Часть II (Глава 2)

Часть II.
Глава 1.
Зима началась внезапно, в несколько часов упрятав грязный город под толстым слоем белейшего снега. Вслед за снегом ударили нешуточные морозы. Люди черными, съежившимися фигурками передвигались по городу быстро и как-то рвано: то и дело забегая погреться в магазины и подъезды домов.
Василисе же повезло. Ей не нужно было теперь каждый день ходить на работу. В здании фирмы в одночасье полопались новые трубы, оставив весь дом без живительного тепла.
Василиса, как и другие сотрудники, выполняла свою часть работы дома, оставив себе только один ледяной день в неделю, когда надо было бежать в офис, чтобы сдать готовое и взять новое.
Зато дома было тепло. Дом был старый с проверенной временем системой отопления. Так что по квартире можно было ходить легко одетой, да еще и форточку открывать для проветривания.
Неожиданно сразу после наступления холодов в Василисиной квартире появилась и задержалась на неопределенный срок жилица.
В один из ледяных дней, возвращаясь с работы, Василиса обнаружила замерзшую и потерянную Чокнутую Баб Марту у двери своего подъезда. Старушка в своем обычном наряде, таком смешном и нелепом летом и таком непригодном для зимы, стояла, переминаясь с ноги на ногу, прижимая к груди обеими руками старый, потертый саквояж неопределенного цвета. Впрочем, у Баб Марты все вещи были именно этого цвета – неопределенного. Странно было и то, что Баб Марта не бормотала, стояла молча.
Василиса уже и не помнила, когда в последний раз видела странную старушку. Наверное, тогда, во время потопа в библиотеке. Позже Баб Марта почему-то ей на глаза не попадалась. А тут – на тебе – стоит, трясется. Еще и саквояж этот…
Баб Марта на вопросы не отвечала, только смотрела темными глазами на Василису не жалостливо, нет, – тоскливо. Поняв, что Баб Марту оставлять на застывшей от морозного ужаса улице дольше нельзя, Василиса повела ее к себе.
Чокнутая старуха, семеня, пробралась к крохотному диванчику на кухне, повалилась на него и мгновенно уснула. Василиса только головой покачала. Накрыла старушку толстым пледом и тихо вышла.
На следующий день Василиса проснулась поздно. Долго, томясь от сладкой неги, решала: вставать уже или дать себе волю и поваляться еще в теплой постели белым, снежным утром. И снова, как тогда осенью, увидела в углу комнаты маленькую старушку, сидевшую на стуле. Старушка скатилась со стула и, торопливо окая, забормотала: «Спит, спит. Все утро спит. А все готово. Все стынет, а она спит. А греть нельзя, надо, чтобы свежее. А она спит. Пойдем, пойдем, а то стынет, а надо, чтобы свежее».
Оторопев, Василиса встала и пошла за перекатывающейся Баб Мартой на кухню. На кухонном столе, покрытом старой кружевной салфеткой (откуда только она взялась?), стоял кофейник, чашки, те самые – разномастные, и – Василиса не поверила своим глазам – блюдо с тончайшими кружевными блинчиками.
Оказалось, что нелепая и сумасшедшая старуха изумительно готовит. Чего только стоили эти, невероятно вкусные, тающие во рту, блинчики с воздушной шапкой соуса англезе, политые янтарного цвета апельсиновым сиропом. Из Баб Мартиного бормотания Василиса и выудила название важной составляющей этого кулинарного чуда – соус англезе.
Дальше – больше. На обед были явлены миру и ошарашенной Василисе крохотные котлетки а-ля Помпадур под яблочным соусом и невероятно воздушное картофельное пюре, которое при малейшем дуновении дрожало и, по-видимому, желало взмыть в воздух. И опять только из бесконечного монолога Василиса поняла, что это именно пюре и именно котлетки а-ля Помпадур.
Конечно, Баб Марта не спрашивала у Василисы, чего бы та хотела на завтрак, обед или ужин. Она просто открывала холодильник и шкафы, что-то там доставала и над этим чем-то какое-то время колдовала, подавая на стол виртуозно приготовленные чудо-блюда.
В монологах Баб Марты было много интересного и познавательного, касающегося неожиданных кулинарных шедевров, но в этих монологах невозможно было найти ответы на вопросы, которые задавала Василиса: что случилось с Баб Мартой? Как Баб Марта оказалась у подъезда в тот ледяной день? Где она, в конце концов, живет и как ее туда препроводить?
Помаявшись, Василиса решила: пусть живет. Потеплеет, авось отправлю домой.
Впрочем, соседкой Баб Марта оказалась необременительной. Большую часть времени проводила на кухне. Постоянно что-то стряпала и бормотала. Там же и спала на маленьком диванчике.
