Хуже не будет. Глава 2

Как же хорошо с утра,
после сытного завтрака выкурить под черный кофе,
трубочку с простым, терпким и ароматным табачком…
Ужасно вредно.…Но, как приятно….
Глава 2.
В музыке только гармония есть.
Я страшно боялся опоздать на поезд с утра! Я даже решил не пить с вечера и не устраивать пышные проводы в экспедицию, тем более что с деньгами, как всегда, был не совсем порядок. Нет, деньги мне, конечно же, выдали, но мне ж нужно было жить на них как минимум две недели неизвестно где и как. Но, под натиском обитателей «Красного рая», так мы назвали саманный полуразваливашийс дом который уже пости целый год снимали недалеко от университете в частном секторе, где проживали преимущественно шахтёры. Прлетарии. Опора и гегемон тогдашнего государственного строя. Бедно, нужно сказать проживали, если сравнить дворцы торговцев из южных республик, родом из которых были все постоялци «Красного рая», с саманными халупами гегемона Украины. Так вот, я не выдержал натиска сотоварищей, н весть, откуда появившихся сотоварищей с подругами, что было особенно ценно и, в конце концов, завернувшего «на огонёк» потомственного шахтёра Серёги по прозвищу «пол рельсы».
В самом начале я ещё мог контролировать процесс и после очередного выделения денег на водку, я в уме отказывался от мелких предстоящих в командировке или, мне больше нравилось, экспедиции. Но с появлением сначала Ленки, её называли Краска, потом Марины, которую называли просто Марина, а потом Натальи или Наташки, я сдался.
Проснулся я один, очумев от того, что возможно проспал я хватая на лету вещи, свои – не свои значения совершенно не имело, обитател нашей комунны простили бы временное ношение мною не принадлежащего мне какого – нибудь предмета гардироба, но в холодильнике я обнаружил четыре бутылки «Бархатного» тёмного пива. На секунду задумывшась, я резко выдохнул и схватил всё пиво, потом, снова подумав, оставил одну бутылку и, покидав всё в сумку помчался на вокзал.
Было уже лето, самое начало, утро ещё не жаркое и свежее тянуло с радостью в будущий день, жару, и экспедицию… Я снова был счастлив. Если не считать, некоторых сомнний по случаю моих напарников и руководителей в будущей поездке.
Двоих я из них знал, у одного, профессора Альметьева, даже присутствовал на лекциях. Второй тоже пару раз замещал у нас по сопромату или машинам инженерной техники, по национальности он был кавказец, кто точно я не знал, да и не нужно мне это было. Третьего я не знал вовсе. Точнее видел его носящимся по университету, с бегающими маленькими глазками на толстом лице, с огромным пузом, тонкими ножками и вязглявым голосом. Он много, точнее постоянно матерился, но увидив женщину всегда виновато кланялся в извинениях указывая рукой на объект его внушения, как бы говоря: «Простите великодушно, я на самом деле не такой. Ну, вот, довели эти олухи». Я думаю, что никто не знал чем он занимался, поговаривали, что он из административно – хозяйственной части и называли его Бульбой, что, кстати, ему очень даже подходило. Да, гворили ещё, что тип он был мерзкий и мог каким – то образом влиять на итоги ссесии, то есть мог студентам крови попртить. Про него, пожалуй, всё.
