Маленькая кучка дымящихся рассказов

Рассказ №1: Кит в пустыне.
СЛОВА: Зонтик, Стул, Рассвет, Кит.

Кит еще дышал. Это ненадолго.
Я с усилием отвел глаза от его громадной туши, поднимающейся и опадающей в такт тяжелому дыханию. Его вздохи были похожи на дикую попытку астматика выдуть хоть что-то музыкальное из проржавевшей трубы — что-то среднее между хрипом и приглушенным воем.
Я, наверное, должен был удивиться этому киту. Но за те годы, что я провел здесь, я видел и не такое.
Я огляделся. Синеватые в ночной темноте пески пустыни были бесконечными. Пустыня уходила во все стороны на миллионы километров, а где-то там за горизонтом упиралась в небосвод. Без солнечного света я не мог разглядеть границу между песком и небом. Я как всегда почувствовал себя запертым в шаре черного стекла.
Меня замутило. Как и всегда.
Пересилив себя, я подошел к киту и приложил ладонь к его телу. Оно было прохладным и влажным. И не было миражом.
Я не смог сдержаться и облизнул эту гибнущую тушу своим сухим, шершавым, как у кошки, языком, впитывая соленую морскую воду. Худо-бедно напившись, я скинул с плеча сумку и начал разводить костер.
На рассвете он сдох. Издал последний сиплый хрип и просто сдох. К этому времени я как раз придал своему раскладному стулу достаточно устойчивое положение, чтобы на нем можно было сидеть.
Я вздохнул, выудил из сумки нож и направился к мертвой горе мяса.
Поев, я лег спать в его тени.
…
Через пять часов я уже собирал сумку. Надо освободить место под его мясо.
Мне пришлось выкинуть зонтик.
Последний раз он пригождался мне семнадцать лет назад.
Я ушел от кита на закате.
***
Рассказ №2: Спящий барабанщик.
Слова: Барабан, выстрел, пульт, баррикада, улей, сомнамбула, улицы Лиссабона.

Росс стучал по барабанам, как угорелый, он стучал, выбивая из самого себя всю страсть, он стучал, обрушая град ударов на тарелки и бочки, словно хотел забить их до смерти.
Я старался не смотреть на его лицо. От этого выражения мне становилось не по себе.
Закрытые глаза, все мышцы прибывают в полном покое.
Вы когда-нибудь видели сомнамбулу, стучащую по барабанам?
Забавно, человек, не знающий разницы между хай-хэтом и бас-бочкой, во сне стучит с мастерством Джина Хоглана. И даже не знает об этом.
Мне стало противно.
Я не сомневался в том, что эта партия будет идеальной, как и всегда, так что взял пульт и включил телевизор. Мне не хотелось смотреть на него.
Новости. Что-то смешалось на улицах Лиссабона. Я даже не слушал. Просто смотрел на эти самые улицы, снимаемые с вертолета.
Меня разбудил звук, похожий на выстрел.
Черт, это и был выстрел!
Видимо, Донни все-таки нашел нас.
Я вскочил и ринулся к двери, запер ее на ключ. Где-то за ней протяжно кричала женщина. Следующий выстрел оборвал ее вопли.
Скоро Донни будет здесь. Он в ярости и хочет меня убить. Но его можно понять.
Я забежал в комнату записи. Росс доиграл партию и теперь лежал на полу, положив голову на руки. Он все еще крепко сжимал палочки. Я взял одну из бочек и понес к двери.
Когда строительство музыкальной баррикады почти завершилось, Донни постучался в дверь. Я точно знал, что это был он, но не был готов услышать его: от этого голоса по моей спине прокатилась холодная волна.
– Открывай дверь, мразь! Я пришел за своим братом!
Как будто я без него не знал.
– Не открою!
Донни забарабанил сильнее, дверь дрожала под его кулаками.
– Сука! Я тебя убью! Я засуну пчелиный улей тебе в жопу! А сначала медом накормлю! Сука!
Я нервно усмехнулся этой угрозе.
– Лучше вали отсюда, Донни, – громко и спокойно (это было нелегко, совсем нет) сказал я. – Ты же не хочешь, чтобы твой братец пострадал из-за тебя.
На секунду стук в дверь смолк, но почти сразу же разразился с новой силой.
– МРАЗЬ! ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ! ТЫ ОБАНКРОТИШЬСЯ БЕЗ НЕГО! А ТЕБЕ, УЕБОК, ТОЛЬКО ДЕНЬГИ И НУЖНЫ!