Отход ко сну предварял банный ритуал. Мыться, как выяснилось, Баб Марта любила и принимала ванну с удовольствием. После пенной ванны долго и с наслаждением стояла под душем. Что с «наслаждением», Василиса решила, слушая, как бормотание из ванной становится громче и как-то напевнее. И только после этого мягко и блаженно старушка вкатывалась на кухню, стыдливо придерживая на груди вырез старой ночной рубашки. Рано утром Баб Марта снова была на ногах и снова готовила.
Василиса сначала пыталась вызнать, какие продукты нужны Баб Марте для того или иного блюда. Даже оставляла на столе записки с вопросом «Что купить?» Все напрасно. На вопросы Баб Марта не имела обыкновения отвечать, а на записки и вовсе не обращала внимания.
Тогда Василиса решила покупать всего понемногу. Что-нибудь да пригодится. Тем более что работа, хоть и нелюбимая, денег стала приносить значительно больше. Вот их-то Василиса и тратила: на еду и книги.
Ожидание нового кулинарного чуда от Баб Марты стало сродни ожиданию открытия и приобретения новой книги.
К тому времени Василиса научилась неплохо разбираться в книгах. Прошло то неуемное, неразборчивое поглощение книг. Теперь она выбирала их тщательно и придирчиво. Знала редкие и почитаемые издательства, понимала ценность небольшого тиража и первого издания, отличала качество бумаги, а также руку хорошего переводчика. Хорошие переводчики, по мнению Василисы, прекрасно владели языком, с которого им посчастливилось переводить книги. Знали стиль писателя, понимали его, чувствовали.
Так появились у нее «Волшебные сказки Ш. Перро» в переводе Тургенева из подарочной детской серии издательства Вольфа. Немного потертая книга в сафьяновом переплете с золотым тиснением. 1867 год на титульном листе интриговал и радовал. Да, книга детская, но рассматривать ее, перелистывать прекрасного качества страницы, любоваться иллюстрациями – какое это было наслаждение!
Были и маленькие книжечки карманного формата издательства Суворина, которые в свое время стоили недорого. Зато первое издание, чем Василиса очень гордилась. Радовало и то, что многие книги бесплатно отдал сосед, делавший ремонт и освобождавший квартиру от ненужного хлама. Причем, избирательная теперь Василиса забрала у него не все, а только лучшее и достойное внимания.
Книги были разные, но, в основном, старые. Современные печатались на плохой бумаге, которая дурно пахла и наощупь была неприятна. Оттого Василиса по-прежнему предпочитала книги «того» времени, зачитанные. Все те же книги с «Историей» и скупала их с радостью, с вожделением представляя себе все новые и новые открытия.
Наступило странное время, когда прекрасные книги можно было купить за копейки, а то и просто забрать даром. Любимая, до последней полочки исследованная библиотека закрылась. Уборщица тетя Маша сама упросила Василису прийти и забрать хоть что-то из книг, лишь бы не пропало, лишь бы не выкидывать, не сжигать.
Так у Василисы появилась библиотека. Своя, вымечтанная, с любовью собранная и собираемая. Под книги пришлось выделить целую комнату и часть коридора. Но Василису это только радовало. Маленькую комнату, уставленную стеллажами от пола до потолка, с небольшим, старым, но симпатичным письменным столом и уютным потертым креслом – спасибо все тому же соседу, одержимому ремонтом, — она называла «мой кабинет» и очень гордилась этим.
А когда в доме поселилась Баб Марта, — пришло тепло, а старушка и не думала выезжать, — стало совсем замечательно. Можно было вечерами сидеть в своем любимом кресле с новой книгой, в то время как по квартире стелился, разливался и растекался тонкий, волшебный аромат нового кулинарного шедевра от Баб Марты, щекоча ноздри и обещая наслаждение.
Глава 2.
Василиса любила Вербное воскресенье. Любила это весеннее оживление природы. Любила строгие веточки с серыми, пушистыми комочками. Любила с детства, когда мать приносила с рынка охапки аккуратно подстриженных вербных веток. В церковь никто из домашних не ходил, да и идти туда только ради веточек мать считала глупостью. Но домой их обязательно покупала.
Василиса традицию оставила и накануне праздника обязательно заезжала на рынок. Вот и в ту субботу она специально поехала за ветками.
Вернулась домой довольная, нагруженная пакетами с продуктами и большим бумажным свертком с вербой, томительно пахнущей весной. Испугавшись, что не слышит с порога привычного уже бормотания Баб Марты, Василиса, не раздеваясь, пошла на кухню.
— Бренны мы все, Марфуша. Вот и он преставился, — услышала Василиса, входя на кухню.
