Дорога до кладбища

Определенно, жителям деревни Большое Холуево несказанно повезло, и с названием, и транспортной развязкой. А что, и название значимое, не то, что у соседей из Среднего Холуево и Малого Холуево, и у тех только дорога, у них целых две: грунтовая и железная. А это уже цивилизация: захотел в город съездить, пожалуйста — садишься на утренний пригородный, вечером автобусом возвращаешься. Опоздал на поезд, едешь автобусом, возвратиться можно поездом. Красота, почитай, Европа. Продукты в магазин всегда без задержки, медики, пожарные вовремя успевали, поэтому и умирали и горели редко.

Так продолжалось до того прекрасного времени, когда недалеко от трех деревень стали тянуть нефтепровод. Как объяснило народу высокое руководство, такое мероприятие – важный государственный подход и экономическая целесообразность прилегающей территории. Конечно, немного пострадает природа и придется немного потерпеть неудобства, но зато потом наступит такая жизнь, что жители, даже не представляют себе, какая эта будет жизнь.

Из всего сказанного люди поняли одно: пришла беда – отворяй ворота.

За два года строительства трубовозы, лесовозы и тяжелая техника так изрыли единственную дорогу, что даже гусеничный трактор, принадлежавший правлению, застревал по весне.

Конечно, больше – средне – малохолуевцы призывали нефтяников к ответу, стыдили, увещевали, жаловались в высокие инстанции, даже прессу вывозили, чтобы написать репортаж. Сверху указали нефтяникам, те пообещали сделать дорогу после окончания всех работ. Просто надо немного подождать.

Подождали, помучились. Потом еще подождали, наконец, нефтепровод построили. Нефтяники провели торжественный митинг, наградили передовиков, перерезали ленточку и открыли задвижку, сели в поезд и укатили.

— А мы? – удивились окрестные жители, глядя в след уходящему поезду.

И началась в деревнях другая жизнь, которую, действительно люди себе даже представить не могли — полная трудностей и испытаний. По грунтовой дороге можно было проехать только зимой и летом, и только в самую сухую и жаркую погоду, которая стояла не меньше недели. В остальное время дорогу квасило и размывало, и связь по ней с цивилизацией прекращалась напрочь. Пожарные застревали, медики вязли, продуктовые машины объезжали стороной. У жителей Большого Холуево хоть железная дорога была, им проще было: сел на поезд и уехал в город. Другим же надо было еще до станции добраться, а потом обратно. Да в дождь, да по размытой дороге. Да пропади оно все пропадом.

Люди стали потихоньку сбегать с насиженных мест: кто в город навсегда, кто вахтовиком заделался, молодежь после учебы не возвращается, в городе старается закрепиться. Вымирать стали деревни и чахнуть. Поголовье в подворьях упало, огороды лебедой стали зарастать, собаки по ночам лаять перестали – не на кого, даже петухи кукарекали через день.

Зато нефтепровод работал исправно, преумножая экономический потенциал государства. Текло черное золото по проложенным трубам, какое ему дело до бездорожья.

Но не сдавались оставшиеся жители, которым просто деваться было некуда: писали, жаловались, молили, слезу пускали, самоубийством пугали. И вот по какой – то государственной программе появился шанс построить новую дорогу. Не асфальтированную, конечно, из щебенки (радость — то какая), зато с обочиной для пешеходов и с откосами и кюветами в обе стороны (спасибо, конечно, за такую заботу).

— Ух — ты, теперь заживем, — радовались одни.

— Построят они, держи карман шире. Опять только обещания. Какой год ходим, просим,- ворчали другие.

К их удивлению строительство все-таки началось. Провели торжественный митинг, под звуки духового оркестра свалили первый самосвал щебенки, высокое руководство даже кинуло по две символические лопаты, как знак начала стройки (на третью сил не хватило) и сказало длинные речи (на это хватило сил) про неусыпную заботу о жителях неперспективных деревень.

Телевизионщики сняли ролик и показали по региональному телевидению с повтором по федеральному каналу.

После такой шумихи уверовали даже самые скептики: “Теперь точно построят”.

И закипела работа, заработала техника, забились в бравурном марше сердца жителей.

Но гладко было на бумаге.

Так как строительство начинали от федеральной трассы, то до Малых и Средних Холуев дорогу проложили. До Больших не дотянули – деньги закончились. То ли часть щебенки возили не на тот объект (такого не может быть), то ли деньги ушли на другие счета (тем более не может быть), то ли просто ошиблись в расчетах (самое вероятное). Поэтому закрыли объект, как “первая очередь” строительства дороги, вторую решили отложить до лучших времен.

— А нам? — спросили жители деревни Большое Холуево.

— А зачем вам дорога, у вас “железка” есть, пользуйтесь. Изыщем деньги, достроим дорогу. Будьте сознательными, надо понимать трудность настоящего момента, — увещевало высокое руководство. – Подождите немного.

— Да, сколько ждать, скажите конкретно, хоть будем знать, кто доживет, кто нет, — роптали жители Большого Холуево.

Самые отчаянные призывали проголосовать о переименовании деревни. Убрать две лишние буквы во втором слове. Будет как раз.

Объяснили, что переименование дело тоже дорогостоящее, а денег, как было сказано выше, нет.

Терпели большехолуевцы год, второй, третий, на четвертый уже как-то смирились, приноровились, приспособились. Сами себя лечить стали, сами пожары тушат, за продуктами бригаду в город отсылают. С радостью стали ждать жаркие дни и лютую зиму.