Про профессора Виктор Сергеича Альмтьева я могу сказать следуюющее. Хотя, если вам ничего не говорит слово «профессор», то, что тогда ещё можно сказать? Он был высок, статен, красив, в подтверждение чего могу с уверенностью заявить, что вся женская часть профессорско-преподавательского состава, и студенток, ди и вообще вся женская часть была в него тайно или явно влюблена. Он же явных предпочтений никому не выказывал, возможно, именно по – этому про него не ходило никаких грязных слушков, связанных с любовными похождениями. Но эта уверенность в себе, ум и знания котрыми он обладал, и тот невероятный метод ведения занятий, просто завораживали студентов. Поговраивали, что он преподавал в одном из московских вузов, и даже играл в театре, но по неуживчивости характера или правдолюбству пострадал, за что и был сослан к нам. На его лекциях никто не спал, проводя занятия по сопромату, он, казалось, играл симфонию. Причём однажды, когда умаевшиеся после субботника студенты, побеждаемые усталостью стали «клевать носом» на лекции, он сел за фортепьяно стоявшее неизвестно для чего в стошестой аудитории и стал играть…не помню, что…да и не важно это. Важно то, что все, очумев проснулись под звуки энергичной и красивой музыки, и сопроивление материалов обрело гармонию, единство и борьбу противополжностей, конфликт и движение вперёд, олько вперёд, вконце концов! Таков был профессор Альметьев.
Что до моего кавказского коллеги, осмелюсь его так назвать. В – первых потому что он был моложе всех, во – вторых он был явно родом с Кавказа, а значит почти земляк, и в третьих он мне был искренне, по челоыечески, симпатичен. Он чем – то смахивал на Саида из «Белого солнца пустыни». Не многословен, гордиливая осанка и какая – то сдержанная уверенность и внутрення сила. Хотя внешен он не походил на спортсмена.
Итак, как смог, так и представил вма своих попутчиков и членов сепараторной экспедиции направлявшейся в жаркие итучные степи советской Украины. Зачем? Я пока точно сма не знал.
Я влетел в свой вагон как молния, зачерпнув изрядно в лёгкие неповторимого вокзального воздуха, он всегда пахнет паровозами. И превое попавшееся купе, двери которого я с шумом распахнул, оказалось моим.
На нижних полках раположились, ужепереодевшись в дорожное, мои экспедиционеры. Кавказец, имени которого я точно не знал, равнодушно смерил меня взглядом и уставился в окно, на ехидно улыбающемся сальном личике бульбы промелькнула какя – то неприятная гримаса и из злобных глазок полелись уничижительные флюиды. Альметьев, с некоторым удивлением, глянув на меня, улыбнулся и произнёс:
— Думал, ошибся, генерал, когда сказал, что тебя с нами направил. Сейчас вижу, что нет. Пиво будешь?
— У меня своё – выпалил я вытарщив глаза от неожиданного предложения «главного» и обратив внимание на бесхитростно накрытый уже купейный столик. Там были ещё не открытое пиво и не разделанная ещё вленная рыба.
«Вот какая большая разница между двумя улыбками – пронеслось в голове – злой и ехидной Бульбиной и заинтересованной, ироничной Альметьевксой».
— Так угощай, — продолжал Альметьев.
Я дрожащими руками стал выставлять на стол прохладное ещё пиво, прихваченное из холодильника «Красного рая» и за которое меня сейчас проклянают вчерашние мои собутыльники.
— Что ж учись – вновь сказал профессор и не только к моему удивлению, а к неменьшему, даже большему Бульбиному, открыл одну из выставленных мною бутылок бархатного моментально из горла выпив залпом гораздо больше половины, — вот теперь, сткдент, можно и поговорить. Наука во всём присутствет, пойми. Пиво, по науке, нужно пить следующим образом. Две трети бутылки залпом, что б пробрало, что б, аж, слёзы из глаз! А потом и под немудрённую закуску получать удовльствие от процесса и не питья, запомни, не тупого поглащения жидкости, а от общения с собеседником. На Кавказе от хорошо знают и умеют, особенно в Осетии, так ведь, Сослан? – обратился он к кавказцу.
Сослан повернулся утвердительно мотнул головой и снова уставился в окно.
«А, точно, Сослан Сергеевич» — вспомнил я со страху, видимо, или от неожиданости имя кавказского препода.
— Ну, что ж, распологайся – велел профессор.