За столом сидела, царственно откинув голову, Александра Сергеевна. Марфуша, она же Чокнутая Баб Марта, суетилась молча! возле гостьи. Заботливо пододвигала розетку с яблочным вареньем, в котором переливались золотисто-медного цвета тончайшие ломтики яблок, похожие на крылья уснувшей бабочки. Подливала гостье в чашку темный ароматный чай, который обычно искусно заваривала, добавляя в чайник то какие-то пахучие специи, то кусочки сушеных фруктов, то травки. Из-за чего обычный магазинный чай становился тем, что можно было пить только с наслаждением и придыханием. На вышитой салфетке (и откуда она их достает?) стояло блюдо с пирожками, от которых шел такой аромат корицы и апельсиновой цедры, с чем-то еще таким знакомым, с чем, даже и не вспомнишь! Так, щелкаешь пальцами, — ну! ну! – а слово не вспоминается. Слова нет, да и надо ли вспоминать! Есть ощущение ароматного счастья, и этого довольно.
Василисе почудилось, что она, пораженная, неприлично долго стояла в дверях Лотовой женой, увидевшей пожары Гоморры. На поверку оказалось, что все это она увидела и успела осознать за то короткое время, которое понадобилось Александре Сергеевне, чтобы подняться из-за стола и протянуть ей руку.
— Ну, будем знакомы, — низким, чуть хрипловатым голосом произнесла тетка, — в первую нашу встречу я вела себя, как порядочная сволочь. Приношу свои извинения. Давайте теперь знакомиться, как положено. Я – Александра Сергеевна. Попрошу так и величать, хоть мы и родственницы. Фамильярности я не допускаю даже наедине с собой. Поэтому, как и в первую встречу, теть, тетушек и тетенек оставим для дурно воспитанных граждан. Вы – Василиса. Моя единственная здравомыслящая племянница. Блажная Авдотья и полоумная мать семейства Акулина не в счет.
Василиса, изрядно ошарашенная, только и смогла произнести то фамильярное и оставленное для этих, дурно воспитанных: «Ага».
Александра Сергеевна усмехнулась и неожиданно расхохоталась.
— Что, напугала? Не Макаренко я, сознаюсь. У меня другая тактика. Сначала пугать ребенка, потом миловать. Садитесь, голубушка. Вы мне нравитесь. Вон и Марфуша Вас полюбила.
Василиса села, пытаясь уложить в голове Марфушу, блажную Авдотью и эту непостижимую, внезапно свалившуюся на нее тетку, которую величать надо по отчеству и на «Вы».
— Озадачены? – продолжала смеяться тетка, — всему свое время. Я к Вам привыкну и, возможно, примусь обращаться к Вам на «ты», называть деточкой и милочкой, как и положено между тетушками и молоденькими, симпатичными племянницами. А пока мы ничего друг о друге не знаем. Того, что о Вас писала Марфуша, мне, сами понимаете, мало.
— Писала обо мне? – пролепетала в изумлении Василиса.
— Конечно, о Вас. Я ее специально просила, чтобы она за Вами издалека приглядывала. А то как же? Единственный нормальный, родной человек, и без пригляда. Да не пугайтесь, ничего ужасного мне не писали. Никаких тайн, никаких интриг – даже обидно. Все по делу: жива, здорова, — Александра Сергеевна вздохнула и продолжила. — А Вы и вовсе обо мне ничего не знаете, кроме того, что рассказала Вам однажды моя трусоватая сестрица. Не хмурьтесь. Уж я-то имею право называть ее, как хочу. Согласитесь, ее поступок, совершенный в свое время, дает мне не много шансов любить ее, как при жизни, так и после кончины. Ну ладно, давнее это дело. Быльем поросло. Давайте пить чай, да потолкуем. Я к вам ненадолго. Проведать только да познакомиться. Разволновалась я, что Марфуша писать перестала. И кинулась искать ее да спасать, если придется. Эту блаженную, ангельскую душу загубить не сложно. Беречь таких надо. Мало их, блаженных-то, судьбой битых. И не зря ехала. У Вас нашла.
Тетка, внезапно догадавшись о чем-то, усмехнулась: «Вот, почему писать-то перестала! Издалека и следить уже не надо. Клиент – вот он, рядышком. Накормлен и напоен».
— Ну, полно, полно, Марфуша. Не переживай, — обратилась Александра Сергеевна теперь к Баб Марте, — ты же знаешь, люблю тебя я. Ценю талант твой драгоценный. В обиду ни тебя, ни талант твой не дам. И за заботу о моей родственнице благодарю сердечно.
Василиса сидела, удивленно глядя, как ласково смотрит эта крупная, величественная дама на нелепую старушку. Как нежно гладит ее старческую руку с артритными пальцами своей, тоже немолодой, но холеной рукой. Баб Марта сидела, не отнимая руки, смотрела на свою подругу? наставницу? спасительницу? с почтительным восхищением.
«А ведь эта величественная дама тоже, наверное, в своей жизни настрадалась. Довольно и того, что мать про нее рассказала, — думала, смотря на них Василиса, — страдалицы, получается, обе? А как они с матерью похожи! Тот же гладкий лоб, высоко зачесанные волосы, строгий прямой нос, даже родинка над губой. У матери только глаза были не серые, а карие.