– И это мне говорит человек, – я ехидно улыбался в дверь, – который сам продал своего…
Но я не успел договорить. Меня прервал мощный удар по голове.
Что же. Вот и кончилась моя карьера продюсера.
***
Рассказ № 3: Реинкарнация джунгариков.
СЛОВА: Бокал, балерина, арбалет, утконос, реинкарнация джунгариков.

– Приятно видеть тебя снова! – Джонсон отставил бокал вина в сторону и встал с кресла, чтобы обнять Тома. Видно было, что он говорит искренне. В последнее время Том был его единственным интересным посетителем.
– И тебе привет, – с улыбкой пробубнил Том в пропахшее табаком плечо старика. – Что нового?
– Ай! – Джонсон раздраженно махнул рукой и снова завалился в кресло, скорчив болезненную гримасу. – Что у меня может быть нового? Все одно да потому, одно да потому.
Джонсон не спеша взял бокал и сделал глоток. Том, однако, с ухмылкой наблюдал, как возбужденно мечутся глаза старика, обследуя охотника с ног до головы. Когда их глаза встретились, старик потупился и снова отставил бокал.
– Ну, а у тебя, Томми… как идут дела?.. Да ты присаживайся.
Том медленно сел в соседнее кресло, с задумчивым, даже скучающим, выражением на лице достал папиросу из-за уха и начал разминать ее, крутя в пальцах.
– Да как-то, знаешь… Своим чередом. Кручусь, как балерина в музыкальной шкатулке. Шума много, а пользы – никакой.
Он, наконец, вставил папироску в рот и закурил.
– Ясно… — выдохнул Джонсон.
Несколько минут они просто сидели. Том курил, выпуская в потолок блеклые струи, Джонсон потягивал вино, тарабаня пальцами по столику.
– Так… ты принес что-то интересное? – нарочито скучающим голосом произнес Джонсон.
Том широко и светло улыбнулся:
– В прошлый раз ты продержался дольше!
– Ну, я…
– Да ладно, не вертись! – перебил старика Том, доставая из-за пазухи шевелящийся холщовый мешок. – Экспонат номер четыреста десять! Прошу любить и жаловать! – Том легко вспорхнул с кресла и развел руки в картинном жесте. – «Реинкарнация Джунгариков»!
Обычно после подобных слов старик насмешливо аплодировал, поддерживая игру, но в этот раз только поднял бровь.
– «Реинкарнация Джун...» Что это за чушь?
Том улыбнулся шире:
– Между прочим, уровень девятый. Разросшаяся популяция этих тварей уничтожила целую деревню.
– Девятый? — рука старика потянулась под кресло.
Том улыбнулся еще шире и теперь его улыбка выглядела зловеще. Он был похож на демонов с японских гравюр.
– Оставь свой арбалет, Джонсон. У меня их не так много, чтобы нужно было бояться. А если бы было достаточно, он бы тебе не помог.
Джонсон выпрямился в кресле и дрожащей рукой взял со стола бокал.
– Показывай, – просипел он пересохшим горлом и отхлебнул вина. Его глаза светились от возбуждения.
– Показываю, – пожал плечами Том и извлек из мешка хомяка.
– Это обычный…
– Заткнись, Джонсон.
Том замахнулся и швырнул хомяка на пол. Тот испуганно запищал и начал истерично перебирать передними лапками. Нижняя часть тела не двигалась.
Том хохотнул и наступил на хомяка тяжелым ботинком. Хруст из-под ботинка был похож на выстрел под водой — одновременно сочный и резкий.
– Я нашел его недалеко от того места, где встретился с экспонатом номер триста два, — пояснил Том, растирая хомяка ботинком, как окурок. – Помнишь того слизистого утконоса?
Джонсон кивнул, не отводя глаз от ботинка.
Том, наконец, поднял ногу.
Под ботинком было красноватое месиво из шерсти и внутренностей, запутавшихся в ковровом ворсе.
– А теперь смотри, Джонсон.
Через несколько секунд внутренности зашевелились. Сначала задрожали, а потом поползли к шкурке хомяка, внутрь нее. Размазанная по ковру карикатура на жизнь начала приобретать объем. Уже через минуту хомяк, измазанный в крови, но уже живой, с диким писком убежал под кресло.
Джонсон перевел взгляд на Тома, хлопнул губами и одним глотком осушил бокал до конца.
– Этого, кстати, советую либо поймать, либо пристрелить. Вредные твари, – Том хохотнул. – Ну так что, берешь?
– Конечно, — сказал Джонсон. – Сколько?
