надо быть в Москве и иметь уйму времени и денег. Ни того, ни другого у меня нет. Значит, надо искать ошибки в прошлом. Так. — Он усиленно потёр виски.
Бросился в комнату, засел за компьютер. Открыл файл, где хранилась фотография и скудная информация, полученная от его родного брата.
— Это ты меня своим визитом многому научил. Теперь я абсолютно всё храню на флэшке. Компьютер же чист, как простыня девственницы. На чём же можно сыграть? Родился, крестился, рано потерял родителей. Не то. Сменил фамилию? Это не запрещается, где-то даже стильно и модно. Бросил бабушку с братом? Не то, глупость. Егор говорил, что юрфак ты закончил с трудом, даже со скандалом. А вот это уже интересно. Так, если судить по дате твоего рождения, то институт ты закончил в году так 199. Ага! Кажется, и моя одноклассница Ира Смирнова тоже заканчивала юрфак. На год позже, и всё же.
Он быстро собрался и выскочил из дома. На отремонтированных «Жигулях» он теперь чувствовал себя, чуть ли, не королем дороги. По крайней мере, до дома, где проживали Смирновы, он доехал быстро. Узнал от её матери новый адрес, куда и направился. Смирнова (она уже успела дважды выскочить замуж и дважды разойтись) была, на его удачу, дома.
— Ну, ты даешь, Хомяк! Как ты нашел меня?
— Нужда заставила. — Они сидели на маленькой кухоньке, и пили чай.
— А без нужды никак?
— Увы.
— Слышала, что ты работаешь частным детективом. Дипломированный юрист тебе не нужен? А то приходиться при наличии красного диплома торговать на рынке колготками.
— Нужен, конечно. Но не сейчас. Расшириться надо. А сейчас готов заплатить за информацию.
— Какую?
— Ты окончила институт в 199. году? Так. А годом ранее юрфак там же окончил Опилкин Слава.
— А! Голубая опилка! Знаю, знаю.
— Голубая? Почему?
— Ой, не знаю как это по-научному, но суть такова: он спал и с девчонками и, как оказалось, с мальчиками. Вот его однажды и застукали с Мишкой Суриковым в интересном положении. А это в те года! Сам знаешь. Короче, скандал вышел громкий. Сурикова выгнали, а вот Славку оставили. Сирота, гордость института, отличник. Он меня потом чуть не избил.
— А тебя за что?
— А я была главным редактором нашей институтской газеты. После того скандала мы поместила карикатуру, на Опилкина и Сурикова. Очень, похоже, рисовал один аноним. От деканата мне тоже влетело – мол, мы скандал замяли, а вы масло льёте.
— А художник? Что, так и остался анонимным?
— Знаешь, да. Он подписывал свои рисунки NN. Но что удивительно: я всё-таки его вычислила.
— Да? И как же?
Ирина ушла в комнату, вернулась через пару минут с фотоальбомом.
— Когда прощались, то дарили друг другу фотографии с пожеланиями. Вот смотри, — она открыла альбом, — видишь, это Артем Игнатьев, он нарисовал рожицу. Это точно он. Я четыре года была в редколлегии, да и в искусстве кое-что понимаю. В детстве ходила в художественную школу. Это точно он, аноним. Стиль его.
— А где он сейчас, не знаешь?
— Где-то в городе, — пожала она плечами. — Видела его однажды, на улице Баумана. Около пивных ларьков, кажется, он пьёт.
— Говоришь, что Слава и с девочками мутил? Может, расскажешь?
— Короче, тебя интересует Опилкин?
— Да.
— Спрашивать, зачем я не стану. Понимаю: тайна следствия. Так вот, на счёт девчонок. Говорили, я подчеркиваю, что говорили, Катя Серёгина родила от него девочку. Но утверждать не буду. Не знаю.
— А ваши институтские газеты, куда потом сдавались? Или их на память растаскивали?
— Нет, не растаскивались. Сдавали в архив. В свой, институтский. Строго было на этот счет. Да и вообще раньше порядка было больше. Газеты там хранились. Всё-таки история института.
— Спасибо, — Андрон поднялся. — Ты мне очень помогла, и это не для красного словца. Извини, больше дать не могу.