И какие разные… Мать никогда холеной не была, а величественной стала только незадолго до смерти. Но это ее преображение! Вот что, наверное, и называется «вернуться к корням», где корни – основа рода. А род, получается, вот какой был. Интересно, а я стану когда-нибудь на них похожей?»
Василиса все смотрела и смотрела на двух старух, вполуха слушая странный диалог. Александра Сергеевна что-то тихо говорила Баб Марте, а та вроде бы и молчала, но так живо реагировала на слова мимикой, жестами, всем телом, что было очевидно, что ведется именно диалог – разговор двух людей.
Внезапно прервав беседу, тетка повернулась к Василисе: «Где тут у вас курить можно?»
В квартире не курили, но отказать было неловко.
— В кабинете, наверное, можно, — ответила Василиса, указав рукой в направлении коридора.
— Мы пойдем в кабинет, Марфуша. А ты ложись отдыхать. Довольно с тебя на сегодня. И не волнуйся, я его не брошу, буду ухаживать. Да и пионеров своих к нему пошлю. Все сделают. А за тебя я теперь спокойна. С богом, дорогая, — ласково, но уверенно сказала Александра Сергеевна уже клюющей носом Баб Марте и направилась в сторону кабинета.
Василиса пошла за ней. Да и как было не пойти? Тетка прошла в кабинет, села в потертое кресло и огляделась: «Хорошо, хорошо. Так я себе это все и представляла. Пепельницу бы надо, да и Вам стул какой-нибудь».
«Командует тут еще», — мелькнуло у Василисы. Но она принесла с кухни блюдечко для пепла, стул и две чашки с чайником.
— А кто преставился-то? И за кем ухаживать? – не совсем последовательно спросила Василиса, расставляя чашки на столе.
Александра Сергеевна на секунду задержала руку с горящей спичкой, не донеся ее до сигареты.
— А! Вот Вы о чем! Это я о батюшке Никодиме, что преставился третьего дня при Сийском монастыре.
— Батюшка и пионеры?
— Ну, пионерами я студентов своих зову. Да они не обижаются. Да и грех им на меня обижаться. Не извергами ведь зову, хоть суть одна.
А батюшка покровительствовал долгие годы Марфуше. Помогал ей, даже укрывал ее в монастыре, когда та еще девчонкой была. Был ее духовным отцом. У нее родных-то никого. Судьба у нее интересная, как и у всего ее рода. Сложная, полная нелепых изворотов и счастливых случайностей.
Александра Сергеевна с удовольствием закурила и продолжила: «Зовут ее действительно Мартой. Марта Карловна Пулина. Полная нелепица. Отца звали не Карлом, а Чарльзом. Марта Чарльзовна – сложно выговаривается. Вот и стала Карловной. Ну и, конечно же, никакая она не Пулина. Фамилия их древнего английского рода – Пуль. Да, Марфуша – наполовину англичанка. Ну, по порядку, по порядку.
Как я уже обмолвилась, история длинная и запутанная. И, конечно же, не без шекспировских страстей.
1918 год – британская эскадра из 17 военных кораблей подошла к Архангельску. Высадка английского десанта, бои интервентов с молодой советской властью, — ну, Вы это и без меня знаете. Нет? Странно вас учили… Ну, тогда продолжаю. Высадка, значит. Руководил ею генерал Фредерик Катберт Пуль – умница-англичанин, холодная голова, горячее сердце. На эту ответственную операцию он взял с собой своего младшего сына Чарльза, чтобы мальчик, так сказать, пристрелялся. Видимо, в Первую Мировую мальчику пострелять не пришлось.
Так вот, мальчик. Хороших, британских кровей, молодой и послушный.
И тут вступает Шекспир во всем своем драматическом великолепии. Восемнадцатилетний Чарльз встречает супругу известного архангельского купца и мецената, почтенную мать семейства, Елизавету Кузьминичну Шадрину тридцати двух лет отроду. Вспыхивает страсть. Да, да. Несмотря на злые сплетни о невозможном преклонении в столь юном возрасте пред солидной дамой, мальчик Чарльз влюбляется не на жизнь, а на смерть. Елизавета Кузьминична отвечает не сразу. Но, плененная красотой и пылкостью юного английского джентльмена, в конце концов сдается.
Страсть, бурный роман и почтенная матрона, бросив супруга и детей, уплывает к туманному Альбиону вместе с нежным возлюбленным.
Здесь – позор и печаль, — кстати, супруг ветреной Елизаветы Кузьминичны от горя повредился умом и был помещен в дом скорби, оставив детей и вовсе сиротками.
Там – счастье, радость и взаимное обожание. Чарльз и Лиззи вступают в брак, живут долго и счастливо. Живут, кстати, совсем не скудно. Род Пулей древний и знатный. Родовое поместье на юге Великобритании, деньги, статус — все, как полагается. У Чарльза и Лиззи рождается сын. И тоже Чарльз.