— Примечание:
Да, я обосрался с реинкарнацией. Это же, бля, переселение. Надо было добавить диалог, где Джонсон исправляет Тома. В любом случае, эта хуета уже висит на Пикабу, так что исправлять не буду.
***
Рассказ № 4: Скейт.
Слова: барабан, Опель, клён, мороженое, скейт.

– Гулял! Он, бля, гулял! – отец в ярости. – У него экзамены на носу, а он гулял! Ты вообще башкой своей думаешь, а?
Я молча сажусь в нашу «ласточку». Так отец называет наш красный опель. Он обожает свою машину.
– Ну, хули ты молчишь?!
– Думаю, – заунывно гундошу я. А что еще говорить-то?
– А если ты думаешь, то какого хуя ты уроки проебываешь?!
Я пожимаю плечами.
«Ласточка» трогается с места.
Вот так начинается поездка в магазин, когда твоя училка настучала отцу про прогулы. «Барабан», чтоб ей пусто было.
– Последний класс, скоро институт, бля, а башка вообще не варит!
Я задумчиво смотрю на дорогу. Куча машин, все куда-то спешат, едут…
Разве я не сказал ему, что башкой своей думаю? Или «думать» и «варить» — это разные вещи? А, какая разница, что я там говорил, отец никого не слушает в таком настроении.
– Чо опять воды в рот набрал, я кому говорю?!
Оказывается, что за своими раздумьями я пропустил часть отцовской тирады. Так что я опять пожимаю плечами. Отец просто раздраженно выдыхает, как бык, только что убивший матадора, и машет рукой. К магазину мы подъезжаем молча.
– Сиди здесь, – рявкает батя и выходит из машины. Хорошо. Посижу.
Я слежу за тем, как отец уходит в магазин, а потом перевожу взгляд на толпу скейтеров, сидящих в тени клена. Никогда не любил активную молодежь, честно говоря. Возможно, потому что я им завидую. Вон они катаются, веселятся. Один даже девчонку какую-то обжимает. А я что? Сижу дома сычом и мемесики лайкаю.
Я перевожу взгляд на дорогу и проезжающие машины.
К тому моменту, как отец закидывает пакеты в машину и садится за руль, я успеваю задремать.
– Я тебе мороженого купил, – буркает он.
– Спасибо.
– Знаешь, вот самое хуевое – это что ты врал, – снова заводится отец. Он это умеет. – Спрашиваешь, как дела в школе, говоришь: «Нормально». Спрашиваешь, что ел в столовой, придумываешь! Самому-то не противно?
– Ну да, ты своим родителям в школе говорил, что прое… прогуливал уроки? – спрашиваю я спокойно. – Да и какая разница, за что ты на меня орать будешь, за вранье или за прогулы?
– Большая разница! Большая! – отец смотрит мне прямо в глаза. – Вот оно, бля, твое свинское отношение! Во всей красе! К тебе по-человечески, а ты…
Отец резко давит на газ.
БУМ!
– Бля-я-ядь…
В окно я вижу одинокий скейт, катящийся по дороге.
***
Рассказ № 5: ССкорость.
Слова: сакирмахрепяка, Упячка, дробовик, сперма, старая проститутка.

– Пиздос… – прохрипел Денни и натужно поднялся с кресла. Покачнулся. – Какой-то бред. Упячка настоящая.
Я хохотнул. Не весело, но и не мрачно. Это был хохоток человека, который перешел грань. А сегодня мы оба ее перешли. И теперь нам нужно думать, что делать дальше…
…
Я выбиваю дверь в ее квартиру.
– На пол! На пол, сука!
– Проститутка старая!
– Лежать бояться!
Я не помню, какие слова принадлежат мне, а какие Денни. Мы только закинулись «ССкоростью» и полностью слились с окружающим миром.
Денни бьет визжащую женщину прикладом дробовика по лицу. Она падает, разбрызгивая кровь по стене. Я смеюсь и подбегаю к ней, чтобы пнуть.
Говоря о «ССкорости», я ничего не путаю. «ССкорость» – это не «скорость». Не та дрянь, на которой сидят подростки из вашего подъезда. Говоря о «ССкорости» (читается — «Эс-Эс-Скорость»), я говорю о «ССкорости».
Когда она пытается закрыться руками от моих ботинок, Денни наступает ей на горло. Она истерично сучит ногами. Она царапает его ногу. На ее лбу взбухают вены. Сосуды в ее глазах лопаются, окрашивая белки в цвет ярости. Ее лицо краснеет, а потом начинает синеть. Мне противно на нее смотреть.