Он протянул ей пятьдесят долларов.
— Ого! Спасибо. Для меня это хорошие деньги. — Она проводила его до дверей. — Пока.
— До свидания.

— Хорошо, — декан пошел ему на встречу. — Раз вы утверждаете, что от этого зависит жизнь молодой женщины и её маленького ребёнка, я выпишу вам пропуск в архив. Но предупреждаю, что архивариус у нас, баба Дуня, очень строгая женщина. Уговорить её стоит большого труда. Архив у нас в подвале. Счастливо!
— Спасибо. — Андрон был рад своей удаче. Сначала он сходил в ближайший магазинчик, где купил большую коробку дорогих конфет, и лишь потом отправился в архив. Баба Дуня была высокой статной старушкой, с сердитым выражением лица.
— Чаво?
— Вот, — Хомяков протянул пропуск и коробку конфет. Лицо архивариуса коснулась легкая улыбка.
— Ох, уж мне эти журналюги. Но смотри у меня, не балуй! Я буду сидеть рядом и смотреть, что бы ты ничего не украл.
— А что были такие случаи?
— А как же. Тебя, какой год интересует? Вот! Как раз из 199. года и вырезали кусок страницы.
У Хомякова сначала похолодело в груди, а потом бросило в жар. Они вместе со старушкой перерыли всю полку 199. года и нашли-таки эту газету. «Да, — подумал Хомяков, — явно тут и была помещена карикатура. Остальные номера газет – в целости и сохранности, и в них отсутствует «голубая любовь».
— Я сфотографирую эту газету?
— Это, пожалуйста. — Любезно согласилась баба Дуня. Потом они вместе пили чай с конфетами и беседовали. И пока детектив записывал в блокнот данные Сурикова, Игнатьева и Серёгиной, словоохотливая старушка поведала такую историю.
— Это было лет пять назад. Журналист приехал из самой Москвы. Молодой, но с бородой. В бейсболке и черных очках. Солидный такой. Это он вырвал кусок. На него грешу, больше не на кого. Вот, — она достала толстую амбарную книгу, — у меня тут всё записано. Порядок, прежде всего. И тебя сейчас впишу. Паспорт есть? Или еще документ, какой?
— Есть. — Хомяков не очень удивился. По характеру своей работы он встречался и с такой категорией людей. Ответственных, аккуратных, педантичных. Которые любят свою работу, отдавая ей все силы и время. К сожалению, все они в основном пожилые, воспитанные еще Советским Союзом. — А вы посмотрите, кто этот журналист. Записано ведь?
— А как же! — чуточку обиделась старушка и начала листать учетную книгу.
«Борода. Бейсболка. Очки. Первое, что бросается в глаза и запоминается надолго. Лучшее средство конспирации».
— Вот, нашла. Жуков О.Е. Паспорта у него не было. Только удостоверение.
— Странно. Приехать: приехать из Москвы и без паспорта! А удостоверение, какое?
— «Комсомольская правда». Тут и номер записан.
— Понятно. Спасибо вам за всё, баба Дуня. Можно, я ещё и завтра к вам забегу на минуточку?
— Заходи, милок. — Разрешила архивариус.

На улице Баумана, около пивных ларьков стояла не большая очередь из пяти мужиков бомжеватого вида. Хомяков подошел к ним.
— Где мне найти Игнатьева Артёма?
— А магарыч будет? — тут же нашелся один.
— Обязательно, как же без этого.
— Да вон, — мужчина кивнул на многоэтажный дом. — Второй подъезд, четырнадцатая квартира. Совсем плохо мужику, похмелье скрутило.
— Понятно, — Андрон тут же в ларьке купил ему бутылку водки, а для Артема – упаковку баночного пива.

В подъезде пахло кошками, кислыми щами и кипятящим в хлорке бельем.
— Кто там?
— Пиво заказывали?
Дверь тут же распахнулась. На пороге стоял худой, обросший мужичок в рваной майке и семейных трусах.
— Шутишь? — Хомяков показал упаковку. — Заходи.
В квартире к подъездным запахам добавился еще и перегар. Хомяков распахнул окно на кухне и сел на подоконник. Артем первую банку опустошил залпом, вторую – мелкими глоточками, и уже было потянулся за третьей, но Андрон задвинул упаковку под стол.