Я неловко стал распологаться. Начав с того, что прероборов стыд и неловкость допил, чью – то ракрытую бутылку пива, по совету профессора две трети залпом, так как там и оставалось две трети, то есть получилось до дна. Из глаз брызнули слёзы, в носу защипало от газов и на несколько секунд перехватило дыхание. Потом я ощутил тяжелый и мягкий подзатыльник, будто бы как в детсвте старший брат огрел меня подушкой. Тело потеплело и потяжелело. Я решил особо не разбираться, закинул сумку на верхнюю багажную полку и, так как был одет вполне по дорожному, в джинсы и футболку, снял с себя черные полукеды зашнурованные белыми шнурками о одетые на босу ногу. Совершив последнее усилие, подтянувшись, упал на свою верхнюю полку.
«Видимо пиво было Бульбино» — подумал я — «слушком зло и возмущённо посмотрел на меня. Хотя он всегда злой.»
— Глупый студент – услышал я снизу голос профессора – две трети – то он выпил правильно, только в остатке, а нужно было в начале. Как же теперь общаться? – он засмеялся просто и искренне.
— До скольки вчера провожали – то тебя, студент? – нужно было отвечать.
— До трёх, наверное – поскромничал я.
— Я в твои годы этого бы не запомнил и не заметил, и даже не знал бы – произнёс Альметьев – куда катится молодёжь, всё время отсекают, ни погулять, ни тему усвоить…
«А я и не помнил, и не заметил, и не знал»
Поезд тронулся, и в моей голове тронулись мысли и не мысли скорее, а мечты. Я увидел берег Чёрного моря, белую беседку, грациозную женщину в белом платье и, откуда не известно взявщийся, белый тюль, который стал вуалью для всего пейзажа. Иногда поднимаемый тёплым морским ветром он приоткрывал красивое лицо женщины в роскошной шляпе, я никогда не видел в живую женщин в шляпах, но эта была удивительно красива… У неё был чудный голос, я не разбирал произносимых ею слов, но точно знал, что её голос чуден, чуть низковат и необыкновенно мелодичен, море и солнце, и свобода…Как хорошо. И всё ещё впереди…
— Вот нет, уважаемый Виктор Сергеевич, нет, нет, нет и ещё раз нет… за что посадили Свингера. Он же когда – то был Вашим соавтором, и по вашим чертежам с технологиями строил бетонные укрепления черноморского берега. И по его расчётам они должны были выдержать самые страшные штормы на протяжение, минимум лет ста! А его за это посадили. Вот сейчас проведём испытание нашего сепаратора, запустим его в производство и…И нас потом тоже, как Свингера, на пять лет с конфискацией?!-визжал Бульба.
«Вот же странно, море и берег. Я его вижу как море и берег, а бульба с, неизвестным мне Свингером, как опасность и укрепление» — думал я, голова побаливали, и общее состояние было неважным. Признаться в том, что я слышу их беседу я не хотел и по – этому решил просто полежать ещё какое – то время.
— Нумезмат, бросьте – наполнил купе голос профессора – Свингер хороший учёный, он быстро и безошибочно улавливает суть, но своершенно не обращает внимания на мелочи. А мелочи, мой дорогой, Нумезмат, — это самое важное. Он идеально запустил процесс сепарирования горных пород, но не обратил внимания, а скорее всего даже и не думал об этом, на качество и колличество таких, казалось бы, не значительных, при прдлагаемой мной техгологии, мелочей как пластификатор и затвердитель конечного продукта. По – этому и посыпались его бетонные блоки. А посадили его за растрату, Нумезмат, за растрату… Он потратил деньги, если быть более точным третью часть выделенных ему денежных средств на научную и практическую работу по укреплению берега, а если ещё точнее — два миллиона, из трёх выделенных не на науку и практику, а на автомобиль «Волга», дачу в Пецунде, да на многочисленных осистенток, как он их называл.… Вот за что его посадили, любезный мой Нумезмат.
— Ну, знаете, профессор, эдак можно дойти и до абсурда – профальцетил Бульба.
«Причём здесь нумезмат?.. Неужели у Бульбы такая фамилия?»