«ССкорость нам дал попробовать один знакомый. Говорил, крышу срывает конкретно. Говорил, разум становится чистым, сердце спокойным. Говорил, ты чувствуешь абсолютную свободу. Ты хочешь играть и веселиться и чувствуешь полную свободу, вот как он сказал. Так и оказалось.
Она уже почти смиряется с судьбой. Она перестает сжимать его ногу костлявыми пальцами. А он весело смеется и убирает ногу. Она кашляет, а он говорит мне:
– Теперь твоя очередь.
Нам хотелось играть и веселиться и ничто не могло нас остановить. Денни потом назвал эту игру „Смертельной сакирмахрепякой“.
Я пинал ее по голове, удивляясь, что она еще не отключилась.
Денни достал свой перочинный ножик и вырезал на ее лбу слово „пизда“.
Я обоссал ее.
Денни заставил меня „разжать ее пасть“ и насрал ей в рот.
Я перевернул табуретку и сказал: „Давай посадим ее так?“
Мы посадили ее на ножку табуретки, думаю, разорвав ей сфинктер в хлам.
Денни отошел на пару шагов назад, чтобы оценить наше творение и рассмеялся. Он был в истерике. Он согнулся напополам, уперевшись руками в колени. Потом он сказал, что у него встал.
Он оросил ее лицо своей спермой, после чего я ударил ее ножом в живот.
Она уже не двигалась.
– Она мертвая, — сказал я Денни.
– Жаль, — сказал он. — Тогда пошли.
– Подожди, — сказал я и взял дробовик.
Я выстрелил ей в голову, расплескав ее мозги по всей квартире. Она завалилась набок, но мы снова вернули ее на подставку.
А потом ушли.
…
– И что теперь? — спрашиваю я Денни.
Он пожимает плечами и говорит:
– Надо помыться. Смыть с себя кровь. Ты в розыске не состоишь? А судимости были? Или хотя бы приводы? Мы там, наверное, кучу отпечатков оставили.
Я мотаю головой. Я чист.
– Ну вот и славно, – Денни кивает, а потом усмехается: – А все-таки нехуевая штука, эта эс-эс-скорость, а? Надо будет повторить!
Я киваю и улыбаюсь ему в ответ.
***
Рассказ № 6: Кислотные чистильщики.
Примечание: там один чел хотел продолжить историю хомяка из третьего, по-моему, рассказа. Этого нельзя было допустить.
Слова: Крохи, машина, стрела, кросс, двери.

– Значит, древнее кладбище, – сказал Гормак.
Кроз, регулирующий ручку напора на своем кислотном распылителе, поднял на секунду глаза и коротко кивнул.
– Мне от этого нехорошо, – сказал Гормак.
Кроз пожал плечами:
– И не такое зачищали.
Гормак посмотрел в окно на проносящуюся мимо стену леса.
– Но кладбище-то это далеко от города. Думаешь, они так уж опасны?
Кроз сурово глянул на Гормака.
– Лучше не рисковать.
Оставшуюся дорогу проехали молча.
– А это что за херня? – крякнул Кроз, захлопывая дверь машины.
По растрескавшемуся асфальту бежал, побрякивая какой-то безделушкой, маленький темно-коричневый зверек.
– Не знаю. Первый раз такое вижу.
Кроз взялся за распылитель.
– Лучше это уничтожить.
Зверек, почувствовав, видимо, близкий конец, зашебуршал активнее.
Тугая струя кислоты нагнала зверька, когда он уже почти скрылся в траве на обочине. Пронзительный писк утонул в шипении и бульканье.
– Метко, – одобрил Гормак.
Они подошли поближе. От зверька не осталось ничего. Только дымящийся след кислоты на асфальте. Кроз удовлетворенно хмыкнул.
– Хорошо. А теперь на кладбище.
После непродолжительного кросса через лес, они вышли к массивным кладбищенским воротам.
– Как думаешь, где они?
– Сидят в каком-нибудь склепе.
Ворота истошно скрипнули, обдав чистильщиков облаками ржавчины.
Кладбище было больше похоже на неухоженный лес, скалящий гранитные осколки зубов в старческой бессильной обозленности на смерть.
– Их тут хрен найдешь, – озабоченно промычал Гормак под нос.
Кроз пожал плечами.
Чистильщики быстро нашли их укрытие. Это был, наверное, единственный склеп с еще не обвалившейся крышей. Рядом со входом дымился затушенный костерок.