Чарльз II по семейной традиции становится военным. Военным летчиком.
Идиллия Чарльза и Лиззи заканчивается с началом Второй Мировой. Чарльз I совершенно неожиданно и нелепо погибает на улице при первом же вражеском налете.
Дальше – опять Шекспир. Чарльз II клянется убитой горем матери отомстить за отца и при первой же возможности отправляется с союзным конвоем «Дервиш» в опасное плавание к берегам все того же Архангельска.
Как мы знаем, поход прошел удачно. И в начале осени 1941 года отважный Чарльз под командованием Ишервуда – командира 151-го авиакрыла ВВС Великобритании, — уже успешно обучает советский летный состав.
Тут вновь изощренный вираж судьбы. В голодном Архангельске британский летчик встречает прекрасную деву. Красавицу-комсомолку Дарью Лепнину.
Конечно же, вспыхивает страсть. И опять, видимо, судьбинные нити рода запутались на сучковатом веретене трех Мойр, — дева старше прекрасного английского рыцаря. Но на сей раз всего на семь лет.
Я думаю, что через 2-3 поколения в роду Пулей разница в возрасте партнеров все-таки смогла бы дойти до отметки ноль.
Так вот, страсть, скудные осенние северные букеты, британский военный паек, — и все это для голодной, неизбалованной барышни! А главное, общение. Чарльз прекрасно говорил по-русски. В его родном доме говорили на трех языках, в том числе, и на русском. Благодаря матери, он вполне прилично знал русскую литературу, музыку и даже обычаи, по крайней мере, архангелогородцев интеллигентно-купеческого розлива. Так что недопонимания в русско-британских отношениях не было. А если что и случалось, то все меркло пред ликом нешуточной страсти.
В середине октября стало очевидно, что Дарья понесла. Оставить любимую в голодном городе? — невозможно. Повинившись, Чарльз вымолил у Ишервуда немыслимое: на военном корабле увезти возлюбленную в Британию. Благодаря общей неразберихе Дарье удалось тайком сесть на корабль.
Чудесным образом конвой вернулся к родным берегам, так и не обнаруженный немецкой военной разведкой.
А в Англии Елизавета Кузьминична, счастливая возвращением сына, и невестку приняла радостно. Тем более, землячку.
В положенный срок Дарья разрешилась от бремени. Но спустя три дня скончалась. Что-то там с тромбами. Я не вникала, да нам это и не столь важно. Важно то, что в семье одиноких матери и сына появилась девочка Марта или Марфуша, как звали ее дома.
И вот эта девочка Марфуша перекроила всю приторно-пряничную историю семьи. Видимо, взяла на себя грехи бабки с дедом и отца с матерью. Насколько легко все давалось предыдущим двум поколениям Пулей, настолько сложно все оказалось в судьбе Марты.
Родилась в войну под оглушительный вой сирен и утробный гул самолетов. Два года ее таскали из одного подвала в другой, пряча от бомбежек. Девочка была тихой и все время улыбалась. И только к третьему году догадались, что с ребенком что-то не так…
Девочка долго не разговаривала. Заговорила поздно. И странно, надо сказать, заговорила. Никогда не отвечала на вопросы, словно не слышала. Сама же говорила, обращаясь не к кому-то, а куда-то в сторону, немного в пространство. Причем, глупой она не была. Сама выучилась читать, долго просиживая в отцовском кабинете, заваленном книгами на разных языках.
Интересно было и то, что научилась читать девочка на русском, хотя русских книг у отца было не много. Все больше английские, французские, немецкие. Видимо, ей с ее странным восприятием мира, с ее устройством проще было впитывать кириллицу.
Писать она тоже выучилась сама. Перерисовывала из книг палочки и кружочки. Так и научилась. Но только печатными буквами. Она и до сих пор пишет только печатными. Очень ровными, строгими, аккуратными, но печатными. Другие ей так и не дались.
Чему-то обучать девочку было невозможно. Пойди, поучи ребенка, который на вопросы не отвечает, да и разговаривает не с тобой. В доме поперебывало множество учителей. Но редко кто задерживался больше, чем на месяц.
Елизавета Кузьминична обегала всех врачей, задействовала все связи, рычаги и рычажки полезных знакомств. Ничего не помогало. Даже влиятельная приятельница – супруга всесильного министра, которая в свое время приложила немало сил для счастья Лиззи и Чарльза I (сложный бракоразводный процесс Елизаветы Кузьминичны с бывшим спятившим супругом; переход ее же в иную веру и так далее, и так далее), — ничего не смогла сделать. Врачи не умели поставить точный диагноз. А девочка меж тем росла и все больше времени проводила на кухне. Красивые и богато украшенные залы фамильного замка Пулей ее не привлекали. А вот кухня, — место для прислуги, — нравилась чрезвычайно. Она просиживала там с утра до вечера, внимательно наблюдая, как кухарка взбивает воздушный крем до полной невесомости, как фарширует ароматными травами птицу, как виртуозно чистит артишоки.