— Понятно, — усмехнулся художник. — Бесплатный сыр только в мышеловке.
— И заметь: туда кладут куски не очень хорошего качества, то, что не жалко. А пиво – очень хорошее.
— Что надо?
— Нарисовать. А точнее восстановить по памяти одну карикатуру.
— Не понял? — удивление он сыграл очень плохо.
— Да ладно тебе, — усмехнулся Хомяков, — я-то знаю, что ты – NN, который рисовал не плохие картинки, учась в институте.
— А кто еще знает? — нахмурился Артем и закурил.
— Пока никто. А что такое?
— Убить могут, — буркнул он.
— А что, пытались? — почувствовал внутреннее напряжение Андрон.
— Пока нет. Но знаю: обиженных много.
— В том числе и Опилкин.
В глазах художника что-то мелькнуло. На лице отразилась работа мозга, он силился вспомнить. И наконец-то ему это удалось.
— А! Голубая опилка! Сволочь эта. Сука!
— Не бойся, он тоже пока ничего не знает.
— А мне чихать. Его-то я и не боюсь. Он же Мишку Сурикова подставил. А он правильным был мужиком, не гомиком. Это всё Опилка, сволота. И карикатуру эту помню. До сих пор жалею, что и Сурикова изобразил. Потом только узнал, что он не причем.
— Вот эту картинку и надо нарисовать. Точь-в-точь. Тютелька в тютельку. Сможешь?
— А зачем её рисовать? Вон, — он кивнул головой, — на антресолях целая коробка моих эскизов. Ищи. — И он потянулся за очередной баночкой пива.
Удача явно сопутствовала сегодня Хомякову. Вечером, работая на компьютере. Он восстановил институтскую газету, а так же отретушировал фотографию Заречного, пририсовав и бейсболку, и очки, и бородку. Довольный плодотворным днем, завалился спать.

Утром он снова поехал в институт, где показал снимок бабе Дуни. Она сразу признала в ней московского журналиста Жукова. Поблагодарив еще раз старушку, Андрон отправился в небольшую деревушку Глуховка, откуда был родом Михаил Суриков. А чем чёрт не шутит. Может, он там и до сих пор проживает. И черт пошутил!!! Суриков действительно проживал в Глуховке, и в настоящее время занимался колкой дров. Несмотря на прохладную осеннюю погоду, работал он с голым торсом, разукрашенным татуировками. «Сидел» — подумал Хомяков.
— Михаил, надо бы поговорить, — сказал он, не заходя во двор.
— О чем? — Михаил внимательно оглядел незнакомца.
— О Опилкине.
Суриков метнул на него взгляд, полный ненависти, и с огромной силой вогнал топор в пенек. Подошел к изгороди и еще раз оценил взглядом Андрона.
— Зачем?
— Да я ищу эту суку, — на свой страх и риск развязно сказал Хомяков и угадал. Михаил открыл калитку.
— Пошли в дом, чайку попьём и побазарим.
Хомякову он налил крепкого чая, а себе сварил чифирь.
— Сам его искал после отсидки. Всю жизнь мне искалечил, сука. Но не нашел. Поговаривают, что он теперь в Москве ошивается. А тебе-то он зачем?
— Тебе сломал жизнь, а мне только собирается.
— Когда найдешь – дай мне знать. Я его на куски порву, гниду.
— А за что? Неужели так крепко? — Андрон едва заметным движением включил диктофон в кармане.
— Было дело. В институте гулянка была. Ну и выпили хорошенько, я и отрубился. А этот гомик раздел меня и примостился сзади. Ладно, в комнату зашли, не дали греху свершиться. Меня сразу выгнали, а он выкрутился. Я потом за это человека ножом пырнул. Пошутил не удачно, намекая на голубую ориентацию, а я не сдержался. Два года назад откинулся. — Он замолчал
— У меня есть подозрение, что Опилкин сейчас очень хорошо устроился в Москве. И заметает следы прошлого. Сменил фамилию, имя и даже в институтском архиве покопался.
— Вот сволочь. Решил перекроить прошлое?
— Точно. Перекроить. Вот ты, например, для него как бельмо на глазу. Ничего с тобой в последнее время не происходило чего-нибудь такого?