Когда чистильщики приблизились к склепу из него выскочил хмурый мальчонка лет десяти. В руках у него был лук, стрела смотрела в лоб Кроза. Между окуляров его противогаза.
– Мы с вами никуда не пойдем! – крикнул мальчишка. – Убирайтесь!
– Мы тебя никуда и не зовем, – хмыкнул Кроз и вскинул распылитель.
Мальчишеский крик пронесся над кладбищем и оборвался хриплым стоном.
Остальные дети прятались в склепе. После чистки в склепе повис острый запах кислоты и крови.
– Глупые, – жалостливо прошептал Гормак, поддевая носком сапога детский труп. – И чего им в городе не сидится. Что за мода пошла…
– Смотри! – оборвал его мысли Кроз.
В соседнем зале склепа стояли несколько рядов люлек. В них спали младенцы, около двадцати.
Кроз цыкнул языком.
– Себе напридумывали какой-то херни, еще и младенцев разлагать собрались, – он поднял распылитель.
– Они же еще совсем крохи, Кроз. Может, не надо их?
– Надо.
Гормак вздохнул.
– Совсем крохи…
***
Рассказ № 7: Барби.
СЛОВА: Барби, стекловата, брокколи, барбитурат, комары.

»Никогда больше не буду есть брокколи" – думаю я, смывая в унитаз свою блевотину.
Мысли текут вяло, окружающий мир словно пробивается через завесу барбитуратов.
Никто не будет винить меня в том, что я сейчас обдолбан успокоительными. Во-первых, здесь никого нет, во-вторых… Вы бы сделали так же на моем месте.
У меня такое ощущение, что я смотрю на себя со стороны. Знаю, это звучит банально, но у каждого такое бывало, разве нет? Когда все идет насмарку, гораздо проще абстрагироваться от самого себя и ассоциировать свою жизнь с фильмом, например. Ты следишь за персонажем, иногда пытаясь докричаться до него с каким-нибудь советом, но он слабо тебя слышит. Потому что у него сейчас проблемы, а ты, сволочь, не хочешь с ними разбираться, а решаешь оставаться по другую сторону экрана.
Вот так я сейчас себя чувствую.
Я собираюсь с духом и открываю дверь туалета.
В коридоре темно. Только пятно света на полу под дверью в комнату. Я боязливо проскальзываю (учитывая мое состояние, скорее – «прошатываюсь») мимо нее.
На улице свежо, но приятно свежо, по-летнему. Нет ничего лучше, чем в такую погоду курить на балконе.
Я шлепаю себя по шее и брезгливо морщусь, вытирая ладонь о рубашку.
«Долбаные комары».
Проследив падение маленького огонька до земли, я снова иду в коридор.
Ноги не слушаются меня. Я чувствую покалывание в пальцах. Словно все мышцы набиты стекловатой.
Я кладу ладонь на прохладную ручку. Дверь в комнату словно вырезана во тьме полоской света.
Двери… Иногда их нельзя открыть просто так. Иногда нужно постоять перед ними, подумать. Собраться с духом. Вы меня понимаете? Некоторые двери лучше вообще не открывать.
Но у меня сейчас нет другого выбора. У меня сейчас даже нет еще одной сигареты, чтобы потянуть время.
Лязгает замок. Скрипят петли. Свет выливается из комнаты в коридор.
Стараясь не смотреть на Барби, я переступаю через лужу крови и беру со стола нож.
***
Рассказ № 8: Нищий нонконформист.
Слова: бакалея, борода, сорванные, Фрай, милостыня, мост, истина.

Погода отличная. Промозглая и сырая, как я люблю. Накрапывает дождь, а в подворотнях забитой собакой завывает ветер. Никто не выходит из дома в такую погоду. За это она мне и нравится.
Заворачивая за угол бакалеи, я утыкаюсь лицом во что-то колючее и вонючее. Этим чем-то оказывается борода нищего. Я отступаю назад и отплевываюсь.
– Извините, – угрюмо басит он. – Я вас не заметил.
Выглядит он жалко. И я имею в виду не его мокрый и грязный вид или жестянку для милостыни, что он сжимает в руке, а его заискивающий взгляд. Ну да, никто не любит нищих, а в этом городе особенно.
– Ничего, – говорю я и лезу в карман. Нищий боязливо поджимается. А я достаю несколько монет и кидаю в жестянку.
– Спасибо, милчеловек, – гундит он.
– Пошли, я тебя накормлю, – говорю я.