— Не говорите глупости, Бу…, простите, Нумезмат. Причём и, главное, о каком, абсурде вы говорите?! – начинал кипятиться профессор.
«Ого, талантливый Бульба, Альметьева и на лекциях то никто и никогда не видел раздражённым. И, да, сдя по неловкой оговорке профессора его фамилия Нумезмат».
Я аккуратно открыл глаза и увидел немного разгарёченных профессора и Бульбу – Нумезмата, один сидел в шерстянном спортивном костюме с гербом СССР на груди, а другой в мокрой от пота голубой футболке и в нелепых «пионерских» шортах с торчащими из них как мороженное из вафельного стакана пузырём – животом и как языки из колокола спичками – ножками… Причём Нумезмат меьтался по купе, как одуревший хомяк, который, впрочем, старается сдерживать в себе гнев праведный.
На столике стояла недоитая бутылка коньяка и дорожная закуска. Колбаса, яйца, варёная картошка, лимон, шпроты и тонко нарезанное копченое сало.
— Ну, вот скажи хоть ты, Сослан, — продолжал визжать Нумезмат – ну, вот, хоть ты скажи!!!
— Что? – с едва уловимым акцентом лениво ответил Сослан.
— Да, ну хотя бы, что – нибудь скажи! Молчишь всю дорогу, только тосты свои непонятные и антисоветские говоришь!
— Почему непонятные? И почему антисоветские?
— Ты считаешь, что тост «За большого Бога» — этоо по советски?!
— А, что в нём антисоветского?
— Религиозность, дорогой Сослан, религиозность?
— А при чём тут тост и антисоветчина?
— Религия – опиум для народа, мне стыдно это напоминать это молодому, талантливому и перспективному учёному, кандидату наук, между прочим!
— Мой дед ветеран войны — герой Советского Союза, отец ветеран войны – Социалистического труда, они тоже, по твоему антисоветчики? – в голосе Сослана Сергеевича росло рздражение.
— При чём тут твои многоуважаемые родственники?!
— При том, что они тоже пьют сначала за большого Бога, потом за Святого Георгия, потом…
— Я вообще не понимаю высоких ваших кавказских слов и всяких напыщенных обращений, — перебил, Сослана Нумезмат.
— Нумезмат, потише, будьте любезны, – включился профессор, — студента нашего разбудите.
— Ничего с этим недорослем не случится, напился вчера и проспит до самой Одессы!!! – пискнул, но уже тише Нумезмат.
— Я считаю, что слова не бывают высокими или низкими, просто их стоит употрблеять в тех обстоятельствах и ситуациях, где им приличествует быть употреблёнными. Невозможно, говоря о полёте в космос Гагарина употреблять те ж есамые слова которыми мы изъясняемся выходя, извините, из уборной;
— Позвольте, Виктор Сергеевич, я был позавчера на банкете посвящённом защите докторской диссертации глубокоуважаемого мною Ильи Игоревича Пивня! Доктор юридических наук, между прочим, да Вы ж тоже там были! – не унимался Бульба – так вспомните какие там слова говорили. Проникновенные, умные, поистенне красивые и нужные, понимаете ли, слова! Важные, очень важные слова! Ну, вы же знаете какую он сейчас должность занимает? Ведь знаете же все! Что молчите?! Разве не достоин он этих простых, но красивых слов и пожеланий? А? Он, Илья Игоревич, на минуточку, и книжку выпустил!..
— Книжку…- задумчиво произнёс профессор, какзалось, что он не слушает Бульбу – книжку – это очень хорошо, выпустить книдку можно, вот только кто читать её будет?
— Будут, Виктор Сергеевич, обязательно будут! – пафосно и пророчески произнёс Бульба.
— Нумезмат, а почему он при своей должности не замолвил слово за упомянутого Вами Свингера?.. Они ж с ним, какя помню, ббыли дружны. Даже семьями. В гости друг к другу ходили. Вместе на отдых ездили. А, что до наших тостов – это…это музыка слов, это же как стихи..-в голосе Сослана Сергеевича улавливались металические нотки и акцент усиливлая, всё более походя на сталинский…
В купе полисла неловкая пауза.