— Покушение что ли?
— А что? Я бы не удивился.
Суриков задумался, и надолго. Так долго, что Хомяков заволновался: как бы пленка в диктофоне не закончилась, хотя она и была рассчитана на три часа.
— Точно! — громко и неожиданно воскликнул Михаил, аж Хомяков подпрыгнул. — Я только после твоих слов понял, что это было его рук дело. Это он подослал двух отморозков пришить меня.
— Как? Когда?
— А я тогда только откинулся от хозяина. Волей не мог надышаться. Сидел я тут, на речке, рыбачил. И налетели неожиданно два отморозка, и давай без лишних слов глушить меня. Молчком, если не считать мата.
— Ну? — подталкивал его Андрон.
— Я и отключился. Они, наверное, подумали, что я ласты склеил, и выбросили меня с обрыва. И пошел я топориком ко дну. Только очнулся я тогда, и выплыл. Там грот у нас есть, под скалою. С обрыва его не видать. Там я и отлежался.
— А они, наверняка, стояли на обрыве и ждали: всплывешь или нет.
— Скорее всего, так оно и было. По крайней мере, меня больше не беспокоили. Я еще подумал: шпана обкуренная резвиться.
— А теперь?
— Теперь на все сто уверен, что это он. Ух! — он грохнул по столу. — Слушай, если найдешь – не трогай. Я сам. Ладно?
— Хорошо, — согласился Андрон, хотя знал, что сможет этого сделать. И все его рассуждения о киллере были просто словами, сказанные в сердцах.
— А ведь дочь у него растет.
— У кого?
— У Опилкина.
— Ты имеешь в виду Екатерину Серегину?
— Её.
— А ты откуда знаешь?
— Говорил же, что искал его. Вот и вышел на Катю. Дочь на него похоже. Очень. Только не поддерживает он с ними никаких отношений. Откупился раз – и всё.
— То есть?
— Сожитель Катькин по пьянее проговорился, что родной отец заплатил десять тысяч баксов за то, что бы она раз и навсегда забыла о его существовании. Расписку еще взял, что претензий у Серегиной нет никаких. Вот скажи, кто он после этого? Человек разве?

Домой хомяков вернулся поздним вечером. А уже через пару дней он знал адрес Серегиной и кое-какие черты характера. Проанализировав, он решил каким способом можно повлиять на неё.
— Я от Опилкина.
Екатерина побледнела, но быстро взяла себя в руки.
— Не надо, — опередил её Андрон. — Я уполномочен Заречным для переговоров. Думаю, не стоит лишний раз напоминать вам ни о его ребенке, ни о десяти тысяч, ни о расписке.
— Заходите, — они прошли в комнату. — Что еще надо этому ублюдку от меня?
— Почему же ублюдку? По моему, алименты вам были выплаченные очень приличные.
— Это не алименты, — резко ответила Серегина.
— Вы так считаете?
— Это моральный ущерб за изнасилование. Не добровольно же я легла с ним! — она поморщилась, словно прикоснулась к чему-то мерзкому и противному. — Так что на этот раз?
— Копию расписки.
— Зачем?
— Потерял.
Серегина не стала противиться, быстро написала новую и протянула Андрону. Тот почувствовал себя неловко.
— Извините, — прошептал он и поспешил уйти.
Вернувшись домой, он сделал все копии собранного компромата. Собралась приличная бандеролька, куда вошли фотографии газеты с карикатурой и «журналиста» Жукова, расписка от Серегиной, записи разговоров с ней же и с Суриковым. Материала было достаточно, что бы Заречный засуетился. Отправил в Москву без всяких пояснительных записок. Адвокат был далеко не глупым человеком, он всё поймет. Поймет и начнет действовать. А значит, необходимо было приготовиться ко всяким неожиданностям. Хотя Андрон не думал, что Заречный станет придумывать что-нибудь новенькое. Скорее всего, пойдёт уже проторённой дорожкой, а именно: приедет со своими телохранителями и устроит мордобитие. Хомяков пригласил на чашку чая друга детства, который работал участковым в районе. За чаепитием он и ввел его в курс дела. Игорь, конечно же, возмутился:
— Это же шантаж! Статья!