Он мне не верил и, видимо, думал, что я собирался столкнуть его с моста или что-то в таком роде. Мост, конечно, входил в мои планы, но не совсем в таком аспекте. В любом случае, тащить нищего в бар мне пришлось чуть ли не силой.
– Понимаешь, – говорю я ему, – просто в такую погоду нет ничего лучше, чем посидеть в темном и теплом баре в компании. Я даже говорю не про хорошую компанию, а просто про компанию.
Подумав, нищий кивнул.
– Соглашусь. И все равно я не понимаю, почему вы притащили меня сюда, а не избили там.
Я усмехаюсь.
– Можешь считать меня нонконформистом.
Вскоре нам приносят заказ. Мне – пиво с крылышками, а нищему – все, на что у меня хватило денег. Он оглядывает свой маленький шведский стол и осоловело смотрит на меня.
– Еще раз спасибо. Огромное.
Я просто киваю и приступаю к пиву.
– И все-таки, – начинает нищий, расправившись с куриным бедром и, видимо, убив верхний голод. – Компания в баре нужна для того, чтобы поделиться с кем-нибудь чем-то… Чем-то.
Я улыбаюсь и киваю на его еду:
– Тебе этого мало?
– Ой, да вы поняли, о чем я! – отмахивается нищий от моей шутки. – Если судить по тому, что вы притащили сюда грязного и вонючего меня, у вас либо нет друзей, либо история не для друзей.
Ишь ты! Философ уличный. Обычно такие рассуждения a la «мудрец в таверне гномов» (звучат мудро, а на деле — чушь, как большая часть рассуждений в книгах, где есть гномы) бьют мимо, но в этот раз нищему повезло.
– Понимаешь, – говорю я, – я собираюсь покончить с собой.
Нищий перестает на секунду жевать, задумываясь над моими словами. Он даже не выглядит удивленным. Потом кивает:
– Ясно. Ну, удачи вам с этим.
– Спасибо.
– И вы, наверное, хотите рассказать мне историю о том, как вы до такого докатились? – я слышу тонкий писк натянутой в его голосе иронии.
– Нет, – я качаю головой. – Нет. Мне просто интересно, как ты к этому относишься.
Нищий пожимает плечами.
– Ну… – он вздыхает, а потом смотрит мне прямо в глаза. – Не обижайтесь, но я буду честен. Я чертовски рад, что наткнулся именно на вас, а не на полицейского, например. И я чертовски благодарен вам за еду. Возможно, я бы умер от голода в следующие пару дней, если бы не вы. Но. Я вас не знаю. Я вас вижу первый раз в жизни. Поэтому, прошу прощения, но мне абсолютно все равно, что там с вами будет дальше. Я в любом случае вряд ли увижу вас еще когда-нибудь.
Я киваю.
– А про то, что «смертный грех» и «трусость» ты ничего не скажешь?
Нищий пожимает плечами.
– Ну, в Бога я не верю, а насчет трусости… Я как только представлю, что у меня, допустим, пистолет у виска и что он сейчас выстрелит, меня в дрожь кидает. Ведь жизнь-то не вернешь, правда? Чтобы покончить с собой, нужно быть либо чертовски смелым, либо стоеросово тупым. А вы мне не кажетесь тупым.
Я опять киваю. Нищий мне тоже тупым не кажется. А он продолжает:
– А вообще знаете, я вот раньше служил на государственной службе, доход имел. Другие бы глотку за такое перегрызли. А я ушел. И потом работы не нашел. И стал нищим. И самое главное – мне нравится быть нищим! Это, конечно, сложно, но зато никакой ответственности. И это тоже многие назвали бы слабостью, трусостью, но знаете ли, чтобы не сдохнуть зимой на улице тоже надо кое-что уметь. Истина в том, что люди, которые судят других – идиоты. «Самоубийстово – это трусость, нищета – это порок», – нищий передразнивает, видимо, сразу все общество нарочито противным гнусавым голосом. – Они судят не настоящих людей, а шаблоны, которые засели у них в башке. И у них абсолютно нет фантазии, так что они никогда не представят себе, что это может подтолкнуть человека к самоубийству. Настоящие слабаки – те, кто называет самоубийц идиотами только потому, что сам боится даже представить себя стоящими на краю крыши. Вот в чем смысл. Рассуждая примерно таким образом, несколько лет назад я пришел к выводу, что хочу стать свободным от людских суждений. И стал нищим.
Он светло улыбнулся и глотнул пива. Я молчал.
– Так что, знаете, не буду я вас судить. Я грязный и вонючий, но зато свободный. И мне это нравится. Ich bin frei und Sie sind auch. Так что делайте, что задумали. Я вас отговаривать не буду. Мне наоборот даже импонирует ваша решимость. Этим поступком вы плюнете в лицо обществу.