Ни на какие увещевания Елизаветы Кузьминичны девочка не отзывалась. Если ее уводили с кухни насильно, то не сопротивлялась. Но при первой же возможности опять проскальзывала обратно к своему грубо сколоченному табурету, чтобы снова сидеть и внимательно смотреть. Прислуга сначала робела в присутствии дочки хозяина. Но со временем привыкла и перестала обращать внимание на ребенка.
Однажды кухарка занедужила в середине дня и вынуждена была отправиться в свою комнату. На ужин решено было подать холодное мясо и пастуший пирог – то, что не надо было готовить, а нарезать и украсить мог любой из слуг, работающих на кухне.
Но когда слуги пришли на кухню за провизией, то обнаружили стоящую у плиты и с трудом удерживающую огромный противень девочку. На противне ровными рядами лежали идеальной формы норфолкские булочки, которые подают только с шотландским паштетом, так как они, как ничто другое, подчеркивают тонкий вкус инвернесского фазана, из которого, собственно, и делают этот сложный в изготовлении паштет. А на столе в серебряных кокотницах возлежал и сам паштет, украшенный тонкими дольками лимона и веточками розмарина. Последний раз, когда ставили тесто для этих булочек, за окном лежал снег. Сейчас же было лето. Оставалось поверить, что восьмилетняя девочка непостижимым образом запомнила рецепт и сделала все ровно так же, как делала кухарка. Девочка, которая была не от мира сего, с которой даже разговаривать было невозможно, которая молча сидела месяцами в углу кухни на старом табурете, оказалась кулинарным талантом.
Конечно же, все сразу было рассказано Елизавете Кузьминичне. Та рыдала, всплескивала руками, хваталась за сердце. В общем, делала все то, что часто делают любящие родственники, узнавшие, что их обожаемый отпрыск, на котором давно поставили крест, что-то может, и это «что-то» гениально.
Что интересно, Елизавета Кузьминична, кукушкой бросившая своих собственных архангельских детей, во внучке души не чаяла. Но по судьбинной справедливости или по принципу возмездия, ответного чувства от внучки ей ожидать не приходилось. Девочка улыбалась, но и только. Она вообще на эмоции была скупа.
Отца Марта потеряла в 11 лет. Чарльз II, за всю жизнь болевший три раза, заболел безобидной на первый взгляд, детской ветрянкой, а спустя неделю скончался. Елизавета Кузьминична, потеряв любимого сына, слегла, а Марфуша как будто ничего не заметила. Вела себя, как прежде, спокойно и улыбчиво.
Бабка все слабела и слабела. Но даже при слабости своей понимала, что когда и она покинет сей бренный мир, Марфуша останется одна. На родственников почившего супруга рассчитывать не приходилось. Они до сих пор не признавали самозванку-простолюдинку и вряд ли приютили бы ее внучку. В пансион ее особенную девочку тоже не возьмут даже за очень большие деньги, оставленные в наследство обоими Чарльзами. А сдавать Марту в какое-либо лечебное заведение бабке и в голову не могло прийти.
Промучившись, но так ничего и не придумав, Елизавета Кузьминична решилась писать своей двоюродной сестре, единственной родственнице, в Архангельск с просьбой забрать сиротку.
Родственница долго думала. Письма летали из одной страны в другую. И наконец, двоюродная бабка дала свое согласие. Девочку быстро собрали и отправили в Россию. Так представительница третьего поколения Пулей снова прибыла в Архангельск.
Двоюродную бабку свою Марта видела всего один раз, точнее, один день. И это был день приезда на родину матери. В этот день Марту встретили, привезли домой, сняли с нее плотно приклеенные лейкопластырем к телу и мастерски спрятанные под одеждой английские фунты, отправленные по договоренности сестре, покормили супом и определили в детский дом №7. Елизавета Кузьминична даже успела получить и прочитать письмо от сестры о принятии внучки в дружную семью, но не успела ответить на него. Скончалась.
Далее, на какое-то время, история Марты теряется. Никто о ней ничего не знает. И эти-то данные удалось восстановить случайно. Что-то малое помнила сама Марта. Как отклеивали деньги с тела, помнила. Суп помнила, зеленую дверь детдома с табличкой №7 и все. Остальное собирали по крупицам. Да и мало их было, крупиц-то. Ну да ладно.
Снова Марта появляется уже шестнадцатилетней. Видимо, до шестнадцати лет она и находилась в том самом детском доме с зеленой дверью под номером 7, да воспоминаний у нее не сохранилось, или вспоминать не хочет. Появляется Марта при Свято-Троицком Антониево-Сийском монастыре. От монастыря, конечно, к концу 50-х годов мало что осталось: богоугодное заведение прикрыли за тридцать лет до этого, монахов разогнали. И в пятидесятые в зданиях бывшего монастыря отдыхали уставшие работники лесной промышленности. Кстати сказать, вполне достойный был дом отдыха. Место прекрасное и, как сейчас говорят, аутентичное. Несмотря на междоусобные потрясения и разные веяния, монастырь и монастырский двор недурно сохранились. Так что отдыхающим там было хорошо.