— Это цена за свободу девушки, которую я люблю, — выпалил в запале Андрон, удивляясь себе самому. Ведь даже в глубине души он боялся признаться себе в этом. Это была не просто симпатия, не просто жажда справедливости и желание помочь. Это было совсем иное чувство.
— И что ты хочешь от меня?
— Я уверен, что уже сегодня вечером он будет у меня, вместе с прислужниками. В прошлый раз они не регистрировались ни в одной гостинице. Знакомых он вычеркнул из своей жизни. Значит, они приезжали на машине, своим ходом. Тут езды-то для иномарки семь часов. Я просто прошу подстраховать меня. Одному с троицей не справиться. Но если ты не хочешь, я пойму, и настаивать не стану.
— Да ладно, чего уж там. Друга в беде не оставлю. Тогда выключи свет. В пустую квартиру влезть легче, да и засады не ждешь.
Они пили чай в полной темноте и тишине. Говорить не хотелось, внутреннее напряжение росло с каждой прожитой минутой.
— Тихо, — неожиданно для Андрона вдруг прошептал Игорь. — Они появились. Открывают дверь с помощью отмычек.
Прошептал и достал табельное оружие. Андрон взял со стола свой пистолет. Прислушался, но ничего не услышал. И только когда входная дверь так знакомо скрипнула, понял, что оперативник был прав. Как и Андрон оказался предсказателем: незваных гостей было трое.
— Кажется, его нет дома.
— Ищите тайник. Потом и хозяином займемся. Я убью его. — Угрозы прозвучали из уст Заречного, и наступило время действовать. В прихожей резко включился яркий свет, и словно из воздуха появились вооруженные друзья. С криком «Стоять» они обрушили шквал ударов резиновыми дубинками на охранников московского адвоката. Он стоял истуканом и смотрел расширенными глазами на наставленный на него пистолет.
— Ну, Заречный, он же Опилкин, здравствуй, — спокойно сказал Хомяков. Игорь в это время связывал телохранителей. Заречный облизал пересохшие губы.
— Я приехал просто поговорить.
— Ага, — саркастично согласился Андрон, — а видеокамеры зафиксировали незаконное проникновение в частную квартиру и угрозы убийства. Еще одно нарушение УК Российской Федерации.
— А ты не так прост. Я ошибался в тебе.
— Пошли, — Андрон кивком головы пригласил адвоката на кухню. — Чай я тебе предлагать не стану. Завариваю я его идеально, а ты не заслужил этого.
— Сколько тебе надо?
— Нисколько. Не все в этом мире измеряется деньгами.
— Ошибаешься. Что не измеряется деньгами, измеряется большими деньгами. Хотя провинция живет старыми понятиями. Значит, тебе нужна Снежана?
— И дочь. И моя отказная. Это — раз.
— А два?
— Ты навсегда забудешь нас. И этот адрес, и этот город. Только при этом условии я верну тебе подлинники. Но всегда помни о Сурикове.
— А что? — смертельно побледнел Мстислав.
— Если ты нарушишь границу, то Сурикову станет известно твое новое имя и адрес. А он на тебя очень злой.
— Хорошо, хорошо, я согласен.
— Вот и отлично. Сейчас твои ребята придут в себя, и мы их отпустим. Они быстрее ветра поедут в Москву и так же быстро вернуться. Но уже с моими девочками.
— А я?
— А ты пока останешься здесь. Тебе все понятно?
— Абсолютно.

Сутки спустя на этой же самой кухне сидели Андрон, Снежана и Виолетта. Они еле огромный торт и пили чай. Снежана в который раз бросала на Хомякова взгляд, полный бесконечной благодарности. Наконец не выдержала и сказала вслух:
— Ты молодец. У меня просто не хватает слов. Спасибо тебе.
Андрон даже смутился, словно мальчишка.
— Мама, а как мне звать этого дяденьку? — вдруг поинтересовалась Виола.
Адрон и Снежана на мгновенье пересеклись взглядами, которые были красноречивей всяких слов.
— А это, Виолочка, твой папа, — сказала Снежана и повторила уверенно: — Это твой папа.
Её глаза повлажнели. Это были слезы счастья.