– А вы, я вижу, тоже тот еще нонконформист.
Я обдумываю слова нищего и они мне нравятся. Очень.
– Да, – просто кивает он.
Когда мы выходим из бара, нищий придерживает меня за плечо. Я останавливаюсь, и у меня перед ногами падают два сорванных с чьего-то окна цветочных горшка.
– Было бы обидно, если бы ваши намерения сломала случайность, правда? – хмыкает нищий. – Никакого волевого усилия. Возможно, это было бы облегчением, но отобрало бы шансы показать, на что вы способны. Понимаете?
Я понимаю.
На углу мы тепло обнимаемся на прощание и желаем друг другу удачи.
Я иду к мосту.
***
Рассказ № 9: Музыка камней.
Слова: музыка камней, пазл, храм, Босх, электричество, исчезнувшая.
Либо другой набор: Москва, пассивность, джинсы, князь, Марс, башня.
Я решил совместить оба варианта.

До храма оставалось всего-ничего. Сегодня утром мы наконец-то поднялись на эту чертову скалу и увидели его. Совсем маленький, всего лишь небольшое пятнышко в центре бесконечного поля. Поля, которое нам осталось преодолеть. Не думаю, что это будет сложно. Пустыня тоже казалась нам бесконечной. Но она осталась позади.
Джерри сказал, что этот храм будто сошел с картин Босха.
Я спросил, на каких это картинах Босха он видел храмы и знает ли он вообще хоть одну из его картин.
Джерри гордо сказал: «Конечно! Триптих!»
Я флегматично кивнул: «Ясно».
Этот храм был для Джерри чем-то вроде Темной Башни. Расплывчатый миф, необходимый для жизни. Чтобы была цель. Чтобы был смысл.
Джерри начал спускаться первым. Я смотрел, как он идет, иногда оступаясь, иногда поскальзываясь, и представлял, что будет там, внизу. Представлял, как мы утонем в этой сочно-зеленой траве. Отсюда поле больше похоже на аморфный ковер, волнующийся под легкой ладонью ветра. Само воплощение пассивности.
Я зевнул и пошел за Джерри.
Когда мы ступили в траву, солнце уже клонилось к закату.
– Скоро придется ходить босиком, – Джерри критически покачал ботинком, шлепающим отваливающейся подошвой.
– Ничего, по травке можно и босиком, – меня больше волновало состояние моих джинсов. Лучше босиком, чем в трусах.
Трава, кстати, была не такой уж и высокой. Чуть ниже колена. Если ее хорошенько примять, она будет мягче любой перины.
– Ну так что? – спросил я Джерри, глядя на звезды. – Думаешь, скоро ты услышишь свою мелодию?
Он помедлил.
– Смотри, вон там Марс, – он показал пальцем в небо.
– Почему ты так охотишься за ней? – спросил я.
– Я слышал, Москва тоже пала. Князь умер и все пошло прахом.
– Это уже давно было известно.
Я заснул раньше Джерри.
Он, судя по мешкам под глазами, вообще не спал. Видимо, все думал о своей музыке камней. Нам с детства рассказывали сказки про мелодию, когда-то, может быть, тысячи лет назад, пронизывающую все сущее, но теперь исчезнувшую. Я их никогда не понимал, а вот Джерри всегда слушал с открытым ртом. Он искал ее всю жизнь. А когда нашел, потянул меня за собой.
Мы перешли поле за несколько дней. Я не считал. Я сбился со счета еще в пустыне.
Не знаю, что такого Босховского Джерри увидел в этом храме, но я, даже стоя прямо перед его дверью, видел только огромный каменный куб. Даже без окон.
Джерри был в восторге. Он сказал, что этот храм прекрасен.
Я сказал, что храм похож на лишний кусочек пазла в наборе.
В храме было светлее, чем снаружи. Подумать только, последнее место на земле, где осталось электричество, – это неотесанный кусок камня на краю вселенной!
Внутри было пусто. Абсолютно. Только в полу зиял широкий колодец, дно которого утопало во тьме. Колодец, наполненный тьмой.
Джерри встал у края колодца, замер. Я никогда не видел его таким. Он потянулся рукой к карману, отдернул ее. Снова потянулся. Достал маленький камешек.
– Ну… Ты готов услышать музыку камней?
Я пожал плечами.
Джерри вытянул руку над колодцем и отпустил камешек.
Ничего не произошло.