Иногда, скорее по инерции, писали гневные жалобы, на которые приходили одинаковые ответы, которые знал уже наизусть каждый житель деревни. Разбуди ночью – прочтет без запинки. “Строительство дороги включено в перечень первоочередных мероприятий по программе “Возрождающая деревня”. Сроки и сдача объекта зависит от финансирования и бюджетного ассигнования”. Что в переводе на русский язык означало: Хрен вам, а не редька, но в культурной формулировке выглядело по-иному: Надо просто ждать.

Ага, если бы еще дожди могли подождать, тогда можно бы было жить ожиданием, но лили, черти, словно на небесах с завидным постоянством трубы прорывало.

И вот, под эту музыку умирает бабка Акулинична (восемьдесят девять лет от роду). Обычное явление. Такое случается с людьми, особенно пожилого возраста. Скорбь, печаль, соболезнования родственникам и жителям деревни. Хоронить же надо. А как? Дожди вторую неделю, так и полощут, а кладбище в пяти километрах, одно на три деревни. По дороге не проехать и не пройти, тем более с гробом.
Ждать когда дожди прекратятся и дорога подсохнет – обычаи не позволяют. И предать тело земле надо: и закон требует и совесть мучает. Решили везти гроб с телом усопшей на поезде (ну, а как еще, не вертолет же нанимать).

А гроб взялся сварганить старик Демидыч (сто лет в обед, после девяносто — считать перестал), он для себя доски готовил, да Акулиничне раньше понадобились. И за два дня такую домовину отгрохал, в надежде, больше нальют, что можно было поместить акулу – касатку средних размеров. Туда таких Акулиничных (рост метр тридцать пять, вес – сорок килограммов при жизни), если умеючи, десяток положить можно.

Времени на переделку нет, скоро поезд подойдет, а до станции идти еще надо. Хотели обругать Демидыча, но передумали, старался же человек. Вдруг обидится, поймет неправильно, да и вслед за Акулиничной отправиться. А это будет уже перебор, тут бы с одним покойником управиться. Соорудили из брусьев что – то похожее на распорки, привязали покрепче, крышку гроба заколотили намертво – не выпадет.

Человек пятнадцать набралось, чтобы проводить старушку в последний путь. Шесть человек взяли гроб на полотенца, двинулись на станцию. Хорошо, что дождь прекратился, хоть какая подмога, но ноги все – таки вязли в раскисшей глине.

На станции купили билеты, даже заплатили за багаж. Ждут поезда: кто украдкой слезу смахивает, кто, не привлекая к себе внимания, старушку поминает. Другие пассажиры на станции немного занервничали. Шутка ли, не каждый раз с покойником в одном вагоне поедешь. Некоторых это сильно напрягало.

Начальник станции, узнав про такое дело, прибежал.

— Вы, что же творите, ироды. Где это видано, чтобы гробы в поезде возили? Не пущу.

— А что делать, — отвечают, — нет больше другой возможности бабушку на кладбище отвезти, дорогу — то размыло, трактора вязнут. Но раз, такое дело, можем гроб здесь оставить, обратно нести – плохая примета.

Начальник станции побледнел, губы задрожали, в газах искры, как от сварки, понял, что при любом раскладе, он в минусах. Плюнул в сердцах:

— Я всю ответственность с себя снимаю, делайте, что хотите.

Оставил за себя старшим билетного кассира, сославшись на ужасную мигрень, и убыл в неизвестном направлении.

Машинист поезда, слегка ошалел, увидев на перроне гроб. До такой степени, что забыл про тормоза и протащил состав дальше станции на полкилометра. И назад не сдает.

Так как стоянка поезда была всего две минуты, пассажиры побежали вдоль полотна к последнему вагону. Траурная процессия, забыв про траур, рванула за ними. Это надо было видеть. Бег в мешках по льду по зрелищности значительно уступает бегу с гробом по шпалам.

Но это было только полбеды.

Успели, добежали, протянули билеты, но проводница заартачилась: С гробом в пассажирский вагон не положено.

— А куда, в тепловоз? Машинист возражать не будет?

— Гроб это груз, а груз возят в багажном вагоне. За нами следует фирменный поезд, там есть багажный вагон. Можете гроб туда пристроить.

— Так у фирменного следующая остановка только через семь часов. Нам что на ходу выпрыгивать и гроб на скорости скидывать? Не по-людски, как-то. У нас и билет на багаж имеется.

Наличие билета на багаж подействовало. Проводница прониклась, сама недавно мать схоронила. Но тут другая закавыка образовалась. — А где билет на того кто в багаже?

— Помилуйте, с каких пор покойники должны билет покупать.

Тут проводница была непреклонна, свой имела аргумент:

— У меня некоторые пассажиры такие пьяные, что почище покойников будут, а билет все равно покупают. Сговорились на том, один из процессии остается. Счастливчиком оказался племяш Акулиничны, который при беге с гробом по шпалам, упал и подвернул ногу.

Пока ехали, дождь опять зарядил, не угомонится проклятый. Хороший человек, видно, была бабка Акулинична, когда ее так провожают небеса.

Доехали, выгрузились, По сухой погоде ходу до кладбища было минут пятнадцать, а по лужам и кисе — мисе за час управились. Еще и гроб намок, совсем непосильным стал, полотенца руки не держали у мужиков, женщины нести помогали.

Похоронили в спешке, долго у могилы стоять не стали, домой отправились по размокшей недостроенной дороге. Шли молча, о чем тут говорить? Кто-то фальшиво гнусным голосом затянул унылую песню, но тут — же оборвал. Не пелось.

Чавкали сапоги по грязи, чавкало в сапогах, нечто похожее творилось и в душе.

К глубокому вечеру вернулись, грязные, промокшие, уставшие. Какие тут поминки, решили на завтра перенести.

Назавтра скончался старик Демидыч. Девяносто девять лет прожил, тянул, как мог, но новой дороги, все же, не дождался. Судя по погоде, тоже неплохой был человек.