Но вернемся к Марте. Она как раз считала, что работала и жила именно при монастыре, а не в каком-то там доме отдыха.
Пристроил ее туда тот самый отец Никодим, который, если помните, преставился третьего дня. Сам еще молодым был, а девчонку-оборвыша припрятал, схоронил от большого и недоброго для Марты мира. Ей, похоже, совсем несладко в детдоме пришлось, коль в рванье, да с застарелыми, непроходящими синяками пришла она к воротам бывшего монастыря. Отец Никодим рассказывал, как пытался от нее хоть чего-то добиться, хоть какого-то вразумительного ответа, да куда там! Молчит и трясется. Он ее на кухню тихонько и провел. Девчонка на еду набросилась, а как поела, так и уснула мертвым сном. Он ее никак разбудить не мог. Решил оставить пока на кухне, а рано утром перевести куда-нибудь, чтобы никто не видел. Думаю, что дальше было, Вы и сами уже догадались, немного зная Марту и ее историю.
— Правильно, — Александра Сергеевна лукаво улыбнулась, — утром кухня благоухала ароматами свежеприготовленных яств.
Так, опустив излишние и муторные подробности трудоустройства Марты и устройства ее в служебном жилье (то была бывшая монашеская келья, правда, облагороженная кроватью и шкафом), мы и через сорок лет обнаружим ее там же, все в том же доме отдыха. Замечу, что этот прежде забытый богом дом отдыха стал популярен и прям-таки поднялся в цене. К примечательному месту, дивной архитектуре XVI века добавилась еще изумительная и тонкая кухня. Что еще надо алкающему отдыха работнику? Слава сего санатория гремела по всей республике. Достать путевку в рай стало почти невозможно. Вот, что сделала бывшая девчонка-оборвыш.
Подозреваю, что намучились с ней управленцы дома отдыха: председатели, директора и замы. Потому как плевать она хотела на все меню и распоряжения. Что хотела, то и готовила. Да как ее выгонишь, если сами члены Политбюро дрались за возможность отдохнуть в этом санатории и отведать Мартиной стряпни?
Между прочим, отец Никодим Марту к Богу привел и как мог, вразумил, что можно делать на глазах у всех, а чего не следует. Поняла она что-либо или нет, мы, конечно, не узнаем, но на людях она не молилась, поклоны не била, а беседы вести с кем-либо у нее и так не было заведено. Читала Слово Божье она в своей келье и прятала его очень замысловато – ни разу никто не обнаружил.
А в 1992 году монастырь восстановили. И снова мужской. А потому Марте пришлось оттуда уехать.
Отец Никодим (не стоит ведь объяснять, что отцом он стал не сразу) опять все устроил. Говорю же, ангел он для Марты. Ангел-хранитель. Отвез он Марту к своей троюродной сестре. Ну, и как Вы правильно полагаете, Марта у сестры, как сыр в масле каталась. За ее стряпню Глафира Степановна душу могла продать. Ни денег с нее, ни продуктов не брала. Жила Марта в тепле и уюте. А этой зимой Глафира Степановна померла. Вот теперь понятно, как Марта на улице оказалась. Побоялась, вероятно, в том доме одна оставаться. И поехала она к единственному участливому к ней человеку, то есть, к Вам, благо, город один – ехать недалеко. Она, кстати, Вас так и в письмах описывала: участливая девочка. Интересно еще и то, что, живя у Вас, она стала заядлой домоседкой. До этого ведь гуляла по городу, а теперь из дома ни ногой, так ведь?
— Да, — ответила Василиса, думая о другом. — А как Вы с ней познакомились, как Никодима этого узнали? – спросила Василиса.
— Отца Никодима! – строго поправила ее Александра Сергеевна и тут же смягчилась, по-видимому, вспомнив былое. — Тут все просто. Муж мой, Валентин Давыдович, не последним человеком был. Ему две путевки в тот дом отдыха и достались. Там мы познакомились с отцом Никодимом. Узнали и про Марту. Всю жизнь потом переписывались. И с ним, и с ней. Отец Никодим большого ума был человек и энциклопедических знаний. С ним очень интересно было общаться. А Валентин Давыдович в нем и вовсе души не чаял. Бесконечные беседы и споры двух страстных библиофилов.
— Вот! – радостно всколыхнулась Василиса. – Вот! Еще одни. Ни только я такая, готовая в книгах жить.