Джерри стоял, прислушиваясь. Минуту. Другую. Пять минут.
И вдруг по его лицу расплылась улыбка. Легкая, мечтательная и такая спокойная. Он был по-настоящему счастлив. Он поднес руку к глазам, и я увидел блеск его слез.
– Ну… – он всхлипнул. – Теперь можно идти обратно.
***
Рассказ № 10: Шкаф.
Слова: электорат, спичка, Сталин, пришелец, феррари, «Оверлорд», 1944 г.

Сталин пронзительно посмотрел на меня и сказал только одно слово: «Расстрелять».
В тот же момент чьи-то грубые руки стальной хваткой сжали мои локти и сдернули со стула.
– За что? – шепчу я уже в дверном проеме, но скрытая дымом фигура меня не слышит.
Меня волочат по длинному серому коридору. Я вижу только стены и нагоняющую нас темноту.
– Отпустите, мне надо к другу на день рождения, – говорю я.
– Отпустим, – ласково говорит мне темно-зеленая фигура и дает сигарету.
Я уже стою у стены и вижу только тусклые отблески нацеленной на меня смерти.
– А повязку? – спрашиваю я.
– Один, – говорит голос из темноты.
– Когда я проснусь, я все равно вас забуду, – говорю я.
– Два, – говорит голос из темноты.
– А если не проснусь, то вы меня застрелите, – это единственное, в чем я сейчас уверен.
– Ох, Антонов… – говорит женский голос.
– Три!
Автоматная очередь звучит, как сухой смех.
Трхах-трхах-хах-ХА-ХА-ХА!
Почему так много? Сколько людей в меня стреляют?
– Антонов!
Я открываю глаза и вижу юбку исторички прямо перед партой. Я поднимаю голову, и от моих губ к тетради тянется струйка соннолипкой слюны.
– Извините, – бормочу я.
Весь класс смеется.
– Ну так что, – голосом, полным мелочного превосходства, говорит историчка. – Ответишь на вопрос?
Дура.
– Вы же видели, что я спал, – говорю я раздраженно.
– Родителей ко мне, – утверждает историчка.
– Прям щас? – она меня бесит.
– Вон из класса! – она в ярости.
– Спасибо, – искренне говорю я и, по пути подобрав сумку, выметаюсь из класса.
За спиной я слышу ответ, по-моему, Семеновой про операцию «Оверлорд» и про шестое июня сорок четвертого. Школьный коридор освежает меня приятной прохладой. В задницу это все. Надоело.
Я захожу за школу и достаю сигареты. С третьей попытки выуживаю дрожащими руками спичку из коробка. Кое-как подкуриваюсь.
Что я, интересно, должен говорить родителям? Что всю ночь боролся с пришельцем, пытаясь запихнуть его в шкаф? Откуда он и вылез? Вряд ли поверят.
Тем более после того случая, когда школьный психолог посоветовал отправить меня в псишку на пару месяцев. А я всего лишь пытался свести его с ума, подкладывая под дверь записки с призывами «проснуться и посмотреть вокруг». Я писал, что «мир не таков, каким кажется он», а психолог воспринял все всерьез. Даже я не воспринимаю аниме всерьез.
Вздохнув, я откидываю сигарету и иду домой.
Зайдя в квартиру, я тихонько закрываю дверь и сразу скольжу к себе в комнату. С опаской заглядываю в шкаф. А вдруг?
Там пусто.
Я с облегчением валюсь на кровать и сразу же засыпаю.
Будит меня отец. С веселой ехидцей он говорит, что Феррари ему, видимо, от меня не видать. Я смотрю на него тупо, так что он рассказывает про звонок нашей исторички. Я виновато опускаю голову.
– Да не парься, – говорит отец. – Станешь политиком, сократишь ей зарплату. Если она не уйдет уже на пенсию или… Ну, вообще не уйдет, – батя как-то мечтательно смотрит на потолок.
– Какой из меня политик… – хмыкаю я.
– Нормальный. У тебя же уже и электорат какой-никакой есть, а?
– Какой электорат?
– Межгалактический.
– Я не псих.
– Да ладно, – смущается отец. – Иди, я там тебе шаурму купил.
Мать пришла домой поздно и разнесла меня в пух и прах. Поделом, конечно.
Когда родители легли спать, я прокрался в ванную и взял швабру. На всякий случай.
Ровно в полночь из-за дверей шкафа начало пробиваться синеватое свечение.
Мои пальцы сжимаются на ручке швабры.
Ох и надаю я ему сейчас пиздюлей…