— Студент, а ты, что молчишь? Не придуривайся не спишь, ведь, уже давно. Что думаешь по этому поводу? Только не говори, что ничего не думаешь? Не засчитаю тебе работу в нашей экспедиции и отзыва хорошего не жди. Давай, включайся в процесс рождения истины, в спор то бишь. А то какой же из тебя потом учёный? — потребовав, усмехнулся профессор.
— Да! – уверенно почти выкрикнул я – стихи это музыка слов! Я согласен с этим (мне было чихать на музыку слов, мне хотелось досадить Бульбе) – потом, не зная как продолжить, и совершенно потеряв уверенность в себе и в голосе, Бог весть к чему я ляпнул – я музыку люблю.
Снова повисла пауза. Как определить её характер не берусь сдуить. Я досадовал на себя «Нужно было, всё – таки, притвориться спящим…»
— Ха, — оживился после некоторого молчания профессор – знаете, коллеги, а студент, ведь, прав. Музыка, пожалуй, главное. Я не так двано был на трёх по череди случившихся мероприятиях. По характеру и красоте произносимых речей – юбилеи, чисто юбилеи. Но музыка…, знаете ли, совершенно другая… — задумчиво промолвил профессор.
Наступило молчание, оно теперь не было неловким. Все думали, Сослан, глазел в тёмное купейное окно, в ночь, быть может, вспоминая горы, село, куда его возили к бабушке с дедкшкой, и как пахнут козьим молоком шершавые, натруженные, но тёплые и добрые руки бабушки. Бульба просто молчал и не о чём не думал, нельзя быо говрить, профессор же молчал. Профессор сидел с закрытыми глазами облокотившись о стенку купе уперев мускулистые руки в полку. Я снова почувствовать неловкость и бешеное желание покурить, спустился, стараясь не никому не мешать, на пол со своего места нащупал свои полукеды и стал продвигаться к двери купе.
— Так – хлопнул в ладоши профессор – сейчас вечерний туалет и спать. Одесса завтра с утра, а там ещё добираться до свохоза и вот там всю философию и музыку, и слова выплеснем в работу. Чего замер, студент? Курить собрался? Так быстро в тамбур!..
Я пялился в прокуренном тамбуре в грязное стекло выпуская дым в потолок, слушал вечный стук колёс, сотрел в облака созданные выдыхаемым мною дымом, я ничего не понял из того, что происходило в купе, да и не очень то надо… Им уже за сорок, они старые и мудрые, пусть и думают, и учебники там себе пишут. У меня же всё хорошо. У меня много верных и добрых друзей. Мне нечего бояться, а я и ничего не боюсь. У меня есть любимая, у меня будут дети. У меня всё будет хорошо, не смотря на то, что прийдётся немного поскучать с этими стариками. Но это же сего две недели. А там…там снова жизнь, «Красный рай», успех, любимая и нужная всем работа, путешествия и приключения…Там жизнь, настоящая, моя и только моя жизнь. Я сделаю всё, что захочу я смогу всё, что задумано…
Мне почудилось, вдруг, что я стал маленьким – маленьким и умостился на никак не разходящимся по потолку облаке дыма. И свесив ноги, беззаботно болтая ногами я тот маленький спросил у себя, курящего: «Привет, хочешь узнать своё будущее?», «Конечно!» — крикнул я.
— Что, конечно? Есть так дай – завизжало мне что – то в ухо.
Это был стоящий в тамбуре с сигаретой Бульба. Он требовал у меня зажгалку.
«Какая скука, какая рожа наглая и неприятная. И его мне терпеть ещё целых две недели!»
— Да, конечно, извините. Возьмите – протянул я ему коробок спичек, — оставьте себе. И поспешну покинул прокуренный, и вдруг став более вонючим, тамбур.