А Александра Сергеевна продолжала свой рассказ: «Ну и человек он был прекрасный. Кстати, это он раскопал историю Марты. По крошечкам, по отрывочкам – то там она обмолвится, то там. Вот он и собрал, что мог. Нашел даже ее английских родственников. Те с ним общаться не пожелали, но адрес родового гнезда все же сообщить изволили. Так, переписываясь со старой, как египетские пирамиды, экономкой миссис Глорис, он и узнал историю трех поколений Пулей».
— На английском переписывались, — предотвратила почти вырвавшийся Василисин вопрос Александра Сергеевна. – Отец Никодим прекрасно владел семью языками, хоть и из рабочей семьи. Тут же главное – желание. Вон сестра моя, Ваша мать, ни одним иностранным языком не владела. А про семью нашу Вы знаете. Так что семья – не показатель.
Кстати, Марта – наследница большого состояния. Понимает она это или нет, не важно. Но родственникам ничего не досталось после смерти Чарльза II. А он, зная, что закон может быть к его девочке не милостив, все предельно ясно и понятно указал в завещании: все движимое и недвижимое — ей. Расположения родственников к Марте, как Вы понимаете, это не добавило. Они бились, как могли, но тщетно. Когда-то врачи осматривали маленькую Марфушу и поставили неутешительный диагноз, вследствие которого, пока Марта жива, ничего отобрать у нее нельзя. В отношении душевнобольных, а именно это и имели в виду врачи, английские законы очень строги. Не подкопаешься. Так что живет у Вас и готовит Вам очень богатая старушка.
— А как Баб Марта письма пишет, если она говорит так странно? – задала вопрос Василиса, раздумывая, видимо, вовсе не о богатстве старушки.
— Говорит она не странно, а вполне ровно и осмысленно. Она не отвечает на вопросы – это верно. Но речь у нее, хоть и безадресная в большинстве своем, но связанная и порой даже излишне многословная. Вы не замечали? Или не прислушивались? Так это Ваша вина. В письмах же Марта весьма последовательна. Почерк детский, как я уже говорила, печатный. Но ровный и красивый. Описания событий сплошь бесхитростные: встал, пошел, поел. Но все по делу. Ко мне она в письмах тоже напрямую не обращается, но это не мешает понимать суть. А что она из моих писем выносит, это опять-таки неведомо. Но поручения выполняет, значит понимает. Вон за Вами-то и семьей Вашей приглядывала и отчеты присылала.
Все, Василиса, поеду я, а то поздно уже. Да и Вам ложиться надо. Завтра, наверняка, на службу надо.
— А может останетесь у нас? – спросила Василиса и сама подивилась этому «у нас». Раньше всегда говорила только «у меня». Приняла, получается, странную бабку в свою семью? – Я Вам в своей комнате постель постелю, а сама в кабинете лягу на раскладушке. Я ее, правда, для Баб Марты покупала, да она, кроме кухонного дивана, ничего и не признает.
— Дорогая моя, запомните: свою постель никому предлагать нельзя. Это святыня. Гости могут спать, где хотят. Даже такие почтенные, как заезжие, пожилые родственницы. А хозяйка должна спать только в своей постели. Иначе поутру гости непременно вместо добродушной хозяйки увидят хмурую, раздраженную особу с кругами под глазами. А это недопустимо.
Я все же поеду. Ибо меня ждет моя постель. И запишите мой телефон. Будем теперь на связи, как говорят нынешние прогрессивные люди. А за Марту я теперь спокойна, если, конечно, Вы не намерены ее выставить за дверь.
Василиса помотала головой, всем видом показывая, что Баб Марта ни на какую улицу выставлена ни за что не будет.
— Ну и славно, — с усмешкой отвесила неглубокий поклон Александра Сергеевна.
В дверях не целовались, но тетка довольно душевно приобняла племянницу и, наконец, отбыла.
Утром Василиса проснулась от изумительного аромата корнуэльских ватрушек.
***
Герцог стремительной походкой прошел в библиотеку.
О, библиотека Его Сиятельства заслуживала отдельного внимания! Удивительно светлый и пронизанный солнцем огромный зал по стенам был уставлен массивными, резными шкафами с книгами. Были в них книги гигантских размеров и книги, помещавшиеся на ладони; книги, написанные и переписанные вручную; книги религиозные и светские. Были роскошные манускрипты, расцвеченные инициалами, маргиналиями и миниатюрами. Книги на французском языке и на латыни.
Герцог гордился своей библиотекой, хотя никому в этом и не признался бы. Он любил читать сам, любил, чтобы читали ему. Особенно ценил Его Сиятельство историю, бесконечно пополняя свою и без того обширную библиотеку хрониками, жизнеописаниями рыцарей и полководцев, переводами античных авторов, всячески поощряя писателей и составителей исторических трудов.
Да, герцогу было, чем гордиться. Находясь в библиотеке, герцог обычно услаждал взор и смягчался душой и сердцем. Но не сегодня.
Сегодня даже новая книга, украшенная великолепными миниатюрами и доставленная из Франции, не радовала Филиппа. Герцог хотел расправы. Он хотел крови.